Текст книги "Саван для соловья"

4

Тихо бормоча несвязные слова ободрения, мисс Бил погнала маленькую группу студенток через коридор. Одна из девушек, мисс Бил не видела, кто именно, спрашивала визгливо:

– Да что же с ней случилось? Что случилось? Что сделали не так?

Но никто ей не отвечал. В полном оцепенении они перебрались в соседнюю комнату. Маленькая, странных очертаний комната, которая, вероятно, была отделена от первоначальной гостиной с высоким потолком и теперь служила кабинетом старшей преподавательницы, окнами выходила на противоположную стену здания. Взгляд мисс Бил обежал строгий письменный стол, ряды стальных зеленых шкафчиков с выдвижными ящиками для хранения досье, исписанную доску для заметок и сообщений, небольшую дощечку, на крючках которой болтались ключи, и схему во всю стену, изображающую учебную программу и успехи каждой студентки. Перегородка делила окно пополам, так что в кабинете, и так неприятном своими пропорциями, было еще неуютно и сумрачно. Кто-то щелкнул выключателем, и одна из трубок дневного света начала судорожно мигать и наконец зажглась мертвенным сиянием. Действительно, подумала мисс Бил, чей разум инстинктивно цеплялся за привычные предметы, удивительно неподходящая комната для старшего преподавателя, да и вообще для любого учителя.

Это короткое воспоминание о цели своего визита слегка успокоило ее, но сознание происшедшего страшного события тут же снова ее растревожило. Студентки – кучка испуганных и растерянных девушек – бестолково сгрудились в центре комнаты. Быстро оглядевшись, мисс Бил обнаружила в кабинете только три стула. На какой-то момент она испытала растерянность и замешательство, как хозяйка, не знающая, как ей рассадить своих гостей. Это беспокойство было не совсем неуместным. Ей следовало разместить девушек как можно более удобно и спокойно, чтобы по возможности как-то отвлечь их от происходящего в соседней комнате; может быть, им придется провести здесь неопределенно долгое время.

– Ну-ка, молодые леди, – бодро сказала она, – помогите мне. Давайте придвинем стол сестры к стене, и тогда на него смогут сесть четверо из вас. Я сяду за стол, а вы обе садитесь в кресла.

Во всяком случае, это была хоть какая-то деятельность. Мисс Бил видела, что тоненькая красивая девушка вся дрожит. Она помогла ей опуститься в кресло, и смуглая угрюмая девушка тут же завладела вторым креслом. Нужно поручить ей следить за подругой, подумала мисс Бил. Она стала помогать другим студенткам очищать стол и придвигать его к стене. Если бы она могла послать кого-нибудь за чаем! Несмотря на уважение к более современным методам борьбы с шоком, в глубине души мисс Бил сохранила свою истовую веру в действие чашки крепкого, горячего и сладкого чая. Но сейчас это было недоступно. Она не могла обратиться на кухню с этой просьбой, чтобы не встревожить там кухарок.

– А теперь давайте представимся друг другу, – подбадривающе сказала она. – Меня зовут мисс Мюриэл Бил. Наверное, вам можно и не говорить, что я инспектор Комитета по образованию медсестер. Я знаю почти все ваши имена, но не очень уверена, кто есть кто.

Пять пар глаз испуганно и непонимающе уставились на нее. Но студентка-отличница – как мисс Бил продолжала ее называть про себя – спокойно представила всех:

– Двойняшки – это Морин и Ширли Бэрт. Морин старше сестры минуты на две, и у нее больше веснушек, иначе мы не смогли бы отличать их друг от друга. Рядом с Морин сидит Джулия Пардоу. В одном кресле – Кристина Дейкерс, а во втором – Диана Харпер. А я – Мадлен Гудейл.

Мисс Бил, которая никогда легко не запоминала имена, сделала привычное резюме. Двойняшки Бэрт. Крепкие и здоровые. Запомнить их имена будет довольно просто, хотя трудно будет сразу определить, кто из них кто. Джулия Пардоу. Эффектное имя для эффектной девушки. Очень эффектной, если кому-то нравится этот тип мягкой, вкрадчивой красоты, в которой есть что-то от кошки. Улыбнувшись в безответные темно-голубые глаза, мисс Бил решила, что некоторым – и необязательно только мужчинам – должен нравиться такой тип женщин. Дальше – Мадлен Гудейл. Хорошее разумное имя для славной здравомыслящей девушки. Она легко запомнит ее имя. Кристина Дейкерс. Здесь что-то не так. Девушка казалась больной во все короткое время демонстрации и сейчас, похоже, близка к обмороку. У нее скверная кожа, что так необычно для медсестры. Сейчас ее лицо резко побледнело, так что пятна прыщей вокруг рта и на лбу ярко выделялись. Она глубоко забилась в кресло, и ее тонкие руки то поглаживали, то подергивали передник. Кристина Дейкерс определенно была самой расстроенной из всей группы. Возможно, она особенно дружна с Пирс. Мисс Бил мысленно поменяла время глагола. Возможно, она была ее особенной подругой. Ах, если бы только она могла дать девушке свежего оживляющего чаю!

Диана Харпер, чьи яркая помада и тени на веках выглядели кричащими па сильно побледневшем лице, вдруг сказала:

– Значит, что-то такое было в пище. Двойняшки Бэрт одновременно обернулись к ней. Морин сказала:

– Конечно, было! Это молоко.

– Я хочу сказать, что-то кроме молока. – Харпер помедлила. – Яд.

– Но этого не могло быть! Прежде всего, сегодня утром мы с Ширли взяли из холодильника на кухне бутылку свежего молока. Мисс Коллинз была там и видела нас. Мы оставили бутылку в демонстрационной комнате и налили молоко в кувшин только перед самой процедурой, верно, Ширли?

– Конечно. Это была новая бутылка, мы взяли ее из кухни около семи часов утра.

– И вы ничего не добавили туда по ошибке?

– Скажешь тоже! Конечно нет!

Двойняшки говорили хором, абсолютно уверенно, практически не волнуясь. Они точно знали, что делали и когда, и мисс Бил поняла, что их не собьешь с толку. Они не принадлежали к тем натурам, которые незаслуженно изводят себя сознанием вины или терзаются теми иррациональными сомнениями, которые причиняют страдания менее стойким и более подверженным игре воображения личностям. Мисс Бил решила, что прекрасно понимает их. Джулия Пардоу сказала:

– Может, кто-нибудь еще слонялся вокруг этой пищи.

Она лукаво осмотрела лица подруг из-под приспущенных век.

Мадлен Гудейл спокойно произнесла:

– А зачем это кому-то нужно?

Джулия Пардоу пожала плечами, и ее губы дрогнули в таинственной улыбке, когда она сказала:

– Ну, случайно. Или кто-то подстроил грубую шутку. Или это было сделано намеренно.

– Но это означало бы попытку убийства! Это говорила Диана Харпер, ее голос звучал недоверчиво. Морин Бэрт засмеялась:

– Не сходи с ума, Джулия. Кому нужно убивать Пирс?

Все молчали. Видимо, в заявлении Морин была неотразимая логика. Они не могли себе представить, что кто-то хотел убить Пирс. Мисс Бил поняла, что Пирс была совершенно безобидной или слишком неприметной личностью, чтобы вызвать мучительную ненависть, которая могла привести к убийству. Затем Мадлен Гудейл сухо сказала:

– Пирс вовсе не всем нравилась.

Мисс Бил удивленно взглянула на нее. Странно было услышать от этой девушки замечание, настолько бесчувственное в данных обстоятельствах, это не согласовалось с ее характером. Она также заметила употребление прошедшего времени. Итак, одна студентка уже не ожидает увидеть Пирс живой.

Диана Харпер решительно повторила:

– Это просто безумие – говорить об убийстве! Никому не нужно было убивать Пирс.

Джулия Пардоу пожала плечами:

– А может, яд предназначался вовсе не для Пирс. Ведь сегодня в роли пациентки должна была быть Джо Фоллон, верно? Следующая по списку была Фоллон. Если бы Джо не заболела вчера вечером, то сегодня на этой кровати лежала бы она.

Все молчали. Мадлен Гудейл повернулась к мисс Бил:

– Она права. Мы назначаем пациенток строго по очереди; и сегодня действительно не была очередь Пирс. Но Джозефину Фоллон вчера вечером забрали в изолятор – вы, наверное, слышали, что у нас эпидемия гриппа, – а Пирс была следующей по списку. Пирс заняла место Фоллон.

Мисс Бил на мгновение растерялась. Она считала, что должна положить конец разговорам, что ее долг отвлечь девушек от мыслей о несчастном случае, и, конечно, это мог быть только несчастный случай. Но она не знала, как это сделать. Кроме того, в изучении фактов была какая-то ужасающая притягательность. Так для нее было всегда. Возможно также, что девушкам лучше заняться этим независимым расследованием, чем просто сидеть и поддерживать неестественный разговор. Мисс Бил уже видела, что шок уступил место тому не очень-то стыдливому возбуждению, которое обычно следует за трагедией, во всяком случае, если эта трагедия произошла с кем-то другим.

Джулия Пардоу спокойно, даже немного легкомысленно продолжала:

– Тогда, если жертвой должна была стать Фоллон, этого не могла сделать ни одна из нас, правильно? Мы же все знали, что Фоллон не будет сегодня в роли пациентки. Мадлен Гудейл сказала:

– Я думаю, все знали. То есть все в Найтингейл-Хаус. Об этом много болтали за завтраком.

Они снова замолчали, обдумывая новое предположение. Мисс Бил с интересом отметила про себя что на этот раз не последовало возражений, вроде «никому не нужно было убивать Фоллон». Затем Морин Бэрт сказала:

– А может, Фоллон не так уж и больна. Она была здесь, в Найтингейл-Хаус, сегодня утром, около восьми сорока. Мы с Ширли видели, как она выскользнула в боковую дверь, как раз перед тем, как мы пошли после завтрака в демонстрационную.

Мадлен Гудейл резко спросила:

– А как она была одета?

Как видно, Морин вовсе не была удивлена этим, казалось бы, не относящимся к делу вопросом.

– В брюках и в пальто, а на голове – ее красный шарф, который она всегда носит. А что?

Мадлен Гудейл, явно потрясенная, попыталась скрыть свое удивление. Она сказала:

– Она так оделась, когда вчера вечером мы отводили ее в лазарет. Я думаю, она возвращалась, чтобы захватить что-нибудь из своей комнаты. Но ей не следовало покидать палату, это было глупо. У нее была температура 39,8 градуса, когда она заболела. Ей еще повезло, что ее не заметила сестра Брамфет.

Джулия Пардоу зловеще сказала:

– Хотя это странно, правда?

Никто ей не ответил. Это действительно странно, подумала мисс Бил. Она представила себе свой долгий путь под дождем от больницы до школы медсестер. Дорога была извилистой, хотя наверняка там были тропки через лес, которые сокращали путь. Но для больной девушки это было более чем странное путешествие ранним утром в промозглый январский день. Должно быть, какие-то крайние причины заставили ее вернуться в Найтингейл-Хаус. В конце концов, если ей действительно нужно было взять что-то из своей комнаты, ей никто не мешал попросить об этом. Любая из студенток с радостью принесла бы ей нужную вещь в лазарет. И она была девушкой, которая сегодня утром должна была играть роль пациентки и, по всей логике, сейчас лежала бы в соседней комнате, опутанная трубками и простынями.

Джулия Пардоу сказала:

– Что ж, уж один-то человек точно знал, что сегодня Фоллон не будет выступать в роли пациентки… Это сама Фоллон.

С побелевшим лицом Мадлен Гудейл посмотрела на нее:

– Думаю, я не могу помешать тебе быть глупой и злой. Но на твоем месте я перестала бы злословить.

Видимо, Джулия Пардоу нисколько не расстроилась, напротив, она даже была довольна. Поймав ее кривую, удовлетворенную усмешку, мисс Бил решила, что настала пора прекратить разговор. Она лихорадочно искала новую тему для беседы, когда из глубины кресла раздался слабый голос Кристины Дейкерс:

– Мне что-то плохо.

Все сразу всполошились. Только Диана Харпер не двинулась помочь. Остальные собрались вокруг девушки, довольные, что появилось хоть какое-то дело. Мадлен Гудейл сказала:

– Я провожу ее вниз, в туалет.

Она подхватила девушку и повела ее к двери. К удивлению мисс Бил, Джулия Пардоу пошла вместе с ней, их недавний антагонизм уже развеялся, когда они вдвоем поддерживали Дейкерс. Мисс Бил осталась с двойняшками Бэрт и Дианой Харпер. И снова наступила тишина. Но мисс Бил уже получила свой урок: она допустила непростительную безответственность. Больше нельзя позволять эти разговоры об убийстве. Пока они находятся здесь на ее попечении, они могут работать. Она строго взглянула на Диану Харпер и попросила ее описать признаки, симптомы и лечение воспаления легких.

Через десять минут вернулись три отсутствовавшие девушки. Кристина Дейкерс все еще была бледной, но спокойной, а вот Мадлен Гудейл выглядела встревоженной. Словно не в силах держать это в себе, она выпалила:

– Из уборной исчезла бутылка с дезинфицирующим средством. Вы знаете, про что я говорю. Она всегда хранилась там на маленькой полочке. Мы с Пардоу не смогли ее найти.

Сестра Харпер прервала ее прозаичное, но удивительно четкое изложение поразивших ее фактов:

– Ты имеешь в виду ту бутылку с жидкостью, похожей на молоко? Вчера после ужина она была на месте.

– Так это вчера! А кто был там этим утром? Очевидно, никто. Девушки молча переглядывались.

И в эту минуту дверь в комнату открылась. Тихо вошла заведующая и притворила ее за собой. Двойнящки мигом соскочили со стола, так что скрипнули их накрахмаленные фартуки, и застыли с выражением внимания на лицах. Диана Харпер неохотно поднялась с кресла. Все обернулись к мисс Тейлор. – Дети, – произнесла она, и неожиданно мягкое обращение сказало им правду, прежде чем она заговорила: – Дети, несколько минут назад скончалась Хитер Пирс. Мы еще не знаем, как и почему, но когда случается что-то необъяснимое, вроде этого, мы должны обратиться в полицию. Секретарь больницы уже звонит туда. Я хочу, чтобы вьг были смелыми и разумными, какими вы и будете, я знаю. Думаю, до прибытия полиции лучше не обсуждать то, что произошло. Вы заберете свои учебники, и сестра Гудейл отведет вас в мою гостиную. Я закажу вам крепкого кофе, и его скоро принесут вам. Вам все понятно?

Раздалось нестройное бормотание:

– Да, Матрона.

Мисс Тейлор обратилась к мисс Бил:

– Мне очень жаль, но это значит, что вам тоже придется здесь задержаться.

– Конечно, Матрона, я все поняла.

Их глаза встретились в смущенном размышлении и молчаливом сочувствии.

Но позднее мисс Бил с некоторым ужасом припомнила банальность и неуместность своей первой осознанной мысли:

«Это будет моя самая короткая инспекция за весь период работы. Что же я скажу в Комитете?»

5

Несколькими минутами раньше четыре человека в демонстрационном зале выпрямились и посмотрели друг на друга, побледневшие от ужаса и совершенно измученные. Хитер Пирс скончалась. Она была мертва по всем критериям, законным или медицинским. Они понимали это последние пять минут, но упорно продолжали бороться за ее жизнь, не проронив ни слова, как будто еще оставался малейший шанс, что остановившееся сердце снова станет пульсировать. Мистер Куртни-Бригс сбросил пиджак, собираясь спасать девушку, и теперь его жилет был нещадно забрызган кровью. Он смотрел на расползающиеся пятна, нахмурившись и сморщив нос, как будто впервые имел с ней дело. Открытый массаж сердца, проведенный в таких необычных обстоятельствах, оказался бесполезным. Мистер Куртни-Бригс удивительно перепачкался, подумала Матрона. Но ведь попытка массажа была оправданна! У них не было времени перенести девушку в операционную. Досадно, что сестра Гиринг вытащила пищеводную трубку. С ее стороны это была естественная реакция, но трубка могла быть последним шансом бедняжки Пирс. Если бы трубка оставалась на месте, они могли бы немедленно промыть ей желудок. Но попытка ввести другой шланг через ее ноздри была затруднена спазматическим дыханием девушки, и когда ее все же удалось протолкнуть, было уже слишком поздно, и мистеру Куртни-Бригсу пришлось вскрыть грудную клетку и применить единственную оставшуюся меру – открытый массаж сердца. Героические усилия мистера Куртни-Бригса были всеми оценены. Жаль только, что они оставили тело девушки таким жалким и искромсанным, а демонстрационная комната вся пропахла кровью, как скотобойня. Лучше бы все это сделать в операционной, скрыто и облагороженно, с помощью хирургических инструментов. Первым заговорил именно мистер Куртни-Бригс:

– Эта смерть не была естественной. Помимо молока, в этой пище было еще что-то. Но думаю, это всем ясно. Нам лучше позвать полицию. Я поеду в Скотленд-Ярд – так случилось, что я там знаю кое-кого. Одного из помощников комиссара.

Всегда он кого-нибудь знает, неприязненно подумала Матрона. Ей захотелось противоречить ему. После потрясения она была раздражена, и каким-то необъяснимым образом ее раздражение сконцентрировалось на нем. Она спокойно сказала:

– Нужно позвать местную полицию, и я думаю, секретарь больницы этим займется. Сейчас я свяжусь с мистером Хадсоном по внутреннему телефону. Они сами позвонят в Скотленд-Ярд, если сочтут это необходимым, хотя я не могу представить, зачем им это делать. Но в любом случае решение остается за старшим констеблем, а не за нами.

Она направилась к телефону, висящему на стене, обойдя согбенную фигуру мисс Рольф. Старшая преподавательница по-прежнему стояла на коленях. Матрона подумала, что она походит на героиню из викторианской мелодрамы со своими печальными глазами на смертельно бледном лице, с выбившимися из-под оборок чепца черными волосами и испачканными в крови руками. Мисс Рольф медленно поворачивала их и изучала пятна крови с отстраненным, задумчивым интересом, как будто она тоже с трудом верила, что это настоящая кровь. Она сказала:

– Если есть подозрение, что это преступление, должны ли мы трогать тело?

Мистер Куртни-Бриге резко заявил:

– Я не намерен перемещать тело.

– Но мы не можем оставить ее здесь, в таком состоянии! – визгливо возразила мисс Гиринг.

Хирург ожег ее яростным взглядом:

– Дорогая моя, девушка умерла! Она мертва! Какое имеет значение, где мы оставим ее тело? Она ничего не чувствует, абсолютно ничего не понимает. Ради бога, не начинайте разводить сантименты вокруг смерти. Главное наше унижение состоит в том, что нам всем суждено умереть, а не то, что потом случится с нашим телом.

Он круто отвернулся и подошел к окну. Сестра Гиринг сделала движение, словно собиралась последовать за ним, но затем опустилась на стул и тихо заплакала, завывая словно зверек. Никто не обращал на нее внимания. Сестра Рольф встала и напряженно выпрямилась. Вытянув перед собой руки профессиональным жестом операционной сестры, она подошла к умывальнику, отвернула кран локтем и начала мыть руки. У стены Матрона набирала пятизначный номер. Они слышали ее твердый голос.

– Это секретариат? Мистер Хадсон на месте? – Пауза. – Доброе утро, мистер Хадсон. Я звоню из демонстрационного зала на первом этаже Найтингейл-Хаус. Вы не могли бы срочно сюда прийти? Да, желательно немедленно. Боюсь, здесь произошло нечто ужасное и трагическое, и вам придется позвонить в полицию. Нет, лучше я не стану рассказывать об этом по телефону. Благодарю вас. – Она повесила трубку и тихо сказала: – Он сейчас же придет. Ему еще придется посвятить в случившееся заместителя председателя – к сожалению, сэр Маркус сейчас находится в Израиле, – но первым делом нужно вызвать полицию. А теперь я, пожалуй, поговорю с остальными студентками.

Сестра Гиринг сделала попытку овладеть собой. Она громко высморкалась в платок, убрала его в карман и подняла покрытое красными пятнами лицо:

– Извините, наверное, это просто шок. Ведь все было так ужасно. Подумать только – произошла такая страшная вещь! И я еще впервые взяла класс! И мы все молча сидели и смотрели. И другие студентки тоже. Такой ужасный несчастный случай!

– Несчастный случай, сестра?!

Мистер Куртни-Бригс отвернулся от окна. Он стремительно подошел к ней и низко наклонил свою крупную голову. Он говорил резко и презрительно, словно выплевывал слова:

– Несчастный случай? Вы предполагаете, что этот едкий яд попал в ее пищу случайно? Или что девушка, находящаяся в здравом рассудке, решила покончить с собой таким невероятным, жутким образом? Ну-ну, сестра, почему бы вам не быть с собой честной? И не признать, что то, чему мы только что стали свидетелями, было убийством!

Глава 2
Полночное затишье

1

Был поздний вечер среды, 28 января, шестнадцатый день после смерти Хитер Пирс, и в студенческой гостиной па втором этаже Найтингейл-Хаус Кристина Дейкерс писала матери свое еженедельное письмо. Обычно она закапчивала его, успевая к вечерней почте, но на этой неделе ей не хватало энергии и настроения, чтобы выполнить должное. В корзинке для бумаг уже валялись два скомканных листа, и она начала снова.

Она сидела перед окном за одним из сдвоенных письменных столов, левым локтем почти касаясь тяжелой занавеси, которая загораживала влажную темноту ночи, а ладонью прикрывая написанное. Напротив нее настольная лампа освещала склоненную голову Мадлен Гудейл, так близко, что Кристина Дейкерс видела светлую полоску кожи в проборе, разделяющем ее волосы, и ощущала едва заметный запах шампуня. Перед Гудейл лежали два раскрытых учебника, из которых она делала выписки. Ничто, со злобной завистью подумала Дейкерс, ее не тревожит; ничто, происходящее в комнате или за ее пределами, не в силах отвлечь ее от спокойной сосредоточенности. Восхитительная и надежная Гудейл заставляла всех верить, что в этом году золотая медаль Джона Карпендера за высшие оценки на выпускном экзамене будет приколота именно к ее всегда безупречно чистому и наглаженному фартуку.

Испуганная силой этой неожиданной и постыдной неприязни, словно чувство это могло само собой передаться Гудейл, Кристина Дейкерс отвела взгляд от усердно склоненной головы однокашницы, находящейся в беспокоящей близости от нее, и оглядела комнату. Гостиная была такой знакомой после почти трех лет обучения, что обычно девушка едва замечала ее архитектурные детали или меблировку. Но сегодня она увидела их с неожиданной ясностью, как будто они не имели никакого отношения к ней или к ее жизни. Слишком просторное, чтобы быть уютным, помещение было обставлено так, как будто годами для него приобретались где только можно самые разнородные предметы мебели. Когда-то это была элегантная гостиная, но со стен давно уже содрали обои, теперь они стояли крашеными и пыльными, ожидая, как говорили, ремонта – когда позволят средства. Красивый камин из резного мрамора, отделанный дубом, дополнялся большой газовой печкой, старой и безобразной, но все еще замечательно греющей: ее уютное тепло достигало самых отдаленных уголков гостиной. Элегантный стол из красного дерева у дальней степы, заваленный грудами журналов, мог быть завещан самим Джоном Карпендером. Но теперь он потускнел, исцарапан и закапан чернилами, с него часто стирают пыль, но никогда не полируют. Слева от камина, составляя резкий с ним контраст, стоял огромный современный телевизор, подарок Лиги Друзей больницы. Перед ним – громадный диван, обитый кретоном, с продавленным сиденьем, и одно из парных кресел. Остальные кресла были такого же типа, как в поликлиническом отделении, по слишком состарились и расшатались, чтобы их можно было использовать для пациентов. Подлокотники из светлого дерева были изъедены червем, разноцветные виниловые сиденья вытянулись и продавились и сейчас, когда из камина веяло теплом, издавали неприятный химический запах. Одно из этих кресел пустовало. Это было кресло с красным сиденьем, на которое непременно усаживалась Хитер Пирс. Презирая интимность, которую предлагал диван, она садилась на него, немного в стороне от кучки студенток, собравшихся около телевизора, и смотрела на экран, старательно сохраняя безразличие, как будто это было удовольствие, от которого она легко могла отказаться. Время от времени она опускала глаза па книгу, лежащую у нее на коленях, словно предлагаемое ей экраном идиотское развлечение превышало ее способность выносить его. Ее присутствие, подумала Кристина Дейкерс, всегда было немного нежелательным и тягостным. Без этой напряженной фигуры, от которой веяло осуждением, атмосфера в студенческой гостиной всегда была более приятной и непринужденной. Но пустующее кресло с продавленным сиденьем было еще хуже. Кристина Дейкерс жалела, что у нее не хватает духу подойти к нему, поставить его рядом с остальными креслами, полукругом расположенными вокруг телевизора, и небрежно усесться на его продавленное сиденье, раз и навсегда изгнав это угнетающее привидение. Интересно, подумала она, чувствуют ли другие девушки его тягостное давящее присутствие? Спросить она не смела. Как знать, действительно ли двойняшки Бэрт, прижавшиеся друг к другу в глубине дивана, так уж увлечены гангстерским фильмом? Обе вязали один из тех толстых свитеров, которые постоянно носили зимой, их пальцы ловко орудовали спицами, тогда как глаза не отрывались от экрана. Рядом с ними в кресле лениво развалилась в брюках Джозефина Фоллон, перекинув через подлокотник ногу. Она только сегодня возвратилась из лазарета и еще была бледной и осунувшейся. В самом ли деле она была так поглощена этим героем с прилизанными волосами, в его высокой нелепой шляпе с резинкой под подбородком, с широкими подкладными плечами, хриплый голос которого, прерываемый выстрелами, заполнял комнату? Или она тоже болезненно ощущает присутствие здесь опустевшего красного кресла с продавленным сиденьем, с отполированными локтями Пирс закругленными подлокотниками?

Кристина Дейкерс вздрогнула и очнулась от задумчивости. Настенные часы показывали уже больше половины десятого. Снаружи усиливался шум ветра, похоже, предстояла бурная ночь. В редкие интервалы тишины, которыми одаривал фильм, Кристина слышала треск и тяжелые вздохи деревьев и представляла себе, как последние листья тихо падают на траву и на дорожку, превращая Найтингейл-Хаус в отрезанный от остального мира островок, где царят тишина и запустение. Она заставила себя взять ручку. Нужно поскорее закончить письмо! Скоро настанет время укладываться спать, и одна за другой студентки попрощаются и исчезнут, предоставив ей одной пробираться по скудно освещенной лестнице и по темному коридору. Конечно, Джо Фоллон останется сидеть здесь. Она никогда не уходит спать, пока телевизор не выключат на ночь. Потом она в одиночестве поднимется наверх, чтобы приготовить себе горячий виски с лимоном. Всем известны неизменные привычки Фоллон.

Но Кристина Дейкерс чувствовала, что у нее не хватит смелости остаться наедине с Фоллон. Даже для своего одинокого и пугающего пути из гостиной в спальню она предпочла бы любую другую компанию, только не Фоллон.

Она снова начала писать: «Пожалуйста, мама, перестань беспокоиться из-за убийства».

Двусмысленность предложения поразила ее, как только она увидела его написанным на бумаге. Нужно как-то избежать этого волнующего, страшного слова. Она переписала предложение: «И пожалуйста, мама, не волнуйся насчет того, что пишут в газетах. Тебе действительно не о чем беспокоиться. Я в полной безопасности и спокойна, и па самом деле никто не верит, что Пирс стала жертвой убийства».

Разумеется, это была неправда. Кое-кто все-таки считает, что Пирс хотели убить, иначе с чего бы здесь была полиция? И было бы смешно допустить, что яд совершенно случайно попал в ту бутылку или что Пирс, столь богопослушная, совестливая и чаще всего понурая Пирс, выбрала бы для ухода из жизни такой страшный и мучительный способ. Кристина Дейкерс продолжала: «У нас здесь еще находятся полицейские из местного отделения, но они нечасто к нам заходят. Они очень добры к нам, студенткам, и я не верю, что они кого-то из нас подозревают. Бедняжку Пирс не очень-то любили, но смешно даже подумать, что кто-то из наших хотел причинить ей зло».

Она задумалась: можно ли и в самом деле считать полицейских добрыми? Определенно они были очень корректными, очень вежливыми. Они втолковывали девушкам все эти убедительные банальности насчет важности сотрудничества с ними в расследовании этой ужасной трагедии, твердили, что нужно всегда рассказывать правду, не скрывая ничего даже того, что может показаться им тривиальным и пустячным. Ни один из них не повысил голос, никто не вел себя сердито и не запугивал их. И тем не менее все их боялись. Само присутствие в Найтиигейл-Хаус этих уверенных мужчин, подобно запертой двери в демонстрационный зал, было постоянным напоминанием о пережитой трагедии и страхе. Особенно страшным Кристине Дейкерс представлялся инспектор Бейли. Это был могучий здоровяк с круглым, как луна, лицом, его успокаивающий, отеческий голос составлял нервирующий контраст с холодными поросячьими глазками. Допросы казались нескончаемыми. Она все еще помнила бесконечные встречи с ним и те усилия воли, которые прикладывала, чтобы смотреть в эти пытливые глаза.

– Мне сказали, что после смерти Пирс вы были самой расстроенной. Возможно, вы с ней особенно дружили?

– Нет… на самом деле нет. Она ие была моей близкой подругой. Я едва знала ее.

– Ну, это прямо удивительно! И это после почти трех лет совместного обучения?! Я полагаю, вы должны были прекрасно узнать друг друга, ведь вы так близко и тесно живете и работаете.

Она попыталась объяснить:

– Да, в некотором отношении вы правы. Разумеется, мы прекрасно знаем привычки друг друга. Но я действительно не знала, какая она… я имею в виду как личность.

Глупый ответ. Как еще можно узнать человеку если не как личность? И это тоже была неправда. Она знала Пирс. Очень хорошо ее знала. – Но у вас были с ней хорошие отношения? вами не было ссор или чего-то в этом роде. Никаких недоразумений?

Странное слово. Недоразумение. Она снова увидела ту ужасную фигуру, падающую в агонии, пальцы, бессмысленно хватающие воздух, тонкую трубку, раздирающую ее рот в рану. Нет, это не было недоразумением.

– А остальные студентки? Они тоже дружили с Хитер Пирс? К ней никто не относился враждебно, насколько вам известно?

Враждебно! Глупое выражение. Интересно, какой же к нему антоним? Дружелюбие? Между нами было только дружелюбие. Пирс была дружелюбной. Она ответила:

– Насколько мне известно, у нее не было врагов. И если кто-то действительно не любил ее, он не стал бы ее убивать.

– Бы все твердите это. Но кто-то ее убил, верно? Если только яд предназначался именно Пирс. Она ведь случайно оказалась в роли пациентки. Вы знали, что Джозефина Фоллон заболела в тот вечер?

И снова все продолжалось. Вопросы о каждой минуте той последней жуткой демонстрации. Вопросы о бутылке с дезинфектантом в туалете. Полиция быстро обнаружила в кустах за домом пустую бутылку, с которой были тщательно стерты все отпечатки пальцев. В то темное январское утро кто-то вышвырнул ее из окна спальни или ванной. Вопросы о каждом ее движении с момента пробуждения. Постоянное напоминание этим угрожающим голосом, что они ничего не должны скрывать.