Текст книги "Зеркальщик"

– Мастер Лин Тао, – снова начал Михель Мельцер, – скажите, могу ли я исполнить последнее ваше желание? Я сделаю все, что в моей власти.

Китаец не ответил. Так они и стояли молча друг напротив друга какое-то время, пока Лин Тао наконец не поднял голову и не сказал:

– Его зовут Панайотис.

– Панайотис? Кто это еще такой?

– Убийца папского легата, – ответил Лин Тао.

– Вы знаете его, этого Панайотиса?

– Да, немного.

– Но мастер, почему же вы назвали его имя только сейчас?

Тут Мельцеру показалось, что в темноте на лице китайца мелькнула усмешка.

– Я думал, – ответил Лин Тао, – я ломал себе голову в поисках имени человека, появившегося однажды в старой церкви и предложившего мне странную сделку. Он слышал о нашем открытии и потребовал от меня десять тысяч листовок, выполненных искусственным письмом. За это он обещал немалую сумму.

– В точности как папский легат Альбертус ди Кремона, упокой Господи его душу. Но о чем же, ради всего святого, хотел рассказать Панайотис в своих листовках?

– О грязной хитрости турок.

– Панайотис – турок?

– Нет, он византиец, точнее сказать, ренегат, перебежчик. Но об этом я узнал позднее. В листовке содержался призыв ко всем византийцам выйти в определенный день и открыть ворота города. Подписано: император Иоанн Палеолог.

– Бог мой, какая низость со стороны турецких псов! И что же вы сделали, мастер Лин Тао?

– Сначала я не ответил ему и попросил прийти на следующий день. Я хотел удостовериться в том, что он действует по поручению императора. Расспросы при дворе подтвердили мои подозрения: Панайотис работал на турок.

– И что же произошло на следующий день?

– В назначенное время Панайотис не появился. Вероятно, он или один из турецких шпионов, которых полно в Константинополе, заметил, что я наводил справки. Я больше никогда не видел этого ренегата. Я забыл о его заказе, забыл даже его имя. И только теперь, размышляя о том, кто мог убить Альбертуса ди Кремону, я снова вспомнил об этом случае. Я вспомнил, что Панайотис интересовался мельчайшими деталями устройства церкви. Но прежде всего я вспомнил о приметном ноже, который он носил на поясе. Думаю, убийца метил не в папского легата, мишенью этого негодяя был я. Он хотел отомстить мне – или, по меньшей мере, удостовериться в том, что я замолчу навсегда. Это ему удалось.

– Мастер Лин Тао, – взволнованно воскликнул зеркальщик, – мы должны найти этого Панайотиса! У нас осталось еще два дня!

– Два дня? – Китаец улыбнулся. – Для некоторых два дня – это целая вечность. Но для меня это мгновение, не более.

Мельцер удивленно взглянул на Лин Тао. Зеркальщик не мог понять его спокойствия и покорности судьбе. Мельцер был взволнован гораздо сильнее, чем сам китаец, который ждал прихода палача.

Михель Мельцер поспешно покинул здание тюрьмы. Он отправился в гавань Элеутериос, где в шайке тунеядцев и воров обнаружил египтянина Али Камала.

Узнав зеркальщика, Али попытался было удрать, но Мельцер оказался проворнее. Он схватил парнишку, выдернул из толпы, оттащил к стене и, крепко держа его, прокричал:

– Ты чего убегаешь? Я разыскиваю некоего Панайотиса, византийского ренегата!

Али Камал еще больше испугался и проговорил:

– Я не виноват в том, что Эдита сбежала, мастер Мельцер. И Панайотис не виноват. Он оказал мне услугу, и я заплатил за это!

Зеркальщик опешил:

– Что ты такое болтаешь? Что ты знаешь об Эдите? Разве ты не говорил мне, что понятия не имеешь, где она?

– Я солгал, мастер Мельцер. Я помог ей бежать в Венецию вместе с моей матерью и сестрами. Вам не нужно беспокоиться о дочери.

Мельцер непонимающе глядел на него. Эдита – одна в Венеции?

Али удивился не меньше.

– Я думал, вы знаете о бегстве вашей дочери, потому что назвали имя Панайотиса.

– А какое отношение Эдита имеет к Панайотису? – взволнованно спросил Мельцер.

Тут Али Камал смутился и заявил:

– Конечно, репутация у него не самая безупречная, но никому другому не удалось бы вывести вашу дочь и мою большую семью за пределы городских стен.

– Ты продал ее туркам, пес! – закричал Мельцер и стал бить юношу.

Али умело уворачивался от ударов, крича:

– Нет, господин, разве вы думаете, что я отдал бы свою семью туркам? Панайотис и его люди вместе отвели их ночью на корабль, бросивший якорь за пределами Константинополя. Ваша дочь, моя мать и сестры давно уже в безопасности, в то время как мы тут должны опасаться нового нападения турок. Богом клянусь, это правда!

Слова юного египтянина смутили зеркальщика. Однажды Али Камал уже обманул его. Но если Али говорил правду, то это по крайней мере наведет его на след Эдиты. И это объясняло, почему Мельцер не нашел дочь в Константинополе.

Мгновение Мельцер размышлял, стоит ли немедленно пуститься по следу Эдиты, сев на ближайший корабль, отплывающий в Венецию. Но затем он вспомнил о жалкой судьбе Лин Тао, ожидавшего смерти, и прикрикнул на Али:

– Где, черт тебя дери, мне найти Панайотиса?!

– Панайотиса? – удивленно переспросил Али. – У Панайотиса нет постоянного дома. Он живет и по эту, и по ту сторону Большой стены. И здесь, и нигде.

Мельцер с угрозой приблизился к египтянину:

– Прекрати наконец обманывать меня! Я хочу знать, где мне найти Панайотиса, иначе…

– Но вы ведь не выдадите меня? – умоляющим голосом сказал Али. – Иначе мне конец.

Мельцер промолчал.

– Знаете старую кузню неподалеку от церкви Двенадцати Апостолов? Она примыкает к Большой стене. Там и найдете его.

Мельцер знал, что глупо разыскивать Панайотиса и ждать от него признания. Кроме того, мысли о бегстве Эдиты едва не лишили зеркальщика разума. Что же ему делать? Ясно было только одно: как бы там ни было, нужно действовать быстро.

Зеркальщик не помнил, как прошел по извилистой улочке от гавани к городу. Словно во сне он отправился с площади Мудрости вдоль ипподрома к китайской миссии.

С тех пор как Лин Тао вынесли смертный приговор, Це-Хи больше не покидала этого невзрачного здания. Надежду еще хоть раз увидеть мастера живым она давно оставила, и даже сообщение Мельцера о том, что он напал на след настоящего убийцы, не смогло развеселить ее.

Поэтому зеркальщик обратился к Син-Жину, второму секретарю миссии, с которым он познакомился сначала как со своим похитителем, но уже сумел завязать дружеские отношения. В двух словах Мельцер описал Син-Жину состояние дел. Мельцер полагал, что для Лин Тао остается хотя бы искра надежды только в том случае, если еще сегодня они отыщут этого негодяя Панайотиса и заставят его сознаться.

Син-Жин, широкоплечий китаец с бычьей шеей, приветливо кивнул и спросил:

– И как же, мастер Мельцер, вы собираетесь заставить этого Панайотиса сознаться в том, что он совершил убийство?

Мельцер сжал кулаки и потряс ими перед лицом китайца.

– Насилие, Син-Жин, – единственный язык, который понимает этот человек. Дайте мне дюжину сильных мужчин, скажите им, что речь идет о том, чтобы хотя бы в последнюю минуту избавить мастера Лин Тао от смерти от меча, и ступайте за мной!

Китаец поджал губы и, поразмыслив мгновение, ответил:

– Хорошо, мастер Мельцер, через час я с дюжиной тяжеловооруженных мужчин буду в вашем распоряжении.

Кузня находилась в тени церкви Двенадцати Апостолов и примыкала к Большой стене так, словно была ее частью. Куча мусора, лежавшая перед тяжелыми деревянными воротами, свидетельствовала о том, что уже давно кузнец не подковывал здесь лошадей и не ковал оси для телеги. Вход был настолько узким, что даже худому мужчине трудно было войти. Дверь была заперта.

Чтобы обсудить дальнейшие действия, Мельцер вместе с китайцами спрятался в тени церкви. Син-Жин, хорошо разбиравшийся в подобных делах, предложил выломать двери и напасть на Панайотиса, если тот окажется на месте, или же, если его не будет, спрятаться и подождать его возвращения. Син-Жин полагал, что лучше действовать под покровом темноты, однако Мельцер напомнил, что нужно спешить: для Лин Тао может иметь значение каждый час. Но как же выломать дверь?

По команде Син-Жина китайцы сняли с себя накидки, и Мельцер только теперь заметил, что все они были хорошо вооружены ножами, мечами, кирками, топорами и железными прутьями. Одним движением глаз китаец скомандовал своим людям подойти к запертой двери. Каждый засунул в щели сверху и снизу по пруту. Мгновение, и замóк сдался. Дверь распахнулась.

Пыль и копоть покрывали все внутри кузни, а от спертого воздуха у пришельцев захватило дух. Ни следа того, кого они искали. Только жестяной бокал на каменном выступе давал понять, что совсем недавно здесь был человек.

Син-Жин беспомощно взглянул на Мельцера. Тот в ответ только растерянно пожал плечами. Что же делать? Где искать Панайотиса? Может быть, зеркальщик снова попался на удочку юного египтянина, может быть, Али Камал солгал и то, что он рассказал о Панайотисе, было неправдой? Мельцер заколебался, раздумывая, не вернуться ли ему не солоно хлебавши, но потом вспомнил, что у Лин Тао была только одна надежда – на них.

И они решили ждать. Опустившись на пол, все дремали. Не было сказано ни слова. И чем дольше они сидели так, глядя в каменный пол, тем больше отчаивался Мельцер. Если вся история с Панайотисом – неправда, то и бегство Эдиты в Венецию, о котором говорил Али, тоже ложь.

На город опускались сумерки. Сидевшие в кузнице уже с трудом различали лица друг друга, когда внезапно раздался глухой шум, от которого все вскочили с мест. Китайцы схватились за оружие. Казалось, по комнате ходит кто-то невидимый. Мельцер поглядел на потолочные балки, затем снова на каменный пол, и вдруг бесшумно, словно его распахнула чья-то призрачная рука, в полу открылся люк, который то ли из-за темноты, то ли из-за пыли никто не заметил.

Из глубины показалась рука с мерцающей масляной лампой, затем туловище мужчины в темном камзоле. Пока что неожиданный посетитель из подземного мира не заметил присутствия незваных гостей, а те не решались вздохнуть.

Когда мрачный субъект вылез из дырки в полу, он встал на колени и посветил лампой вниз.

– Осталось всего две ступеньки до верха, – негромким сдавленным голосом крикнул он. – Тогда все будет в порядке.

Вскоре после этого в отверстии показалась вторая фигура. И пока Мельцер раздумывал, как поступить с обоими, китайцы набросились на них и после недолгого сопротивления связали.

Поднеся масляную лампу к лицу одного из пленников, зеркальщик спросил:

– Ты Панайотис?

– А если даже и так? – грубо ответил тот, пока двое китайцев держали ему сзади руки.

Когда Мельцер приблизился ко второму, тот опустил голову, чтобы его лица не было видно.

– А ты? – крикнул Михель. – Кто ты? Назови свое имя!

Неизвестный молчал, словно воды в рот набрал. Тут зеркальщик схватил его за волосы, заставил поднять голову и испугался:

– Да вы же… вы же Алексиос, дворецкий императора!

Пленник кивнул.

– Вы заодно с предателем? Как вам не стыдно!

Пока китайцы скручивали пленникам руки и ноги цепями, висевшими на стенах кузницы, Мельцер в сопровождении Син-Жина спустился вниз по потайной лестнице, чтобы узнать, что там кроется. Но увидев длинный коридор, который шел прямо под Большой стеной, они повернули обратно. Мельцер был смущен.

Алексиос начал причитать и обвинять Панайотиса в том, что тот склонил его к предательству и выпытал самые сокровенные тайны императора, не заплатив денег, о которых они договаривались.

– Сохрани меня Господь! – то и дело вскрикивал дворецкий плаксивым голосом.

Как ни ужасало Мельцера предательство дворецкого, больше всего его беспокоила судьба Лин Тао. Он подошел к Панайотису поближе и бросил:

– Это ты убил папского легата! Кто стоит за тобой?

Панайотис нагло усмехнулся. Вместо ответа он презрительно сплюнул на пол, потом отвернулся, словно хотел сказать: из меня ты ни словечка не вытянешь!

Син-Жин, более искусный в обращении с упрямыми пленниками, чем Мельцер, начал, пока зеркальщик напрасно пытался добиться от Панайотиса хоть какого-нибудь ответа, раздувать горн. И, не найдя ничего более подходящего, стал нагревать огромные щипцы. Затем китаец поднес их к лицу Панайотиса и тихо, но очень выразительно сказал:

– Признавайся, или это раскаленное железо навсегда погасит свет для твоих глаз! Ты убил папского легата?

Панайотис был крепким орешком, привычным ко всяческим пыткам и жестокости. Раскаленное железо у его носа мало впечатлило его. Он отвернулся и ничего не ответил. Может быть, Панайотис, привыкнув к жестокости как к чему-то повседневному, просто не подумал, что китаец может быть настолько беспощадным.

Но Син-Жин тут же развеял его сомнения. Он снова повторил свой вопрос:

– Ты убил папского легата? – и ткнул Панайотису в лицо раскаленными щипцами.

Связанный завопил так, что эхо отразилось от низкого потолка, и осел на пол. Син-Жин попал ему раскаленными щипцами в правую бровь, свисавшую теперь, словно горелая тряпка. Кровь потекла по лицу Панайотиса, прокладывая себе путь в уголок рта.

– Ты не понял вопроса?! – заорал Син-Жин, и Мельцер, широко раскрыв глаза, увидел, как китаец поднес раскаленные щипцы ко второму глазу предателя.

Алексиос, которому пришлось наблюдать за пытками в непосредственной близости, весь задрожал. Боясь, что его может постигнуть та же участь, он заорал:

– Идиот! Ты идиот, Панайотис! Они убьют тебя, если ты будешь молчать, и меня в придачу!

Не колеблясь, Син-Жин снова ткнул в Панайотиса щипцами. Панайотис попытался уклониться, насколько позволяли путы, и щипцы попали в левое ухо, оставив вонючую паленую рану.

Панайотис снова испустил крик боли, затем, отчаявшись, заголосил:

– Прекратите! Я признáюсь. Я убил легата!

Мельцеру стало скверно. Воняло горелым мясом и палеными волосами. Зеркальщику казалось, его вот-вот стошнит, но сейчас нельзя было проявлять слабость.

– Кто стоит за тобой? – настаивал Мельцер. – Кто велел тебе совершить убийство?

Когда Панайотис не ответил, Син-Жин снова схватился за щипцы и положил их в огонь. Панайотис следил за каждым его движением. Когда китаец повернулся, держа в руках раскаленные щипцы, и подошел к нему, Панайотис дрожащим голосом произнес:

– Даже если вы убьете меня, я все равно не знаю его имени. Однажды ко мне пришел монах в черной рясе. Он говорил на итальянском, как флорентиец или венецианец, сказал, что в Константинополе есть легат Римского Папы и его нужно убить. И спросил, готов ли я сделать это.

Зеркальщик покачал головой:

– И ты, конечно же, согласился.

– Черный монах по-царски одарил меня. Такой человек, как я, только этим и живет. – И Панайотис вытер лицо рукавом. Глядя на него, окровавленного, с искаженным от боли лицом, Мельцер испытывал едва ли не сострадание. Но Панайотис был убийцей, и это, конечно же, было не первым его убийством. Он был готов на все ради денег.

Пока Син-Жин допрашивал императорского дворецкого, держа у него перед носом раскаленное железо, Мельцер присел рядом с Панайотисом и тихо спросил, так, чтобы не слышали остальные:

– Ты провел мать египтянина через этот ход на турецкую сторону?

Пленник кивнул. Перед лицом ужасных мучений этот вопрос показался ему совершенно ничего не значащим.

– И? – не отставал Мельцер.

– Что «и»? Мне предложили золотой дукат за каждого человека, и я выполнил уговор.

– Скольких человек ты провел тайным ходом?

Панайотис опустил голову. Казалось, он вот-вот потеряет сознание.

– Эй! – крикнул зеркальщик, встряхнув Панайотиса за плечи. – Сколько их было?

– Одни бабы! – проворчал тот. – Мать египтянина и четверо ее дочерей. Нет… – Панайотис замолчал на секунду. – В последнюю минуту появилась еще какая-то чужая. Всего их было шесть.

Едва сказав это, Панайотис завалился набок и так и остался лежать без движения. Увидев это, Син-Жин забеспокоился. Он зачерпнул руками воды из бочонка рядом с наковальней и вылил в лицо греку.

– Он нужен нам живым! – обеспокоенно сказал Син-Жин. – Иначе все было напрасно.

До сих пор Алексиос тихо скулил, но теперь завопил, будто его резали:

– Он мертв! Вы убили его!

Панайотис действительно лежал на каменном полу без движения.

– Он притворяется! – взволнованно воскликнул Син-Жин и подбежал к кадке, чтобы зачерпнуть еще воды. Размахнувшись, он выплеснул Панайотису воду в лицо, и тот очнулся.

Сначала жизнь вернулась в его руки, и с их помощью он попытался сесть. Ему это не удалось, и грек снова соскользнул на пол.

Мельцер, для которого происходящее становилось невыносимым, приказал китайцам:

– Снимите с него цепи. Он слишком слаб, чтобы бежать. Кроме того, нам нужна повозка, чтобы отвезти его в суд. Я только надеюсь, что еще не слишком поздно!

– Откуда здесь, на краю города, в бедном районе, мы возьмем повозку? – спросил Син-Жин.

Тут зеркальщик вынул из камзола золотую монету и дал ее одному из китайцев, стоявшему у двери.

– И поспеши!

Тот вопросительно взглянул на Син-Жина. Син-Жин кивнул, и китаец исчез.

Когда они освободили Панайотиса от оков, Мельцер и Син-Жин прислонили обессиленного грека к стене. Панайотису с трудом удавалось держать глаза открытыми.

Сидевший на полу Алексиос, по-прежнему связанный, внезапно обратился к Мельцеру:

– Зеркальщик, ну вы же умный человек. Послушайте, что я вам предложу: что вам с того, что вы расскажете обо мне императору? Меня обвинят в государственной измене, осудят на смерть и отберут все мое немалое состояние. Отпустите меня, я исчезну через этот ход, и вы никогда больше обо мне не услышите. А я позабочусь о том, чтобы мое состояние пошло вам на пользу.

Мельцер скрестил на груди руки и покачал головой:

– Алексиос, ты низкий, отвратительный предатель. Неужели ты думаешь, что если ты продажен, то все люди такие же, как и ты? Нет, Алексиос, ты поплатишься за свое предательство.

Еще не рассвело, когда палач в красных одеждах вошел в камеру Лин Тао. В левой руке у палача была начищенная лампа, в правой – большая игральная кость.

Хотя этой ночью, которая должна была стать последней для него, Лин Тао не сомкнул глаз и даже не притронулся к обильной еде и вину, он был спокойнее, чем палач, который, вынимая из складок накидки пергамент с написанным на нем приговором, уронил его, потом несколько раз запнулся, читая решение суда.

Лин Тао не слушал, он уставился в пол и улыбался; да, он улыбался – реакция, способная довести до отчаяния любого палача.

Закончив читать, палач протянул китайцу большую деревянную игральную кость и деловым тоном пояснил, что сегодня утром будут казнены трое преступников, среди них – детоубийца, и от выброшенного числа будет зависеть последовательность казни.

Лин Тао кивнул, словно палач только что объяснил ему правила очень простой игры, и бросил игральную кость на пол. Она покатилась с громким стуком и остановилась цифрой шесть кверху.

– Повезло, – смущенно заметил палач. – Значит, ты будешь последним.

Лин Тао снова кивнул.

– Есть ли у тебя последнее желание? – спросил палач, посветив в лицо китайцу, снова занявшему свое место на постели. Казалось, палач хотел удостовериться, что тот по-прежнему улыбается.

Лин Тао поднял голову и громко ответил:

– Справедливости, больше мне ничего не нужно.

Палач пропустил ответ мимо ушей и произнес:

– Священник отказал тебе в отпущении грехов. Он сказал, что китайцы неверующие, потому что у бога, которому они поклоняются, раскосые глаза и толстый живот. Кроме того, ваш бог постоянно улыбается. Вседержитель же строен, словно тополь, и серьезен, как проповедник. А раскосых глаз у него точно нет!

– Справедливости, ничего больше, – повторил Лин Тао, словно не понял слов палача, и отвернулся.

Хлопнула тяжелая дверь.

Небо на востоке начинало сереть, когда Мельцер и Син-Жин доставили связанных предателей, Панайотиса и Алексиоса, в императорский дворец. Во дворце узнали связанного дворецкого, и поднялся переполох: главный чиновник – в оковах?

Мельцер потребовал немедленной аудиенции у императора. Речь идет о жизни и смерти, сказал зеркальщик: китайского посланника Лин Тао могут казнить в любую минуту, а он невиновен. Настоящий убийца признался в совершении преступления.

Прошло ужасно много времени, прежде чем Иоанн Палеолог в сопровождении двух сонных камердинеров появился в своем длинном халате из синей с золотом парчи.

– Мельцер! – недовольно воскликнул он. – Ничто в этом мире не может быть настолько важным, чтобы нарушать ради этого императорский сон. Что вам нужно? – Тут взгляд его упал на связанных, которые, однако, заинтересовали его меньше, чем китаец Син-Жин. Император проворчал:

– Он тоже в этой банде убийц?

– Бог мой! – возмущенно воскликнул Мельцер. – О, да поймите же, досточтимый император, мы привели вам настоящего убийцу папского легата ди Кремоны. Мастер Лин Тао невиновен!

Иоанн Палеолог с отвращением глядел на китайца Син-Жина.

Тут зеркальщик вышел из себя и набросился на заспанного императора:

– Могущественный государь император, это Син-Жин, второй секретарь китайской миссии. С его помощью мы поймали настоящего убийцу папского легата Альбертуса ди Кремоны. Преступник признался в совершенном преступлении, и он известен вам! Это предатель Панайотис!

Едва Иоанн Палеолог услышал это имя, как лицо его омрачилось. Он подошел к пленникам, которые стояли перед ним повесив голову.

– Это…

– Алексиос, ваш дворецкий! А этот – Панайотис, который продал туркам план защиты Византии. Оба они делали одно дело. Но Панайотис – убийца!

– А китаец, который в темнице?

– Он невиновен. Суд несправедливо признал его виновным. Скажите свое слово, повелитель, прежде чем казнят Лин Тао.

Но больше, чем невиновность китайского посланника, императора потрясло предательство дворецкого. Он схватил Алексиоса за волосы, рванул голову вверх и закричал ему прямо в лицо:

– Ты предатель или нет? Хочу услышать это от тебя!

Алексиос бросил на императора полный презрения взгляд, словно хотел сказать: «Ненавижу тебя!», но промолчал.

– Повелитель, – настаивал Мельцер, – мастера Лин Тао вот-вот казнят, а здесь стоит настоящий убийца! Вы должны действовать!

Император повернулся к Панайотису:

– Ты, мерзкая жаба, предал свою родину. За это ты должен умереть. Признаёшься ли ты в убийстве папского легата?

Панайотис поднял голову. С его опухшего лица капала кровь. Правого глаза почти не было видно, левый горел лютой ненавистью.

– Ты признаешься? – повторил Иоанн Палеолог.

Панайотис плюнул на пол.

– Нет, ни в чем я не признаюсь!

– Он уже признался в убийстве! – взволнованно воскликнул зеркальщик. – Син-Жин может это подтвердить.

– Эти свиньи пытали меня, – прохрипел Панайотис. – Они угрожали мне каленым железом. Тут в чем угодно признаешься!

– Ну хорошо, – ответил император, – в таком случае придется применить более жестокие пытки, чтобы вырвать у тебя признание.

Мельцер умоляюще всплеснул руками.

– Великий император, тогда для мастера Лин Тао будет уже поздно!

Наконец император решил действовать. Он вызвал посыльного и поручил ему поспешить к эшафоту и отменить казнь Лин Тао.

– Я пойду с ним! – взволнованно воскликнул Мельцер. – Давайте не будем терять времени!

Мне нужно было состариться, чтобы узнать, что судьба каждого человека предначертана свыше, как границы каждой страны на карте. И точно так же, как невозможно обогнать свою тень, нельзя уйти от своей судьбы и начать жизнь заново. Нет, ты должен следовать за своей судьбой, не радуясь и не печалясь, жить в страхе и ожидании, не отказываться ни от поражений, которые припасла для тебя судьба, ни даже от смерти.

Так или очень похоже на это думал, должно быть, Лин Тао, когда он, ближе к смерти, чем к жизни, встретил палача безо всякого страха. По прошествии многих лет я думаю, что в то октябрьское утро мой страх был сильнее страха Лин Тао. Я боялся за его жизнь, тогда как он, мне кажется, знал, что его ожидает.

Потому что когда мы с посланником императора прибежали к эшафоту, там царила страшная неразбериха, и некоторое время никто не мог объяснить, что произошло. На эшафоте в крови лежали три головы: первого осужденного, который из жадности заколол патриарха Никифора Керулариоса, прелюбодейки, отравившей мужа и детей, и – палача. Рядом с его бритым черепом я увидел красный капюшон, какие обычно надевают палачи во время исполнения своих обязанностей. У подножия помоста лежали трупы двух стражников. И ни следа Лин Тао.

Зрители, которых было, наверное, около двух тысяч, бросились врассыпную, громко крича. Некоторые искали укрытия за рыночными повозками и лавками торговцев, другие падали на колени на мостовой и громко молились. Несколько молодых людей танцевали вокруг помоста, громко вопя.

Никто из тех, кого мы спрашивали, не мог дать внятного ответа о причине волнения и судьбе третьего осужденного. Императорский посланник, сбитый с толку не менее, чем я, повернулся и отправился обратно той же дорогой, по которой мы пришли.

С большим трудом мне удалось узнать, что случилось на эшафоте. Топор палача только что опустился во второй раз, когда стражники подтащили Лин Тао. И в тот же миг, когда осужденный поднялся по ступенькам, из толпы зрителей вылетели несколько китайцев. Двое бросились на стражников и закололи их, двое других взбежали на эшафот, повалили палача на землю, и не успели зеваки и глазом моргнуть, как голова палача покатилась с плахи. Еще двое китайцев схватили связанного Лин Тао и утащили прочь. Все это произошло, как уверяли меня, настолько быстро и точно, что окончилось прежде, чем кто-либо успел сообразить, в чем дело.

Сначала я наивно полагал, что китайцы вместе с Лин Тао будут искать убежища в китайской миссии, но когда я пришел туда, здание было пустым. Опрокинутые стулья и раскрытые сундуки создавали впечатление поспешного бегства. Следующая моя мысль была о лаборатории в церкви. Еще издалека я заметил, что двери открыты. Когда я вошел в темное помещение, мной овладели ярость и отчаяние. Я был опустошен: они украли мои знания и обманули меня. Все хорошо знакомые мне инструменты, мои запасные наборы букв, даже бумага и свитки пергамента – все пропало. Осталась только выложенная камнем плавильная печь и тяжелые деревянные прессы.

Мне стыдно признаться, что то, как обошлись со мной китайцы, вызвало у меня слезы гнева. О, знал бы я тогда, что на самом деле происходит вокруг, жизнь повернулась бы совсем иначе. Но я не старался понять обстоятельства, которые заставили китайцев повести себя столь низко, это была воля рока.

В гавани я разыскал египтянина Али Камала. Я был уверен в том, что он знает о нападении китайцев больше других. А еще я должен был найти Лин Тао. Как я и ожидал, египтянин занимался своим обычным ремеслом и, узнав меня, попытался бежать. Но я крепко держал его и не отпустил, пока он не рассказал мне все.

Али Камал уже несколько дней назад знал о планах китайцев на случай, если невиновность Лин Тао не удастся доказать. Китайцы подкупили стражников, чтобы те не поднимали тревоги, и предложили венецианскому судовладельцу целое состояние, если он отвезет их в Александрию, откуда они отправятся домой, в Китай. Не успело известие о нападении распространиться по Константинополю, как венецианский корабль «Серениссима» отплыл из города. На борту, как сказал Али, было восемьдесят китайцев, и это правда.

Когда я сообщил Симонетте о неожиданном событии, она утешила меня словами, что, мол, бывают и более сложные ситуации, которые делают людей сильнее. Она стала уговаривать меня уехать из этого ужасного города и отправиться с ней в Венецию. Я знал, как любит Симонетта свой родной город, и с тех пор как мне стало известно о бегстве Эдиты, я хотел как можно скорее выполнить поручение Чезаре да Мосто и уехать из Константинополя.

Но как мне выполнить заказ посланника Папы, если у меня украли все инструменты и самые нужные вещи? Симонетта поддерживала меня в моем желании разыскать да Мосто и вернуть ему деньги, которые он дал мне вперед за предполагаемую работу. Но да Мосто отказался брать золото назад и настаивал на выполнении договора. На мое замечание, что может пройти несколько недель, даже месяцев, прежде чем я изготовлю необходимые инструменты – я умолчал о том, что отложил для себя один набор букв, – папский легат ответил, что таким образом работа над индульгенциями все равно будет продвигаться быстрее и, что еще важнее, с большей секретностью, чем можно было бы ожидать от семисот монахов.

Что мне оставалось делать? Если я не хотел вступать в конфликт с легатом, мне нужно было начинать добывать где-то приборы, инструменты, необходимую мебель. В первую очередь я должен был с помощью набора букв, который спрятал вместе с золотом римлянина под камином, отлить новые. Того количества олова и свинца, которое оставили китайцы, должно было хватить для моих целей, и я наверняка выполнил бы договор, к вящей радости да Мосто, если бы Симонетта неожиданным образом не выступила против этого.

Она не могла отделаться от однажды высказанного желания: начать жизнь заново у себя на родине, в Венеции. Ее настойчивость сменилась угрозами, и наконец она поставила меня перед выбором: либо я последую за ней, либо она отправится в Венецию одна.

Должен признаться: моя страсть к Симонетте была настолько сильна, что я больше не мог представить себе жизни без этой женщины. Желание любить ее, с тех пор как мы сблизились в императорском парке, не стало меньше; напротив, мы ласкали друг друга все ночи напролет, нас лихорадило в предвкушении следующей ночи, и страсть разгоралась с каждым днем.

На коленях – что для мужчины моего возраста выглядело смешно – я умолял Симонетту остаться, пока не выполню заказ. Но она была глуха к моим мольбам. Что мне было делать? Оставшись в Константинополе, чтобы выполнить заказ, я рисковал потерять Симонетту. Если же я уеду в Венецию, то Чезаре да Мосто почувствует себя обманутым и его люди наверняка найдут меня в любом уголке мира – исключительно для того, чтобы отплатить.

И пока я лавировал между Сциллой и Харибдой – двумя морскими чудовищами, каждое из которых было одинаково губительно, в гавань Элеутериос прибыла венецианская галера – длинное, стройное трехмачтовое судно с двадцатью пятью веслами с каждого борта, на которых сидели рабы. Гордый красно-синий корабль, украшенный золотыми узорами, носил имя дожа Франческо Фоскари и время от времени курсировал между дружественными городами. «Франческо Фоскари» был оснащен тараном, катапультами и двумя пушками на корме судна и выглядел настолько внушительно, что еще ни один корабль турок не осмеливался приблизиться к нему даже на милю.

Команда венецианского корабля была облачена в одежду тех же красно-сине-золотых цветов, что украшали гордую галеру. На матросах были узкие сюртуки, бархатные штаны до колен и золотистые чулки, а также остроносые кожаные туфли. Их командир, имени которого – Доминико Лазарини – я никогда не забуду, был закутан в недлинный красный плащ без рукавов, а шляпа, похожая на хохолок, придавала ему гордый вид, который не соответствовал выражению его довольно молодого лица.