Текст книги "Первая роза Тюдоров, или Белая принцесса"

Он очень легко коснулся в поцелуе кончиков пальцев моей матери, словно показывая этим, что и от нее, и от всех нас не ожидает ничего, кроме притворства. Затем, невольно следя за ней взглядом, посмотрел наверх – и увидел на лестнице меня.

Он сразу понял, кто я такая, и я приветливо ему кивнула, как бы говоря, что и я его узнала и понимаю, что именно за этого человека мне предстоит выйти замуж. Думаю, со стороны мы были больше похожи на двух незнакомых людей, согласившихся вместе совершить не самое приятное длительное путешествие, чем на двоих только что встретившихся после разлуки влюбленных. Всего четыре месяца назад я была любовницей его заклятого врага и по три раза в день молила Бога о поражении Тюдора. Всего лишь вчера он спрашивал у своей матери совета, нельзя ли ему избежать брака со мной. А мне вчера ночью снилось, что этого жениха у меня вообще нет, и я проснулась, мечтая, чтобы сейчас был канун битвы при Босуорте, и ничего еще не было решено, и Генрих вторгся бы в нашу страну только для того, чтобы встретить здесь свою смерть. Но он выиграл битву при Босуорте, и теперь ему некуда было деться от обещания жениться на мне, да и я никак не могла нарушить обещание, данное моей матерью его матери в том, что я непременно стану его женой.

Я медленно спустилась по лестнице, и все это время мы с Генрихом не сводили друг с друга глаз, и каждый словно пытался проникнуть в душу своего бывшего и отчасти воображенного врага. Мне было чрезвычайно трудно приучить себя к мысли о том, что, хочу я этого или нет, мне все же придется выйти за него замуж, ложиться с ним в постель, вынашивать его детей, жить с ним до конца моих дней. Мне придется называть его мужем, он станет моим господином, а я – его женой и, по сути дела, его вещью. И до самой его смерти не смогу избавиться от его власти надо мной. Да, я с холодным сердцем размышляла о том, не буду ли я всю оставшуюся жизнь, каждый ее день, желать ему смерти.

– Добрый день, ваша милость, – тихо сказала я, спускаясь с последней ступеньки, и склонилась перед Генрихом в реверансе.

Затем я подала ему руку, и он, наклонившись, поцеловал кончики моих пальцев, но потом выпрямился, притянул меня к себе и поочередно расцеловал в обе щеки на прелестный французский манер – я знала, что подобное обхождение принято во Франции при дворе, но все эти поцелуи ровным счетом ничего не значат. Пахло от него приятно – чистотой, а от волос исходил свежий аромат зимних сельских полей. Когда он чуть отступил от меня, я заметила настороженность в его карих глазах, и он с неуверенной улыбкой сказал:

– Добрый день, принцесса Элизабет. Рад, что наконец-то могу с вами познакомиться.

– Не хотите ли выпить бокал вина? – предложила моя мать.

– Благодарю вас, – учтиво ответил он, не отрывая взгляда от моего лица; по-моему, он оценивал, насколько я гожусь ему в жены.

– Сюда, пожалуйста, – пригласила его моя мать и неторопливо пошла впереди, ведя гостя в свою гостиную, подальше от этого неуютного огромного зала; на столике уже был приготовлен графин венецианского стекла и такие же бокалы. Король уселся в кресло, но, что было весьма грубо с его стороны, нам сесть не предложил, и мы были вынуждены стоять с ним рядом. Мать разлила вино и первый бокал подала ему. Он чуть качнул бокалом в мою сторону и опустошил его одним глотком, как в пивной, не сказав при этом ни слова. Казалось, ему доставляет удовольствие сидеть вот так, молча, и задумчиво меня разглядывать, пока я стою перед ним, точно провинившийся непослушный ребенок.

– А это мои младшие дочери. – Мать с невозмутимым видом представила королю моих сестер. Казалось, ее почти невозможно вывести из себя – еще бы, ведь эта женщина ухитрилась проспать убийство короля! Сперва она кивком подозвала к себе Сесили и Анну, стоявших в дверях, и те привели Бриджет и Кэтрин. Все четверо склонились перед королем в низком реверансе, и я не могла сдержать улыбку, глядя, с каким достоинством делает это малышка Бриджет, истинная герцогиня, если судить по ее величественным манерам. Заметив, что я улыбаюсь, Бриджет укоризненно на меня посмотрела, и я тут же убрала с лица улыбку; она у нас была чрезвычайно серьезной пятилетней особой.

– Я очень рад познакомиться с вами, – приветствовал их всех сразу король, не потрудившись даже встать на ноги. – Удобно ли вы здесь устроились? Все ли необходимое у вас есть?

– Да, спасибо, – смиренно поблагодарила моя мать, словно ей вовсе и не принадлежала когда-то вся Англия, словно Вестминстер не был когда-то ее любимым дворцом, хотя в нем и до сих пор царили установленные ею порядки.

– Содержание будет выплачиваться вам каждые три месяца, – сообщил ей Генрих. – Моя матушка сейчас как раз отдает соответствующие распоряжения.

– Прошу вас, передайте мои наилучшие пожелания леди Маргарет, – сказала моя мать. – Ее дружба так поддерживала меня в недавнем прошлом, да и в более отдаленные времена я весьма высоко ценила ее преданное служение мне.

– Да, непременно передам, – сказал Генрих таким тоном, словно ему неприятно было напоминание о том, что его мать была фрейлиной моей матери. – Кстати, вскоре вашего сына Томаса Грея выпустят из французской тюрьмы, и он сможет вернуться домой. – Новый король явно продолжал расточать благодеяния.

– Да, я очень вам за это благодарна, – ответила моя мать. – Также прошу вас передать вашей матушке, что моя дочь и ее крестница Сесили пребывает в добром здравии и благодарит вас и леди Маргарет за заботу и предложение о новом замужестве. – Сесили тут же низко поклонилась, чтобы король понял, о ком из моих сестер идет речь. Он с рассеянным видом, если не со скукой, кивнул, хотя Сесили смотрела на него так, словно только и мечтает о том, чтобы день ее свадьбы с родственником леди Маргарет был наконец назначен; только и ждет указаний короля, ибо в настоящий момент не может считать себя ни мужней женой, ни вдовой, ни девушкой. Но Генрих так и не дал Сесили возможности высказать все это.

– Мои советники сообщают мне, что народ жаждет увидеть свадьбу принцессы Элизабет, – сказал он, и моя мать слегка наклонила голову в знак согласия. – Потому мне и захотелось удостовериться, что вы здоровы и счастливы, – прибавил он, обращаясь непосредственно ко мне, – и согласны выйти за меня замуж.

От неожиданности я вскинула на него глаза. Нет, я не чувствовала себя ни здоровой, ни счастливой; я была глубоко несчастна, я горевала о своем погибшем возлюбленном, которого убил мой будущий жених, этот вот человек, наш новый король; убил и велел похоронить в безвестной могиле без каких бы то ни было почестей. И теперь он сидит передо мной и вежливо спрашивает, согласна ли я стать его женой, хотя именно он велел своим подручным сорвать с моего Ричарда доспехи, одежду и даже нижнее белье, а потом привязать его обнаженным к седлу и погнать коня рысью! Мне рассказывали, что голова мертвого Ричарда, низко свисавшего с седла, билась о деревянные балки моста Боу-бридж, когда войско въезжало в Лестер. С тех пор этот стук – когда голова мертвеца ударялась о деревянные столбики моста – постоянно меня преследовал, он эхом звучал и в моих снах. Затем они выставили обнаженное тело Ричарда на ступенях алтаря в лестерском соборе, чтобы каждый мог убедиться, что он мертв и владычеству Йорков в Англии положен конец – а вместе с ним и всякой надежде на мир и счастье.

– Моя дочь Элизабет вполне здорова и счастлива; она также готова с величайшей покорностью служить вашей милости, – любезно ответила Генриху моя мать, стремясь заполнить возникшую неловкую паузу.

– И какой же девиз вы выберете, став моей женой? – спросил он у меня.

Неужели он пришел только для того, чтобы мучить меня? – подумала я. Какой там еще девиз? С какой стати я должна была думать о каком-то девизе для себя в качестве его супруги?

– Возможно, у вас есть какие-то особые предпочтения? – спросила я у него, и голос мой прозвучал холодно и без малейшей заинтересованности. – Поскольку у меня самой никаких идей нет.

– Моя матушка предложила «смиренная и раскаявшаяся», – сказал он.

Сесили насмешливо фыркнула, не сумев сдержаться, и тут же сделала вид, что закашлялась, но покраснела и отвернулась. Мы с матерью обменялись встревоженными взглядами, но обе понимали: сказать тут нечего.

– Как вам будет угодно. – Я старалась говорить ровным тоном и достаточно равнодушно и была рада, что мне это удалось. Если уж я не могу ничего другого, то хотя бы сделаю вид, что мне все это безразлично.

– Значит, так и будет: «смиренная и раскаявшаяся», – сказал он тихо, как бы про себя, и мне показалось, что он очень этим доволен; теперь-то я была совершенно уверена: он пришел только для того, чтобы над нами посмеяться!

* * *

На следующий день мать вошла ко мне в спальню и, улыбаясь, сообщила:

– Теперь я понимаю, чему мы вчера были обязаны такой честью, как визит короля. Сам спикер парламента вчера, поднявшись со своего кресла, от имени всех буквально молил короля поскорее на тебе жениться. Обе палаты единодушно заявили, что решение этой проблемы не терпит отлагательств, что народ не поддержит его как короля, если рядом с ним не будет тебя. Они подали ему петицию такого содержания, на которую он никогда не смог бы ответить отказом. Они, правда, обещали мне, что такая петиция будет подана, но я все же не была уверена, что они решатся это сделать. Люди боятся нового правителя, но одновременно хотят иметь на троне дочь Йорков; а больше всего на свете они хотят, чтобы «война кузенов» завершилась свадьбой кузенов. Ни у кого пока что нет уверенности в том, что Генрих Тюдор принес с собой мир; эта уверенность может возникнуть, только если рядом с ним на троне будешь ты. Его самого люди воспринимают всего лишь как удачливого претендента. Кто-то очень неплохо сказал, что народу хотелось бы, чтобы Генрих Тюдор стал королем, привитым к древу Плантагенетов, к их стойкой лозе.

– Ну, Генриху это наверняка не понравилось!

– Да, он был просто в ярости, – радостно подтвердила моя мать, – но поделать ничего не мог. Теперь он просто вынужден взять тебя в жены.

– «Смиренную и раскаявшуюся», – с кислым видом напомнила я ей.

– Да, «смиренную и раскаявшуюся»! – весело воскликнула она и рассмеялась, увидев мое мрачное лицо. – Это же только слова, – напомнила она мне. – Слова, которые он, правда, может заставить тебя произнести вслух. Но мы ему отомстим: мы заставим его на тебе жениться, сделаем тебя королевой Англии, и тогда посмотрим, будет ли на самом деле иметь значение какой-то дурацкий девиз!

Вестминстерский дворец, Лондон. Декабрь, 1485 год

И снова королевский герольд явился к нашим дверям, извещая нас, что король намерен пожаловать к нам с визитом. Мало того, на этот раз он собирался у нас еще и пообедать, а вместе с ним и человек двадцать его придворных. Мать немедленно приказала позвать к ней старшего повара, старшего подавальщика и старшего сомелье и представить ей меню тех блюд и вин, которые могут быть приготовлены и поданы к столу сегодня же, и отправила их заниматься подготовкой к обеду. Прежде ей не раз доводилось устраивать грандиозные пиры с невероятным разнообразием кушаний и сотнями гостей; все это происходило в этом самом дворце в те времена, когда мой отец был любимым королем Англии, а она – его королевой. И сейчас она с удовольствием готова была продемонстрировать Генриху – ибо он, будучи выслан из Англии и страшась за свою жизнь, пятнадцать лет болтался на задворках Бретани с крошечным «передвижным» двором, – как следует управлять настоящим королевским дворцом.

Парнишка-истопник снова с трудом поволок по лестнице наверх бочку для купания; моим кузенам опять велели сидеть в своих комнатах и носа оттуда не показывать, им даже в окна запретили выглядывать.

– Но почему? – спросила у меня Мэгги, проскользнув ко мне в комнату за спиной у горничных, явившихся с целой охапкой подогретых простыней; они принесли также бутылку с розовой водой, чтобы после купания умастить мне волосы. – Неужели твоя матушка считает, что у Тедди не хватит ума вести себя достойно и почтительно в присутствии короля? Почему нам нельзя познакомиться с королем Генрихом? – Она вспыхнула. – Или твоя матушка нас стыдится?

– Просто она не хочет отвлекать короля от основной цели, а появление мальчика, принадлежащего к Дому Йорков, его, безусловно, отвлечет, – кратко пояснила я. – Но в целом это не имеет никакого отношения к тебе или к Эдварду. Генрих, разумеется, знает о вас обоих; да и его мать, которая самым тщательным образом собирает все слухи о том, что творится в Англии, наверняка о вас не забыла. Она, кстати, взяла вас под свою опеку; и все же вам безопасней не попадаться ни ему, ни ей на глаза.

Мэгги побледнела.

– Ты думаешь, что король может отнять у меня Тедди?

– Нет, вряд ли, – сказала я. – Но присутствовать сегодня за обедом Тедди совершенно не нужно. Лучше все-таки не сталкивать его и Генриха лбами. И потом, если Тедди нечаянно обмолвится в присутствии Генриха, что он рассчитывает когда-нибудь стать королем, получится очень неловко.

Мэгги усмехнулась.

– Мне очень жаль, что кто-то когда-то сказал ему, что он первый претендент на английский трон, – сказала она. – Он это принял так близко к сердцу! Лучше бы он об этом вообще не знал и не думал.

– Тем более лучше ему сейчас держаться в тени, пока Генрих ко всему здесь не привыкнет, – сказала я. – Тедди – очень милый мальчик, и все же, по-моему, ему не всегда можно доверять – в том смысле, что он не всегда знает, когда надо держать рот на замке.

Мэгги огляделась, заметила выложенное на постели мое новое платье, только сегодня привезенное от портного из Сити, – естественно, в зеленых тонах Тюдоров и с «узлами любви» на плечах – и тихо спросила:

– Тебе очень не хочется замуж, Лиззи?

Я пожала плечами, скрывая свою затаенную боль.

– Что же делать, ведь я принцесса Йоркская, – сказала я. – Я должна выйти за него замуж. Мне так или иначе следовало выйти за того, кто соответствовал планам моего отца. Я была помолвлена чуть ли не с колыбели. И теперь у меня нет выбора; да я никогда и не ожидала, что у меня будет какой-то выбор – вот только однажды случилось чудо, но теперь это кажется мне лишь мимолетным сказочным видением. Когда придет твое время, ты тоже должна будешь выйти замуж за того, за кого тебе прикажут.

– И ты поэтому так печалишься? – спросила Мэгги. Она всегда была удивительно милой, внимательной и серьезной девочкой.

Я покачала головой.

– Да нет, я вовсе не печалюсь. Гораздо хуже: я ничего не чувствую, – честно призналась я. – Мне все равно, а это, пожалуй, и есть самое плохое. Да, мне абсолютно все равно.

* * *

Генрих со своими придворными прибыл вовремя; все они были красиво одеты и любезны, но многие старательно скрывали улыбку. Половина его двора – это наши старые, точнее бывшие, друзья; причем большинство – наша родня по браку, а то и по крови. Так что очень многое осталось невысказанным, когда лорды, входя, приветствовали нас; ведь еще совсем не так давно мы принимали их в этом дворце как члены королевской семьи.

Мой кузен Джон де ла Поль, которого Ричард назвал своим наследником перед битвой при Босуорте, явился вместе с матерью, моей теткой Элизабет. И сама она, и вся ее семья стали теперь верными слугами Тюдоров и приветствовали нас с осторожной улыбкой.

Моя вторая тетка, Кэтрин, теперь носила имя Тюдор и шла рука об руку со своим новым мужем, дядей короля; но она, как всегда, склонилась перед моей матерью в глубоком реверансе, а выпрямившись, нежно с ней расцеловалась.

Мой дядя Эдвард Вудвилл, родной брат моей матери, тоже вошел в число придворных Генриха, считаясь его надежным и уважаемым другом. Он не расставался с Генрихом в течение всех долгих лет его ссылки и сражался в составе его армии при Босуорте. Он низко склонился над рукой моей матери, затем расцеловал ее в обе щеки, как и полагается брату, и я слышала, как он шепнул: «Приятно снова видеть тебя на твоем законном месте, Лиззи-ваша-милость!»

Матери удалось устроить настоящий пир с двадцатью двумя переменами кушаний; а после того, как все насытились, была убрана посуда и раскладные столы, мои сестры Сесили и Анна исполнили для короля и придворных танец.

– Прошу вас, принцесса Элизабет, станцуйте для нас и вы, – обратился ко мне Генрих.

Я глянула на мать: мы с ней договорились, что танцевать я не буду. В последний раз я танцевала в этих залах во время рождественского бала и была одета в роскошное шелковое платье, столь же богатое, как и платье королевы Анны, и, мало того, сшитое по тому же образцу – словно специально для того, чтобы все сравнивали ее и меня; а ведь я была моложе Анны на десять лет, и ее супруг, король Ричард, просто глаз с меня не сводил. Весь двор знал, что он по уши в меня влюблен и готов ради меня даже оставить свою больную жену. В тот раз я танцевала для него вместе с сестрами, но смотрел он только на меня. И я чувствовала, что на меня смотрят сотни людей, но танцевала я только для него одного…

– Не угодно ли вам тоже станцевать для нас? – повторил Генрих, и я, подняв глаза, встретилась с прямым взглядом его светло-карих, ореховых глаз и поняла, что не могу придумать никакого извинения и отказаться.

Я встала и подала руку Сесили – ей предстояло танцевать со мной в паре, нравится это ей или нет; музыканты, ударив по струнам, заиграли сальтарелло. Прежде Сесили много раз танцевала со мной перед королем Ричардом, и я заметила, как презрительно искривились ее губы: она явно подумала о том же. Сейчас, возможно, ее раздражало, что она, словно рабыня, обязана развлекать нашего нового «султана», но на самом деле куда более униженной в данном случае оказалась я, и это, похоже, служило самолюбивой Сесили утешением. Сальтарелло – быстрый танец с прыжками, поворотами и постоянной сменой движений, а мы обе отличались ловкостью и изяществом в танцах и кружили по залу, то сближаясь, то отдаляясь друг от друга и воссоединяясь со своими партнерами, то снова сходясь в центре зала. Музыканты завершили танец громкими звуками фанфар, и мы склонились перед королем в реверансе, затем поклонились друг другу и вернулись на прежнее место возле нашей матери, слегка порозовевшие и запыхавшиеся, а в центр зала вышли музыканты и стали играть для короля.

Он слушал внимательно, одной рукой отбивая ритм по подлокотнику кресла. Музыку он явно любил и, когда музыканты умолкли, отметив это финальным громом фанфар, подал им несколько золотых монет; это было достаточное вознаграждение, но далеко не королевское. Наблюдая за ним, я поняла, что он столь же осторожно обращается с деньгами, как и его мать, – этот молодой человек, безусловно, не считал, что весь мир ему чем-то обязан, в частности троном. Он еще не успел привыкнуть к истинно королевскому богатству и не испытывал удовольствия, тратя деньги. Короче, это был совсем не такой человек, как мой Ричард. Ричард прекрасно понимал, что человек благородного происхождения и жить должен как лорд, а свое богатство щедро распределять среди своих подданных. Вскоре музыканты заиграли танец для всех, и король, склонившись к уху моей матери, сказал ей, что хотел бы немного побыть со мной наедине.

– Да, конечно, ваша милость. – Она уже собиралась встать и отойти от нас в другой конец зала, уведя с собой и остальных девочек, чтобы оставить нас наедине, но Генрих остановил ее протестующим жестом и сказал:

– Наедине. И чтобы нам никто не мешал. В каком-нибудь укромном месте.

Мать колебалась; я чувствовала, что она производит в уме некие расчеты. Во-первых, он – король. Во-вторых, мы помолвлены. Наконец она решила, что, так или иначе, отказывать ему нельзя, и предложила:

– За той дверкой, что сразу за пиршественным столом, есть небольшая комнатка; там вы сможете быть совершенно одни. А я прослежу, чтобы вам никто не помешал.

Он поклонился и встал. Музыканты перестали играть, придворные с шорохом склонились в сотне поклонов, а затем поскорее выпрямились, чтобы увидеть, что будет делать король. А Генрих предложил мне опереться о его руку и следом за моей матерью спустился с округлого возвышения, где стоял королевский стол, направляясь к украшенной аркой небольшой двери в дальнем конце зала, ведущей в частные покои. Все были потрясены тем, что мы столь внезапно покинули пиршественный зал в самый разгар веселья и танцев. У двери, ведущей в потайную комнатку, моя мать, слегка пожав плечами, отступила в сторону, давая нам пройти, словно мы были не женихом и невестой, а актерами, сходящими со сцены в некую частную жизнь, не имеющую готового сценария.

Как только мы оказались в заветной комнатке, Генрих плотно закрыл за собой дверь, и я услышала, как в зале снова заиграли музыканты, хотя звуки музыки и были сильно приглушены толстыми деревянными створками. И тут Генрих, не скрываясь, повернул в замке большой ключ.

– Что это вы делаете? – вырвалось у меня. Я была слишком потрясена этим поступком, чтобы помнить о хороших манерах. – Зачем вы заперли дверь?

Он повернулся ко мне, крепко обнял за талию и с такой силой притянул к себе, что вырваться было невозможно.

– Сейчас мы с тобой познакомимся поближе, – сказал он.

Я перестала вырываться, точно испуганная девственница, и попыталась иначе отвоевать свои позиции.

– Я бы предпочла вернуться в зал, – холодно заметила я.

Генрих уселся в огромное кресло, более похожее на трон, и потянул меня к себе на колени, и я присела, как курица на насест; это, по-моему, была отвратительная картина: он был похож на пьяного посетителя таверны, а я – на шлюху, которой он только что заплатил.

– Нет, туда мы не вернемся, – сказал он. – Я же говорю: сейчас мы с тобой познакомимся поближе.

Я снова попыталась вырваться, но он держал крепко. Более яростно сопротивляться я не решалась: это означало бы, что я подняла руку на короля Англии, а значит, совершила акт предательства.

– Ваша милость… – еле вымолвила я.

– По-моему, мы с тобой вскоре должны пожениться, – сказал он, и голос его прозвучал достаточно жестко. – Я имел честь узнать, какой интерес питают уважаемые члены парламента к этому браку. Должен отметить, что у вашего семейства сохранилось немало друзей среди моих лордов. К ним относятся даже те, кто сейчас делает вид, будто перешел на мою сторону. Именно они дали мне понять, что вы настаиваете на свадьбе. Я польщен, благодарю вас за внимание. Мы оба прекрасно знаем, что с момента нашего обручения прошло уже два долгих года, и теперь, по-моему, нам следовало бы закрепить обручение супружеским соитием.

– Что?!

Он вздохнул, словно его начинала утомлять моя непонятливость.

– Мы закрепим соитием заключенный между нами брачный союз, так сказать, доведем дело до конца.

– Ни за что, – ровным тоном сказала я.

– Так или иначе, а это сделать придется – в первую же брачную ночь. Так почему не сейчас? Какая разница?

– А разница в том, что вы намерены меня обесчестить! – воскликнула я. – И хотите совершить это в покоях моей матери, когда и она, и мои сестры находятся в двух шагах отсюда, прямо за этой дверью! Вы хотите обесчестить меня во дворце, принадлежавшем моей матери! Вы нарочно хотите сделать это до нашей свадьбы, чтобы…

Он прервал меня с холодной улыбкой:

– Не думаю, что у вас осталось так уж много чести, чтобы столь яростно ее защищать, принцесса Элизабет. И прошу вас… не бойтесь, я и так прекрасно знаю, что вы, моя дорогая, не девственница. Я давно утратил счет тем, кто в подробностях описывал мне, какой пылкой любовницей вы были для короля Ричарда. Немало было и тех, кто не счел за труд проделать долгий путь из Англии в Бретань исключительно для того, чтобы сообщить мне, что видел, как вы с ним рука об руку гуляете по саду, или как он каждую ночь приходит в вашу комнату, или как вы, будучи фрейлиной его жены, большую часть времени проводите в его постели. Хватало, впрочем, и таких, кто утверждал, что королева Анна умерла от яда, который именно вы опустили в ее стакан. Видимо, ваша мать любезно предоставила вам свои итальянские порошки, чтобы уничтожить очередную жертву. И Риверсы благополучно перетекли через очередное препятствие, возникшее у них на пути.

Я была в таком ужасе, что едва могла говорить.

– Я никогда – клянусь Господом! – никогда не причинила бы зла королеве Анне!

Он пожал плечами, словно для него не имело никакого значения, действительно ли я являюсь убийцей, причем убийцей самой королевы.

– Ах, кому какое теперь до этого дело? Осмелюсь сказать, мы оба совершали такие поступки, о которых предпочли бы не вспоминать. Анна мертва, Ричард мертв, мертвы и ваши братья, а вы помолвлены со мной.

– Мои братья мертвы? – воскликнула я, вся обратившись в слух при этих словах.

– Конечно, они мертвы. Так что, кроме нас, никого больше не осталось.

– Откуда вам это известно?

– Ну, я просто знаю, и все. Ладно, а теперь наклонись-ка поближе.

– Вы говорите о моих умерших братьях и хотите меня опозорить? – Я едва могла говорить, так переполняли меня чувства.

Генрих откинул голову назад и засмеялся, словно мои слова от души его повеселили.

– Действительно! Разве я могу опозорить такую девушку? Да твоя репутация, милая моя, известна на многие мили вокруг, так что ты и так уже опозорена. Весь последний год я думал о тебе лишь чуть лучше, чем об обыкновенной шлюхе и убийце.

Под градом этих оскорблений у меня перехватило дыхание, а Генрих все крепче сжимал мою талию своими жесткими руками, все сильней вдавливал мой зад в свои костлявые колени, а я по-прежнему изо всех сил вырывалась, словно ребенок, которого насильно хотят приласкать.

– В таком случае вы не можете желать меня! Мало того: вы прекрасно знаете, что я вас не желаю!

– Да, это чистая правда. Желания у меня нет. Я не слишком люблю подпорченное мясо, да и объедки другого мужчины мне не нужны. Особенно объедки того, кто уже мертв. Меня просто тошнит от мысли о том, как этот узурпатор Ричард тебя лапал, а ты льнула к нему, желая подобраться как можно ближе к короне!

– В таком случае немедленно меня отпустите! – выкрикнула я и снова попыталась вырваться, но он держал крепко.

– И не подумаю. Ты же понимаешь, что мне все равно придется на тебе жениться; уж твоя-то мать-ведьма позаботилась, чтобы это непременно произошло. Да и обе палаты парламента постарались. Мне, собственно, необходимо заранее знать одно: насколько ты способна к зачатию. Да, я хочу знать, что мне подсовывают. И поскольку меня вынуждают на тебе жениться, мне нужны доказательства того, что моя будущая жена достаточно плодовита. Нам, Тюдорам, необходим наследник, и ты должна родить мне принца. Но если выяснится, что ты бесплодна, все усилия твоей матери окажутся тщетными.

Теперь я уже по-настоящему с ним боролась, стремясь разомкнуть его жесткие руки и отцепить железные пальцы, больно стиснувшие мою талию; но мне некуда было деться, и он по-прежнему сжимал меня с такой силой, словно хотел удушить.

– Ну, давай, – слегка запыхавшись, сказал он. – Сама и прямо сейчас. Или ты хочешь, чтобы я тебя изнасиловал? По-моему, лучше тебе самой приподнять подол своего хорошенького платья и позволить мне быстренько все сделать. А потом мы сможем снова вернуться к пирующим – ведь твоя мать устроила настоящий пир. И может быть, ты снова для нас станцуешь. Как это сделала бы и любая другая шлюха.

При этих словах я на мгновение просто замерла, скованная ужасом, глядя в его гладкое худощавое лицо. И тут он, к моему удивлению, вдруг схватил меня за запястье, выпустив наконец мою талию. Я мгновенно спрыгнула с его колен и встала с ним рядом. Последнее, о чем я успела подумать, не вырвать ли мне у него руку, не броситься ли к двери, не выбежать ли в зал, к людям, но он сжимал мое запястье с такой силой, что кожа горела, и так мрачно смотрел на меня, что я поняла: удрать мне не удастся. Чувствуя, что у меня нет ни малейшего шанса на спасение, я вспыхнула ярким румянцем; на глаза невольно навернулись слезы, и я еле слышно взмолилась:

– Прошу вас, умоляю, не заставляйте меня это делать!

Он слегка пожал плечами, словно не в силах был изменить ход событий, снова крепко обхватил меня за талию, словно опасаясь, как бы пленница не вырвалась, и свободной рукой стал потихоньку приподнимать подол моего платья в зеленых тонах Тюдоров.

– Обещаю, я сама приду к вам сегодня ночью… – предложила я. – Я тайно пройду прямо в ваши покои…

Он прервал меня жестким смехом, звучавшим как обвинение.

– Значит, ты хочешь тайком пробраться в королевскую постель, как в былые времена? Что ж, дорогу туда ты знаешь отлично. И это еще раз доказывает, что ты и есть самая настоящая шлюха! Так что я возьму тебя так, как беру любую шлюху. Прямо здесь и прямо сейчас.

– Мой отец… – прошептала я. – Вы сейчас сидите в его кресле, в кресле моего отца…

– Твой отец давно мертв, а твой дядя не очень-то рьяно хранил твою честь, – сказал он и насмешливо фыркнул, словно мои слова развеселили его. – Ладно, давай-ка займись делом. Приподними платье и залезай на меня. Да-да, садись-ка верхом. Ты ведь не девственница. И прекрасно знаешь, как это делается.

Он продолжал крепко держать меня, и я медленно наклонилась и приподняла подол платья, а он свободной рукой развязал завязки на штанах и уселся поудобней, расставив ноги. Повинуясь его повелительному жесту, я, опираясь на руку, чуть приблизилась к нему.

Одной рукой по-прежнему сжимая мою талию, он второй рукой приподнял мою рубашку, украшенную изысканной вышивкой, заставил меня оседлать его, словно я и впрямь была шлюхой, с силой потянул меня вниз и резким толчком вошел в меня. Мне показалось, что меня пронзили насквозь. Я почувствовала на лице его горячее дыхание, смешанное с запахами тех блюд, которые он съел за обедом, закрыла глаза и отвернулась, стараясь не дышать. Я не осмеливалась даже подумать о Ричарде. Если бы в эту минуту я вспомнила, как меня любил Ричард, сколько радости было в его глазах, с каким восторгом он шептал мое имя, меня бы наверняка вырвало. Слава богу, Генрих довольно быстро добился того, чего хотел, сладострастно застонал, и я наконец решилась открыть глаза. Оказалось, что он внимательно на меня смотрит, но в его карих глазах нет ни капли восторга, ни даже удовлетворения. Он смотрел на меня, как на пленницу, вздернутую на дыбу его желания, и желание свое он удовлетворил, не испытав при этом никаких чувств.

* * *

– Не плачь, – сказал он, когда я слезла с него и подтерлась краем вышитой сорочки. – Ты что, хочешь показаться на глаза своей матери и всем придворным с заплаканной физиономией?

– Ты сделал мне больно, – возмущенно заявила я и показала ему красную отметину на запястье. Потом наклонилась, пытаясь привести в порядок измятое новое платье веселого зеленого цвета – цвета Тюдоров.