Текст книги "Королевская шутиха"

– А что ты сегодня делала?

– Пока ничего. Не могла ничего такого придумать, чтобы сказать вслух.

Мой отец оглянулся. В темноте дворцового сада заухала сова. Ее крик был словно сигнал.

– Разве ты не можешь придумать что-нибудь смешное? – спросил отец. – Тебя же не за тем брали, чтобы ты сидела молча?

– Герцог велел говорить то, что приходит мне в голову. Но мой дар… Я не могу им повелевать. Слова либо появляются, либо нет.

– А лорда Роберта видела?

– Он подмигнул мне, – сказала я, прислоняясь к каменному столбу и кутаясь в теплый плащ.

– Короля тоже видела?

– Его не было даже на обеде. Король плохо себя чувствует, и еду отнесли прямо в его покои. Сначала подали роскошный обед, словно король находится за столом, а потом что-то положили на тарелочку и понесли ему. Место короля занял отец лорда Роберта. Он выглядит как настоящий король, разве что на троне не сидит.

– Герцог тебя заметил?

– Мне показалось, он меня вообще не видел.

– Может, он уже забыл про тебя?

– Герцогу не надо смотреть, чтобы знать, кто где сидит и что делает. Он меня не забыл и никогда не забудет. Герцог из тех людей, которые ничего не забывают.

На Сретение герцог решил устроить маскарад, а потому все королевские шуты обязаны были нарядиться в особые костюмы и выучить свои роли. Открытие маскарада возлагалось на Уилла Сомерса. Он попал в шуты двадцать лет назад, когда ему было столько же, сколько мне сейчас. По замыслу герцога, Сомерс должен будет прочитать вступительное стихотворение, после чего выступят королевские певчие, а потом уже я. Мне тоже надлежало прочитать стихи, специально написанные к маскараду. К маскараду мне сшили новый костюм из желтой – цвета шутов – ткани. Мой прежний наряд был слишком тесен для меня. Я ощущала себя странным двуполым существом. Бывало, я смотрелась в зеркало и видела в нем красивую незнакомую девушку. А на следующий день из зеркала на меня глядел плоский неуклюжий мальчишка.

Распорядитель празднеств дал мне короткий меч и велел нам с Уиллом упражняться, поскольку где-то в середине маскарада был задуман наш шутовской поединок.

Мы нашли себе помещение для упражнений. У меня не было ни сноровки, ни желания. Мне вовсе не хотелось учиться тому, чем занимались мужчины. Одно дело – быть шутихой и совсем другое, когда из тебя делают посмешище на потеху придворным. Пожалуй, только Уилл и смог уговорить меня, сломив мое упрямство. Он вел себя так, будто учил меня не фехтованию, а, скажем, греческому языку. Уилл не рассуждал, надо мне это или нет. Существовал навык, которым я должна была овладеть, и он хотел наилучшим образом научить меня этому навыку.

Уилл начал с моей стойки. Положив руки мне на плечи, он слегка распрямил их, после чего приподнял мой подбородок.

– Голову держи высоко, как принцесса, – посоветовал мне шут. – Ты когда-нибудь видела, чтобы принцесса Мария сутулилась, а принцесса Елизавета – опускала голову? Понаблюдай за ними. Они принцессы до мозга костей. Грациозные, как козы.

– Козы? – переспросила я, безуспешно пытаясь поднять голову, не опуская при этом плеч.

Уилл Сомерс улыбался, глядя на мои отчаянные усилия:

– Да, как козы. Я бы сказал, как горные козы. То вверх, то вниз. То полноправные наследницы, то незаконнорожденные. Жизнь принцесс похожа на жизнь горных коз. А ты должна держаться, как принцесса, и прыгать, как коза.

– Я видела принцессу Елизавету, – сама не зная зачем, вдруг сказала я.

– Где ж это тебе посчастливилось?

– Несколько лет назад. Мне тогда и девяти не было. Отец привез меня в Лондон и поручил отнести книги лорду Сеймуру.

Уилл снова опустил свою мягкую руку мне на плечо.

– Чем меньше слов, тем легче жить, – посоветовал он, потом вдруг хлопнул себя по лбу и озорно улыбнулся. – Надо же! Советую женщине попридержать язычок! Ну и дурак же я!

Наш урок продолжался. Уилл показал мне правильную стойку, объяснив, насколько важно во время поединка сохранять равновесие, для чего левую руку нужно держать на поясе. Затем я узнала, что должна определить, какая из моих ног у меня является опорной. Опорную ногу нельзя было отрывать от пола, иначе я споткнусь и упаду. Уилл учил меня делать выпады и отступать. От настоящих выпадов мы перешли к ложным, существовавшим для обмана противника.

Через некоторое время Уилл потребовал, чтобы я нанесла ему удар. Я переминалась с ноги на ногу.

– А если я задену тебя мечом? – наконец спросила я.

– Тогда я вместо смертельной раны получу занозу, – усмехнулся шут. – Смелее, Ханна. Это же деревянный меч.

– Ну что ж, защищайся, – нетвердо произнесла я и сделала выпад.

Уилл как-то ловко увернулся и вдруг оказался сбоку. Деревянное лезвие его меча упиралось мне в горло.

– В настоящем поединке это означало бы твою смерть, – сказал он. – Думаю, теперь ты станешь серьезнее относиться к нашей учебе.

– Я же не мальчишка, – захихикала я, – чтобы увлекаться сражением. Давай попробуем еще раз.

На этот раз я была проворнее и сумела полоснуть мечом по краю его дублета.

– Великолепно! – прошептал Уилл. – Давай еще раз.

Мы упражнялись, пока мои удары не стали выглядеть правдоподобно. Потом Уилл учил меня отступать, уклоняясь в разные стороны. В углу лежал толстый коврик. Уилл расстелил его и показал, как надо кувыркаться, уходя от противника.

– Видишь, как все это смешно? – спросил он, усаживаясь, скрестив ноги.

Сейчас он был похож на мальчишку, усевшегося почитать книгу.

– Не очень-то и смешно, – призналась я.

– Я же все время забываю: ты ведь не столько шутиха, сколько блаженная, – вздохнул он. – Ты не воспринимаешь смешную сторону жизни.

– Воспринимаю, – обиделась я. – Просто у тебя это выходит не смешно.

– Неправда! – возразил Уилл. – Я почти двадцать лет смешу королей, вельмож и придворных. Я появился при дворе, когда король Генрих был влюблен в Анну Болейн. Помнится, я пошутил на ее счет, и он больно надрал мне уши. Но моя шутка пристала к ней. Над моими шутками взахлеб смеялись, когда тебя еще на свете не было.

– Сколько же тебе лет? – спросила я, вглядываясь в его лицо.

Морщины вокруг рта. Морщины вокруг глаз. Но во всем остальном легкий, долговязый Уилл напоминал мальчишку-подростка.

– Сколько мне лет? Мы ровесники с моим языком, а вот зубы чуть-чуть меня моложе.

– Я серьезно спрашиваю.

– Могла бы и сама сосчитать. Мне тридцать три. А почему ты спрашиваешь? Хочешь выйти за меня замуж?

– Нет уж, благодарю покорно, – замотала головой я.

– Ты бы стала женой умнейшего в мире шута.

– Ни за что не выйду за шута.

– Успокойся, тебе это не грозит. Умный мужчина остается холостяком.

– И все равно ты меня не рассмешишь, – поддела я его.

– Ничего удивительного. Ты хотя и маленькая, но женщина. А у женщин нет чувства юмора.

– У меня есть, – возразила я.

– Откуда у тебя это чувство? Женщина не создана по образу и подобию Божьему. Поэтому она не видит смешную сторону жизни.

– А я вижу! Вижу!

– Говорить можно что угодно, но чувства юмора у тебя все равно нет, – торжествующе ухмылялся Сомерс. – Если бы женщины были наделены чувством юмора, стали бы они выходить замуж? Ты когда-нибудь видела мужчину, желающего женщину?

Я покачала головой. Уилл просунул свой меч между ног и лихорадочно забегал взад-вперед.

– Мужчина, охваченный желанием, не может ни говорить, ни думать. Точнее, все его мысли подчинены плотскому желанию. То, что болтается у мужчины между ног, управляет им, как след управляет гончей. Единственное, на что способен в такие минуты мужчина, – это скулить по-собачьи: «Хочу-у-у-у-у!»

Я захохотала во все горло. Уилл и впрямь был превосходным шутом. Казалось, деревянный меч, изображавший мужской орган, управляет всеми его движениями. Меч заставлял шута делать нелепые броски, подпрыгивать, пятиться задом. Устав скакать, он подошел ко мне и довольно улыбнулся:

– Вот тебе и доказательство, что у женщин нет мозгов, – сказал он. – Ну какая женщина, имеющая мозги, согласилась бы жить рядом с мужчиной?

– Во всяком случае, не я.

– Тогда моли Бога, чтобы прожить девственницей, девочка-мальчик. Но если ты не допустишь до себя мужчину, как же ты выйдешь замуж?

– А я и не хочу замуж.

– В таком случае ты действительно дурочка. Если у тебя не будет мужа, кто тебя прокормит?

– Буду сама зарабатывать себе на жизнь.

– Тогда ты дважды дурочка, поскольку заработать ты сможешь лишь своим шутовством. А это делает тебя уже трижды дурочкой. Первый раз, потому что не хочешь выходить замуж, второй – потому что собираешься сама зарабатывать на жизнь, а третий – из-за твоего ремесла. Получается, я единожды дурак, но ты трижды дурочка.

– Ничего подобного! – возразила я, и откуда-то у меня нашлись слова для своих доводов. – Ты служишь шутом почти двадцать лет. При тебе сменилось два поколения королей. А я во дворце всего несколько недель.

Уилл тоже засмеялся и хлопнул меня по плечу:

– Будь осторожна, девочка-мальчик, иначе ты из блаженной превратишься в настоящую шутиху с остреньким язычком. Поверь мне, ежедневно фиглярничать и смешить куда труднее, чем раз в месяц сказать что-нибудь, от чего все рты разинут.

Я снова засмеялась. Оказывается, моя служба при дворе заключалась в том, чтобы раз в месяц удивлять короля и придворных.

– Отдохнули – и за дело, – сказал Уилл. – Нам еще нужно придумать, как ты изящно убьешь меня на маскараде.

У нас получился замечательный спектакль. Мы сами хохотали, отрабатывая его части. В нем мы вели себя, как настоящие дураки. Неправильно рассчитав время, мы одновременно делали выпад и ударялись лбами. Изобразив на лицах искреннее удивление, мы оба начинали отступать, расходясь в разные стороны. Точно так же мы оба делали обманные маневры, кувыркались и озирались вокруг, ища противника. В конце концов я по чистой случайности закалывала Уилла, и он еще некоторое время кружил, удивляясь полученной ране. Можно было докладывать распорядителю церемоний, что мы подготовились. Однако он сам явился в комнату, где мы упражнялись, и сказал:

– Маскарада не будет.

Я повернулась к нему, держа в руке деревянный меч:

– Как не будет? А у нас все готово.

– Король болен, и ему не до увеселений, – мрачно ответил распорядитель церемоний.

Из открытой двери сквозило. Ежась от струи холодного воздуха, Уилл натянул куртку.

– А принцесса Мария на Сретение приедет во дворец? – спросил он.

– Говорят, приедет, – ответил распорядитель. – Как ты думаешь, Уилл, на этот раз ей отведут покои получше, а за обедом дадут мясо повкуснее?

Уилл даже не успел ответить, как распорядитель церемоний повернулся и ушел.

– О чем он говорил? – спросила я.

Лицо шута сделалось серьезным.

– О том, что среди придворных теперь начнется разброд. Кто-то отдалится от короля и приблизится к принцессе Марии.

– Почему?

– Потому что мухи слетаются к самой свежей навозной куче, которая еще горяченькая. Жужжат и торопятся обсесть.

– Уилл, я ничего не понимаю.

– Ах, наивное дитя! Тут все очень просто. Принцесса Мария – наследница. Если мы потеряем короля, она станет королевой. Жаль бедного парня, храни его Господь.

– Но она же ере…

– Она христианка католической веры, – поправил он меня.

– А король Эдуард…

– Думаю, у него сердце будет кровью обливаться. Оставлять престол католичке! Но он бессилен что-либо изменить. Тут не его вина, а короля Генриха. Должно быть, тот сейчас в гробу ворочается, видя расклад грядущих событий. Он-то думал: Эдуард вырастет веселым, сильным парнем. Женится, родит с полдюжины наследников. Так каждый отец думал бы. Что ждет нашу Англию? Нами правили два молодых любвеобильных короля: отец Генриха и сам Генрих. Оба прекрасные, словно солнце, и похотливые, как воробьи. А что мы получили в результате их любовных похождений? Тщедушного немощного юношу и старую деву!

Он посмотрел на меня, и мне показалось, что он тайком утирает слезы.

– Тебе-то что, – с непривычной холодностью произнес Уилл. – О чем печалиться черноглазой девчонке, недавно приехавшей из Испании? А будь ты англичанкой… точнее, будь ты англичанином, а не блаженной шутихой, ты бы сейчас понимала, что к чему.

Уилл распахнул дверь и вышел в большой зал, кивнув стражникам. Те шумно приветствовали его. Я побежала следом.

– Скажи, а что будет с нами? – шепотом спросила я. – Мы куда денемся, если король умрет и трон займет его сестра?

Он искоса посмотрел на меня и криво улыбнулся:

– Мы станем шутами королевы Марии, только и всего. И если я сумею ее рассмешить, это всех удивит.

Вечером к воротам дворцовой ограды пришел мой отец. Он привел с собой молодого человека в плаще из камвольной шерсти. Завитки его темных волос почти касались воротника. У отцовского спутника были темные глаза и застенчивая мальчишеская улыбка. Я не сразу узнала в нем Дэниела Карпентера – юношу, выбранного отцом мне в мужья. Мне стало неловко. Во-первых, за то, что не смогла узнать его с первого взгляда, а во-вторых, за свой шутовской наряд. Мой будущий жених увидел меня в золотисто-желтой ливрее – моей повседневной одежде королевской шутихи. Я закуталась в плащ, чтобы Дэниел не заметил моих штанов, и отвесила ему неуклюжий поклон.

Дэниелу было лет двадцать. Он учился на врача, чтобы идти по стопам своего отца, умершего всего год назад. Его семья, принадлежащая к роду Дизраэли, восемьдесят лет назад перебралась в Англию из Португалии. Свою фамилию они поторопились сменить на Карпентер – наиболее распространенную в этой стране, скрыв свое происхождение и образованность. В выборе фамилии проявился и их острый, язвительный ум: «карпентер» по-английски означало «плотник», а это был род занятий самого знаменитого еврея – Иисуса. Я говорила с Дэниелом всего один раз, когда мы только приехали в Англию и его мать встретила нас хлебом и вином. Естественно, о своем будущем женихе я ничего не знала.

Его, как и меня, просто поставили перед фактом этой помолвки. Кто знает, может, он ненавидел навязанный ему выбор ничуть не меньше, чем я, если не больше. Дэниела выбрали мне, потому что мы с ним были шестиюродными братом и сестрой, то есть очень дальними родственниками. Важно было еще и то, что разница в возрасте у нас оказалась менее десяти лет. Этим требования к паре исчерпывались, а в нашем случае все выглядело почти идеально. Кандидатов в мужья и жены было весьма мало. В самом Лондоне обитало двадцать семейств еврейского происхождения и еще семейств десять были разбросаны по другим английским городам. Ограниченность выбора объяснялась тем, что закон обязывал нас жениться и выходить замуж внутри своего круга. Можно сказать, мне еще повезло. Дэниелу могло бы быть и пятьдесят лет; он мог бы оказаться полуслепым и даже полуживым, но все равно в свои шестнадцать лет я бы вышла за него и разделила с ним супружеское ложе. Однако самым важным, намного важнее благосостояния семей жениха и невесты и их совместимости, был тайный характер нашей помолвки. Дэниел знал, что мою мать сожгли как еретичку, продолжавшую исполнять еврейские обряды. Я знала, что он, как и любой еврейский мальчик, прошел обрезание. А принял ли он в свое сердце воскресшего Иисуса, верил ли проповедям, что мы слышали в церкви каждый день и дважды по воскресеньям, об этом я узнаю, только когда мы поженимся. Тогда же и он больше узнает обо мне. Пока что мы оба знали: наша христианская вера – необходимое новшество, вынужденный шаг древнего народа, который всеми силами стремился выжить. Мы знали, что гонения на евреев продолжались в Европе уже более трехсот лет. В некоторых странах евреям было запрещено селиться. К числу таких стран принадлежала и Англия – родина Дэниела, с недавних пор ставшая и моей родиной.

– Дэниел хотел поговорить с тобой наедине, – смущаясь, объявил отец и отошел в сторону.

– Я слышал, тебя взяли в шутихи, – сказал Дэниел.

Я смотрела на него и видела, как его лицо медленно краснеет. Красными стали даже уши. Кожа на его лице была нежной, как у девушки, а усики над верхней губой – столь же пушистыми, как его брови, нависавшие над глубоко посаженными темными глазами. При беглом взгляде его можно было принять скорее за португальца, чем за еврея. Однако Дэниела выдавали тяжелые веки. Веки у него были чисто еврейскими.

Мой взгляд переместился на его широкие плечи, узкую талию, длинные ноги. Симпатичный парень, ничего не скажешь.

– Да. Меня взяли ко двору, – сказала я, не вдаваясь в подробности.

– Когда тебе исполнится шестнадцать, ты должна будешь покинуть двор и вернуться домой.

– Чей это приказ? – насторожилась я.

– Мой.

Я выдержала ледяную паузу, потом таким же ледяным тоном спросила:

– С каких это пор ты повелеваешь мной?

– Не сейчас. Когда я стану твоим мужем…

– До этого еще надо дожить.

– Но мы с тобой помолвлены. Ты мне обещана. Так что у меня есть права.

– Сейчас мной повелевает король, – нахмурилась я. – Мной повелевает герцог Нортумберлендский. Мной повелевает лорд Роберт Дадли, его сын. Мной повелевает мой отец. Так что можешь вставать в очередь. Похоже, каждый мужчина в Лондоне думает, что вправе повелевать мной.

Мои слова немного рассмешили Дэниела, отчего его лицо стало совсем мальчишеским. Он слегка ущипнул меня за плечо, словно своего дружка. Я невольно улыбнулась.

– Бедная девочка, – сказал он, – ты же попала в клетку.

– Почему в клетку? – возразила я. – Королевская шутиха не такое уж плохое занятие.

– И ты не хочешь вырваться из-под власти всех, кто тобой помыкает?

Я пожала плечами:

– Уж лучше жить здесь, чем быть обузой собственному отцу.

– Ты могла бы жить у меня.

– Тогда я стала бы твоей обузой.

– Когда закончится мое ученичество и я сделаюсь врачом, то позабочусь о жилье для нас.

– И когда же случится это чудо? – с жестокостью упрямой девчонки спросила я.

Мои слова вновь заставили его покраснеть.

– Года через два, – сухо ответил Дэниел. – К твоему шестнадцатилетию я уже буду располагать средствами для содержания жены.

– Вот тогда и приходи, – сказала я, отнимая у него всякую надежду. – Тогда и будешь заявлять о своих правах на меня… если, конечно, я останусь здесь.

– Но не забывай: мы помолвлены.

Я пыталась прочитать по его лицу, о чем он думает, но не смогла. Меня это рассердило.

– Кем помолвлены? Какими-то старухами, которые устроили это больше для себя, чем для нас? Ты хотел большего?

– Я хочу знать, как ты ко мне относишься, – не сдавался Дэниел. – Я очень долго ждал, пока вы с отцом доберетесь до Парижа, потом до Амстердама. Месяцами мы ничего не знали о вас. Терялись в догадках. С ужасом думали: вдруг вас схватили? И когда вы наконец оказались в Англии, я подумал, что ты обрадуешься… обрадуешься… нашему дому. И что потом? А потом я слышу, что вы с отцом не захотели жить у нас. Вы решили нанять дом и жить самостоятельно. Что еще удивительнее, ты продолжала ходить в мальчишеских одеждах и помогала отцу не как дочь, а как сын. Потом ты и вовсе покинула отцовский дом, будто его защита ничего для тебя не значила. А теперь ты шутиха короля.

Дэниела что-то мучило, и я быстро поняла, что именно. Мне не понадобился дар ясновидения – хватило обостренной интуиции девчонки, превращающейся в девушку.

– Ты думал, я брошусь тебе на шею, – усмехнулась я. – Как же иначе? Ведь ты меня спас. Пугливую девочку, только и мечтающую, как бы выйти замуж и покрепче ухватиться за мужчину. Ты думал, я шагу не могу ступить без мужской поддержки? – (Его лицо стало пунцовым, а голова несколько раз дернулась. Я попала в точку.) – Так знай же, ученик, еще не ставший врачом. Я побывала в стольких местах и столько повидала, что тебе и не снилось. Ты вряд ли жил с ощущением, что этот день может оказаться последним. Не дай тебе Бог попасть в передряги, в каких побывали мы с отцом. Но у меня ни разу… слышишь, ни разу не было в мыслях прилепиться к мужчине и уповать на его помощь.

– Ты не… – Он лихорадочно подыскивал слово, точно описывающее его мальчишеский гнев. – Ты не… Ты рассуждаешь не как девушка.

– Слава Богу, Он не обделил меня мозгами!

– В тебе нет… девичьей покладистости.

– Спасибо матери. Она не растила меня рабыней.

– Ты не… – Дэниел распалялся все сильнее, уязвленный моей неблагодарностью. – Если бы я мог выбирать из нескольких девушек, я бы тебя не выбрал!

Эти слова утихомирили меня. Некоторое время мы с Дэниелом смотрели друг на друга. Мы стояли рядом, но оба ощущали возникшее расстояние.

– Ты хочешь объявить о помолвке с другой девушкой? – спросила я, немного потрясенная его словами.

– У меня нет другой девушки, – неохотно признался он. – Но мне не нужна девушка, которой не нужен я.

– Да ты пойми, что дело не в тебе, – попыталась объяснить я. – Дело в замужестве. Просто я вообще не хочу выходить замуж. Что такое замужество, как не женское рабство? Женщины идут в это рабство, надеясь на защиту мужчин, а те не в состоянии их защитить!

Отец недоуменно поглядывал на нас. Наверное, он думал, что мы станем ворковать как голубки. А мы сердито смотрели друг на друга и молчали. Потом Дэниел повернулся и отошел на пару шагов. Я прислонилась к холодной каменной арке и просто ждала, что будет дальше. Вдруг он сейчас уйдет и мы уже никогда не увидимся? Я представила, как рассердится мой отец: ведь своим упрямством и несдержанным языком я ломала и его будущее. Если Дэниел и его мать сочтут себя оскорбленными моей заносчивостью, мы лишимся поддержки. Тайная еврейская община в Англии была замкнутым мирком, и стоило этому мирку отказаться от нас, нам не останется иного, как снова пуститься в скитания.

Дэниел все-таки взял себя в руки и снова подошел ко мне.

– Ты напрасно меня дразнишь и сердишь, Ханна Грин, – дрожащим от напряжения голосом сказал он. – Что бы ни было, но мы обещаны друг другу. Ты в своих руках держишь мою жизнь, а я в своих – твою. Нам нельзя ссориться. Мы живем в опасном мире. Вместе легче заботиться о безопасности.

– Безопасность не для нас, – холодно ответила я. – Должно быть, до сих пор тебе везло, если ты считаешь, что такие, как мы, где-то могут чувствовать себя в безопасности.

– В этой стране условия лучше, чем во многих других. Она сможет быть нашим домом, – убежденно произнес Дэниел. – Мы с тобой поженимся. У нас родятся дети, которые будут жить, как настоящие англичане. Они ничего не узнают об опасностях, через которые прошли мы. Мы даже можем не рассказывать им ни о твоей матери, ни о ее вере. И о том, во что верили мы, тоже не скажем.

– Еще как скажешь! – пророчески заявила я. – Это ты сейчас так говоришь. А стоит родиться первому ребенку, и ты не сможешь утаивать от него, кто мы на самом деле. Ты будешь стараться зажигать свечу по пятницам и не работать по субботам. Быть может, ты станешь знаменитым врачом, но ты будешь тайно делать сыновьям обрезание и учить их молитвам. И меня заставишь научить дочерей печь мацу, не есть мясо вместе с молоком и следить, чтобы из куска купленной говядины вытекла вся кровь. Как только у тебя появятся свои дети, тебе захочется научить их заповедям и законам предков. Это что-то вроде болезни, передающейся из поколения в поколение.

– Это не болезнь, – вдохновенно прошептал Дэниел.

Осторожность была у нас в крови, и, даже ссорясь, мы не повышали голоса. Мы всегда помнили, что у теней, стен и ограды есть уши.

– Не оскорбляй дар, называя его болезнью, – добавил он. – Мы Избранные, и нам заповедано хранить нашу веру.

Если бы разговор касался чего-то другого, я бы стала спорить просто из чувства противоречия. Но слова Дэниела затронули во мне глубинный пласт. Я любила свою мать и не могла отринуть ее веру.

– Согласна, – сказала я. – Это не болезнь. Но от этого гибнут, как от поветрия. Сначала погибла моя бабушка, потом тетка, а за ней и мать. И ты предлагаешь мне продолжение жизни, полной страхов. Нас впору называть не избранными, а прóклятыми.

– Если не хочешь выходить за меня, выйди за христианина и делай вид, будто это и есть твоя истинная вера. Никто из наших тебя не выдаст. Я не стану принуждать тебя к браку со мной. Можешь отрицать веру, за которую погибли твои мать и бабушка. Достаточно одного твоего слова, и я скажу твоему отцу, что хочу освободиться от помолвки.

Я колебалась. При всей своей безрассудной смелости я не решалась заявить отцу, что намерена разрушить его замыслы. Я не могла сказать старухам, которые устраивали помолвку, думая лишь о моей безопасности и будущем Дэниела, что замужество меня не привлекает. Я хотела невозможного: оставаться свободной и не быть отвергнутой еврейской общиной.

– Не знаю, – ответила я, прибегая к женской хитрости. – Я не готова сказать… В общем, пока не знаю.

– Тогда слушай тех, кто знает! – сурово произнес Дэниел, усмотревший в этом способ меня обуздать. – Ты же не можешь воевать со всеми. Нужно выбрать свою принадлежность какому-то кругу и на этом успокоиться.

– Для меня это слишком высокая плата, – прошептала я. – Тебе, как и всякому мужчине, понравится такая жизнь. В доме все крутится вокруг тебя. Дети ловят отцовское слово. Ты сидишь во главе стола и произносишь молитвы. А для меня стать женой – значит потерять все возможности. Не стать той, кем я могла бы стать, и не сделать того, что могла бы сделать. Мне будет оставлена роль твоей служанки. В лучшем случае – твоей помощницы.

– Дело тут не в твоей национальности, а в том, кем ты родилась, – спокойно возразил Дэниел. – Выйдешь ли ты за еврея или за христианина, в любом случае станешь служанкой своего мужа. А кем еще может быть женщина? Неужели ты начнешь отрицать не только свою религию, но и свой пол? – (Я молчала.) – Ты вероломная женщина, – медленно выговаривая слова, сказал Дэниел. – Ты способна предать саму себя.

– Ты говоришь ужасные вещи.

– Зато правдивые, – заметил он. – Смотри, что получается. Ты еврейка, молодая женщина, помолвленная со мной, и все это ты отрицаешь. Ты кому служишь при дворе? Королю? Семейству Дадли? А им ты верна?

Я вспомнила, как меня сделали шутихой, вассалом семейства Дадли и их шпионкой.

– Я просто хочу быть свободной, – сказала я. – Я не хочу быть ни женой, ни служанкой, ни шутихой.

– И при этом носить шутовскую ливрею?

Мой отец смотрел в нашу сторону. Должно быть, он догадывался, что наш разговор вышел за пределы обычной болтовни, сопровождающей ухаживание.

– Ну как, сказать нашим, что мы с тобой не достигли согласия и потому я прошу тебя освободить меня от принесенного обещания? – с заметным волнением спросил Дэниел.

Мне хотелось сказать «да», но спокойствие, с каким он стоял, молча и терпеливо ожидая моего ответа, заставило меня повнимательнее приглядеться к Дэниелу Карпентеру. Зимние сумерки торопились смениться вечерней тьмой, и в этом скупом, быстро ускользающем свете я вдруг увидела, каким станет Дэниел через несколько лет. Я увидела обаятельного молодого мужчину со смуглым подвижным лицом, такими же подвижными, внимательными глазами, чувственным ртом, сильным прямым носом (у меня был такой же) и с густыми черными волосами, похожими на мои. Из умного юноши он превратится в умного мужчину. Он видел меня насквозь. Он умел разбивать мои доводы, ударяя в самую суть моих противоречий. Дэниел мог бы сейчас повернуться и просто уйти. Однако он ждал. Он давал мне шанс. Из него получится великодушный муж, основным качеством которого будет доброта.

– Дай мне время прийти в себя, – заскулила я. – Сейчас я ничего не могу тебе ответить. Я и так много чего уже сказала. Прости, что наговорила лишнего. И прости, что рассердила тебя.

Но его гнев так же быстро исчез, как и появился. Оказалось, Дэниел отходчив. Это в нем мне тоже понравилось.

– Мне прийти снова? – спросил он.

– Конечно приходи.

– Так мы остаемся помолвленными?

Я пожала плечами, пытаясь построить ответ так, чтобы не обидеть Дэниела и при этом не сказать ничего определенного.

– Я не разрывала помолвку, – сказала я, найдя самый простой способ вывернуться. – Так что все остается прежним.

– Но учти, – кивнул он, – если передумаешь, сразу предупреди меня. Если я не женюсь на тебе, тогда буду искать себе другую невесту. Через два года мне нужно жениться. На тебе или на другой, только я обязательно должен быть женат.

– У тебя большой выбор невест? – подкусила я его, прекрасно зная, что это не так.

– Девушек в Лондоне хватает. Я ведь могу жениться и не на еврейке.

– Посмотрим, как старшие тебе это позволят! – воскликнула я. – Тебя заставят жениться на еврейке, и тут ничего не поделаешь. Если не найдешь невесту в Англии, тебе пришлют какую-нибудь толстую еврейку из Парижа или из Турции. Я слышала, у тамошних евреев кожа совсем смуглая, похожая на глину.

– Я постараюсь быть хорошим мужем даже толстой парижанке или девушке из Турции, – с достоинством ответил Дэниел. – Для меня гораздо важнее любить и лелеять жену, которую даст мне Господь, чем бегать за какой-нибудь глупой девчонкой, которая сама не знает, чего ей нужно.

– Это ты обо мне? – сердито спросила я.

Я думала, он снова покраснеет, однако щеки Дэниела не изменили своего цвета. Он посмотрел мне прямо в глаза. Должна признаться, я не выдержала его взгляда.

– Да, я считаю тебя глупой девчонкой. Разве не глупость отворачиваться от любви и защиты того, кто был бы тебе хорошим мужем? И на что ты меняешь жизнь достойной жены? На придворные обманы?

Я не успела ответить. Отец подошел и положил руку на плечо Дэниела, давая понять, что наше свидание закончилось.

– Ну вот вы и познакомились! – обрадованно сказал он. – И как тебе твоя будущая жена?

Я думала, Дэниел начнет жаловаться на меня. Большинство парней ни за что не простили бы уязвленного самолюбия. Однако Дэниел лишь печально улыбнулся:

– Правильнее сказать, мы начали знакомиться. От вежливых общих фраз очень быстро перешли к разногласиям. Правда, Ханна?

– На редкость быстро, – ответила я и была вознаграждена его теплой улыбкой.

Принцесса Мария, как и намеревалась, приехала в Лондон на праздник Сретения. Похоже, никто не удосужился известить ее о том, что король Эдуард снова слег и празднества не состоятся. Она въехала через парадные ворота Уайтхолла вместе с внушительной свитой. На ступенях дворца ее встретил герцог Нортумберлендский с сыновьями, среди которых был и лорд Роберт. Члены государственного совета склонили перед ней головы. Мария восседала на рослой лошади. Лицо принцессы было исполнено решимости. Она смотрела на целое море склоненных голов. На ее лице мелькнула, но тут же погасла довольная улыбка. Затем Мария протянула герцогу руку для поцелуя.

Я много слышала о ней – любимой дочери короля Генриха VIII. Его любовница, а затем и жена Анна Болейн ненавидела Марию и делала все, чтобы держать ту подальше от двора. Принцессе даже не разрешили проститься с умирающей матерью. Я ожидала увидеть воплощение скорби, ведь многие женщины не вынесли бы такой судьбы. Однако передо мной была маленькая воительница, у которой хватало мудрости улыбаться придворным. Внутренне она наверняка торжествовала, наслаждаясь зрелищем раболепно склоненных голов. Еще бы! Не сегодня-завтра она могла стать их королевой, получив всю полноту власти.