Текст книги "Первая роза Тюдоров, или Белая принцесса"

Монастырь Святого Суизина, Винчестер. Сентябрь, 1486 год

Розовое солнце тонуло в шафрановых облаках, опускаясь все ниже, и в конце концов исчезло за подоконником моего окна. Стоял сентябрь, уже близился вечер, когда я, пробудившись от дневного сна, лежала и наслаждалась теплыми лучами уходящего солнца. Это был мой последний солнечный денек: уже этим вечером мне предстояло красиво одеться к обеду, принять поздравления и подарки от придворных и отправиться в родильные покои, где я должна была ждать появления на свет моего первенца. В родильных покоях всегда царит полумрак, поскольку окна и ставни полагается держать закрытыми, и до рождения ребенка от меня будет затенен даже слабый свет свечей.

Если бы королева-мать могла прилюдно признаться, когда именно был зачат этот ребенок – а это случилось по крайней мере за месяц до нашей свадьбы! – она бы с удовольствием заперла меня в родильных покоях еще недели четыре назад. Она уже занесла в Королевскую Книгу указ о том, что королева должна находиться в родильных покоях полные шесть недель до предполагаемого дня родов. После торжественного прощального обеда придворные должны сопроводить ее к дверям этих покоев, и она не должна больше выходить оттуда (согласно Господней воле, как утверждает моя благочестивая свекровь) в течение полных шести недель до родов и полных шести недель после того, как произведет на свет здорового младенца; затем ребеночка должны вынести оттуда и окрестить, и только тогда королева имеет право, пройдя в церкви очистительный обряд, покинуть родильные покои и вновь занять свое место при дворе. Целых три месяца пребывать в тишине и темноте! Я читала этот указ, написанный элегантным почерком леди Маргарет, ее любимыми черными чернилами, и поражалась ее суждениям относительно того, какие именно гобелены должны украшать покои роженицы и какой полог следует повесить у нее над кроватью. Странно, думала я, что ей все-таки удалось родить сына, ибо, на мой взгляд, только бесплодная женщина способна была сочинить столь жестокий указ.

Впрочем, наша королева-мать родила только одного сына, своего драгоценного Генриха, и после этого стала бесплодной. Наверное, если бы ее каждый год заставляли по три месяца торчать в родильных покоях вдали от родных, вдали от светской жизни, то ее идеи насчет содержания рожениц не отличались бы подобной жестокостью. Скорее, она придумала эти правила не для того, что обеспечить мне перед родами личную неприкосновенность и отдых, а для того, чтобы убрать меня с дороги и занять мое место при дворе на целых три долгих месяца, а потом делать так каждый раз, как только ее сын меня обрюхатит. Только и всего.

Но на сей раз ее приказ чудесным образом сыграл с нею злую шутку, ибо мы, все трое, уже объявили публично и весьма, надо сказать, громогласно, что этот ребенок зачат в медовый месяц и явился благословенным и быстрым результатом сыгранной в январе свадьбы, а стало быть, он должен родиться в середине октября. И вот, согласно установленным моей свекровью правилам, мне вовсе не требовалось отправляться в родильные покои вплоть до сегодняшнего дня, то есть до первой недели сентября. Если бы она поместила меня в эту темную комнату на восьмом месяце беременности, как и полагается, я бы весь август просидела взаперти, а так я была совершенно свободна – с огромным животом, но восхитительно свободна, – и только посмеивалась про себя, замечая, сколь неприятно леди Маргарет терпеть этот обман.

Теперь, по моим подсчетам, мне до родов оставалась примерно неделя. В моих мрачных покоях я была полностью отгорожена от внешнего мира и не должна была видеть ни одного мужчины, кроме священника, да и того только через затененный экран. Затем еще нужно было выдержать шесть долгих недель такой же изоляции после родов. Я прекрасно понимала, что все время моего отсутствия миледи будет наслаждаться, командуя двором, получая поздравления по поводу рождения внука, осуществляя обряд крещения и заказывая пир, тогда как мне придется сидеть взаперти, и ни один мужчина – даже мой муж, ее сын, – не будет иметь возможности меня навестить.

Для прощального обеда моя горничная принесла мне из гардеробной зеленое платье, но я только рукой махнула и тут же отослала ее прочь – я страшно устала от зеленых цветов Тюдоров. Вдруг дверь с шумом распахнулась, и в комнату вбежала Мэгги. Она рухнула передо мной на колени, крича: «Элизабет! То есть ваша милость! Элизабет! Ох, Лиз, спаси Тедди!»

Я так резво вскочила с постели, что ребенок у меня в животе тоже встревожился и подпрыгнул, и я едва успела ухватиться за портьеру, чтобы не упасть, потому что комната вдруг поплыла у меня перед глазами.

– Что такое с Тедди?

– Его забирают! Его увозят прочь!

– Осторожней! – предупредила ее моя сестра Сесили и поспешила ко мне, чтобы меня поддержать. Но я, не обращая на нее внимания, смотрела только на Мэгги.

– Куда его увозят?

– В Тауэр! – выкрикнула Мэгги. – Его отправляют в Тауэр! Ох, Лиз, идем скорее! Останови их! Пожалуйста!

– Немедленно ступай к королю, – через плечо бросила я Сесили, а сама направилась к двери. – Передай Генриху мой привет и спроси, не могу ли я незамедлительно с ним повидаться. – Крепко взяв Мэгги за плечо, я велела ей: – Успокойся! Сейчас мы с тобой пойдем туда, все выясним и остановим их.

А потом я прямо босиком бросилась бежать по длинным каменным коридорам, чувствуя, как сухие травы, расстеленные на полу, цепляются за подол моего длинного капота. Моя кузина, обогнав меня, взлетела по каменной винтовой лестнице на верхний, «детский», этаж, где находились спальни Мэгги, Эдварда и моих маленьких сестер Кэтрин и Бриджет, а также комнаты их наставников, воспитателей и прислуги. Но вскоре я увидела, как Мэгги, пятясь, спускается с лестницы, а следом за нею тяжело грохочут сапогами полдюжины гвардейцев.

– Вы не можете его забрать! – кричала Мэгги. – Здесь королева! Она вам не позволит! Вы не можете его забрать!

Затем гвардейцы появились из-за поворота лестницы, и я увидела сперва сапоги идущего впереди, затем его алые узкие рейтузы, а затем и его самого в ярко-алой тунике, отделанной жестким золоченым кружевом, которое как бы делило ее на четыре части; такова была военная форма йоменов из личной гвардии Генриха, иначе говоря, из только что созданной им своей персональной армии. Следом за первым гвардейцем спустился еще один, потом еще, и я поняла, что Мэгги ничуть не преувеличивала: они действительно прислали целый отряд из десяти человек, чтобы забрать одного бледного и трясущегося одиннадцатилетнего мальчика! Эдвард был так напуган, что последний из гвардейцев подхватил его под мышки, чтобы он не свалился с лестницы; ноги у мальчика заплетались, однако он все же пытался сопротивляться и вовсю лягался. Гвардейцы наконец подтащили его к тому месту у подножия лестницы, где стояла я, Эдвард больше всего был похож на большую куклу с каштановыми растрепанными кудрями и широко раскрытыми перепуганными глазами.

– Мэгги! – закричал он, увидев сестру. – Мэгги, скажи им, чтобы меня немедленно поставили на пол!

Я шагнула вперед.

– Я – Елизавета Йоркская, – сказала я тому гвардейцу, что стоял впереди. – Я – жена его милости нашего короля. А это мой кузен, граф Уорик. Вам не следует даже просто прикасаться к нему, а вы что себе позволяете? И скажите на милость, что здесь вообще творится?

– Элизабет, скажи, чтобы они поставили меня на пол! – тут же снова закричал Тедди. – Опустите меня! Поставьте меня на пол немедленно!

– Отпустите его, – велела я гвардейцу, который держал мальчика.

Тот резко выпустил Тедди, и мальчик от неожиданности кулем рухнул на пол и отчаянно разрыдался. Мэгги тут же встала рядом с ним на колени и обняла его, гладя по волосам, по щекам и всячески стараясь успокоить ласковыми словами. Но Эдвард отстранился от сестры, пристально посмотрел ей в глаза и возмущенно воскликнул пронзительным мальчишеским дискантом:

– Они вытащили меня прямо из-за стола в классной комнате и поволокли вниз! – Он был просто потрясен тем, что кто-то посмел его коснуться без разрешения. Тедди с рождения чувствовал себя графом Уориком; с ним всегда обращались очень нежно и бережно; и я, глядя в его залитое слезами лицо, вдруг вспомнила двух мальчиков в Тауэре, моих маленьких братьев, которых столь же грубо среди ночи подняли с постели, только тогда рядом с ними не оказалось никого, кто мог бы прийти им на помощь и остановить пришедших за ними убийц.

– Приказ короля, – кратко сообщил командир йоменов. – Мои гвардейцы не причинят мальчику никакого вреда.

– Видимо, это какая-то ошибка, – сказала я. – Мальчик должен оставаться здесь, с нами, со своей семьей. Подождите здесь, пока я не переговорю с его милостью королем, моим супругом.

– Мне были даны весьма четкие указания, – возразил командир отряда, и тут дверь отворилась, и на пороге показался Генрих в костюме для верховой езды; в одной руке он держал хлыст, а в другой – дорогие кожаные перчатки. Из-за его плеча выглядывала моя сестра Сесили, в страхе переводившая взгляд то на Мэгги, то на меня, то на юного Эдварда, который с трудом пытался встать на ноги.

– Что здесь происходит? – спросил Генрих, даже не поздоровавшись.

– Произошла какая-то ошибка, – сказала я. Я испытала такое облегчение, увидев его, что забыла даже сделать реверанс. Я просто подошла к нему и взяла его за теплую руку и сказала: – Генрих, эти йомены утверждают, что им приказано отвезти Эдварда в Тауэр!

– Именно так, – отрезал Генрих.

Его жесткий тон озадачил меня.

– Но милорд…

Он кивнул йоменам:

– Действуйте. Уведите мальчика.

Мэгги слабо вскрикнула и в отчаянии обвила руками шею Тедди.

– Милорд, – настойчиво продолжала я, – Эдвард – мой кузен, и он ничего плохого не сделал. Он занимался в классной комнате вместе с моими сестрами, когда его вдруг схватили и потащили вниз. Он любит вас, он предан вам, своему королю…

– Да, люблю! – звонко подтвердил Тедди. – И предан – я же присягал вам на верность! Мне сказали, что нужно это сделать, и я с радостью присягнул.

Йомены, сгрудившись вокруг, ждали, что скажет король.

– Пожалуйста, – сказала я, – пожалуйста, разреши Тедди остаться здесь! Он должен жить в семье, вместе со всеми. Ты же знаешь, он никогда никому не причинял вреда. И уж в первую очередь тебе.

Генрих нежно взял меня за плечо и отвел в сторону.

– Тебе следовало бы сейчас отдыхать, – сказал он, – а не бегать по коридорам и не волноваться по пустякам. Ты не должна сейчас огорчаться. И вообще, почему ты здесь? Ты должна находиться в родильных покоях. Собственно, мальчика собирались перевезти в Тауэр после того, как ты затворишься в своих покоях.

– Мне скоро рожать, – настойчиво зашептала я ему на ухо, – и, как тебе известно, очень скоро. Твоя мать постоянно твердит, что я должна быть спокойна, ибо любое волнение может повредить ребенку. Но как я могу быть спокойна, если от нас заберут Тедди? Пожалуйста, позволь ему остаться! Иначе я буду чувствовать себя совершенно несчастной! – Я быстро глянула на мужа: он не сводил с меня пронзительного взгляда своих карих глаз. – Я уже чувствую себя несчастной, Генри! Несчастной и совершенно измученной. Все это меня страшно расстраивает. Пожалуйста, скажи, что все будет хорошо!

– Ступай к себе и ложись в постель, – сказал он. – Я во всем разберусь. Тебя, разумеется, не следовало так тревожить. Тебе вообще не следовало об этом говорить.

– Хорошо, я вернусь к себе, – пообещала я. – А ты пообещай, что Тедди останется с нами. Ты только скажи, что Тедди может остаться, и я сразу же уйду.

И тут я с ужасом увидела, что в дверях стоит королева-мать.

– Идем, я сама провожу тебя, – предложила она. У нее за спиной толпились фрейлины. – Идем же.

Я колебалась.

– Ступай, – повторил Генрих. – Моя мать тебя проводит. А я все улажу и чуть позже зайду к тебе.

– Но Тедди останется с нами? – снова спросила я.

Генрих явно колебался. И пока он молчал, его мать успела незаметно меня обойти и из-за спины крепко обхватить руками за талию. На какое-то мгновение мне показалось, что она просто решила так продемонстрировать свое ласковое отношение к невестке, но потом я почувствовала всю силу ее хватки: я даже пошевелиться в ее объятиях не могла. Две фрейлины, подойдя ко мне, взяли меня под руки. Я просто поверить не могла тому, что меня, королеву, удерживают силой! Моему изумлению и возмущению не было предела, а тут еще одна из фрейлин схватила Мэгги, ей помогали две других, а гвардейцы тем временем силой оторвали Тедди от пола и попросту вынесли мальчика наружу.

– Нет! – пронзительно вскрикнула я.

Мэгги тщетно пыталась вырваться из рук фрейлин и даже брыкалась, но они держали ее крепко и не дали броситься вслед за братом.

– Нет! – снова крикнула я. – Вы не можете забрать Тедди, он же ничего дурного не сделал! Только не в Тауэр! Только не Тедди!..

Генрих бросил на меня поистине ужасающий взгляд – при этом его мать по-прежнему удерживала меня силой, а я вырывалась! – затем резко повернулся и вышел из комнаты, сопровождаемый своей стражей.

– Генри! – пронзительно крикнула я ему вслед.

Но миледи закрыла мне рот своей жесткой ладонью, и мы услышали грохот гвардейских сапог на галерее, а затем и на дальней лестнице, ведущей вниз. Хлопнула внешняя дверь, наступила тишина, и миледи наконец убрала свою руку. Я тут же возмущенно воскликнула:

– Да как вы посмели! Как вы вообще смеете меня удерживать? Немедленно отпустите меня!

– Я отведу тебя в твою комнату, – ровным тоном заявила она. – Тебе нельзя волноваться.

– Но я уже очень взволнована! – закричала я. – Взволнована и огорчена! Тедди нельзя отправлять в Тауэр!

Она мне даже не ответила. Просто кивком приказала своим фрейлинам следовать за нею, и они решительно повлекли меня прочь. Я слышала, как зарыдала у меня за спиной Мэгги, как женщины, которые ее держали, бережно опустили девочку на пол, вытерли ей лицо и стали нашептывать, что все будет хорошо. Моя сестра Сесили тоже была в ужасе от этой сцены семейного насилия. Я хотела, чтобы она позвала нашу мать, но, видимо, от пережитого потрясения она как-то сразу резко поглупела и только смотрела то на меня, то на королеву-мать, словно та успела отрастить клыки и крылья и теперь, точно злобный демон, держала меня в плену.

– Идем же, – сказала мне миледи. – Тебе следует прилечь.

И она пошла вперед. Ее верные прислужницы наконец-то отпустили меня – действительно, не нести же им меня? – и я… покорно пошла за нею следом, изо всех сил стараясь взять себя в руки и говорить спокойным тоном.

– И все же, миледи, я должна просить вас вмешаться и заступиться за моего маленького кузена Эдварда, – сказала я, глядя на застывшую спину моей свекрови, на ее белый апостольник и напряженно приподнятые плечи. – Я умоляю вас: поговорите с вашим сыном, попросите его освободить Тедди! Вы же знаете, что Тедди – совсем еще ребенок, невинный ребенок, в голове которого нет ни одной дурной мысли. К тому же он ведь находится под вашей опекой, и любое обвинение в его адрес отразится на вас.

Но леди Маргарет ничего мне не отвечала; она просто шла впереди, преодолевая одну закрытую дверь за другой, а я слепо следовала за ней, пытаясь найти такие слова, которые заставили бы ее остановиться, обернуться и внять моим требованиям и мольбам. Наконец она открыла двойные двери какой-то полутемной комнаты, и я в последний раз повторила:

– Он ведь находится под вашей опекой. Ему следует находиться при вас…

Но она мне так и не ответила. Сказала только:

– Сюда. Входи и отдыхай.

Я вошла и тут же снова повернулась к ней:

– Леди Маргарет, я умоляю вас… – И тут я увидела, что все ее фрейлины также последовали за нами в это полутемное помещение, а последняя заперла дверь и молча передала ключ миледи.

– Что это вы делаете? – возмутилась я.

– Это твои родильные покои, – пояснила миледи.

И только тут до меня дошло, куда она меня вела. В мои родильные покои! Это была красивая продолговатая комната с высокими арочными окнами, которые были так плотно занавешены гобеленами, что внутрь не просачивалось ни капли света. Одна из фрейлин уже зажигала свечи, их желтый мерцающий свет осветил голые каменные стены и высокий сводчатый потолок. Дальний конец комнаты был отгорожен чем-то вроде ширмы, и я заметила там алтарь, свечи, горевшие перед дароносицей, распятие и картину, изображавшую Богородицу. Перед ширмой стояли сиденья для молений, а чуть ближе ко мне размещался камин, перед которым было поставлено большое удобное кресло, и вокруг него, точно для задушевной беседы, разместились всевозможные сиденья поменьше. Чувствуя, как по спине ползет озноб, я продолжала осматриваться и заметила на столике возле большого кресла свое шитье и ту книгу, которую читала перед тем, как прилегла отдохнуть; книга была раскрыта на той же странице, что и у меня в спальне.

В другом конце комнаты стоял обеденный стол и шесть стульев, а на столе – чудесные кувшины венецианского стекла с вином и водой, золоченые тарелки, приготовленные для вечерней трапезы, и печенье на тот случай, если я проголодаюсь.

Рядом с собой я увидела огромную кровать с толстыми дубовыми столбиками, роскошным балдахином и занавесями. В изножии стоял сундук, и я, повинуясь внезапному порыву, открыла его; там, аккуратно сложенные и пересыпанные лепестками лаванды, лежали мои любимые платья и мое лучшее белье; все было абсолютно готово к тому моменту, когда я снова смогу это надеть. Рядом с сундуком была еще кушетка для дневного отдыха и чудесная королевская колыбель, резная, с инкрустацией; колыбель была аккуратно застелена.

– Что это такое? – спросила я, словно не понимая. – Что это? Что?

– Ты находишься в родильных покоях, – терпеливо пояснила леди Маргарет, словно разговаривая с дурочкой. – Ради твоего здоровья и здоровья твоего ребенка мы…

– Но как же Тедди?

– Его отвезли в Тауэр. Во имя его же собственной безопасности. Здесь находиться опасно. Его необходимо тщательно охранять. Но я непременно поговорю о нем с королем. И передам тебе все, что он мне ответит. Он, без сомнения, рассудит правильно.

– Я сама хочу прямо сейчас повидаться с королем!

Леди Маргарет помолчала. Потом снова, как дурочке, попыталась втолковать мне:

– Прямо сейчас, дочь моя, увидеться с ним ты не сможешь. Ты и сама прекрасно это знаешь. Ни с ним, ни с каким-либо другим мужчиной. С мужчинами тебе видеться запрещено, пока ты не покинешь родильные покои. Но я обещаю, что стану непременно передавать своему сыну все твои послания – как устные, так и письменные. Если хочешь, можешь хоть сейчас написать ему письмо.

– Когда я рожу, вам все равно придется выпустить меня отсюда! – задыхаясь от гнева, сказала я. У меня было такое ощущение, словно в этой комнате совсем не осталось воздуха, и я лишь с трудом могу наполнить легкие. – Тогда я обязательно расскажу королю, как вы меня здесь заперли! Насильно! Точно в темницу!

Миледи вздохнула с таким видом, словно я несу полную чушь.

– Ну право же, ваша милость! Вам следует успокоиться. Ведь мы же договорились, что сегодня вечером вы отправитесь в родильные покои. Вы же прекрасно знали, что произойдет это именно сегодня.

– А как же торжественный обед и прощание с придворными?

– Ваше здоровье сейчас этого не позволяет. Вы же сами сказали, что плохо себя чувствуете.

Я была настолько удивлена столь откровенной ложью, что еле слышно выдохнула:

– Когда я это сказала?

– Вы сказали, что страшно расстроены. Вы сказали, что очень волнуетесь, а здесь вам не грозят ни расстройства, ни волнения. Так что вы останетесь здесь, под моим неустанным присмотром, пока ваше дитя благополучно не появится на свет.

– Я желаю видеть мою мать! Я желаю немедленно ее видеть! – заявила я. И пришла в бешенство, услышав, как дрожит мой голос. Но я действительно боялась своей свекрови – особенно в этой затемненной комнате – и в ее присутствии чувствовала себя абсолютно бессильной. Мои первые детские воспоминания были связаны с нашим пребыванием в святом убежище под часовней Вестминстерского аббатства, в сырых и холодных комнатах, и с тех пор я испытывала непреодолимый ужас, оказавшись в любом замкнутом пространстве. Тем более запертом на ключ, тем более полутемном. Так что в эту минуту меня всю трясло от гнева и страха. – Я хочу видеть мою мать, – повторила я. – Король обещал, что я ее увижу. Король обещал, что она будет здесь со мной.

– Да, она будет находиться в родильных покоях вместе с тобой, – милостиво кивнула миледи. Она помолчала. – И, разумеется, до тех пор, пока не родится ребенок. И пока ты не сможешь отсюда выйти. Она разделит с тобой пребывание здесь.

Я была настолько потрясена, что смотрела на нее, раскрыв рот. Да ведь у нее в руках вся власть! – думала я. А у меня этой власти нет вовсе. Ведь она меня практически посадила под арест, причем в полном соответствии с условиями рождения королевских отпрысков, которые сама же и кодифицировала. А я это допустила, я сама с этим согласилась! И вот теперь я заперта на несколько долгих недель в одной-единственной темной комнате, и ключ от моей темницы хранится у нее!

– Я свободный человек, – храбро заявила я. – Я не узница. Я – королева! И нахожусь здесь, чтобы родить дитя. Я сама согласилась войти сюда. Но меня никто не сможет удержать здесь против моей воли. Я свободна. И если захочу выйти отсюда, то просто выйду, и никто не посмеет меня остановить! В конце концов, я – жена английского короля, и…

– Конечно, ты его жена, – с нажимом сказала миледи и с этими словами вышла из комнаты и заперла дверь снаружи. А я осталась. Осталась в этой запертой на ключ комнате, как в ловушке.

В обеденное время ко мне впустили мать. Она вошла, ведя за руку Мэгги, и сказала:

– Мы пришли составить тебе компанию.

Мэгги была так бледна, словно ее сразила смертельная болезнь, и так много плакала, что глаза у нее были словно обведены красными ободками.

– Что слышно о Тедди?

Мать только головой покачала.

– Его отвезли в Тауэр.

– Но зачем?!

– Северяне недаром кричали: «За Уорика!», сражаясь с войском Джаспера Тюдора. Недаром люди несли по улицам Лондона штандарты с гербом Уориков, – сказала моя мать таким тоном, словно это можно было считать вполне достаточной причиной.

– Они же сражались за Тедди, – попыталась объяснить мне Мэгги. – Хоть он, конечно, ни о чем таком их и не просил… да и никогда в жизни не попросил бы! Тедди давно понял, что о таких вещах даже говорить вслух нельзя. Я все ему объяснила, и он прекрасно знает, что теперь наш король – Генрих Тюдор, а о Йорках даже упоминать не стоит.

– Против него не выдвинуто никаких обвинений, – быстро вставила моя мать. – Во всяком случае, его король в измене не обвиняет. Его вообще ни в чем не обвиняют. Генрих утверждает, что действует исключительно в интересах самого Тедди, желая защитить его от бунтовщиков. Он считает, что бунтовщики могут использовать Тедди как своего номинального предводителя, а потому мальчику пока безопаснее находиться в Тауэре.

Слушая весь этот бред, я сперва рассмеялась. Но потом мой смех превратился в рыдания.

– Безопасней? Ну да, моим братьям тоже было безопаснее всего в Тауэре!

Мать поморщилась, и я, спохватившись, поспешила извиниться:

– Прости, я не хотела… А король случайно не сказал, долго ли он намерен держать Тедди в Тауэре?

Вместо ответа на этот вопрос Мэгги молча отошла к камину, буквально рухнула на какой-то пуфик и, закрыв руками лицо, повернулась к нам спиной.

– Бедная девочка, – тихо сказала мать. – Нет, на сей счет он ничего не говорил. Да я и не спрашивала. Впрочем, туда уже перевезли и одежду Тедди, и его книги. По-моему, король намерен держать мальчика в Тауэре, пока не сумеет полностью погасить все выступления бунтовщиков.

Я молча смотрела на нее. Только она одна могла знать, сколько еще будет таких выступлений, какая армия мятежников готова подняться на защиту Йорков, многие ли наши тайные союзники рассматривают недавний неудавшийся мятеж как очередную ступень той лестницы, что ведет отнюдь не к поражению, а к победе. Моя мать была не из тех, кто сразу готов сдаться и признать себя побежденным. Нет, она явно была настроена на борьбу, и мне очень хотелось знать, уж не она ли стоит во главе всех этих мятежных сил, уж не ее ли решительный оптимизм заряжает и прочих йоркистов?

– А тебе кажется, что вскоре надо ждать нового мятежа? – спросила я.

Мать только головой покачала:

– Вот уж не знаю.