Текст книги "Откровения акушерки. Тайны родильного отделения"

5. Маме виднее?

Я довольно быстро привыкла ко множеству различных аспектов работы. Например, стала опытным фотографом, умудряющимся схватить камеру в самый нужный момент, чтобы запечатлеть волшебное первое объятие родителей с их новорожденным ребенком. Я научилась избегать щипков или ударов женщин, испытывающих боль, хотя мои методы не всегда срабатывали и однажды меня даже укусили. Не могу сказать, что я была сильно этому рада.

– Эй! Кусайте своего мужа! – приказала я. – Тогда мы сможем отправить его в отделение неотложной помощи.

И я привыкла отвечать на миллион вопросов встревоженных родителей, которые рыскали в интернете и умудрялись находить самые непонятные осложнения, имеющие, как они считали, к ним отношение. Я не возражала, это было частью работы. Особенно внимательно я подхожу к ответам на вопросы: волноваться совершенно нормально, а теперь из-за обилия и доступности информации у всех нас появилась еще тысяча-другая причин для беспокойства. И хотя обычно я была рада, когда мне бросали профессиональный вызов, это было не всегда уместно. В самом деле, произошел один случай в мои ранние годы акушерства, когда пациентка действительно думала, что знает все лучше врачей, и ее поведение просто выводило меня из себя.

Воды, отошедшие перед родами, могут много сказать о том, не происходит ли с ребенком чего-то опасного.

Диана прибыла в больницу довольно скоро после того, как у нее отошли воды, и с самого начала у меня возникли опасения. Воды были вязкими, зелеными от мекония и почти такими же густыми, как гороховый суп. Это означало, что там плавало много фекалий ребенка, и это не было хорошим сигналом. Младенцы обычно какают в амниотический мешок, только когда находятся в состоянии стресса. Меконий, попав ребенку в легкие, может вызвать инфекцию. Первое, что нам нужно было сделать, – выяснить, каково состояние ребенка, и для этого мне требовалось следить за сердцебиением плода. Но у Дианы были другие планы.

– Я против, чтобы кто-нибудь слушал сердцебиение мое ребенка, – твердо возразила она. – Я просто хочу родить сама, без постороннего вмешательства.

– Но мне лишь нужно проверить, что с вашим ребенком все в порядке, – объяснила я. – Судя по отошедшим водам, он может быть в опасности. Я хочу послушать сердцебиение плода.

– Нет.

– Но в данный момент ребенку угрожает инфекция. Я действительно хотела бы послушать его сердцебиение.

– Нет. Я чувствую своего ребенка. С ним все в порядке.

Муж Дианы, Майк, сидел рядом с супругой и грыз ногти. Судя по его пальцам, в последнее время он часто этим занимался.

Он молчал все это время. Потом, когда я готовила палату, мужчина тихо прошептал жене:

– Ди, тебе не кажется, что мы должны просто дать им проверить?

– НЕТ! – крикнула она в ответ с такой силой, что я подпрыгнула. – Я же сказала, если ты не можешь поддержать мои решения, значит, тебе здесь не место. Мы же договорились, помнишь? Мы хотели естественные роды.

– Да, да, именно так, – Майк съежился в пластиковом кресле. – Но если акушерка говорит, что так безопаснее, тогда…

– Мне не нужен монитор, ясно? Так что хватит, – отрезала Диана.

Хм-м… Придется попробовать другой подход.

В течение следующего часа я собрала всех старших членов команды, которых смогла найти в отделении. Лора попробовала уговорить Диану. Затем настала очередь врача-ассистента, потом я загнала ординатора в угол, и он изо всех сил пытался убедить пациентку позволить нам послушать сердцебиение ребенка. И наконец я применила секретное оружие – Анджелу. Если сладкоречивая Анджела не сможет уговорить эту даму, то я не знаю, кто сможет.

– Видите ли, моя дорогая, – объяснила Анджела, – у вас все хорошо, но у малыша могут быть проблемы, и мы должны ему помочь. Мы знаем, что это не ваш первоначальный план, но безопасность прежде всего, да?

– Я скажу вам то же, что и всем остальным, – фыркнула Диана. – Мне не нужен монитор. Я не хочу никакого вмешательства. Если я говорю, что с ребенком все в порядке, значит, так и есть. Так почему же на меня все насели?

– Хорошо, моя дорогая, хорошо. Я вас поняла, – успокоила ее Анджела и, бросив на меня быстрый взгляд, выскользнула из палаты.

И что теперь? Я была в полном отчаянии!

– Я не могу этого сделать, – сказала я Лоре двадцать минут спустя. – Я больше не могу принимать роды у этой женщины. Я не могу нести ответственность за ее ребенка. Это слишком серьезно. Если он умрет, произошедшее останется на моей совести, но она не позволит мне сделать ничего, чтобы помочь!

– Ты должна продолжать в том же духе, Пиппа, – ответила Лора. – Что бы ни случилось, мы все записываем, так что будет зафиксировано, что ты пыталась использовать монитор.

– Пыталась? Я сражалась с этой женщиной часами! Она слишком упрямая. Просто не знаю, откуда взялась глупая идея, что она знает все лучше врачей. У нас есть медицинское образование, и мы говорим, что ребенок в опасности. Какое она имеет право подвергать малыша такому риску? Это так эгоистично… и жестоко!

К этому времени я уже кипела от злости и вытирала слезы.

Некоторые роженицы считают, что знают лучше акушерок, как рожать, даже если делают это впервые. Не нужно и говорить, какой опасности они подвергают себя и ребенка.

– Ты прекрасно справляешься, Пиппа, – подбодрила Лора, успокаивающе положив руку мне на плечо. – Но ты не можешь насильно подключить пациентку к монитору. Она должна отвечать за свои поступки. Ты можешь только попытаться убедить ее. Я знаю, что ты можешь это сделать. Подожди минутку, успокойся и возвращайся в палату. Я все понимаю. Действительно понимаю. Но мы все должны пройти через это. Просто сделай все, что в твоих силах.

Так я и поступила. Я поддерживала Диану во время схваток, и, как и в случае с монитором, она отказалась от обезболивания.

– Ау-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у! – закричала она, когда схватки начали набирать скорость и интенсивность.

Это был совсем не «хороший» крик. Во время следующей схватки я уже наклонилась, чтобы наложить ей на спину компресс из полотенца, когда почувствовал, как рука Дианы схватила меня за шею, а длинные ногти глубоко впились в кожу.

– Ай! – теперь настала моя очередь закричать.

Я поднесла руку к шее. Кровь! Она так сильно вонзила свои длиннющие когти мне в шею, что у меня потекла кровь.

– В этом нет необходимости, Диана, – сердито огрызнулась я. – Для этого у нас есть обезболивающее.

– О, простите, простите, простите, – задыхаясь, произнесла она. – Я не знала, что это вы.

– Просто держите руки при себе, пожалуйста! – многозначительно добавила я.

Шли часы, а Диана все еще отказывалась позволить нам посмотреть сердцебиение ребенка. Я не могла понять, как нормальный человек, не имеющий ни медицинской специальности, ни образования, может думать, что знает лучше, чем целое отделение экспертов. Это сбивало с толку. Она совсем не походила на хиппи, а была просто необычайно упряма.

Женщина утверждала, что, поскольку это было ее тело, она лучше, чем кто-либо другой, знала, через что проходит. Ее партнер Майк почти ничего не говорил. Я предположила, что, если бы он был уверен в себе, мы могли бы сразу же поставить монитор, но Диана вела себя очень властно. Несмотря на то что женщина имела довольно маленький рост, она была свирепой и полностью подавляла мужа. Но я не сдавалась: как и сказала Лора, я продолжала уговаривать пациентку, потому что знала, что это единственный способ помочь ребенку Дианы. И наконец благодаря сочетанию ее усталости от схваток и моих уговоров я измотала ее. Через четыре часа после того, как она вошла в палату, Диана позволила мне послушать сердцебиение ребенка.

О боже мой! Я вся похолодела, когда взглянула на линию на мониторе. Никогда в жизни я не видела такого ужасного ЭКГ. Сердцебиение было лихорадочным, кривая постоянно скакала вверх и вниз. Ребенок находился в критическом состоянии. Я сразу же вызвала ординатора, доктора Пеллитц, и она тоже встревожилась от того, что увидела.

Роженица сознательно отказывалась от помощи врачей, не осознавая реального риска для ребенка. Мне хотелось кричать на нее, но я могла только мягко уговаривать.

– Ребенок в критическом состоянии, – спокойно и серьезно объяснила она Диане и Майку. – Это может быть очень опасно для него и означать, что малыш не получает достаточно кислорода. Если мы быстро не вытащим его, недостаток кислорода может привести к повреждению мозга или даже смерти, поэтому я предлагаю немедленно принять роды в операционной. Мы могли бы попробовать щипцы, а если это не сработает, перейти к кесареву сечению.

Поскольку Диана не позволила нам осмотреть ее, мы понятия не имели, как далеко продвинулись роды. Поэтому не могли решить, как безопаснее всего принять роды. Все, что мы знали, – малышу нужно было выйти, и как можно скорее!

– Нет. Ни за что, – задыхаясь, сказала Диана. – Я ничего такого не потерплю.

– Но мы очень беспокоимся о вашем ребенке.

– Никакого вмешательства. Нет!

Последовало долгое молчание, доктор Пеллитц отвернулась от Дианы и обратила внимание на Майка. Он держал жену за руку и смотрел на нее, избегая встречаться взглядом с врачом. Но ординатор продолжала вопросительно смотреть на него, даже когда Диана закричала во время очередной схватки.

– НЕТ, МАЙК. Я ЖЕ СКАЗАЛА, НИКАКИХ ВМЕШАТЕЛЬСТВ! – заорала пациентка.

Наконец Майк вздохнул и покачал головой.

– Она же сказала, – он безнадежно пожал плечами. – Я не могу ее заставить.

– Что ж, это ваш выбор как родителей, – ответила доктор Пеллитц. – Но моя работа заключается в том, чтобы помочь вам благополучно родить ребенка, и если я не смогу этого сделать, то должна предупредить вас о возможных последствиях. Мне очень жаль, но все крайне серьезно.

Мне хотелось кричать. Хотелось схватить эту глупую женщину за плечи и хорошенько встряхнуть. Мы пытаемся спасти ребенка, тупая дура! От ее высокомерия захватывало дух, но мы ничего не могли поделать. Диане потребовался еще час, чтобы родить, и к тому времени, когда маленькая девочка появилась на свет, у нас было пять членов команды, готовых к реанимации. К счастью, ребенок дышал с того момента, как родился, хотя и был бледен и окрашен в зеленоватый оттенок из-за мекония.

Когда мы сняли показания, то обнаружили, что у девочки очень низкий уровень рН. Это означало, что ребенок был лишен кислорода в течение довольно длительного времени и страдал от гипоксии. Оставалась высокая вероятность, что у младенца навсегда поврежден мозг.

– Вот видите! С ней все хорошо. Она в порядке! – воскликнула Диана, протягивая руки, чтобы обнять свою маленькую дочь.

– Она не в порядке, – строго ответил доктор. – У нее гипоксия и, возможно, поврежден мозг. Мы должны немедленно отправить ребенка на охлаждение, чтобы сохранить мозговую активность.

– Но я не хочу… – начала было возражать Диана.

– Теперь это решать не вам! – вмешалась доктор Пеллитц, еле сдерживая гнев. – Теперь это решение неонатальной, реанимационной и педиатрической бригады. Они должны и будут делать то, что лучше всего отвечает интересам их пациента. Итак, позвольте мне выразиться предельно ясно, согласны вы или нет: ребенок переводится на охлаждение в очень слабой надежде, что мы сможем восстановить некоторую мозговую активность.

Доктор Пеллитц быстро повернулась, поблагодарила нас всех и вышла из палаты, бормоча что-то себе под нос.

После каждых родов я должна оформлять документы, и это занимает не менее двух часов. Поэтому каждый новый пациент за смену – это еще и плюс два часа помимо самих родов.

Моя смена подходила к концу, и я больше ничего не слышала. Ребенка увезли на каталке, и я отправилась оформлять документы, что занимает около двух часов на каждую пациентку. Я заботилась о Диане изо всех сил, но едва могла смотреть на нее. Инцидент вымотал меня до предела. Если бы я провела еще немного времени в обществе этой женщины, не знаю, что бы я сделала с ней. На мой взгляд, она была на сто процентов ответственна за то, что причинила вред ребенку.

Я знала, что сердцебиение ребенка нестабильно, как только увидела густые, грязные воды. И все же, когда проблема окончательно подтвердилась, пациентка все еще не слушала врача. Если бы мы вытащили младенца в течение часа или двух после ее прибытия, он, скорее всего, был бы совершенно здоров. Вместо этого Диана и Майк столкнулись с неопределенным будущим ухода за ребенком с поврежденным мозгом. Мне было жаль не их, а бедного невинного малыша, которому они причинили вред. Маленькую девочку отправили в другую больницу, где имелось соответствующее оборудование для продвинутого охлаждения, но у меня не хватило духу последовать за ней. Мне было невыносимо слышать, чем закончится их история, потому что, на мой взгляд, все могло быть совсем по-другому.

Дело в том, что матери не всегда понимают, что происходит, и некоторые активно вредят своим детям еще до их рождения. Я привыкла иметь дело с роженицами, которые пили, употребляли наркотики либо делали и то и другое. Многие из них были честными, и признались бы, если бы употребляли. В большинстве случаев женщины не могли скрыть нездоровых пристрастий, потому что уже стояли на учете в социальных службах, и все было зафиксировано в их записях. Если пациентки находились под наблюдением, мы имели доступ к результатам анализов на наркотики, которые показывали, употребляли ли они их во время беременности. Но другие не признавались из страха, что у них отберут ребенка. Хотя все равно можно было сказать наверняка. Чрезмерное употребление алкоголя во время беременности способно привести к фетальному алкогольному синдрому (ФАС), который ясно виден с момента рождения ребенка. Глаза расположены дальше друг от друга, и у таких детей обычно тонкие губы, маленькая голова и сглаженный желобок между верхней губой и носом. При рождении у них недостаточный вес. Если мы подозреваем, что младенец страдает ФАС, сразу же направляем семью в социальные службы. Но в большинстве случаев родители уже известны там и находятся под наблюдением консультантов.

Мне попадались роженицы, находящиеся в состоянии наркотического опьянения. Между тем любое подобное вещество опасно для ребенка и может его убить.

Употребление кокаина во время беременности становится все более распространенным, и, конечно, наркотик оказывает негативное влияние. Воздействие кокаина может привести к тому, что отслойка плаценты произойдет до рождения ребенка, лишив его кислорода и кровоснабжения. Даже марихуана не безвредна. Некоторые женщины все еще курят ее, даже когда рожают. Они уходят из палаты и возвращаются сонными и с красными глазами. Мы знаем, что пациентки под кайфом, но они всё отрицают. Марихуана может повлиять на сердечный ритм ребенка, ускорить его, это состояние известно как тахикардия. А что касается более тяжелых наркотиков, то нет ничего более душераздирающего, чем видеть, как новорожденный ребенок уходит из жизни. Их ужасные, пронзительные крики, эхом разносящиеся по коридорам, ни с чем не спутаешь.

К нам доставили одну двадцатитрехлетнюю героиновую наркоманку, у которой на тридцать первой неделе развилось осложнение беременности, и мы поместили ее в палату для наблюдения. Я дежурила в ночную смену и, обойдя всех пациенток, заметила, что Джули пропала.

– А где Джули Лайонс? – спрашивала я коллег.

Никто ее не видел, и, похоже, женщины не было ни в одной из палат. Я серьезно беспокоилась: Джули определенно являлась нестабильной личностью, и мы были обязаны присматривать за ней, пока она находилась под нашей опекой.

– Похоже, она сбежала, – вздохнула Джен, ординатор родильного отделения в тот вечер.

– Что же нам делать? – спросила я.

– Что ж, попробуем дать ей час или около того, посмотрим, появится ли. И если не вернется к полуночи, мы позвоним в службу спасения, чтобы сообщить об этом происшествии. Возможно, придется вызвать полицию.

В 23:50 Джули вернулась в палату – вернее, прокралась. Полагаю, она думала, что мы ничего не заметим.

– Джули! – крикнула я в коридоре, заметив, что она пытается незаметно проскользнуть в палату.

– О да, привет, – протянула та. – Э… Как вас зовут?

– Пиппа. Помните?

– Хм-м-м.

Джули вышла из палаты в нормальном состоянии, но вернулась совершенно не в себе: глаза остекленели, она двигалась очень медленно, а речь была невнятной.

– Где вы были, Джули? – небрежно спросила я.

– О, там… Снаружи… Прост болтала с друзьями, – сказала она, полузакрыв глаза.

– Вы что-нибудь принимали? – поинтересовалась я.

– Нет, – пациентка медленно помотала головой и слегка покачнулась в такт движению.

– Вы уверены?

– Да. Прост хотела принять ванну. Все в нрме?

– Да, хорошо, Джули. Скоро увидимся.

Я обсудила ситуацию с Джен, которая сказала, что мы должны присматривать за пациенткой. Поэтому позволила Джули принять ванну, пока сама присматривала за женщиной на ранней стадии родов в другой палате. Затем, в 00:15, я пошла проверить Джули и постучала в дверь ванной. Никакого ответа. Я подергала ручку. Заперто! Ой-ой. Это плохо. Я пошла за Джен, она принесла свой мастер-ключ и быстро отперла дверь, и тут мы увидели настоящую кровавую бойню.

Это было похоже на сцену из фильма Квентина Тарантино: Джули лежала в ванне без сознания, и только нос ее торчал над водой темно-малинового цвета. Окурки сигарет плавали в воде рядом с обмякшим телом, и бритва свободно болталась в ее пальцах на внешней стороне ванны.

Боже мой! Что происходит? Она мертва?

Иногда врачи вынуждены защищать детей от их же матерей. Причем не всегда матери не понимают, что вредят.

Какое-то мгновение я пыталась осознать случившееся, а потом увидела порезы на животе девушки. Она полосовала себя лезвием по брюшной полости в странной попытке самостоятельно сделать кесарево сечение. Мы с Джен бросились вперед и рывком подхватили Джули за руки, вытаскивая из воды. Я нажала на кнопку экстренного вызова, и вся команда ввалилась в ванную.

– Джули! Джули! Вы не спите? – крикнула я, когда коллега положил полотенце на порезы и сжал их, пытаясь остановить кровотечение.

Тем временем Джен убедилась, что у женщины чистые дыхательные пути, и поддерживала ей голову. Четвертая акушерка проверила показатели, а пятая позвонила ординатору. Как только Джули начала приходить в себя и ее состояние стабилизировалось, мы положили ее на реанимационную койку и стали ждать врачей. Мы работали тихо, но быстро, чтобы позаботиться о самых тяжелых травмах. В такие моменты все сводится к тому, чтобы сохранять бесстрастное выражение лица и оставаться спокойным и собранным. Даже в самых опасных чрезвычайных ситуациях вы работаете как сплоченная команда, зная, что все специалисты, которые должны быть там, уже на месте, и только потом, дома, позволяете себе плакать. Позже мы выяснили, что порезы у Джули были недостаточно глубокими, чтобы добраться до матки, но это был пугающий опыт. И врачи вызвали команду по психическому здоровью матери, чтобы осмотреть ее на следующий день в палате, прежде чем перевести женщину в психиатрическое отделение для профессиональной помощи. У Джули явно было неспокойное прошлое, и она страдала. Я надеялась, что теперь она получит поддержку, в которой так отчаянно нуждалась.

По сей день я не знаю, что заставило Джули совершить столь ужасные поступки, и понимаю, что в здравом уме она бы никогда не сделала ничего подобного. Но нельзя игнорировать тот факт, что иногда мы вынуждены защищать детей даже от матерей, которые их вынашивают. Звучит безумно, не так ли? Большинство женщин не представляют, как можно причинить вред своему же ребенку, и инстинктивно защищают его, даже нерожденного. Но из каждого правила есть исключения. И независимо от того, происходит ли это из-за неразумности, как у Дианы, или из-за тревоги, как у Джули, я убедилась на личном опыте: матери не всегда знают, что лучше для их ребенка.

6. Хамелеоны

Мы, как хамелеоны, приспосабливаемся к тем семьям, за которыми ухаживаем. Если я захожу в родильную палату и обнаруживаю, что мать обзывается и матерится, я немного менее сдержанна в своих словах и поведении. Но если в семье не ругаются, то я всегда стараюсь выражаться литературно и профессионально. Тем не менее есть одна вещь, которая остается неизменной: я – защитник матери. Я должна убедиться, что ее потребности и желания услышаны, что она чувствует себя информированной и контролирует то, что с ней происходит. В конце концов, это ее тело, ее роды, ее ребенок – и некоторые женщины представляли этот день годами. Конечно, все непостоянно, и роды никогда не идут по плану, но важно, чтобы мы постарались подарить каждой женщине тот опыт, который она хочет. В конце концов, у меня есть только один шанс сделать все правильно. Я – голос матери, даже когда ей слишком больно, чтобы говорить. И если это означает борьбу за эпидуральную анестезию, я сделаю ей эту чертову эпидуральную анестезию! Не секрет, что некоторые анестезиологи могут быть немного упрямыми.

– Какие по счету эти роды? – допрашивают они меня, когда я осмелюсь обратиться с просьбой. – На сколько сантиметров расширена шейка матки? Роды продвигаются быстро?

Акушерки – это не просто медики, они еще и немного психологи. Нужно подстраиваться под каждую семью, под каждую роженицу, чтобы создать максимально доверительную атмосферу.

Я отмахиваюсь от их вопросов:

– Это не имеет значения. Ей нужна эпидуральная анестезия. Так что, пожалуйста, приходите и сделайте ее.

– Ну, к тому времени, как я туда доберусь, она уже может родить.

– Это правда, и если это так, то все отлично. А может, и нет. Так что приходите!

Я всегда прошу о чем-то с улыбкой, но моя приятная внешность только скрывает стальную внутреннюю решимость. Я никогда не отступаю.

Для каждой женщины, которая рожает в нашем отделении, существует свой набор соображений и рисков, которые нужно взвесить, что побуждает к обсуждению случая со всей командой. Роды в бассейне часто могут быть предметом разногласий между акушерками и врачами. Для того чтобы женщина могла войти в бассейн, роды должны быть с низким риском, без осложняющих факторов, а шейка матки расширена на четыре-пять сантиметров. Но если есть факторы риска – например, повышенный индекс массы тела (ИМТ), большой предполагаемый вес плода или предыдущее кесарево сечение, – тогда лечащий врач может возразить. В зависимости от того, как женщина справляется, я могу попытаться убедить доктора позволить родителям получить опыт, которого они так сильно желают.

– Давайте пока оставим пациентку и посмотрим, как она справится, – предлагаю я. – В конце концов, у беременности до сих пор был довольно низкий уровень риска, КТГ женщины в норме, сердцебиение плода в норме, и она в состоянии войти в бассейн и выйти из него.

Консультанты и врачи уважают мнение акушерок: часто именно мы – голос роженицы, особенно когда ей слишком больно, чтобы говорить.

Я довольно часто добиваюсь своего. Это вопрос доверия между профессионалами в отделении. Консультанты и врачи уважают мнение акушерок – они знают, что мы способны хорошо ухаживать за пациентками, поэтому доверяют нам без сомнения. Даже если шейка матки расширена всего на пару сантиметров и женщина не готова рожать, она может не захотеть возвращаться домой, поэтому я использую бассейн, чтобы успокоить и расслабить ее. Моя мантра: применяй все, что работает! Если вы хотите сидеть на мяче для родов, прекрасно. Если хочется пройтись по коридору, отлично. Если предпочитаете находиться в бассейне, это устраивает и нас.

Все дело в тщательном контроле. Если мы будем внимательно следить за пациентками, то точно будем знать, как идут роды. В первые два года работы акушеркой я столкнулась с несколькими женщинами, которые сказали мне, что они хотят роды через естественные родовые пути после кесарева сечения. Я не видела в подобной просьбе никакой проблемы, но врачи не всегда проявляли такое рвение. Мне казалось, что до тех пор, пока нет других факторов риска, эти женщины имеют право по крайней мере попробовать родить естественным путем.

– Я просто хочу попытаться сама родить его, – призналась мне одна женщина. – С прошлым ребенком не получилось.

– Не получилось? Что это значит?

– Мне нужно было сделать кесарево сечение, а я этого не хотела.

– Да, но необходимость операции не значит, что это вы не справились.

– О, в самом деле! – усмехнулась она.

Я просмотрела записи о ее первом ребенке, и на каждой странице встречалась ужасная фраза: «Не было никакого прогресса». У меня упало сердце. Ненавижу эти слова. Я никогда не использую их сама, но это все еще самая распространенная формулировка врачей и акушерок, чтобы описать роды, которые не развиваются с ожидаемой скоростью. Я пишу: «Шейка матки не раскрылась больше 3 см» или «не расширилась больше 4 см». Язык очень важен. Женщины подхватывают слова, которые мы используем, и негативный опыт остается с ними на протяжении всей беременности и родов, заставляя чувствовать, что их осуждают.

Акушерки должны следить не только за состоянием роженицы и атмосферой, но и за собственными словами, ведь они могут сильно повлиять на восприятие ситуации женщиной.

«У меня не получилось». Это так жестоко – делать несправедливый акцент на матери, когда правда в том, что роды полностью выходят из-под ее контроля. Рождение ребенка – физический процесс, а не моральное суждение. Язык, который мы используем, влияет на то, как матери чувствуют себя с самого начала. И говорить женщинам, что у них «не получается», еще до того, как они начали рожать, кажется мне очень неправильным. По меньшей мере женщины должны знать, как часто делают кесарево сечение.

В нашей больнице мы проводим как минимум две запланированные (то есть заранее подготовленные) операции в день плюс несколько экстренных. И это не очень много! В некоторых, более загруженных, больницах их может быть до восьми-десяти в сутки. Кесарево сечение не является признаком неудачи. Это чисто медицинская процедура, чтобы обеспечить безопасное рождение ребенка. И независимо от того, принимается ли решение за несколько недель или в тот же день, это одно и то же. Слова имеют значение. Например, я никогда не обращаюсь к женщинам «пациентка». С чего бы это? Беременные не больны – они вынашивают ребенка, что совершенно естественно. Обычно я называю женщин, за которыми ухаживаю, по имени или «дама», но никогда не использую при них термин «пациентка».

Помимо прочего успех родов зависит от экспертов: медики обязаны сделать все, что в их силах, чтобы роды продвигались. Но мне порой кажется, что советы не помогают родить ребенка. Когда женщинам ставят капельницу с окситоцином, нередко врачи советуют им лечь на кровать. Но это сильно ограничивает, и мы знаем, что лежание не всегда помогает в разрешении родов. Поэтому мы заставляем пациенток вставать и ходить по палате, даже если они перемещаются с капельницей в одной руке.

Любая больница следует общепринятым алгоритмам и стандартам, но все равно подход к разным критическим ситуациям может различаться.

К счастью, мне удалось попасть в больницу, где команда родильного отделения работает очень слаженно, а у акушерок отличные отношения с врачами. Они доверяют нашему мнению и позволяют брать на себя инициативу. Нам нравится наблюдать за пациентками и пробовать различные техники, прежде чем прибегать к вспомогательным процедурам. Ситуация не везде одинакова. В некоторых больницах все подчинено желаниям врачей. Они не любят ждать, поэтому, если что-то вызывает беспокойство, просто вытаскивают ребенка. Следовательно, в ряде больниц частота кесарева сечения выше, чем в других.

Конечно, мы следуем рекомендациям NICE[16]16
  The National Institute for Health and Care Excellence (NICE) / Национальный институт здоровья и клинического совершенствования – исполнительный вневедомственный государственный орган, который устанавливает все клинические рекомендации в рамках НСЗ.


[Закрыть], но культура принятия родов различается в разных учреждениях. Даже состав команды в конкретный день может повлиять на результат – в конце концов, каждая акушерка особенная, и у всех врачей разные суждения. Некоторые медики настаивают на стимуляции родовой деятельности с помощью капельницы с окситоцином, если считают, что женщина слишком долго рожает. В зависимости от доктора я могу убедить команду дать пациентке еще несколько часов, чтобы позволить телу попытаться обойтись без искусственной стимуляции. Эти несколько лишних часов могут стать решающими для родов. Речь идет о том, чтобы дать женщине время и не торопить ее.

Сколько бы мы ни консультировались и ни просили врачей зайти к нам, бывают случаи, когда им просто лучше держаться подальше. В течение первых двух лет работы в трасте НСЗ я взаимодействовала с врачом, который был печально известен плохими манерами при общении с пациентами. Доктор Мэтьюз вовсе не хотела показаться грубой, просто таков был ее способ коммуникации. Одна женщина не была уверена в необходимости инъекции диаморфина и не могла решить, нужно ли ей обезболивание. В этот момент ворвалась доктор Мэтьюз:

– Ну, делать укол, или мне просто снова уйти? Это ваш выбор.

Пациентка молча смотрела на нее в замешательстве, не зная, как реагировать на выдвинутый ультиматум. А потом доктор Мэтьюз ушла.

– Мне очень жаль, – я стала просить прощения.

– Она всегда такая или только из-за меня?

– О нет, не беспокойтесь. Она со всеми так.

И все же нет никакого оправдания подобному поведению. Через десять минут доктор Мэтьюз в очередной раз появилась в дверях.

– Вы уже готовы? – пролаяла она.

При этом мы с пациенткой переглянулись и обе расхохотались.

– Как вы ее терпите? – спросила она после того, как доктор Мэтьюз ушла.

– Помогает чувство юмора, – ответила я.

Слава богу, женщина не расстроилась.

Впрочем, я не всегда видела смешную сторону в резких манерах доктора Мэтьюз. Однажды я наблюдала, как она буквально приказывала женщине во время родов с применением щипцов, и это было ужасно и унизительно.

– Поднимите ноги, – рявкала она на бедную роженицу. – Нет! Только не так. А вот так. Руку сюда, вот так… Нет, не так, – она обращалась с ней хуже, чем с животным.

– Кхм, – покашляла я. – Пожалуйста, доктор, мы можем не браться за все сразу?

У врачей в роддомах на самом деле очень много работы, и из-за этого они могут быть несдержанными. А улаживать конфликты приходится акушеркам.

Доктору Мэтьюз мое вмешательство не понравилось, но она поняла, что я имею в виду, и после того, как я прервала ее, сбавила обороты и добавила «пожалуйста» и «спасибо», которые странно было от нее слышать. Но вообще она не очень-то любила утруждать себя вежливостью или светскими тонкостями. Думаю, по мнению доктора Мэтьюз, только медицинский аспект имел значение, а социальные навыки не были необходимы для этой работы. Но я также научилась общаться с доктором Мэтьюз, используя твердый, но беззаботный тон, чтобы донести свою точку зрения, не выражая агрессии.