Текст книги "Гладиатор"

Тот, кто увидел бы пятерых хорошо упитанных голых мужчин, сидевших на ступенях терм Агриппы, мог принять их за любителей подглядывать за раздетыми женщинами. Таких в раздевалке терм было немало, и ни для кого не было секретом, что многие римлянки приходят сюда только для того, чтобы получить удовольствие, сбрасывая одежды под жадными взорами мужчин.

– Погляди-ка вон на ту, что стоит перед бассейном с золотыми рыбками! – толкнул Декрий Кальпурний локтем своего соседа Тита Прокула. – Это, случайно, не жена одного из ваших преторианцев?

– Не думаю, – отозвался Трогус, – я, во всяком случае, никогда не встречал ее. Судя по изысканным манерам, она, скорее, принадлежит к многочисленным азеллам, выискивающим здесь добычу.

– Жаль, – проговорил Кальпурний. – Самым прелестным женщинам всегда приходится платить. Я уж не говорю о том, что они еще и удовольствие при этом получают!

Азеллами именовались в Риме представительницы самой древней в мире профессии. Официально вход в эти термы им был запрещен, но с тех пор, как Агриппа, зять божественного Августа, отменил плату, взимавшуюся с купающихся, здесь больше не было ни кассиров, ни контролеров. Да и кто решился бы с уверенностью сказать, к какому разряду следует причислить ту или иную женщину, если принять во внимание, что многие родовитые римлянки по своему поведению мало чем отличались от шлюх из лупанариев?

– Готов спорить, что это одна из них, – сказал Прокул. – Поглядите только, как она вертит бедрами.

Теперь в разговор включился и сенатор Вергилиан.

– И впрямь роскошная женщина. Я готов был бы пожертвовать ради нее пурпуром своей тоги.

– Кто же станет жертвовать почетным пурпуром ради какой-то женщины! – возмутился Прокул, самый младший из пятерых. – Гораций прав был, сказав: «С какою горечью все вновь и вновь мы пьем из родников любви».

– Не говори мне о Горации! – проворчал голый сенатор.

– Он величайший из наших поэтов! – горячо возразил Прокул.

– Возможно, – ответил Вергилиан. – Он много писал, но, увы, мало что делал. Сладко и почетно умереть за отечество, сказал он. Я одобрительно отношусь к этим словам. Однако, когда ему единственный раз в жизни пришлось участвовать в бою, он бросил свой щит и бежал. Это я нахожу уже менее заслуживающим похвалы.

– Он поэт!

– Он мастер болтать языком. Так же как наш Сенека. Император правильно поступил, отправив его в ссылку. Нельзя же проповедовать простую жизнь, только и занимаясь при этом умножением своего богатства.

– Сенека говорит, что лишь философ вправе быть богатым, потому что лишь он один в состоянии соразмерить свои возможности со своими потребностями.

– Чушь! – рассмеялся Вергилиан, и все пятеро проводили взглядами обнаженных красавиц, исчезавших за обрамляющими вход колоннами.

Сульпиций Руфус, до сих пор интересовавшийся разговором заметно меньше, чем обнаженными женскими телами, откашлялся, а затем недовольно произнес:

– Если мы собрались здесь, чтобы обсуждать какого-то поэта, я чувствую себя не совсем на месте.

– Я тоже, – присоединился к нему Кальпурний. – Я уж не говорю о том, что все эти голые бабы не годятся Мессалине и в подметки.

– Кто из вас в последнее время видел Мессалину? – спросил Прокул. Ответа не последовало. В конце концов Прокул сам нарушил молчание: – Сам я, ваш телохранитель и ближайшее доверенное лицо, могу сообщить следующее. Она обращается ко мне только при необходимости и не говорит ничего, что выходило бы за рамки моих служебных обязанностей.

– К нам в Ludus magnus она тоже не заглядывает, – заметил Руфус, – хотя и доверила моей опеке Вителлия, своего нового любимчика. Мы все знаем, однако, что Мессалина умеет быть твердой, как мрамор из лунийских каменоломен.

– Трудно винить ее, – с оттенком печали в голосе произнес Вергилиан. – Вот уже полдесятка лет она делит с каждым из нас свое ложе, доставляет нам величайшие любовные утехи, помогает во всех наших делах и требует взамен лишь одного – чтобы мы устранили императора. Каждый, однако, из нас пятерых прячется за чужие спины, потому что боится риска оказаться единственным, кто…

Сульпиций Руфус перебил его:

– Если мы будем продолжать в том же духе, старик Клавдий преспокойно умрет своей смертью. Тогда мы навеки потеряем благосклонность Мессалины.

– Сейчас в любовниках у нее Гай Силий, – заметил Тит Прокул.

– Это не тот Силий, который женат на Юнии? – спросил Вергилиан.

– Тот самый, – ответил Прокул. – Юния – прелестная женщина из аристократической семьи. Тот, однако, кто встретил на своем пути Мессалину, забывает о любой, пусть даже прекрасной, как богиня, женщине.

– Мессалина и есть богиня! – Голос Кальпурния прозвучал почти благоговейно. – За Руфусом стоят больше сотни искусных в любом виде боя гладиаторов. Прокул, будучи начальником почетной стражи, имеет в любое время доступ в императорский дворец на Палатине. Вергилиан как сенатор часто встречается с императором. Трогус – один из телохранителей Клавдия, один из немногих, кто имеет право носить оружие в присутствии императора, а мне подчиняется римская пожарная стража, то есть не меньше семи тысяч человек. Клянусь Юпитером и его спутником в битвах Марсом, многие заговоры заканчивались полным успехом, имея гораздо меньшую поддержку.

Все остальные согласно кивнули. Никто из них не обращал внимания на разбрызгивавшего ароматную эссенцию раба с медным сосудом. Похоже, что в углу, где сидели пятеро мужчин, раб делал это с особой старательностью.

– Яд исключается, – прошептал Трогус, знаком предлагая остальным придвинуться поближе. – Правда, человек, предварительно пробующий блюда, подаваемые императору, дружен со мной и, думаю, его можно было бы подкупить, но подозрение сразу же пало бы на Мессалину. Яд – женское оружие. Об этом способе нам следует забыть.

Сульпиций Руфус согласно кивнул.

– Мессалина давно уже отказалась от подобного плана. Учитывая, что она повсюду имеет приверженцев, осуществить его было бы не так уж трудно, но она отвергла эту мысль по тем же соображениям, которые высказал Трогус. А как обстоит дело с преторианской гвардией? Можем мы рассчитывать на ее поддержку?

Трогус рассмеялся.

– Ты же знаешь, что преторианцы готовы поддержать любого, кто им хорошо заплатит. Они присягнули на верность Клавдию, хотя ему уже больше пятидесяти лет и он с трудом передвигает ноги. Они терпят его, хотя поначалу он их смертельно боялся. Думаю, они готовы были бы провозгласить императором лошадь, если бы только она пообещала каждому из них по пятнадцать с лишним тысяч сестерциев, как это сделал Клавдий.

– Мессалина обещала выплатить им такую же сумму, – сказал Руфус.

– В таком случае преторианцы не будут препятствовать смене власти, – констатировал Трогус.

Руфус приложил палец к губам.

– Сейчас, когда император хромает и волочит левую ногу, сам собою напрашивается какой-нибудь несчастный случай. Клавдий мог бы сорваться с обрыва, свалиться с балкона своего дворца на Палатине или упасть через ограждение императорской ложи в цирке.

– Хорошая идея, – согласился сенатор Вергилиан. – Только все должно быть очень тщательно подготовлено. Если после покушения Клавдий останется в живых, наши головы полетят с плеч. Если же это удастся, я буду голосовать в сенате за то, чтобы Мессалина получила официальный титул императрицы и до совершеннолетия своего сына Британника управляла нашим государством. Слез по императору ни один сенатор проливать не станет. Между ним и сенатом всегда существовала глубокая пропасть.

– А его фавориты? – вмешался Прокул. – Как мы поступим с Нарциссом, Палласом, Каллистом и Полибием – столпами его режима?

– Было бы ошибкой сразу же расправиться с ними, – сказал Руфус. – Сменив власть, можно сделать это законным образом. Разве каждый из них не использовал свое положение для собственного обогащения? Отец Нарцисса таскал мешки с зерном в гавани Остии. А вольноотпущенник Нарцисс теперь ведет от имени императора все государственные дела. Коварством и хитростью приобретенная должность сделала его одним из богатейших людей Рима. Кто еще мог бы похвастаться состоянием в четыреста миллионов сестерциев? – Все промолчали. – Для меня не подлежит сомнению, – продолжал Руфус, – что Нарцисс и его сообщники будут осуждены за преступления, совершенные ими против римского народа.

Прокул показал в сторону мужчины, входившего в сопровождении четырех рабов в раздевалку.

– Нарцисс появляется повсюду. Лучше было бы, чтобы он не видел нас вместе. Встретимся, может быть, немного позже в парилке.

Пятеро обнаженных мужчин незаметно разошлись. Ни один из них не подозревал о том, что появление Нарцисса вовсе не было случайностью.

Нарцисс позволил раздеть себя. Рабы повесили его одежду в одной из бесчисленных стенных ниш, как делали это остальные посетители. Непосредственно в термы все входили обнаженными – как мужчины, так и женщины, – хотя сложившийся в последние годы обычай совместного купания все еще рассматривался многими как не совсем пристойный. В провинциях мужчины и женщины посещали термы в различное время. Рим, однако, это не провинция.

Balnea, vinus, Venus… купание, вино, Венера… были тремя классическими источниками удовольствий для римлян. Причем термы позволяли получать удовольствия разного рода, поскольку представляли собой некую комбинацию бани, плавательного бассейна, сауны, салона массажа, спортивной площадки и развлекательного комплекса.

В это солнечное летнее утро термы Агриппы были переполнены. Нарцисс, дорогу которому прокладывали в толпе напором и толчками четверо раздетых, как и их хозяин, рабов, с наслаждением принимал низкопоклонство окружавшей его голой толпы. Хотя популярность терм была в значительной мере обусловлена тем, что в них бедный мог пользоваться теми же благами, что и богатый, голого советника императора можно было без труда отличить от голого безработного. Нарцисс шел через толпу, дружелюбно помахивая рукой, отвечая на приветствия и указывая одному из рабов, кому следует вручить золотую монету, которую тот вынимал из привязанного на поясе кожаного кошеля.

В фригидарии, у открытого бассейна с холодной водой, Нарцисс увидел пожилого мужчину, почесывавшего спину об угол бассейна. Нарцисс бросил ему золотую монету и, засмеявшись, сказал:

– Послушай, старик, найми себе раба, и пусть он чешет тебе спину!

Плавать Нарцисс не умел, а потому рабы расстелили на воде большое полотно. Нарцисс улегся на него, и рабы повлекли это подобие плота через бассейн. Жмурясь от солнца, Нарцисс не без удовольствия наблюдал за девочками, перебрасывавшимися в воде яркими обручами. Среди колонн, обрамлявших бассейн, спорили между собой философы и политики, беседовали о делах адвокаты, совершали сделки торговцы.

– Посмотри, что происходит на площадке! – крикнул Нарцисс одному из служителей.

Вернувшись, тот доложил:

– Лоллия борется с какой-то египтянкой.

Нарцисс выбрался из воды, позволил насухо вытереть себя и быстрым шагом направился в зал, в котором происходили схватки борцов. Уже издали до него донеслись подбадривающие крики зрителей. Лоллия была щедро одаренной здоровьем и силой римлянкой, женой крупного торговца, сколотившего состояние на импорте экзотических овощей и фруктов. Женская борьба не была в Риме чем-то таким уж необычайным, тем не менее эксцентричные выходки Лоллии давали римлянам все новые поводы для разговоров. Египтянка была как минимум лет на десять моложе Лоллии. Темноглазая, по-мальчишески подстриженная, она завоевала симпатии почти всех зрителей. Кожа у обеих была намаслена и поблескивала, словно шкурка жирного окорока. Почти каждая попытка захвата заканчивалась тем, что руки соскальзывали со скользкого тела противницы.

– Пятьдесят сестерциев победительнице! – крикнул Нарцисс, войдя в помещение.

Среди зрителей, сразу же открывших Нарциссу проход к самому ковру, послышались восторженные возгласы. На египтянку названная сумма произвела явно большее впечатление, чем на Лоллию, и борьба стала ожесточеннее. Лоллии удалось под громкие крики зрителей свалить противницу на ковер, и теперь они катались по нему, оставляя широкие маслянистые следы. Всякий раз, когда гибкая египтянка пыталась своими длинными ногами разорвать захват, зрители поднимали крик, однако ее первые три попытки оказались безуспешными.

Выскользнув наконец из захвата, египтянка поднялась и, широко расставив ноги, остановилась, поджидая соперницу. Приближавшаяся с раскинутыми руками Лоллия приготовилась уже к прыжку, рассчитанному на то, чтобы сбить противницу с ног, но египтянка оказалась быстрее и, бросившись вперед, сделала подсечку. Лоллия упала на спину, а противница, прижав коленом ее грудь, победным жестом вскинула руки кверху.

– Поздравляю! – крикнул Нарцисс и, передав победительнице обещанные пятьдесят сестерциев, поднялся с места.

На пути в унктуарий – помещение, где делали массаж, а тело умащивали благовониями, – один из рабов то и дело шептал Нарциссу на ухо имена встречных. Номенклатор превосходно знал, с кем его хозяин намерен будет поздороваться, а с кем – нет. В термах задача эта была отнюдь не простой, поскольку в голом виде все люди становятся похожими друг на друга.

– Сульпиций Руфус, – прошептал раб. – Вы знакомы с ним.

– Приветствую тебя, дорогой Руфус! – подчеркнуто дружелюбно произнес Нарцисс. – Отдыхаешь от вида своих гладиаторов?

– Счастлива мать, породившая такого сына, как ты, достойный Нарцисс, – поклонился Руфус. – Меня пригнал сюда сухой песок арены. Смыть его с себя – одновременно и потребность, и наслаждение.

– Мы уже в преддверии Римских игр. Император надеется увидеть на арене напряженные, волнующие поединки.

– Он увидит их. Моя «семья» старательнейшим образом готовится к ним.

– Я направляюсь в массажную, – сказал Нарцисс. – Не хочешь ли составить мне компанию?

Руфус, разумеется, принял приглашение.

Массажная комната с выложенными зеленым мрамором стенами и полом сияла чистотой. Столы для массажа были сделаны из желтого песчаника, более теплого на ощупь, чем мрамор. Увидеть здесь можно было только богатых и влиятельных людей, ведь каждая процедура, включавшая и ароматические масла, и дорогие укрепляющие микстуры, обходилась посетителю в целый сестерций. Нарцисс и Руфус улеглись ничком на стоявшие рядом скамьи. Два африканца начали разминать мышцы на их плечах. Нарцисс довольно постанывал.

– Знаешь самую новую загадку, Руфус? – спросил он. – Так вот, слушай. Кто временами худеет, а временами толстеет без того, чтобы пировать и поститься?

– Понятия не имею.

– Подумай. Это же совсем просто.

– Нет, все равно не знаю.

– Это же твой член, когда ты видишь такую, как эта, женщину! – Нарцисс показал на пышнотелую римлянку, лежавшую на соседнем столе и тихо постанывавшую под руками массажиста, разминавшего ей промежность.

Кивком подозвав своего номенклатора, Нарцисс указал пальцем на обнаженную женщину. Раб склонился к своему господину:

– Ее зовут Трифена. Полгода назад она овдовела и с тех пор большую часть времени проводит в термах.

– Клянусь Поллуксом, – ухмыльнулся Нарцисс, – я охотно искупался бы с ней вместе.

Руфус рассмеялся.

– Тише! – проговорил вдруг Нарцисс. – Не петух ли это кричит?

Теперь крик слышен был вполне отчетливо. Нарцисс сел, взял сосуд с душистым маслом и, чтобы умилостивить богов, вылил его содержимое на сверкающие плиты пола.

– Либо где-то начался пожар, – сказал он, – либо этот предвестник несчастий пророчит нам беду. Быть может, кому-то из нас суждено вскоре испустить дух.

Смущенными выглядели и прочие присутствующие. Петушиный крик в полдень?

– Принеси сюда эту пернатую скотину и сверни ей шею, – приказал одному из рабов Нарцисс. – Больше ей никогда не придется предвещать несчастье.

Массажисты вновь принялись за работу, и Нарцисс заговорил уже о другом.

– Что предстоит нам увидеть на Римских играх? Карликов с мечами или женщин, в одних набедренных повязках сражающихся с дикими зверями?

– Ты же знаешь, что этим занимаются ведающие устройством зрелищ эдилы. Я имею дело только с гладиаторами. Бои с участием женщин не по моей части, этим занимаются другие школы.

– При дворе рассказывают, что под твоим крылышком воспитывается сейчас молодой и очень талантливый боец.

Вот, стало быть, что интересует Нарцисса…

– Да, один свободнорожденный из Бононии. Он хорош – очень быстр, прежде всего, – и подает большие надежды. На эти Римские игры я выставлять его, однако, не собираюсь. Пока что он только лишь новичок, ему не хватает опыта. К тому же он никогда еще не выступал перед зрителями.

В эту минуту вернулся раб с мертвым петухом и бросил обезглавленное пернатое на пол перед Нарциссом.

– Он будет сражаться, – сказал Нарцисс, поднялся и, оттолкнув массажиста, направился к выходу. – Он будет сражаться, – повторил Нарцисс. – Так хочет император. И сражаться он будет против Пугнакса.

В парилке Руфуса уже дожидались его друзья.

– Я ухитрился наткнуться прямо на Нарцисса, – извинился Руфус. – Он хочет, чтобы я пожертвовал самым молодым из моих гладиаторов. Император желает увидеть его на арене, сказал он. В пику Мессалине, надо полагать.

– А если ты откажешься подчиниться этому требованию? – спросил Прокул.

– Мой кусок хлеба зависит от императора. По сути дела, школа принадлежит именно ему. Я просто лишусь своей должности.

– И у юноши нет никаких шансов?

– Не против такого опытного бойца, как Пугнакс. А ведь парень именно с ним и должен встретиться.

Вергилиан, у которого лоб уже успел покрыться капельками пота, проговорил:

– Твой гладиатор мало меня волнует. Однако ясно, что от этих чванливых фаворитов следует избавиться. А возможно это будет только после того, как мы устраним императора. Поклянемся же сделать это!

Окутанные облаками шипящего пара пятеро мужчин соединили руки и поклялись совместно осуществить свое намерение. Поскольку, однако, ни один из них не был готов лично совершить покушение, они пришли к выводу, что убийцу придется нанять. Руфус, по роду своих занятий привыкший иметь дело с отбросами общества, пообещал подыскать нужного человека. Трогусу, телохранителю императора, было поручено выбрать подходящие место и время покушения. А Прокул должен был посвятить в их план Мессалину.

– Пока все не будет закончено, – сказал Вергилиан, – мы не должны появляться вместе. Поддерживать связь будем через Тарквития, преданнейшего из моих рабов. Все сообщения будем передавать только через него…

Римские игры, посвященные Юпитеру, имели уже четырехсотлетнюю историю, но настроение у римлян в начале сентября было приподнятым не из чувства преклонения перед главнейшим из богов, а в предвкушении шестнадцати праздничных дней. Праздники эти были связаны с выдачей дармовых хлеба и мяса, с театральными представлениями, травлей диких зверей, боями гладиаторов (все бесплатно), превращавшими на эти две недели миллионный город в место сплошных развлечений. Даже для беднейших из бедных, даже для рабов это было время отдыха от работы, время развлечений, развлечений и еще раз развлечений.

Для гладиаторов в Ludus magnus за веселым шумом праздничных гуляний скрывалась горькая правда: каждому, по меньшей мере, второму из них эти праздники принесут смерть. Уже три дня Вителлий знал, что ему предстоит впервые в жизни выступить на арене. Им владел страх, панический страх. Страх, отнимавший у него сон. Страх, сжимавший ему горло. Страх, от которого после еды его каждый раз тянуло на рвоту.

Слушая исполненные отчаяния вопли пьяных гладиаторов и сладострастный визг доведенных до экстаза римлянок, собравшихся за столами Вольной Вечери, Вителлий, закинув руки за голову, лежал в своей каморке, неподвижным взглядом уставившись в темноту. Он еще не знал, кто станет его противником. Лишь немногие пары составлялись заранее, остальные же определял жребий непосредственно перед началом схватки. И даже в тех случаях, когда состав пары определялся заранее, участники узнавали об этом только перед самым выходом на арену – слишком велик был риск того, что соперники, не выдержав нервного напряжения последних часов перед поединком, набросятся друг на друга еще до выхода на арену.

Кто окажется соперником? Вителлий перебирал всех, с кем ему довелось проводить учебные бои. Перед его мысленным взором проходили их характерные движения, он вспоминал, как они ведут себя перед тем, как броситься в атаку, слышал их учащенное дыхание, нервное шарканье ног. Вспоминая все свои успехи и неудачи, он начал пересчитывать их на пальцах. Во время учебных боев и тех, и других было примерно поровну. Не большие, чем противник, шансы выжить имел он и в серьезном бою.

Размышления Вителлия были прерваны, потому что кто-то, толкнув ногой, распахнул дверь его каморки. Вителлий узнал силуэт бритоголового привратника.

– С тобой хочет говорить женщина, – с довольным смешком сказал привратник и звякнул двумя монетами, зажатыми в ладони.

– Назови мне ее имя, – сказал Вителлий.

– Ты, видно, думаешь, что я знаю всех шлюх в этом городе?

– Как она выглядит?

– Чего не знаю, того не знаю. Лицо у нее было закрыто вуалью. Она дала мне два сестерция, и еще два сестерция будет стоить то, что я выпущу тебя и скажу, где она ждет.

Вителлий сунул руку под матрац, вынул кожаный кошель и бросил рабу две монеты.

– А теперь слушай, – сказал тот. – Я сейчас вернусь к воротам. Подожди немного, а потом подойди к ним. Я выпущу тебя. А ждет она тебя за храмом Нептуна.

Усыпанные объедками столы, опрокинутые кубки, распущенность танцующих, во всю глотку орущих и рыгающих гладиаторов производили на Вителлия отталкивающее впечатление. При этом, однако, он был одним из них, делил с ними их судьбу. Почему же, подумал он, ты избегаешь их общества и с презрением относишься к ним? Это ведь и твоя жизнь.

Толкаясь и работая локтями, Вителлий проложил себе путь сквозь орущую толпу и, миновав наконец привратника, растворился в темноте.

Храм Нептуна, воздвигнутый Агриппой в память об одержанных им на море победах, располагался неподалеку. Вителлий не знал, кто ждет его за этим храмом, хотя и догадывался. Пробежав последний отрезок пути, он осторожно обогнул здание. При его появлении из-за колонн выскользнула какая-то тень.

– Кто ты? – спросил Вителлий.

– Ребекка, – услышал он негромкий ответ.

Ребекка! Так Вителлий и думал. Ребекка! Стало быть, она не забыла его. Он подошел к девушке, обнял и поцеловал ее.

– Ребекка, как я рад видеть тебя! Но… что свело нас здесь в такой поздний час?

– Вителлий, – заговорила девушка, – я уже давно ничего не слыхала о тебе. Я искала тебя, расспрашивала о тебе, но ты как сквозь землю провалился. Я уж решила, что ты вернулся в Бононию, потому что так и не сумел найти здесь работу.

– Нет, – проговорил Вителлий, – дело совсем в другом.

– Я знаю, – сказала Ребекка.

– Откуда?

– Сегодня на каждом углу можно прочесть твое имя. Всюду вывешены афиши, где указаны имена тех, кто встретится в поединках на арене Большого цирка.

– О боги! Вот, значит, как ты нашла меня.

– Поверь, Вителлий, для меня это был удар, причинивший большую боль, чем розги моего господина Гортензия.

– Старик бьет тебя?

– Уже не бьет. Он умер.

– Умер? Стало быть, ты свободна, Ребекка!

– Да, я свободна. Я вольноотпущенница и могу делать все, что захочу. Вдова Гортензия взяла меня к себе экономкой. Мне теперь хорошо платят.

– Я рад за тебя!

Вителлий увидел появившиеся на глазах девушки слезы.

– Ребекка! – Он слегка встряхнул девушку за плечи. – Что с тобой?

– Вителлий, – всхлипнув, проговорила Ребекка, – ты не должен сражаться, не должен, слышишь!

– Не говори так, Ребекка. Я принес присягу и обязан выполнить свой долг.

– Нарушь присягу, но сохрани свою жизнь! Достаточно того, что моему отцу пришлось умереть. Неужели я должна потерять и тебя?

– Ты не потеряешь меня, Ребекка. Я буду сражаться и сумею одержать победу. Я добьюсь ее ради тебя!

– Ты говоришь то же, что говорил мой отец перед своим последним боем.

– Я силен и молод, Ребекка!

– Да, ты молод и неопытен, а Пугнакс одержал уже двадцать побед.

– Пугнакс?

– Да, Пугнакс.

– Ты полагаешь, что я буду сражаться с Пугнаксом?

– Так написано повсюду. Пугнакс, двадцать побед, против Вителлия из Бононии, новичка.

– Да смилуются надо мной Марс и Юпитер, – пробормотал Вителлий.

Пугнакс, непревзойденный Пугнакс! Еще ни разу Вителлию не удавалось победить Пугнакса в учебных поединках. Пугнакс равносилен для него смертному приговору! Кто подбирал пары соперников? Несколько мгновений Вителлий стоял, не произнося ни слова. А затем в голове у него мелькнуло: Мессалина! Он, Вителлий, проявил неблагодарность и тем оскорбил императрицу. Вот и ответ на вопрос.

– Люди, – заговорила Ребекка, – удивлены, естественно, столь необычным подбором соперников. Одни говорят, что новичок необычайно талантлив и способен победить даже Пугнакса, другие хотят знать, не был ли ты осужден и не замена ли это назначенной судом смертной казни… Почему ты пошел в гладиаторы?

– А что еще мне оставалось делать? У меня не было выбора.

Заливаясь слезами, Ребекка обняла юношу.

– Ты не должен был это делать! Разве тебе мало примера моего отца? Но он не по доброй воле взял в руки трезубец. Он сделал это ради меня. Ты же стал гладиатором добровольно. Преступно так играть своей жизнью.

– Нет, Ребекка, я сделал это не добровольно. Не спрашивай меня, почему я был вынужден так поступить.

– Ты говоришь загадками…

– Сейчас я ничего не могу тебе сказать. Может быть, скажу, если мне удастся победить…

Ребекка припала к груди Вителлия.

– Поверь мне, ты не сможешь победить. Ты должен бежать, иначе уже завтра будешь лежать в споларии Большого цирка – там, где укладывают трупы убитых гладиаторов.

– Бежать? О чем ты говоришь? Меня начнут разыскивать, я стану беглым, любой будет вправе задержать меня. И это жизнь?

– Я все приготовила. У меня были сбережения, и я заплатила людям по ту сторону Тибра, в иудейском квартале, – они спрячут тебя, не задавая лишних вопросов. Отправляйся в четырнадцатый округ, спроси там Каату, и тебе помогут.

Ребекка на мгновение прижалась губами к губам Вителлия.

– Удачи тебе, – проговорила она и растворилась в темноте.

– Ребекка! – негромко позвал Вителлий. – Ребекка!

Ответа не было. Сердце юноши готово было выскочить из груди. Пугнакс, проклятый Пугнакс! Бежать?… Куда?… Домой, в Бононию?… Бессмысленно, там его будут искать в первую очередь… За Тибр, к евреям?… На какое-то мгновение эта мысль показалась ему привлекательной, но затем он отбросил и ее.

Вителлий побежал, бесцельно побежал по улицам города, побежал так, словно за ним уже началась погоня. Бежал, однако, он лишь от самого себя, от необходимости принять какое-то решение. Перед глазами Вителлия еще раз промелькнула его совсем короткая жизнь. Беспомощность и нищета детства, мальчишеские игры со сверстниками, темная мастерская лудильщика, скудные заработки, решение отправиться в Рим, бурная, захватывающая жизнь этого города, встреча с Мессалиной, сам он, лежащий обнаженным на ее ложе, учеба в школе гладиаторов, раны, борьба за выживание.

И вот появляется Ребекка, маленькая стройная девушка, хрупкая, как статуэтка из терракоты, и ее темные глаза полны тревоги о нем. Она пожертвовала своими сбережениями, чтобы найти убежище для него. Почему она это сделала? Потому что любит его – тут не может быть иного ответа. Ребекка любит его! И все же ее предложение для него неприемлемо. Поступая в школу гладиаторов, он принес торжественную присягу, признав право своего хозяина, а им теперь стал император, распоряжаться его жизнью и смертью. Он обязан сражаться.

Мужество отчаяния направило шаги Вителлия в сторону низины, где была расположена школа. Было уже далеко за полночь, когда он осторожно толкнул дверь своей каморки и, настороженно прислушиваясь, остановился в темноте. Изнутри доносился отвратительный храп. Храп этот Вителлий слышал каждую из проведенных здесь сотни ночей. Это был Пугнакс. Он спал. Мысль о том, что один из них не переживет наступающий день, показалась Вителлию невыносимой. Он осторожно притворил за собою дверь.