Текст книги "Откровения акушерки. Тайны родильного отделения"

О боже. О нет.

Я закрыла глаза. Густая, липкая жидкость стекала вниз, мое лицо было целиком в меконии – какашках младенца! Я чувствовала, как грязно-зеленая жижа стекает с головы и пропитывает одежду. Фу-у-у! Она была у меня даже во рту! В этот момент открылась дверь, и вошла Беверли.

– О боже! – воскликнула она, увидев меня, и зажала рот рукой, чтобы подавить смешок. – Только посмотри на себя!

– Э… Помоги, пожалуйста? – взвизгнула я.

– Ну, Пиппа, – Бев уже смеялась в открытую. – Давай приведем тебя в порядок.

Она схватила стопку бумажных полотенец и вытерла мне лицо. Потом стянула с меня перчатки и фартук и подала мне новые.

– Ох! – роженица издала напряженный стон.

Я знала, что женщина тужится, так что каждая минута была на счету. Я снова натянула перчатки и присела на корточки: нельзя было оставлять ее, она же рожала! И действительно, через несколько минут прекрасная малышка появилась на свет, и я поймала ее, все еще покрытая слизью и липким первородным калом.

Момент рождения ребенка всегда вызывает эйфорию, и в этот раз все произошло так быстро, что мама и ее партнер оказались застигнуты врасплох. Они плакали от счастья, и я тоже, охваченная радостью, буквально плыла по воздуху, когда выходила из палаты. Я понеслась по коридору к сестринскому посту, мокрые волосы все еще прилипали к голове, а на одежде оставались пятна слизи, но на лице сверкала улыбка до ушей. Две акушерки на посту медсестер одновременно вскрикнули, увидев меня.

– Черт побери! Что с тобой случилось? – спросила одна из них.

– О да. Я совсем забыла об этом. Я насквозь промокла в амниотической жидкости[11]11
  Околоплодные воды.


[Закрыть].

– Пиппа, тебе надо вымыть голову, – сказала Беверли, подходя ко мне сзади. – Ты не можешь так ходить.

Наши дамы теперь никогда не забудут подобного потрясения. Поэтому я быстро приняла душ, собрала волосы в конский хвост, переоделась в чистый халат и побежала обратно в палату, готовая продолжить смену.

* * *

Справедливости ради надо сказать, что за три года обучения я сильно повзрослела. Я поступила на курсы наивной и неопытной семнадцатилетней девчонкой, но к двадцати уже была другим человеком. Я успела повидать в жизни гораздо больше и теперь знала, как справляться с любыми чрезвычайными ситуациями. Мне помогло не только родильное отделение. Время, проведенное в больнице на приемах, также стало настоящим откровением.

В акушерстве мне нравится работа с людьми и непредсказуемость каждого дня и каждых родов.

В рамках курса мы должны были провести несколько недель в разных отделениях, чтобы улучшить основные сестринские навыки. В первый раз меня назначили в отделение неотложной помощи, куда люди попадают после того, как их осмотрели, и где ждут госпитализации. Там мне пришлось столкнуться со всевозможными критическими ситуациями: с пожилыми людьми, которые падали с лестниц, с передозировками, острыми болями в животе, переломами костей, алкоголиками, жертвами инсульта, больными слабоумием. На самом деле такими были все пациенты, ожидавшие, когда освободится койка. При всех этих болезнях и непредвиденных сложностях мы должны были выполнять общую сестринскую работу, такую как измерение артериального давления, взятие крови, наблюдение за показателями, установка катетеров, введение лекарств. И мне это нравилось. Не обязательно сама работа. Мне нравились люди и непредсказуемость рабочего дня.

Одна женщина, Эстелла, стабильно попадала туда каждую субботнюю ночь, выпив антифриза. Я бы не назвала это серьезными попытками самоубийства – скорее криками о помощи. Она была молодой девушкой, подростком, и у нее в семье была явно непростая ситуация. Так вот, оказывается, что противоядием от употребления антифриза является водка. Поэтому всякий раз, когда Эстелла появлялась в отделении неотложной помощи, нам приходилось вскрывать бутылку водки и либо давать ей чистый напиток в небольших дозах, либо смешивать с апельсиновым соком. Каждые два часа я должна была приносить ей порцию спиртного, пока к четырем утра в воскресенье она не становилась как маринованная редиска.

– Чувствую себя немного нелепо, давая ей напиваться, – призналась я другой медсестре.

– М-м-м… – отозвалась она. – Почти так же, как если бы она делала это нарочно, чтобы законно напиться?

– Не думаю. Для подростка она идет на крайние меры, чтобы получить немного алкоголя, в то время как, вероятно, могла бы просто купить несколько бутылок в ближайшем магазине.

– Да, но здесь она получает алкоголь бесплатно. Ну я просто говорю. Эстелла ведь появляется здесь каждые выходные, и всегда происходит одно и то же. Можно подумать, что если бы она действительно хотела покончить с собой, то уже придумала бы другой способ.

Противоядием от выпитого антифриза является водка. Можно давать ее пациенту чистой, а можно и смешанной с апельсиновым соком.

Я бы не позволила себе быть такой циничной. Я много раз видела, как эту бедную девушку откачивали в отделении интенсивной терапии, и знала, что она находится под присмотром бригады психиатрической помощи. Что бы ни заставляло ее пить антифриз, это был настоящий кризис. У нее диагностировали расстройство личности – и бедняжке не помогали родные. Однажды ночью девушка так расстроилась, что спрыгнула с постели и упала вниз головой.

В тот вечер я водила ее на рентген черепа, и мы проговорили до самого утра. Я чувствовала себя одновременно и психотерапевтом, и медсестрой, и барменом.

– Я учусь на акушерку, – сказала я, наливая Эстелле еще одну порцию водки.

– У меня никогда не будет детей, – пробормотала она, качая головой. – Я не настолько здорова, чтобы когда-либо родить ребенка.

Я часто думала об Эстелле на протяжении многих лет, задаваясь вопросом, как она справлялась с тем мрачным периодом в подростковом возрасте. И вот однажды, лет пять назад, я узнала ее имя в отчете по смене. Она родила накануне вечером. Я пошла в палату, чтобы увидеть ее, и, несмотря на роды, она выглядела невероятно здоровой – вовсе не тощим проблемным подростком, которого я помогала лечить много лет назад.

– Узнаешь меня? Мы уже встречались, – поприветствовала я ее. – Ты сказала мне, что у тебя никогда не будет ребенка, и вот ты здесь!

– О боже мой! Я тебя не помню. Мне очень жаль.

– Меня это не удивляет. Большую часть времени ты была пьяна. В любом случае, рада тебя увидеть.

До этого момента я вела относительно спокойную жизнь. Мои родители были трудолюбивыми людьми, которые защищали меня от самых неприятных аспектов взрослого мира. Если и случались кризисы в семье или среди друзей, мне об этом не говорили. Но в отделении неотложной помощи я видела людей на грани жизни и смерти, и это открыло мне глаза, ничего подобного я никогда раньше не испытывала.

Во время обучения мне пришлось поработать в неотложном отделении, что произвело на меня сильнейшее впечатление – это было близкое знакомство с неприятной изнанкой мира.

Например, один молодой парень двадцати лет, по имени Адам, принял слишком много обезболивающих, его привезли отец и брат, которые были сами не свои. Адам был без сознания и нуждался в промывании желудка. Пока мы все готовили, отец вышел покурить. Именно тогда брат пациента доверился мне.

– У него игромания, – прошептал он. – Папа ничего об этом не знает. Адам слишком стыдится сказать ему правду. А еще он пристрастился к кокаину. Это двойная жизнь. Для папы он голубоглазый мальчик, который не может сделать ничего плохого, но именно таким Адам и хочет показываться отцу. Он в беде. У него огромные карточные долги. Вот почему брат это сделал: он просто не видел другого выхода.

Мне было так жаль их всех. Я надеялась, что после столь отчаянных действий Адам сможет найти способ быть честным с отцом и попросить о помощи.

* * *

В общей сложности я провела четыре недели в отделении неотложной помощи, затем шесть недель в гинекологическом, пару дней в пульмонологическом[12]12
  Пульмонология – область медицины, исследующая заболевания дыхательных путей, легких и плевры.


[Закрыть] отделении, а затем неделю с командой, которая занимается лечением диабета. В начале третьего курса меня отправили обратно в родильное отделение для завершения обучения.

– Ну и как все прошло? – спросила Беверли. – Ненавидела каждую минуту, проведенную в других отделениях, да?

– Боже, нет! Мне понравилось. Причем везде! – восторженно рассказывала я.

– Что ж, это меняет дело. Большинство моих учеников считают, что практика – настоящая обуза, уводящая их от родильного отделения и детей.

– Но не я. Мне все показалось очень интересным. Честное слово, Беверли, ты никогда не поверишь, что я видела!

Я была рада вернуться в родильное отделение, но здесь все стало намного сложнее.

3. Истинные узлы и роллы с беконом

Джессика была на тридцать шестой неделе беременности. Она шла на рядовой прием к акушерке в свою клинику, а получила тревожную новость о том, что не удается расслышать сердцебиение плода. Охваченную паникой, ее немедленно отправили в больницу для ультразвукового исследования. Там подтвердили – пока Джессика лежала одна в темной комнате, а гель все еще остывал на животе женщины, – сердцебиения нет. Ребенок был мертв. Как будто это было недостаточно ужасно, Джессике тут же объяснили, что нужно записаться на процедуру, называемую индукцией[13]13
  Индукция родов – это стимуляция сокращений матки до начала самопроизвольных родов для достижения деторождения через родовые пути.


[Закрыть], чтобы она могла родить естественным путем.

Это был первый раз, когда мне поручили ухаживать за женщиной, рожающей мертвого ребенка, и, должна признаться, я была напугана. Шел уже третий год обучения. Хотя я приобрела большой опыт, когда принимала роды живых и здоровых детей, я никогда не поддерживала роженицу, зная, что ее ребенок не будет жить. До сих пор меня ограждали от этой части работы. В первый год мы учились принимать нормально протекающие роды. На втором курсе мы познакомились с осложнениями и вмешательствами, такими как использование щипцов. Но это все равно касалось нормальных родов. Сейчас же шел третий год, и меня просили разобраться с некоторыми более сложными ситуациями, с которыми может столкнуться акушерка.

Не всегда предстоящие роды связаны с приятными переживаниями. Некоторым женщинам приходится рожать уже мертвых детей, зная об этом заранее.

Джессика и ее муж Адам появились в отделении в начале моей ночной смены и, как и следовало ожидать, были очень расстроены. После заключительного обследования Джессики – того, которое подтвердило ужасную новость о внутриутробной смерти плода, – ей дали мифепристон, препарат, который блокирует гормоны беременности и часто используется при абортах. Затем Джессика и Адам должны были вернуться на сутки домой, прежде чем прийти за другим препаратом под названием мизопростол, который стимулирует роды.

Я сделала все возможное, чтобы по мере сил улучшить ситуацию, но все равно чувствовала их боль. Это было далеко не то радостное событие, к которому Джессика готовилась, вынашивая ребенка, – ей предстояла ужасная и болезненная процедура. Женщина и ее муж были опустошены. И естественно, мне было их невероятно жаль. В конце концов, я всего лишь человек, и у меня есть эмоции. Но я должна была оставаться профессионалом настолько, насколько могла: у меня был только один шанс выполнить все правильно. Что бы я ни сделала, они запомнят эту ночь на всю оставшуюся жизнь.

Поначалу Джессика молчала, казалось, полностью погруженная в боль и смятение, и только время от времени обнимала Адама и тихо плакала. Затем, через пару часов, она начала открываться мне. Мы не сразу заговорили о ребенке: похоже, ей не хотелось говорить о самом страшном. Вместо этого мы обсуждали фильмы, музыку, телешоу. Мы говорили о работе: Джессика работала в строительной компании, хотя на самом деле была учительницей. У нас шли разговоры обо всем, лишь бы отвлечься от того, через что ей пришлось пройти. Иногда, только иногда она замолкала и заливалась слезами. Затем в палате воцарялась печальная тишина, пока женщина пыталась восстановить силы.

Через несколько часов Джессика призналась мне:

– Думаю, хуже всего то, что я не знала. Это был просто обычный день, я думала о том, какой ужин приготовить вечером, и заканчивала картину в детской. А ведь ребенка уже не было в живых. Как я могла не знать?

– Полагаю, ничего не изменилось, – ответила я. – Ваше тело не знает, что случилось с ребенком. Вы все еще беременны, так что оно производит все соответствующие гормоны. И это могло случиться очень быстро, прямо перед самым приемом.

– Я думала, он двигался прошлой ночью. Я действительно так думала. Если малыш лежал тихо некоторое время, я всегда замечала. Днем он почти не двигался, но ночью, когда я лежала с поднятыми ногами, он начинал извиваться и пинать меня. Вот только последние две недели он почти не брыкался.

– Это нормально, – успокоила я женщину. – Ребенок так сильно вырос за последние несколько недель, что ему как бы не хватало места.

– Знаю, знаю. Так говорилось во всех книгах, так что я перестала ожидать, что к концу дня почувствую сильный толчок. Я перестала прислушиваться к нему. Это было ошибкой, правда?

– Не вините себя, – сказала я.

– Когда это случилось? – спросила Джессика. – Я просто хотела бы знать. И почему? Я на восьмом с половиной месяце беременности. Почему он жил так долго, чтобы умереть сейчас?

Даже мертворожденные дети – это все равно чудо жизни. Они прекрасны, как и все крошечные создания, приходящие в этот мир.

Она разрыдалась, и тогда я обняла ее и прижала к себе. Это было единственное утешение, о котором я подумала и которое в тот момент могла предложить. Слезы стояли и у меня на глазах. Джессика мучилась, пораженная горем, болью, смятением и чувством вины одновременно. Мне, безусловно, и близко было не представить ее состояние. Но я точно знала, что Джессике нужен кто-то, кто обнимет ее и скажет, что это не ее вина.

Через час я предложила пациентке немного поспать. Все шло хорошо, но ей понадобятся силы, когда дело дойдет до родов. Единственная проблема заключалась в том, что Джессика пила антибиотики: у нее была повышенная температура во время обращения в больницу – первый признак инфекции. Поэтому ей немедленно дали препараты в качестве меры предосторожности. Мне нужно было ходить к пациентке каждый час, чтобы вводить их через канюлю.

Джессика слегка дремала на кровати, когда я в полночь осторожно открыла дверь.

– О, вот она опять! – усмехнулся Адам, закатывая глаза, когда я на цыпочках вошла в палату. Он был хорошим человеком и изо всех сил старался поднять настроение жены в это мрачное время.

– Вы просто не можете держаться в стороне, – добавил он. – Она заснула всего пять минут назад.

– Я вас разбудила? Мне очень жаль, Джессика, – сказала я, – но я должна дать вам антибиотики.

– Нет, все в порядке, – вздохнула женщина. – Вообще-то я не сплю. Просто дремлю.

Постепенно в течение ночи я узнавала все больше и больше о Джессике и Адаме, и между нами сформировалась сильная связь. Возможно, это была худшая ночь в их жизни, и самое меньшее, что я могла сделать, – просто быть рядом с ними. До самого утра мы говорили об их жизни, надеждах и стремлениях.

Позже Джессика прошептала в темноте:

– Можно вас кое о чем спросить?

Адам спал в кресле рядом с кроватью. Я записывала показатели пациентки.

– Конечно.

– А как он будет выглядеть? Ну, будет ли он нормальным?

Несмотря на то что я никогда раньше не присутствовала при появлении мертворожденных, я видела довольно много таких младенцев в отделении, поэтому постаралась по возможности успокоить ее:

– Да, младенец будет нормальным. Он все равно остается вашим ребенком. Малыш был в порядке на всех УЗИ, ведь правда? Он отлично выглядел тогда и будет прекрасен, когда родится. Он все еще будет теплым. В конце концов младенец замерзнет, но вы можете держать его и проводить с ним столько времени, сколько захотите. Все будет в порядке. Единственная разница будет в том, что он не жив.

– О, я не уверена, что смогу взять его на руки, – Джессика казалась встревоженной.

– Ну, сейчас вам не нужно принимать никаких решений, – сказала я. – Посмотрим, что вы почувствуете, когда придет время.

Она боялась увидеть, как будет выглядеть ребенок. В конце концов, это естественно – бояться неизвестного, и я тоже испытывала трепет, но в глубине души знала, что младенец будет нормальным.

В четыре часа утра состояние Джессики изменилось, и она начала ощущать давление. В этот момент в палату вошла Беверли, и я немного отступила назад. Все-таки я в первый раз присутствовала на таких родах, а у Беверли был опыт. Я наблюдала, как она помогала принять мальчика Джессики, потому что никогда раньше не видела ничего подобного, и должна признаться, чувствовала беспокойство. Но ребенок появился довольно быстро, что было настоящим благословением. И он был прекрасен: от крошечных глаз до мягко сморщенного рта он выглядел совершенным, как спящий младенец. Пуповина вышла за ним, и тогда мы увидели узел.

– Это истинный узел, – тихо произнесла Беверли. – Вот что случилось с вашим сыном. Пока он двигался внутри матки, пуповина завязалась узлом и туго натянулась, перекрыв кровоснабжение. Ни вы, ни кто-либо другой не смогли бы ничего сделать. Знаю, сейчас это не утешает, но случившегося было не изменить.

В нашей больнице мать мертворожденного ребенка может находиться с ним столько, сколько ей нужно для принятия судьбы и успокоения.

Беверли передала мальчика мне, и в этот момент все мои страхи растаяли. Я заметила, что он обмяк и казался тяжелее живого младенца. Его руки и ноги были безжизненны, а глаза закрыты. Но в остальном младенец был само совершенство. Еще один прекрасный ребенок. Я немного подержала мальчика, пока Джессика и Адам плакали вместе. Я тоже рыдала – из-за бедного ребенка, которого только что держала на руках, и родителей, которые любили его. Мы горевали вместе. Потом я отдала Джессике сына, и она осторожно, медленно обняла его.

– О, он такой милый! – тихо воскликнула она в изумлении. – Взгляни, Адам. Посмотри, как он прекрасен.

Адам не мог вымолвить ни слова. Я догадалась, что в этот момент в его голове неистово роились мысли. Миллион возможностей для мальчика, в которого их сын вырос бы, для мужчины, которым стал бы, и для счастья, которое он мог принести. И теперь Адама переполняла невыносимая печаль из-за этого прекрасного безжизненного ребенка на руках у жены.

Они назвали его Томасом, и в течение трех дней после родов Джессика оставалась в больнице, проводя с ребенком столько времени, сколько могла. Для нее было очень важно выяснить причину смерти и знать, что это было просто невезение и ничто не могло помешать несчастливой случайности. Возможно, жесткая правда немного облегчила принятие произошедшего. Мы присматривали за парой все это время: вместе купали младенца и одевали, сделали книгу памяти с его крошечными отпечатками рук и ног и поместили в нее прядь волос, а также десятки фотографий. Они также сохранили больничную бирку ребенка, которая была на его лодыжке, таблицу с весом и ростом, свидетельство о рождении, а также копию книги молитв от нашего капеллана. Мы говорили с Джессикой, когда она обращалась к нам, но оставляли ее наедине с Томасом, когда она, казалось, хотела провести время только с ним. И хотя это было ужасно грустно, виделось что-то умиротворяющее в том, чтобы дать скорбящей матери время и место, чтобы оплакать ребенка.

Через три дня ей все еще не хотелось уезжать.

– Знаю, что я должна, но не хочу, – призналась мне Джессика.

Возвращение из роддома без ребенка, наверное, самое мучительное в переживании его потери. В больнице он хотя бы реален – дома остаются лишь воспоминания.

Я могла понять – здесь, в больничной палате, Томас был реальным. Настоящим ребенком, которого она могла бы обнимать и трогать в любое время. Вернуться домой означало оставить его позади, окончательно разорвать ту связь, которую она формировала со своим маленьким мальчиком почти девять месяцев. Ехать домой означало планировать похороны. Вернуться означало войти в свежевыкрашенную детскую и увидеть аккуратно сложенную одежду и кроватку, которая навсегда останется пустой. Возвращение домой было последней каплей.

Через несколько недель я пришла в отделение в начале смены и увидела, что вся стойка регистрации уставлена вином, шоколадом, цветами и сладостями.

– Что все это значит? – рассмеялась я. – Мы открываем сувенирный магазин?

– Это от Адама, – ответила Джен, координатор родильного отделения. – Помнишь семью, в которой был мертворожденный ребенок, ты еще за ними присматривала? Отец принес все это сюда. Смотри, на большинстве подарков есть имена, для тебя тут довольно много всего.

Я не могла поверить в подобную щедрость. Адам купил нам всем подарки, каждый с индивидуальной биркой. Там было несколько бутылок вина, а также огромная коробка конфет и красивые цветы для меня. Сообщение на подарочной открытке было простым, но искренним: «Мы так благодарны за все, что вы для нас сделали. С любовью, Джесс, Адам и Томас».

Трагедии с потерей ребенка переживают не только сами матери и отцы. Акушерки тоже люди и не могут не чувствовать всю их скорбь.

Помимо индивидуальных подарков, пара оставила и общие: множество коробок с печеньем и гигантских банок со сладостями. Это было совершенно излишне, но заставило меня почувствовать себя лучше. Потому что, хотя эти родители и понесли сокрушительную потерю, они были явно довольны заботой, которой мы их окружили. Я спросила администратора, можно ли позвонить им. Обычно это не разрешалось, но тут мы сделали исключение.

– Вы действительно не должны были присылать столько подарков, но спасибо вам за все, особенно за отзыв о нашей работе. Для меня это очень много значит, – поблагодарила я.

* * *

В последующие годы Джессика и Адам поддерживали связь с нашим отделением. Они провели большую работу по сбору средств для улучшения ухода за больными. И я рада, что они вернулись через два года, чтобы снова родить – на этот раз красивого здорового маленького мальчика. Была чужая смена, когда Джессика рожала, но я смогла ухаживать за ней после родов и помогать с грудным вскармливанием. Это было значимо для нас обеих. Я не знала, что у нее был еще один ребенок, пока однажды не встретила ее мужа в магазине Tesco пару лет спустя.

– Вы Адам, не так ли? – воскликнула я, увидев его. Он едва узнал меня, и я объяснила, что помогла принимать роды Томаса. – А это кто? – я указала на крошечного младенца в коляске.

– Это Генри, – сказал он, улыбаясь. – Наш ребенок!

– Еще один мальчик? – рассмеялась я.

– Да, еще один мальчик!

* * *

На третьем году обучения круг нашей ответственности значительно расширился, как в родильном отделении, так и в клинике. Это была большая учебная больница, и утром мы посещали все женские консультации, а после обеда вместе с акушеркой навещали рожениц, чтобы убедиться, что с ними все в порядке. На третьем курсе мы также присутствовали на домашних родах, обычно как вторые акушерки, хотя однажды меня вызвали в качестве главной[14]14
  В Великобритании домашние роды разрешены, однако в РФ они запрещены на законодательном уровне.


[Закрыть].

Сперва все шло не по плану, начиная с того, что я даже не могла найти нужный адрес. Мне требовалось отыскать недавно построенный дом, а спутниковый навигатор не получил еще новых данных, так что он не видел ни одну из дорог. Это выглядело так, как будто я ехала по огромному пустому пространству. Я бросила машину и пошла пешком, спрашивая по пути всех, не знают ли они, где эта дорога. В конце концов я набрела на нужный тупик, и бородатый здоровяк по имени Грэм пригласил меня в прекрасный новый дом. Он провел меня в гостиную, куда через застекленную створчатую дверь проникал свет из сада; посередине комнаты находился довольно маленький и неглубокий родильный бассейн, в котором сидела его жена Ники.

Даже когда все идет наперекосяк, акушеркам нельзя подавать виду. Ведь паника и стресс роженицы и партнера могут еще сильнее усугубить ситуацию.

– О, вы пришли. Слава богу! – пропыхтела женщина. – Нормально добрались?

– Да, вполне, – солгала я, не желая, чтобы у них сложилось неверное впечатление.

Я быстро проверила состояние Ники и удостоверилась, что роды идут как нужно. Время от времени у нее появлялось желание тужиться. Но женщина казалась достаточно счастливой и хорошо справлялась в бассейне, поэтому мы согласились, что она должна оставаться там столько, сколько захочет. На всякий случай каждые пятнадцать минут я заставляла ее вставать, чтобы с помощью устройства Sonicade можно было послушать сердцебиение ребенка и убедиться, что с ним все в порядке. Попутно я внимательно следила за температурой воды в бассейне и болтала с Грэмом, который, казалось, был очень доволен предстоящим появлением первенца.

– Она знала, что хочет рожать дома, – сказал он, ухмыляясь. – Мы переехали сюда три недели назад, повсюду новенькие ковры, а она хочет родить в чертовом бассейне!

Первый час проблем не было, но чуть позже, когда я балансировала на краю бассейна, засекая время на часах, то, должно быть, немного отвлеклась, потому что секунду спустя Sonicade закачался и упал в воду.

О нет! Он же не водонепроницаемый!

Я быстро выудила его, но, как и боялась, экран был пуст. Я потрясла его пару раз, прежде чем спросить Грэма, не найдется ли у него парочки батареек АА. Он достал несколько штук из задней панели пульта от телевизора, но это было бесполезно: прибору пришел конец.

– Мне бы еще одну такую штуку сюда, – сказала я.

Я порылась в акушерской сумке, но там удалось обнаружить только безнадежно устаревшее устройство Pinard, которое похоже на металлический рожок для прослушивания сердцебиения ребенка. На одном конце есть круг, куда вы кладете ухо, а широкая сторона на другом конце помещается на живот роженицы. Но нужна полная тишина, чтобы услышать сердцебиение плода, и это устройство не приспособлено для использования во время родов в бассейне. Я почти тонула, пытаясь услышать сердцебиение ребенка! Поэтому мне пришлось позвонить дежурной акушерке и попросить ее помочь, а также принести с собой новый Sonicade.

– Думаю, тебе лучше прийти сейчас, Маргарет, – предостерегла я. – У этой дамы уже начались роды.

Конечно, Ники и Грэму я не показывала, что что-то не так. Они, должно быть, думали, что это совершенно нормально для студентки-акушерки постоянно окунать голову в бассейн, наполовину промокнув в процессе, но на самом деле просто не было никакого другого способа услышать сердцебиение с Pinard. Беда была в том, что у Маргарет не было Sonicade и ей пришлось вернуться в больницу, чтобы получить прибор. Потом, как и я, она не могла найти правильную дорогу.

Время шло, и Ники начала тужиться. От того факта, что ребенок, маленькая девочка, вот-вот появится на свет, никуда не деться. Я должна была сделать все возможное без подходящего набора – или второй акушерки, если уж на то пошло! «Не надо паниковать, – твердила я себе. – Все в порядке…»

Я улыбалась и подбадривала Ники и Грэма, создавая впечатление, что все под контролем. Но в голове у меня был полный беспорядок! За последний час я совсем не слушала сердцебиение плода, потому что сломался Sonicade. А ведь это самое напряженное время для ребенка, потому что именно тогда головка сжимается и сдавливается.

Во время родов в бассейне ребенок не может утонуть, оказавшись в воде. Ведь он и так все время находился в жидкости!

С ребенком все будет в порядке? Что же мне делать? Позвонить в «скорую» и отвезти Ники в больницу? А от Маргарет ничего не слышно! Я просто собираюсь сделать это…

– Все отлично, – сказала я, улыбаясь Ники. – У вас просто отлично получается. Я вижу головку. А теперь еще один сильный толчок!

Когда появилась Маргарет, размахивая новым Sonicade, было уже слишком поздно.

– Вот она! – закричала я.

В этот момент малышка выскользнула в бассейн, и я подхватила ее на руки. Она была в прекрасном состоянии, и это стало огромным облегчением, потому что я не понимала, что с ней происходит. Некоторые люди беспокоятся о родах в бассейне, так как думают, что новорожденный может утонуть, но этого не случится, потому что никаких изменений для ребенка не происходит. Ребенок уже находится в жидкости в утробе матери, поэтому, путешествуя из воды в воду, он не делает первого вздоха, пока его не вытащат. Вы просто выуживаете его – маленький носик дергается, рот открывается, и ребенок заходится криком, впервые наполняя крошечные легкие воздухом.

Маленькая девочка издала первый икающий крик. Ники была в восторге. Роды получились именно такими, как она хотела: тихими, домашними и интимными. Она вылезла из бассейна, завернулась в махровый халат и села на новый диван, баюкая новорожденного ребенка и улыбаясь от уха до уха. Потом она кивнула Грэму:

– Хорошо, думаю, пришло время для чая и роллов с беконом. Да?

Грэм приготовил нам всем перекусить, и мы сидели в их уютной гостиной. А лучи послеполуденного солнца струились сквозь большие окна, пока Ники кормила грудью ребенка, роняя крошки на его идеальную маленькую головку. Это было замечательно.

* * *

Конечно, все может пойти не так, как надо. Нужно быть готовым к неожиданностям во время родов. Должна признать, что даже при том, что я могу сохранять спокойствие в чрезвычайных ситуациях, были моменты, когда я чувствовала себя кроликом, застигнутым светом приближающихся фар. В последний год обучения мне поручили присматривать за прекрасной женщиной по имени Тэсс. Это были первые роды с низким риском, и она хорошо справлялась только с энтоноксом в течение нескольких часов. Но затем, в переходной стадии, боль начала овладевать ею. Пациентка умоляла дать ей еще немного обезболивающего и, хотя категорически возражала против эпидуральной анестезии, была счастлива сделать укол диаморфина. После того как Тэсс дали обезболивающее, она расслабилась, и я позволила ей немного вздремнуть, прежде чем придет время переместиться в родильную палату. Тэсс лежала на кровати с закрытыми глазами и спала, как мне показалось, бормоча что-то невнятное. Мы вкатили ее через двойные двери в палату, но теперь ей самой нужно было слезть с каталки и лечь на койку, и я сказала:

– Давайте переместим вас на эту кровать.

Ничего. Я повторила:

– Тэсс? Ну же, просыпайтесь. Просыпайтесь, просыпайтесь! Ну же, Тэсс, давайте! Тэсс? Тэсс?

Ничего. Женщина совершенно не реагировала.

Роженицы никогда не спят крепко – это просто невозможно из-за ярких телесных ощущений.

Теперь партнер попытался разбудить Тэсс – он тряс ее за плечо и почти кричал ей в ухо, но она не отвечала. Я начала паниковать и быстро проверила показатели: артериальное давление, сердце, дыхательные пути – все было в порядке, что странно. Диаморфин угнетает дыхательный центр, поэтому, если бы происходящее было реакцией на препарат, можно было предположить, что он повлиял на дыхание пациентки, но все было в норме. Вот только мы не смогли ее разбудить. Это определенно было ненормально, потому что роженицы не спят глубоко: это просто невозможно, когда тело выталкивает что-то размером с арбуз через чрезвычайно чувствительное отверстие размером с лимон. Обычно подобное будит довольно резко! Тэсс явно не спала, она была без сознания. Я вышла из палаты в оцепенении и объявила людям в коридоре: