Текст книги "Море"

Астерий всё ещё лежал на полу, там, где его оставил предательский удар афинянина. Глаза жреца хранили печать недоумения. Беззвучно переступали журавли на стенах.

Прощаясь, девушка немного постояла над сводным братом, после этого взяла сеть Богини и покрыла Астерия с ног до головы. Со стороны это выглядело так, словно Великая Богиня, наконец, поймала жреца в свои сети. Потом Ариадна медленно подняла лабрис за длинную деревянную рукоятку. С тех пор, как Астерий ушел жить в Лабиринт, девушке не приходилось держать в руках кремниевый топор, и теперь она словно пожимала теплую руку давно забытой подруги. Взмахнув топором, жрица легко отрубила мертвому Астерию голову и положила её на украшенный рогами алтарь Великой Богини. Присев сев на блестящий медный треножник, вознесла Луне-богине ритуальную молитву.

«О, Великая Богиня, Госпожа всех стихий, Богиня смерти и воскресения… Почему так случилось, что с нами произошло?.. Прости нам наше небрежение, дай силы противостоять чужим богам…»

Она хотела продолжать, но подошёл Тесей с мешком за плечами.

– Пойдём, – проговорил он. – Нас ждут товарищи…

«Какие товарищи?..» – пронеслось в голове у девушки, но она была так расстроена, так опечалена осквернением Святилища Великой Богини, что просто не могла сопротивляться. В какой-то бессмысленной ненависти афинянин пнул священный треножник, взял Ариадну за руку и потянул к выходу. И, уже выходя из комнаты, мимоходом сунул за пазуху серебряный кубок. «Зачем он тебе»? – хотела спросить девушка, но язык застыл у неё во рту. Трусу нет места у алтаря Великой Богини.

В сумерках Лабиринта они медленно шли по нити обратно среди угрожающе извивающихся черных змей на стенах. Словно разбуженные неожиданным вторжением, змеи переплетались между собой, приподнимали головы, раскрывали глаза, покачивали жалами. Казалось, даже было слышно их злобное шипение. Невыразимый страх навалился на Тесея. Озираясь по сторонам, он побежал к выходу, увлекая за собой прихрамывающую жрицу.

Чем ближе они подходили к выходу из Лабиринта, тем отчётливее Ариадна слышала гул снаружи. Некоторое время смятённое сознание девушки не воспринимало звуки отдельно, казалось будто шумит штормовое море… Но вот шум стал распадаться на отдельные составляющие, слышались крики, плач, треск ломаемой мебели… Потом жрица заметила Пасифаю и Федру, плачущих в лавровой роще. Словно испуганная косуля, Ариадна бросилась к ним. Тесей посмотрел вслед Ариадне, плюнул и пошёл к своим.

– Что случилось, – спросила девушка, подбегая к матери и сестре. – Почему вы здесь?

– Афиняне… – рыдая, ответила Пасифая. – Снова погромы, снова насилие, грабежи и убийства… Смотри… – она махнула рукой на ближайшее дерево.

Ариадна повернула голову и увидела тушку повешенного пиратами кота: чёрного с белым пятном на груди.

– Зачем?.. – вырвалось у девушки.

Пасифая и Федра не ответили. Бессмысленная жестокость, с которой было убито ни в чём не повинное животное, просто не укладывалась в голове.

– Что это за люди?.. – плакала старшая жрица.

– Они не люди, мама, – обняла её Ариадна. – Они афиняне…

Когда крики и плач стали стихать, Ариадна и Федра вышли из рощи, проведать дворец и пообещав матери прислать нескольких жриц.

Во дворце царил полный разгром. Те девушки, что не успели спрятаться, были избиты и изнасилованы, мебель перевёрнута и брошена на пол. Всё, что представляло ценность, было вынесено. Слуги рассказывали, что погромщики тянули всё, что попадёт под руку, даже гипсовые статуэтки и ношеное нижнее бельё… Но куда хуже было то, что всё, что пираты не могли взять с собой, они постарались разбить, сломать, изорвать, загадить… В бессильном горе жрицы ломали руки над разбитыми, испорченными святынями, плакали над расколотыми глиняными табличками с описаниями таинств…

В сопровождении нескольких подручных пришёл Тесей. Он походил по дворцу, словно выискивая, осталось ли ещё что-нибудь ценное, уже собирался уходить, как вдруг Ариадна с ужасом заметила, как афинянин в украденном из дворца плаще наклонился к Тесею и что-то говорит, указывая на неё. Тесей кивнул и направился в жрице. Сердце девушки стучало, как сумасшедшее…

– Собирайся, Ариадна, – проговорил афинянин, подходя к жрице, – нам пора…

– Куда? – недоумённо спросила девушка.

– На корабль, – настаивал Тесей. – Заберу тебя в Афины…

– Где сделаешь меня рабыней?..

– Откуда… – начал, было, афинянин и прикусил язык.

– Я пойду, – неожиданно вышла вперёд Федра. – Возьмёшь меня?..

Тесей окинул взглядом юную жрицу, как покупатель на рынке рассматривает лошадь, только что зубы не посмотрел.

– Слишком юная… – он покачал головой и отвернулся к поджидавшим пиратам. – Уходим!..

Нестройной толпой пришельцы пошли на пристань.

– А я бы взял… – донёсся грубый голос. – Чесала бы мне под доспехами… Или ещё где…

– Хороший у нас командир… Ровный и чёткий…

– Алё-на… – выкрикнул какой-то афинянин служанке с амфорой. – Куда пошла?..

Не отвечая, девушка прошмыгнула мимо. Пришельцы не стали задерживаться. Ошеломлённая Ариадна во все глаза смотрела на младшую сестру:

– Ты что? Зачем хотела пойти с ними?..

– Ненавижу, – сверкнули глаза Федры. – За то, что они сделали с мамой, с тобой, со всеми нами… Уж я бы придумала…

Глядя на то, как афиняне тянут на корабли награбленное, Ариадна подумала, что чувствует к пиратам не ненависть, а скорее, презрение, какую-то гадливость, словно те нечистоты, которыми они загадили дворец, и являлись истинной сутью афинян.

Солнце клонилось к закату, спадала дневная жара. С дворцового холма жрицы молча смотрели на пристань, на то, как пришельцы покидают разграбленный, истерзанный Кносс. Говорить было не о чем, просто хотелось, чтобы пираты, наконец, ушли. Не видеть, не слышать, забыть, как дурной сон…

И вот, когда они погрузились, отдали швартовы и корабль под чёрными парусами, лениво покачиваясь, стал отходить от пристани, девушки вдруг увидели дым над портовым зернохранилищем. Сначала белый, потом повалили чёрные клубы и вот уже огромные языки пламени поглотили запасы… Надо было бежать, тушить пожар, но чем?.. И как?.. Ариадне пришло в голову, что всё, что натворили афиняне до этого, все грабежи, разрушения и убийства, – всё это ничто по сравнению с голодной смертью, на которую они обрекали город.

И тут далеко-далеко, в просторах тёмно-синего моря девушки увидели корабль под белым парусами. Он спешил, нёсся на всех парусах, словно сама Великая Богиня призвала на помощь. Пока ещё нельзя было различить, чей именно это корабль, но можно было точно сказать, что это корабль Критского союза.

Афиняне тоже заметили белый корабль. Заметались пираты, ставя дополнительные паруса, забегали как крысы. Неважные мореходы, афиняне понимали, что в открытом бою у них шансов нет против критских воинов. Всей храбрости псов войны хватает лишь на то, чтобы грабить и убивать мирных жителей и подло поджигать зернохранилища…

Всем сердцем Ариадна молилась Великой Богине, белый корабль шёл прямо на афинян. Уже можно было разглядеть большую позолоченную голову быка на носу корабля. «Это Дионисий, – обрадовалась жрица. – Его корабль привела Богиня». Ужас объял пиратов, всё ближе критские воины, всё ближе возмездие… И вдруг огромная волна выросла прямо перед чёрным кораблём, подхватила его и отнесла далеко в сторону – словно сам Посейдон помогал Тесею. Белый корабль Дионисия пронёсся мимо…

На море опускались сумерки. Преследовать пиратский корабль не имело смысла: темнота надёжно укроет его чёрные паруса. Корабль Дионисия медленно входил в порт, морской ветер доносил, казалось, прощальные слова Великой Богини…

Ариадна повернулась, чтобы идти во дворец: всё-таки её руки не будут лишними в уборке. Взгляд жрицы задержался на младшей сестре: та всё ещё стояла, глядя вслед чёрному кораблю: «Я отомщу, – повторяла Федра. – Не знаю, как, но…»

ВРЕМЕНА ГОДА

«Viajar, dormir, enamorarse, son tres invitaciones

a lo mismo. Tres modos de irse a lugares que no

siempre entendemos2626
  «Путешествовать, спать, влюбиться – три приглашения к одному и тому же. Три способа попасть туда, где всегда полно неясностей» (Исп.)


[Закрыть]»

Ángeles Mastretta

ЦВЕТОК НА ВЕТРУ

Она вошла в автобус и вдруг остановилась. Обвела взглядом пространство, словно в поисках кого-то, кому можно довериться. Тоненькая девушка лет двадцати с собранными в хвостик русыми волосами. Знаете этот тип девушек, привыкших к семейной опеке и впервые отправляющихся в самостоятельное путешествие. Всё им внове, всё интересно, хотя и пугает, всё влечет вперед, в новым неизведанный мир, полный открытий и приключений.

Она прошла по салону, скользя рассеянным взглядом по лицам. Остановилась у кресла через проход, за ряд до моего. Положила на сидение сумочку, сняла пиджак с прилипшей к рукаву пушинкой, поискала взглядом, куда повесить, но вдруг подалась к окну и начала торопливо махать ладошкой, словно боясь опоздать. И всё ловила кого-то взглядом, и приговаривала шепотом что-то, ведомое только ей…

Я отвернулся и выглянул в окно с другой стороны. Здесь не было ничего и никого. Ничего, кроме теплого сентябрьского утра и неизвестно как очутившегося в ветвях старого ясеня черного полиэтиленового пакета, трепещущего на ветру. Ничего, что связывало бы меня с этим местом. Меня, но не её…

Вот такая история.

Правда ПРо Октябрьскую революцию

В тёмном влажном лесу Цейлона, куда из-за густой листвы почти не проникают солнечные лучи, на верхушке банановой пальмы резвились две мартышки. Прыгали, вертелись, поддразнивали друг друга, – и вдруг одна обезьяна (та, что выглядела помладше, с темным пушком над верхней губой) остановилась и о чем-то задумалась.

– Что с тобой, Тесей, – спросила мартышка с седыми бакенбардами, с трудом сдерживаясь, чтобы не рассмеяться. – Живот, что ли, болит?

– Да нет, Ахилл, – грустно ответила первая обезьяна. – Если бы живот. Опять приснился какой-то странный сон.

– Ну, так расскажи и делу конец, – с важным видом отвечала вторая мартышка (усики на её морде предательски вздрогнули). – Слушаю внимательно.

– Ну ладно, – согласилась молодая обезьяна, приготовившись к рассказу.

– Подожди, – прервала старшая, мигом сорвала парочку бананов, и, передав один подруге, устроилась на ветке удобнее. – Вот теперь давай, рассказывай.

– Итак, – сказала первая мартышка, зажав в правой руке банан, – мне снился сон…

В далекой северной стране в городке у реки человеческая женщина чистила яблоки. Человеческий сын этой женщины сидел рядом с ней на веранде и внимательно следил за её действиями. Маленьким ножиком незнакомая женщина обрезала яблочную кожуру и вырезала серединки, а Володя (так звали человеческого мальчика), не отрываясь, следил за тем, как вьется яблочная кожура с белой бархатистой изнанкой. Она вилась так соблазнительно, так празднично, что человеческий мальчик не выдержал и попросил у матери немного кожуры на пробу.

– Нет, – сказала человеческая женщина, – в таком юном возрасте людям нельзя есть яблочную кожуру. А то можно засорить неокрепший желудок и внезапно умереть.

– Ладно, – ответил Володя, продолжая неотступно следить за кожурой.

И вот, стоило маме на минутку отвлечься, как мальчик не выдержал: дрожащими от возбуждения руками он ухватил две полные горсти кожуры и выбежал в сад. Лакомясь украденной кожурой, Володя снова и снова переживал сладостный миг непослушания. Какой восхитительно сладкой казалась ему кожура, какой необычайно прекрасной! Переживая большое человеческое счастье, он даже на секунду почувствовал себя свободной обезьяной, но тут к Володе подошел его младший человеческий брат Дима.

– Володя, – негромко сказал младший брат, – дай мне, короче, кожуры.

– Ну, ты вааще, блин, Дима, припух, – ответил Володя на человеческом жаргоне, запихивая в рот большую горсть яблочной кожуры. – Это, блин, моя кожура. Хочешь жить, умей вертеться.

– Хуля ты выпендриваешься? – разозлился Дима. – Не дашь кожуры, так я тебя сдам, это, как стеклотару.

– Чево? – искренне возмутился Володя. – Вали отсюда. Сходи, блин, и сам наворуй.

– Ладно, одноглазый павиан (тут старшая мартышка хихикнула), – с дрожью в голосе проговорил младший брат, – я тебя предупреждал.

Дима убежал и через минуту вернулся с матерью.

– Володя, – грозно сказала человеческая женщина, – как ты посмел так поступить? Как ты посмел, несмотря на мой запрет, украсть яблочную кожуру? Как ты посмел, зная, что твой слабый человеческий желудок может засориться, есть эту кожуру? И, наконец, как ты посмел не поделиться яблочной кожурой со своим младшим человеческим братом? За всё это, – строго сказала женщина, – ты будешь жестоко наказан. Во-первых, я лишаю тебя послеобеденного чая с человеческими пирожными. Во-вторых, я прикажу служанке сделать тебе большую человеческую клизму. И, в-третьих, я ставлю тебя в угол на колени до семи часов человеческого вечера.

И вот, стоя в углу на коленях, человеческий мальчик поклялся, что теперь он пойдет другим путем: возьмет настоящий человеческий псевдоним, заведет человеческую жену Надежду Крупскую и любовницу с красивым именем Инесса Арманд, а потом совершит великую русскую революцию, чтобы каждый человеческий мальчик, невзирая ни на какие запреты, мог лакомиться яблочной кожурой, когда он только захочет.

– Да, Тесей, – сказала старшая мартышка, когда закончился рассказ, – вечно тебе приснится всякая гадость. Ну, не беда, – хлопнула она по плечу подругу (так и не съеденный банан выскользнул у младшей из руки и полетел вниз). – Зато, по крайней мере, живот не заболел.

– И не говори, Ахилл, – рассмеялась первая обезьяна. – От этих снов про человеков вечно то понос, то золотуха.

ПОКИНУТЫЕ

Их было тридцать шесть – две младших группы детского дома номер два, – тридцать шесть детей в возрасте от двух до шести лет. В сопровождении трех воспитателей дети приехали на летнюю дачу где-то в районе станции Степянка.

За городом было здорово: ярко синело небо, шумели сосны, повсюду росли цветы и пели птицы. Весь день старшие дети без конца выбегали на улицу, чтобы побродить между клумб, и никак не могли налюбоваться на окружающую красоту. «Как с мамой!» – вместе со всеми радовалась Алеся, худенькая девочка шести лет с русыми волосами и огромными голубыми глазами. Подобно другим старшим детям, Алеся помнила родителей, исчезнувших в 1939 году в подвалах НКВД2727
  НКВД – народный комиссариат внутренних дел, одно из прежних названий КГБ.


[Закрыть]. Помнила и скучала.

…Алеся проснулась от птичьих голосов. Было что-то волшебное в том, чтобы лежать с закрытыми глазами в постели и слушать, как просыпается природа. Как тихо было вокруг, как хорошо и спокойно!

Зашипел и откашлялся лагерный громкоговоритель. Потом раздался звук плевка, и полилась бодрая пионерская песня.

– Поднимайтесь! – раздался в комнате веселый голос Аллы Федоровны, молодой и красивой воспитательницы с серыми глазами и выбеленными волосами.

Алеся открыла глаза – Алла Федоровна стояла посередине комнаты и улыбалась. Сегодня она была одета в красную блузку, черную юбку и изящные черные туфельки. Заворочались, просыпаясь, другие девочки. Воспитательница вышла.

– Вставайте! – донесся голос Аллы Федоровны через секунду из комнаты, которую занимали мальчики.

Вслед за Алесей, поднявшейся и надевшей выцветшее ситцевое платьице и поношенные коричневые босоножки, начали подниматься другие девочки. Одевшись, старшие девочки дружно стали заправлять постели и помогать младшим. Скоро все выбежали умываться.

После завтрака воспитательница отправила мальчиков за мячами, а девочек за скакалками, а затем дети пошли играть на улицу.

…К сообщению о начале войны, прозвучавшему по лагерному громкоговорителю, Алеся отнеслась довольно равнодушно: ну, повоюют немного, а потом придет Красная Армия и всех победит. Никто не верил, что война затянется. Все думали, что будет как в кино: немцы перейдут границу и начнут убивать и грабить, а потом их отобьют и погонят обратно до самого Берлина. Ведь не зря же показывали в кино и говорили по радио, что Красная Армия самая лучшая в мире. Даже мысли о том, что Минск может быть отдан фашистам, ни у кого не возникало.

На следующий день втайне от детей воспитатели съездили в Минск и, успокоенные, вернулись обратно. В Минске было тихо. Первый шок от известия о начале войны прошёл, и все вернулись к обычным делам. Люди не знали, что в это время партийные чиновники во главе с первым секретарем ЦК коммунистической партии Белоруссии Пантелеймоном Пономаренко в спешном порядке под различными предлогами забирали детей из летних лагерей и втайне нанимали машины для своего скарба. Их совершенно не заботило, что будет с народом, «слугами» которого совсем недавно они себя называли, чиновники думали только о себе. О себе и своем имуществе…

После того, как Минск начали бомбить и по дорогам бесконечной вереницей потянулись беженцы, дети встревожились. Первым желанием Алеси было вернуться в Минск и постараться найти родителей (Алеся верила, что если хорошо поискать, то мама непременно отыщется). Вместе с подружками она пришла к воспитателю, но та остановила девочек. «Город эвакуировали, – убеждала Алла Федоровна, – правительство обо всем позаботилось. Когда мы эвакуируем лагерь, вы встретитесь с родителями в Москве. Если же вы будете возвращаться самостоятельно, то можете потеряться. Останьтесь, девочки, – попросила воспитательница, – мне понадобится ваша помощь в дороге. А в Минске уже никого нет». Девочки подумали и согласились.

Разве кто-нибудь мог предположить, что никакой организованной эвакуации не будет, что правительство во главе с Пономаренко сбежит из Минска ещё до начала бомбежек, совершенно «позабыв» отдать приказ об эвакуации. Разве кто-нибудь мог подумать, что из-за предательства правительства пострадают многие и многие невинные люди, и тысячи «забытых» в летних лагерях детей больше никогда не увидят родителей.… Когда же родители опомнились и бросились искать детей по летним лагерям, те уже начали страшные странствия по дорогам войны.

Дороги затопили беженцы. Стоя у ворот, дети, не отрываясь, смотрели на бесконечное движение людей. Взгляд Алеси, рассеянно блуждавший в толпе, время от времени выхватывал какую-нибудь человеческую фигуру, запечатлевая её в мозгу, и снова растворялся в людском потоке. Кого здесь только не было! Взъерошенная женщина лет тридцати катила новую детскую коляску, загруженную небольшими аккуратными свертками, и вела за руку заплаканную девочку лет пяти в чистеньком платьице. Тепло одетый старик отрешенно волочил большой и, по-видимому, очень тяжелый чемодан. Мастеровой в вытертом кожаном фартуке упрямо толкал перед собой тачку с как попало набросанными вещами. Женщина с обезумевшим лицом неожиданно остановилась посередине дороги и начала выкрикивать проклятия в адрес правительства. Мужчина в вылинявшей гимнастерке с отпоротыми петлицами терпеливо уговаривал её, потом взял за руку и потянул вперед. Дети испуганно жались возле матери. Интеллигентно одетая женщина вела под руку изможденную старуху. Две босые девочки-подростки катили на велосипеде большую брезентовую сумку. Шагала некрасивая крестьянская девушка с широким рябым лицом и котомкой за плечами…

Через два дня воспитатели поняли, что помощи не будет. Они наняли в соседнем колхозе две полуторки, на которых дети и воспитатели отправились на ближайшую железнодорожную станцию. С трудом пробравшись сквозь горы рельсов и шпал2828
  Готовясь к войне, руководство Советского Союза перебрасывало к западным границам неимоверное количество солдат, военной техники, боеприпасов, рельсов и шпал (чтобы ремонтировать железнодорожное полотно в случае наступления). Теперь, когда немцы нанесли упреждающий удар, железнодорожные платформы спешно освобождались от сразу ставших ненужными рельсов и шпал, чтобы начать эвакуацию. Но время было потеряно…


[Закрыть], в спешке вываленных вдоль насыпи, дети разместились на открытой платформе. Прошло несколько часов, прежде чем состав отправился в путь.

Жарко палило солнце. Поезд двигался медленно, то и дело останавливался и подолгу стоял на путях, пропуская эшелоны с солдатами и военной техникой. Дети пытались как-то спрятаться от солнца, но ничего нельзя было придумать.

На остановках старшие дети пытались раздобыть воды и еды. Вдоль дороги стояли деревенские бабки с корзинами, в которых можно было найти и хлеб, и молоко, и соленые огурцы, и даже горячую картошку в горшочках. Всё можно было купить, были бы деньги. Но денег у детдомовских детей не было, приходилось попрошайничать. Как и все старшие дети, Алеся тоже искала еду, но ничего не получалось, пока девочка не отошла немного в сторону. Тут она встретила странную бабку. Несмотря на жаркую погоду, та была в теплом ватнике, перепоясанном веревочкой, и в видавших виды ботинках.

– Что, детка, есть хочешь? – спросила крестьянка пробегавшую мимо Алесю.

Алеся остановилась и шмыгнула носом:

– Да. А что?

– Ничего, – ответила бабка и протянула девочке большую краюху ситного хлеба. – Держи.

Алеся покраснела и схватила хлеб:

– Спасибо…

– Беги, – махнула бабка рукой. – Даст Бог, выживешь…

И хотя девочке очень хотелось отломить немного от вкусно пахнущего хлеба, она прибежала обратно и отдала добычу Алле Федоровне, которая разделила на всех по маленькому кусочку.

…Красная Армия отступала. Казалось, задачей отступающих войск было не сопротивление врагу, а уничтожение всего, что оставалось. Используя тактику «выжженной земли» – когда диверсанты, чаще всего комсомольцы, поджигали и взрывали оставляемые сооружения, – войска Красной Армии разрушали мосты, электростанции, заводы, телеграфные столбы.

Утром следующего дня над эшелоном показались немецкие самолеты. Они безнаказанно пролетали на восток, совершенно не опасаясь сопротивления со стороны Красной Армии. «Где же наши самолеты? – удивлялись старшие дети. – Почему бездействует противовоздушная оборона?»2929
  Мало кто знал в то время, что на протяжении всех «предвоенных» лет Советский Союз готовился к наступательным, а совсем не к оборонительным операциям, и поэтому ни истребительной авиации, ни системы противовоздушной обороны в стране практически не было. Именно поэтому такой неожиданностью для Красной Армии явилось немецкое нападение, что к нему просто не были подготовлены. Сразу после получения известий о начале войны и разгроме прямо на приграничных аэродромах наступательной воздушной армады Советского Союза Сталин отдал приказ о создании системы ПВО.


[Закрыть] Потом пронеслось сообщение, что бомбежками повреждены пути, и поезд дальше не пойдет. Сойдя с платформы, дети и воспитатели отправились к ближайшей деревне.

Немилосердно палило солнце. Трещали кузнечики, и повсюду поднимались сероватые клубы тонкой пыли. Идти пришлось долго. Было жарко и тяжело. Хуже всех пришлось самым маленьким: они без конца хныкали и просились на руки. Воспитателям и даже старшим детям то и дело приходилось кого-нибудь нести. И долго шли они неведомо куда, погоняемые самой смертью…

Колхозная деревня выглядела жалкой и убогой: покосившиеся домики, подпертые для крепости длинными нетесаными жердями, чахлые яблони с обломанными ветвями, выжженные солнцем поля с редкими стеблями картофельной ботвы.

Воспитатели с трудом упросили председателя колхоза разместить их в заброшенном сарае. После этого двое воспитателей ушли в город за помощью, оставив Аллу Федоровну присматривать за детьми и наказав дожидаться их возвращения.

Дети зашли в сарай. Изнутри он выглядел ещё хуже, чем снаружи. Сквозь дырявую крышу просвечивала луна, тут и там в кучах гнилой соломы пищали мыши (мальчишки тут же устроили на них охоту). Вместе с другими девочками Алеся начала приводиться сарай в жилой вид. Прежде всего, дети собрали в кучу всю пригодную к употреблению солому и тщательно подмели пол. Затем старшие мальчики забрались на крышу и, как могли, заткнули дыры пучками соломы. Так дети начали новую жизнь…

В это время первый секретарь ЦК коммунистической партии Белоруссии Пантелеймон Пономаренко, сбежавший из города ещё утром 24 июня, давал отчет Сталину. Пономаренко поливал народ Белоруссии грязью, докладывая о том, что сделал всё возможное, но люди сами отказались уходить в эвакуацию. Пономаренко лгал долго и убедительно, приводил аргументы и факты, однако истинная цель его речи состояла лишь в том, чтобы оправдаться перед вождем…

…Воспитатели так и не вернулись. Утром следующего дня в сарае не оказалось также и Аллы Федоровны (позже, когда детей везли в минское гетто, Алесе показалось, что она видела красиво одетую воспитательницу рядом с немецким офицером, но кто может поручиться в том, что всё это не почудилось изможденной, голодной девочке), дети остались одни. Ещё через некоторое время ушло пятеро старших детей, оставшиеся стали ходить по деревне в поисках пропитания. Жалея малышей, Алеся осталась в сарае.

Когда деревенские жители поняли, что дети покинуты, их первым желанием было помочь. Нескольких малышей крестьяне забрали в семьи, оставшимся принесли теплые вещи и немного еды. К сожалению, больше дать крестьяне не могли – они сами с трудом сводили концы с концами, дочиста ограбленные Советской властью, её продразверстками и коллективизацией.

…Как-то незаметно наступил август, по ночам стало холодно. Дети кутались в старые крестьянские кофты и жались друг к дружке в тщетной надежде сохранить остатки тепла. Днем старшие дети затыкали дырки в стенах, но каждую ночь становилось всё холоднее и холоднее. И вот потянулись долгие осенние дожди, потом пошёл снег и ударили морозы. В жизни детей ничего не изменилось: они всё также жались в тесную кучу на клочке сена в углу сарая, всё также, дрожа, бегали во двор по нужде, всё также выбирались в заледеневшее поле в надежде найти забытую картофелину или свеклу. Изредка к ним заходила какая-нибудь крестьянка, отрывавшая от семьи несколько вареных картофелин или кружку молока для брошенных детей. Такие дни дети считали за праздник…

Алеся страдала вместе со всеми, но, как могла, заботилась о малышах. Поверх ветхого ситцевого платья она носила непомерно большую красную вязаную кофту с протертыми локтями, а на ногах у неё были всё те же старые босоножки. Довоенная жизнь казалась девочке сном, далеким и сказочно прекрасным. Несколько раз на руках Алеси умирали дети, и она бы тоже давно умерла, но мысль о маме, о том, что когда-нибудь они встретятся, давала ей силы выжить.

…К марту 1942 года, когда заброшенных детей обнаружили немецкие солдаты, их осталось всего четырнадцать человек (из первоначальных тридцати шести) в возрасте от двух с половиной до семи лет. Многие погибли от холода и голода, оставшиеся были очень слабы. Голодные, исхудавшие, одетые по-летнему, давно немытые дети жались в кучу на полу сарая, и, похоже, слабо понимали, что с ними происходит. Когда дети увидели немцев, они даже обрадовались, обрадовались тому, что теперь их, наконец, увезут из промерзшего сарая и покормят.

Немцы привезли детей в Минск. Город выглядел хмуро и неприветливо. Повсюду были развалины, редкие прохожие быстро переходили улицы, торопясь скрыться из виду. Даже собак теперь не было слышно.

…Два дня детей держали в здании вокзала, решая, что с ними делать, затем стали зазывать прохожих и продавать. Сначала цена на ребенка доходила до 35 марок, постепенно она снизилась до 10 марок. Голодные, измученные дети становились на колени и умоляли купить их: «Купите нас, – плакали дети, – иначе нас убьют…»

Их не убили. Через три дня немцы решили, что за детей ничего больше выручить не удастся, и оставшихся семь человек (в том числе и Алесю) отвезли в детский дом на территории гетто. И тут, глядя из машины на испуганных, оборванных, бродящих среди развалин в поисках пропитания людей, девочка вдруг ясно поняла, что теперь всё кончено: их привезли умирать…