Текст книги "Оригинал. Рассказ"

Инициалы должны были означать «Владимир Николаевич Новицкий». Он был её мастером, главным инструктором по акробатике в Московском цирковом училище, где Татьяна тренировалась с шести лет, пока их обоих не призвали в Красную Армию в конце 1941 года. С тех пор она видела его всего один раз, очень кратко. Она узнала, что он был назначен в танковое подразделение и повидал много боёв. Маленькие, чрезвычайно гибкие люди были полезны в танках. Александра сама почти стала водителем танка Т-34, пока не была замечена её исключительная природная способность метко стрелять в людей с очень большого расстояния.

С большой степенью вероятности, Владимир Николаевич был тем, кто нанес на карту внутреннее пространство Оригинала, чтобы продублировать его в Копии. Но если так, то где он был сейчас? Если у них был он, мастер, зачем нужно было привлекать её, ученика?

У Татьяны был ответ, она знала причину. Но она отбросила его, как и многие другие подобные мысли.

Она выползла из Копии на яркий солнечный свет, но он давал мало тепла. Одна из женщин-охранниц протянула ей толстое одеяло, в которое она завернулась, надевая войлочные сапоги. Её одежда уже была связана в узел, который нёс другой охранник.

«Четырнадцать минут», – довольно сказал Шульгин, глядя на «Ролекс», оттянув рукав шинели. «Более чем достаточно. Сопроводите товарища капитана Левченко в баню. И выдайте ей водки, литровую бутылку».

«И горячий чай», – сказала Татьяна. Ей пришлось стиснуть зубы, чтобы они перестали стучать. Костяшки её пальцев, вцепившихся в концы одеяла, посинели.

«Старуха, которая следит за баней, принесёт вам чай», – пренебрежительно сказал Шульгин. «Вы свободны от дежурства до завтра, Савченко. Вам покажут ваше жилище и столовую. Надеюсь, что мне не нужно напоминать вам, почему вы здесь, и о последствиях любой вашей… глупости. Но если вы забыли, я говорю вам сейчас: в радиусе шестидесяти километров от этого места нет ничего живого, нет убежища, и в отличие от лагерей, у нас есть собаки. Фактически, немецкие трофейные собаки. Очень неприятные собаки, поверьте, я думаю, они все ещё нацисты. У нас в питомниках их дюжина. Вы понимаете?»

Татьяна кивнула. Она поняла. Любая попытка сбежать закончится неудачей. По крайней мере, любая попытка по суше. Возможно, если бы она могла реквизировать самолет, заставить пилота лететь на юг… но куда? И, как всегда, её семья у них в заложниках. Она не смогла бы жить, если бы ценой её свободы была их смерть.

Побег был невозможен. Не для неё. Не сейчас.

«Ну, что ли в баньку тогда», – проворчала Татьяна.

По дороге в баню, пробираясь между домиками без опознавательных знаков, Татьяна поинтересовалась как бы между прочим у мужчины-охранника, несущего её одежду, где находится лазарет.

Тот не ответил, но его непроизвольный взгляд указал ей направление.

«Лазарет?» – переспросила Татьяна.

Угрюмый охранник хранил молчание. Сопровождавшая её женщина-конвоир прочистила горло: «Мы не должны разговаривать с вами без необходимости. Что вам нужно? Просто скажите и мы принесем это вам».

«Аспирин», – сказала Татьяна, хотя на самом деле ей ничего не было нужно.

Они брели в тишине к большому срубу, где клубы пара, выходили из одной трубы, а из другой поднимался сизый дым. Охранники подвели Татьяну к двери и передали неулыбчивой старухе, – та молча приняла одежду и махнула головой, приглашая войти.

«Потом мы сопроводим вас к месту дислокации», – сказала женщина-охранник. «Не бродите вокруг без надобности».

«Водка», – скупо отозвалась Татьяна. «Чай».

«Я всё принесу сама. Заходи», – пробормотала старуха-банщица.

Три часа спустя охранники вынесли пьяную в стельку Татьяну из бани в отведённую ей избу, завёрнутую в несколько толстых грязноватого вида казённых полотенец, которые та наотрез отказалась снимать. Нетрезвая женщина крепко сжимала в руках пустую бутылку из-под водки. Банщица, ворча, шла позади, неся свёрток с одеждой Татьяны.

Татьяна сосчитала шаги от бани до выделенного ей домика и запомнила своё расположение относительно солнца и тени. Охранники уложили её на кровать, настоящую кровать с пружинящим матрасом – в избушке было тепло от железной печки в углу, – набросили на неё несколько одеял и ушли, заперев за собой дверь.

Выждав некоторое время Татьяна открыла глаза, осмотрела комнату. Она была абсолютно трезва – всё произошедшее в бане было спектаклем для её надзирателей. Теперь ей было нужно выспаться. Она могла по своему желанию погружаться в сон на определённое время, – навык, отточенный ею во время войны. Шесть часов спустя её глаза открылись. В хижине было темно, если не считать тонкой полоски света, проникающей через щель в занавешенном окне. Дорожки между зданиями и периметр были освещены дуговыми лампами на столбах.

Она дала глазам привыкнуть к полумраку, затем выбралась из постели. Под кроватью стоял ночной горшок с крышкой, которым она и воспользовалась. Затем она опустилась на дощатый пол и тщательно осмотрела половицы, пробуя их наощупь. Несколько досок были подгнившими. Татьяна достала свою лагерную заточку и подковырнула дерево; ей удалось приподнять несколько половиц и сделать щель, достаточно широкую, чтобы в неё можно было пролезть.

Колючий холодный воздух дунул из подпола, но Татьяна проигнорировала это, опустила голову и ощупала пространство под бревенчатым срубом. Вместо капитального фундамента, изба была поставлена всего на несколько кирпичных опор по углам. Совершив небольшой подкоп, Татьяна освободила достаточно пространства, чтобы проскользнуть под брёвнами и выбраться наружу.

Она положила половицы на место. Воспользовавшись своей универсальной заточкой женщина за несколько минут соорудила из припасённых банных полотенец маскировочный халат, а также нарезала ткань на несколько полосок, чтобы использовать их в качестве пояса, и чтобы обернуть ими голову, ноги и руки. На улице, в снегу, самодельная белая одежда послужит ей прекрасным камуфляжем.

Татьяна бесшумно выбралась наружу сквозь отверстие под срубом. Теперь в лагере разгуливал Тодесгайст из Сталинграда.

Как она и ожидала, учитывая отсутствие других заключенных, здесь было очень тихо, и между зданиями не было активных патрулей, даже часовых. Она не сомневалась, что периметр охранялся, и что немецкие овчарки действительно существовали, но их явно не выпускали для охраны ночью. Только для преследования, когда это было действительно необходимо.

Ей не потребовалось много времени, чтобы найти лазарет. Это было первое большое ярко освещённое здание в том направлении, куда бросил взгляд охранник. Татьяна некоторое время прислушивалась у двери, затем приоткрыла её и прокралась в вестибюль лагерного госпиталя. Присев на корточки у пустой полки для снегоступов, она снова прислушалась, прежде чем приоткрыть внутреннюю дверь, чтобы заглянуть внутрь. Медсестра спала в своем кресле, опустив голову на стол перед собой. В просторной комнате стояли шесть больничных кроватей в два ряда.

Пять кроватей были пусты, шестая – нет.

Татьяна подкралась поближе к медсестре и принюхалась. От той разило спиртным. Выдвижной ящик в столе был наполовину открыт, и, конечно же, в нём нашлась почти пустая бутылка водки.

Татьяна замерла, обдумывая, не избавиться ли ей от медсестры устроив всё как несчастный случай – инсценировать неудачную попытку помочиться в пьяном виде на улице в снег, – но решила этого не делать. Она, конечно, была убийцей, но только когда это было абсолютно необходимо. Слишком долго она позволяла государству определять, кого ей следует убивать, по приказу ли вышестоящего офицера или, в конце концов, самого Сталина, воплощения абсолютной власти. С тех пор, как Татьяна побывала в лагерях, она убивала только тогда, когда от этого напрямую зависело её выживание.

На шестой кровати произошло лёгкое движение. Татьяна оставила медсестру и бесшумно пересекла палату. Но, как казалось, недостаточно тихо. Туго забинтованная, удивительно маленькая фигурка на кровати заговорила через рваную дыру в ткани на лице, как ожившая египетская мумия. Татьяна почувствовала запах горелой плоти, смрад, знакомый ей по Сталинграду и многим другим местам.

«Танюша?»

Хрипловатый надтреснутый голос был слаб, но Татьяна знала, кто был перед ней, в больничной постели.

«Да, Вова», – прошептала она, сдерживая рыдание. Она не плакала уже много лет, но сейчас слёзы сами подступили, и их нужно было сдерживать. «Как ты узнал…»

«Я знал с самого начала, что они привлекут тебя», – прошептал Владимир. «А кто ещё мог прокрасться сюда после полуночи?»

Во многих отношениях Владимир был вторым отцом для Татьяны. Она не видела его со случайной, короткой встречи в Восточной Пруссии в конце 1944 года.

«Что же они с тобой сотворили?»

Обмотанная бинтами фигура сделала легкое движение, пытаясь пожала плечами; мужчина в кровати зарычала от боли.

«Я сам устроил себе всё это», – прошептал Владимир. Его голос звучал прерывисто; он говорил сквозь ужасную боль. «Хотя признаю, что они дали мне такую возможность. Послушай меня».

Татьяна осторожно села на край кровати, борясь с желанием прикоснуться к забинтованному телу, прикрытому одной только марлевую простынёй. Ноги Владимира Новицкого были ампутированы выше колена. Она знала, что даже малейшее прикосновение будет для него мучительным, и отвернула голову в сторону, чтобы даже её дыхание не касалось его.

«Я надеялся, что смогу… увижу тебя… поговорить с тобой перед смертью», – прошептал Владимир.

Татьяна придвинулась, совсем немного поближе, но прежде чем она успела что-либо сказать, он продолжил.

«Послушай. Они на самом деле не знают, что со мной случилось. Ожоги – только часть всего этого. Но ты, моя маленькая Тата, ты должна использовать то, чему я научился, мои знания».

«Какие знания?» – прошептала Татьяна.

«Послушай. Ты видела Копию? Была в ней?»

«Да».

«Она была построена на основе моего исследования того, что они называют Оригиналом. Но я не рассказал им всего. Ты можешь…»

«Я не могу делать ничего, кроме того, что мне приказано», – прервала его шёпот Татьяна. «Шульгин предупредил меня. В очередной раз. Если я не подчинюсь им, они накажут моих родителей, кроме того, не забывай, есть ещё Машенька и Саша…»

Владимир издавал звук, который был чем-то средним между мучительным кашлем и всхлипыванием.

«Что? Что с тобой? Дать тебе лекарство? Где оно? Чёрт!»

«Нет, нет», – прохрипел Владимир. «Танюша, мне жаль, очень жаль… Мужайся, Таня, твои родители и дети… они уже мертвы».

«Но фотографии», – медленно сказала Татьяна. «Шульгин показывал мне… они выглядят на них старше, но…»

Она смолкла. Они оба знали, что фотографии можно было подделать. Минуту они сидели в тишине, прежде чем Татьяна заговорила снова, её шепчущий голос был подобен ножу, медленно скользящей заточенной стали.

«Ты уверены в этом?»

«Да», – простонал Владимир. «Их всех расстреляли на следующий же день… после того, как тебя забрали. Ваш сосед, Сергей Иванович, видел… из своего чердачного окна, выходящего во внутренний двор… он сказал мне… Я писал тебе, но…»

«Я убью их. Их всех. Всех их. Сначала Шульгина. И Сталина тоже», вскинулась Татьяна.

«Моя бедная девочка… ты не можешь убить их всех… убивать… значит стать… такими, как они».

Он сделал хриплый вдох, чтобы собраться с силами.

«Есть… лучший… лучший способ. Слушай, не перебивай!».

Александра наклонилась достаточно близко, чтобы почувствовать слабое дуновение его дыхания; она ощутила ужасный запах его горелой плоти. Владимир говорил с трудом, но настойчиво, как человек, который слишком долго ждал, чтобы поделиться информацией. Он заставил её повторить то, что он ей сказал, чтобы убедиться, что эта информация запечатлелось у неё в голове. Затем он издал тяжёлый вздох. Татьяна испугалась, что он умер в этот момент, но вскоре Владимир сделал еще один медленный, болезненный вдох.

«Таня. Есть кое-что ещё… Я прошу тебя… ты должна помочь мне… освободиться…»

«Да».

«Ты справишься. Мне не следовало… поворачивать назад. Было бы… лучше… умереть там внутри, чем здесь».

«Ш-ш-ш», – прошептала Татьяна. «Где здесь… а, вижу!»

Она подошла к шкафу с лекарствами, и, меньше чем за минуту, аккуратно справилась с замком.

Первая ампула морфия, казалось, вообще не подействовала на Владимира. Она ввела ещё одну, прямо ему в шею. Его дыхание стало более прерывистым; он издал горловой звук.

Третья инъекция сделала своё дело. Татьяна подождала некоторое время, пока не осталось никаких сомнений, что её учитель мёртв. Она взяла пустые ампулы и металлический шприц и положила их на стол рядом с рукой спящей медсестры. Очнувшись от алкогольного ступора, она подумает, что каким-то образом допустила передозировку, и будет напугана настолько, что, скорее всего, скроет улики. Или же её просто найдут в таком состоянии и обвинят в халатности. Для Татьяны годился любой вариант.

Вернувшись в свою избушку, она немедленно сожгла полотенца в железной печке, затем легла в постель. Но заснуть не удавалось. Она лежала, думая, перебирая в мыслях то, что поведал ей перед смертью Владимир Новицкий. Карта движения по лабиринту Оригинала, временные промежутки и прочие бесценные детали.

Она думала о своей семье, как оказалось, уже давно погибшей от рук военных из спецслужбы Сталина. На следующий же день после её ареста. Всё это время… Татьяну всегда сопровождал страх, что их казнили или отправили в лагеря, но она гнала эти мысли. Их жизни были тем единственным, ради чего ей стоило жить.

Всего лишь иллюзия, в которую ей так хотелось верить.

Теперь же, когда она знала, ей больше ничего не оставалось.

На следующее утро в лагере всё было тихо. Никаких явных признаков того, что Владимира нашли мёртвым. Охранники пришли за Татьяной, сопроводили её на завтрак, после привели к Копии, где её ждал профессор. Шульгина нигде не было видно. Ей выдали прорезиненный облегающий костюм, – Фабрициус сказал, что такой носят дайверы. Этикетка на вороте была удалена, но внутри рукава была надпись, гласящая, что термокостюм был сделан в Америке.

Татьяну снова отправили в странный, облицованный пробкой стальной туннель. Она должна была заходить как можно дальше, двигаться как можно быстрее, запоминать многочисленные перекрёстки и повороты, подъёмы и шахты, ведущие вниз.

Когда она вылезла из Копии на белый свет, Шульгина всё ещё не было. Ни он, ни профессор ничего так и не объяснили ей, не ответили ни на один из её вопросов касательно Оригинала.

Не то чтобы Татьяна нуждалась в их ответах. Владимир изложил ей все ключевые моменты, по крайней мере, в том виде, в каком он их понял. Что, вероятно, было больше, чем знали Шульгин и Фабрициус вместе взятые. В конце концов, они никогда не были внутри Оригинала.

После экзерсисов в Копии снова была баня, но уже с гораздо меньшим количеством водки, и ужин, поданным в её личные «апартаменты». Татьяна поставила половицы на место и даже не помышляла о ночных вылазках.

В течение последующей недели она усердно практиковалась в прохождении узких причудливых лабиринтов Копии. Восстанавливала силы. Готовилась.

Утром седьмого дня охранники повели её незнакомым путём через лагерь, на северную сторону, которую она до сих пор не видела. Там был ещё один, внутренний комплекс, небольшая площадка, окруженная колючей проволокой в три витка глубиной и уложенной в шесть витков высотой на штакетнике. Двойные ворота охранялись четырьмя охранниками. В центре этого комплекса стояла странная деревянная башня, прямоугольное сооружение, похожее на высокую, несуразно узкую церковь, с высокой остроконечной крышей.

Шульгин и Фабрициус ждали за дверью этого тонкого здания, которое при ближайшем рассмотрении напомнило Татьяне четырехэтажный флигель. Оно было недостаточно большим, чтобы вместить больше пары человек стоя. На двери был огромный засов и очень большой навесной замок, американский «Локвуд», который, как знала Татьяна, было нелегко открыть. Шульгин уже вставил ключ в висячий замок, хотя ему еще предстояло повернуть его.

«Сегодня мы отправляем вас в Оригинал», – сказал Шульгин. – «Вход находится за этой дверью. Я напоминаю вам, что существование этой… аномалии совершенно секретно и не подлежит обсуждению даже с другими в этом лагере».

«Что ещё за аномалия?» спросила Татьяна. Её лицо оставалось неподвижным. Она ничем не выдала того, что она знала, или подозревала, или опасалась.

«Это своего рода туннель», – с энтузиазмом сказал Фабрициус. «Межпространственный туннель».

Шульгин посмотрел на свои часы.

«Через две минуты ваш выход», – сказал он. «Мы должны дождаться фазы оранжевого свечения».

«Мы не понимаем природы туннеля», – бросился вперед Термин. «Его стенки – это когерентная энергия, которая ведёт себя как масса или имитирует её, но при этом обладает дополнительными характеристиками, видимыми состояниями, обозначаемыми светом. Оно циклически переходит от красного к фиолетовому спектру, видимому человеческим глазом, что, несомненно, не случайно. Но красное состояние в начале очень опасно, смертельная форма… излучения, как и фиолетовое в конце…»

«Шестнадцатиминутный крайний срок пребывания в Копии», – сказала Татьяна. «Это относится к этому циклу? А переходы безопасны?»

Шульгин холодно улыбнулся.

«Нет», – сказал он. «Переходы небезопасны. Но скорость продвижения, необходимая для перехода от входа к тому, что, как мы считаем, является выходом в другой мир, требует, чтобы вы достигли Перекрестка А за шестнадцать минут после окончания Красной фазы, во время оранжевого периода. Каждая из фаз внутри Оригинала длится двадцать минут, или, если быть точным, девятнадцать минут пятьдесят восемь секунд. Вы должны добраться до известного выхода в конце туннеля в течение тридцати пяти минут, провести исследование продолжительностью не более десяти минут и вернуться в течение тридцати пяти минут, до начала Фиолетовой фазы. Судя по тому, как вы управлялись с Копией, это должно быть для вас достижимо».

«Что находится за этим другим выходом?» – спросила Татьяна.

«Другой мир!» – воскликнул вспотевший от волнения Фабрициус, возбужденно вскидывая руки. «Подумайте об этом!»

«Откуда вам знать?»

«Оперативник, который нанес на карту Оригинал, увидел небо и почувствовал дуновение ветра от другого выхода, хотя ему и не удалось выбраться в него. Но вы… вы сделали это в Копии».

«Что, если я не смогу вернуться?» – спросила Татьяна. «Меня ведь может что-то убить в этом „другом мире“. Или, если я буду слишком медлительной и Фиолетовая фаза – что бы это ни было – настигнет меня».

«Если вы позволите этому случиться, то ваша семья неминуемо пострадает», – сказал Шульгин. – «Но, если вы будете вести себя хорошо, они будут спокойно жить. Это ваша…»

Александра резко развернулась на каблуках и молниеносно перерезала горло ближайшему охраннику своей лагерной заточкой; кровь брызнула на Фабрициуса. Охранник схватился за горло обеими руками. В две секунды Татьяна выхватила у него пистолет-пулемет ППШ-41, взвела курок и выпустила дугой одну короткую, размашистую очередь, убив трёх других охранников. Шульгин потянулся к своей пистолетной кобуре, но Татьяна оказалась быстрее и разрядила барабан ему прямо в голову, катапультируя его к двери узкого здания. Тело Шульгина соскользнул на землю, по сути, обезглавленное.

Профессор Фабрициус издал жалкий, мяукающий звук.

Татьяна проигнорировала его. Она отбросила ППШ и засунула заточку обратно себе за ухо. Женщина повернула ключ в висячем замке и открыла его.

Позади неё прозвучала сирена. Быстрее, чем она думала. Выстрелы здесь, должно быть, не так часты, как в других лагерях. Мгновение спустя послышались отдалённые крики и лай собак.

Фабрициус продолжал тихо поскуливать.

«Заткнись!» рявкнула на него Татьяна. «Я не собираюсь тебя убивать».

Профессор поперхнулся, закашлялся, но сумел-таки выдавить: «Зачем? Они же убьют вашу семью…»

«Они уже мертвы», – мрачно сказала Татьяна. «Твои, наверное, тоже. Безопасно ли сейчас сделать вход?»

Фабрициус посмотрел на свои часы и кивнул.

Она открыла дверь и невольно заморгала от увиденного странного зрелища – туннель, из светящегося оранжевого… оранжевого воздуха… подвешенного в пространстве на высоте её головы, проходящий через заднюю часть здания, как будто деревянной стены не существовало. Хотя она знала из Копии, что туннель простирался всего на несколько метров до первого поворота, он выглядел так, как будто тянулся вечно, всё время прямо.

Она подтащила тело Шульгина, сняла его «Ролекс» и пристегнула к своей лодыжке, затем встала ему на грудь, чтобы было легче подтянуться ко входу в туннель.

Крики становились всё ближе, и слышался лай собак.

«Ты-ты-ты… п-пойдёшь?» – заикаясь, спросил поражённый Фабрициус.

«Очевидно, да», – сказала Татьяна. Она приподнялась на цыпочки и решительно бросилась вверх, в туннель, одновременно вынимая левую руку из сустава, чтобы не застрять.

«Если т-ты вернёшься и расскажешь мне… расскажи нам… Я думаю… Я думаю… т-ты будешь прощена», – крикнул Фабрициус с отчаянием в голосе. «Я уверен!»

Его голос заглушили рычание и лай. Голос профессора поднялся на октаву: «Нет! Нет! Не я! Это б-была она…»

Татьяна легко двигалась вперёд. Стенки туннеля действительно слегка прогибались, пружинили от соприкосновения с её телом и на ощупь не были похожи ни на что, по чему она когда-либо двигалась раньше. Ни на ткань, ни на дерево, ни на металл. Описание «бархат» было близким, но все же неправильным. Было слабое ощущение, похожее на статическое электричество, легкий дискомфорт там, где её кожа касалась туннеля.

Стремительный поворот налево дался легко. Татьяне даже не пришлось вывихивать правое плечо из сустава. Повороты в «штопоре» были непростой задачей, но не сложнее, чем пройденные в Копии. Следующий поворот направо и сразу налево оказался действительно трудным. Даже с обоими вывихнутыми плечами Татьяна почувствовала, что начинает замедляться. Странная оранжевая поверхность Оригинала отличалась от покрытой пробкой стали Копии. На какое-то мгновение она почувствовала подступающую волну паники, но усилием воли погасила её и сумела продолжить свой путь, к перекрестку А и дальше.

И всё же, она не могла совсем не думать о том, что, по словам Владимира, может сделать с ней красный или фиолетовый свет. Владимир всего на несколько секунд опоздал, его нижняя часть тела всё ещё была в Оригинале, когда он пытался выбраться. Но этого было достаточно. Неведомая сила мгновенно лишила его ног, что потребовало срочной ампутации, а верхняя часть тела – даже несмотря на то, что она не находилась непосредственно в туннеле – получила сильнейшие ожоги.

От перекрестка А некоторое время идти было легко, пока она не дошла до серии очень крутых поворотов под прямым углом, которые потребовали от неё максимальной гибкости её гуттаперчевого тела. Она была на пределе своих возможностей.

На полпути Татьяна застряла.

Она не могла двинуться ни вперёд, ни назад; ей нужно-то было всего на несколько миллиметров больше, но их у неё не было.

Её снова обдало волной ужаса, и она снова подавила её. Татьяна до предела замедлила дыхание, давая возможность своему разуму и телу максимально расслабиться. Исходя из того, что ей рассказал Новицкий, нужно было просто подождать. Спустя долгую минуту, возможно, две, глубокий, плотный свет вокруг неё внезапно сменился с оранжевого на желтый; ощущение статического электричества на коже исчезло. Ей стало тепло; светящиеся, потусторонние поверхности ощущались теперь как каменный пол, нагретый летним солнцем.

Туннель также стал более гибким. Материал прогибался гораздо сильнее, чем в оранжевой фазе, сильнее, чем толстая пробковая обшивка Копии.

Но даже теперь Татьяне удалось продвинуться вперёд всего на пять или шесть сантиметров, прежде чем она наткнулась на участок, где туннель впереди каким-то непостижимым образом поворачивал сам на себя. В Копии это было почти невозможно, так что она просто выдолбила пробковую прокладку там. Что делать в Оригинале – ей открыл Новицкий.

«О, Вова, надеюсь ты не ошибся», – прошептала Татьяна; хотя она не верила в Бога, ей оставалось только молиться, чтобы её наставник не перепутал экстраординарную реальность Оригинала со своими морфиновыми галлюцинациями.

Следуя инструкциям Владимира, она изо всех сил вдавила лицо в стену туннеля, в его податливую поверхность из жёлтого света, пока её нос не расплющился, а рот не уткнулся в какой-то таинственный материал, из которого был соткан аномальный туннель.

По всем законам физики дышать должно было быть невозможно, но она поверила Владимиру и попыталась сделать вдох, – прохладный воздух со свистом проник через её открытый рот, хотя он был плотно прижат к тому, что казалось твердой субстанцией.

Поскольку лицо и корпус Татьяны были смещены вбок, у неё было достаточно дополнительного пространства, чтобы протиснуться под тремя прямыми углами, при этом каждый сегмент её позвоночника, казалось, двигался независимо, подталкивая её вперед, подобно концентрическим кольцам тела червя.

После тройного поворота она стала двигаться быстрее, помня о том, что было впереди в Копии. Туннель, по крайней мере, в его нынешнем состоянии и без дополнительных сложных поворотов, был легче для прохождения, чем лабиринт из стали и пробки в Копии. Татьяна чувствовала, что она опережает сроки.

Затем свет резко стал зелёным, и она остановилась, пораженная этой переменой. Она больше не могла прижиматься лицом или какой-либо другой частью тела к стенам туннеля, которые стали намного более жёсткими. Хуже того, казалось, что стены вторгаются в её плоть, – как будто множество крошечных иголочек касались её кожи, впивались в неё, но крови не было.

Татьяна недовольно поморщилась и двинулась дальше. Она прошла около метра, когда поняла, что слышит тихий скрежет этих игл повсюду, не только по своей открытой коже, но и через свой американский водолазный костюм.

Владимир не упоминал об этом. Татьяна прикоснулась лбом к поверхности туннеля. Странный материал выглядел абсолютно гладким, но она почувствовала покалывание. Она сильнее надавила головой, но ощущения не изменились, да и других дополнительных эффектов не наблюдалось. Если бы это были настоящие иглы, они бы легко вошли в её плоть, пустив кровь.

«Видимо, это не имеет особого значения», – пробормотала Татьяна себе под нос. – «Вот почему Владимир не упомянул об этом. У нас ведь было так мало времени».

Она не заметила, что множество мелких царапин, которые она получила при прохождении Копии, медленно исчезли, – зелёный свет смыл их, как будто их никогда и не было. Гладкий шрам в том месте, где пуля немецкого снайпера задела её левую руку, также исчез. Она почувствовала зуд, когда это произошло, но проигнорировала это ощущение.

На перекрёстке Б Александра отдохнула две минуты, следя за временем по часам Шульгина. Она вправила суставы и помассировала сухожилия и мышцы. Она могла позволить себе такую роскошь, так как ей нужно было только добраться до выхода и убраться восвояси. Она не собиралась возвращаться назад.

Когда же пришло время двигаться вперёд, произошло непредвиденное: мысленная карта Копии исчезла из её сознания. Татьяна растеряно смотрела на три туннеля, которые продолжались от перекрёстка, различимые только потому, что зелёное свечение в этих местах было другим, менее интенсивным. Несколько секунд она не могла вспомнить, какой из них ей следует выбрать. Затем память всё же вернулась к ней; женщина подтянулась вверх и скользнула в правильный туннель. Отведя одно плечо назад, она двигалась, с силой отталкивалась ногами, ступнями и пальцами ног.

Свечение приобрело небесно-голубой цвет, когда она достигла перекрестка Г и очутилась в относительно просторном пространстве. Татьяна раскинула руки и увидела сквозь плоть свои кости, как на рентгеновском снимке. Татьяна ясно видела утолщение на одном из её пальцев, – след от застарелого перелома. Владимир говорил ей об этой части туннеля. Опасности данный эффект не представлял.

Потеряно всего несколько секунд, подумала она, отводя взгляд и ища следующий вход в туннель. Его было легче найти в синем свете, края казались более чёткими. Татьяна на мгновение закрыла глаза, вспоминая внутреннее устройство Копии, дабы быть абсолютно уверенной, что она определила нужный ей курс правильно.

Когда она снова открыла глаза, у неё возникло ощущение, что она каким-то образом потерялась во времени. Она потрясла головой и подняла лодыжку, чтобы посмотреть на «Ролекс» Шульгина, стараясь не обращать внимание на просвечивающиеся кости её ступней. Но это не имело никакого смысла. Цифры сменились на незнакомые ей символы; короткая часовая стрелка обзавелась раздвоенным концом, похожим на змеиный язык, а меньший встроенный циферблат с секундной стрелкой превратился в голубое колесико с чёрточками внутри, которое медленно вращалось, создавая иллюзию непрерывных волнистых линий.

Татьяна моргнула и отвела взгляд. Часы были бесполезны, но свет всё еще был бледно-голубым. Ещё не темно-синий, который Фабрициус называл индиго, так что у неё было по меньшей мере двадцать минут. Она вползла в нужный ей туннель, – вход в него на этот раз располагался почти на уровне пола.

Но она всё-таки каким-то образом потеряла драгоценное время. Пока она скользила по крутым штопорообразным поворотам, которые вели к небольшому перекрестку С, свет сменился на индиго. Склонив подбородок к груди, чтобы оглядеть своё тело вдоль, Татьяна больше не могла видеть костей на своих руках, которые тянулись позади неё на вывихнутых суставах.

Она вспомнила предупреждение Владимира об этой последней фазе света, при которой можно было выжить в Оригинале.

«Фаза индиго очень коварна», – прошептал он ей с трудом тогда в лазарете. «Она изменяет сознание, навевает воспоминания. Ты не должна поддаваться им. Ни в коем случае ты не должна останавливаться».

Вспомив эти слова, она живо увидела его. Не обожжённым и изуродованным на больничной койке, а в расцвете сил, в школе, подбадривающим группу детей, строящих живую пирамиду из своих тел.

«Выше, выше, давайте! Пирамида не заканчивается тремя на вершине, ещё двоих наверх, и тогда, Татьяна, ты окажешься на вершине, как звезда на новогодней ёлке в Доме Союзов!»

Татьяна улыбалась. Она снова почувствовала себя ребёнком, карабкающимся на высокую человеческую пирамиду. Все они были так горды, все двадцать восемь человек и Владимир, сияющий…

Татьяна остановилась, погрузившись в воспоминания. Счастливые воспоминания, от которых она давно избавилась, поскольку они ослабляли её.

«Не останавливайся!» – прозвучал у неё в голове голос Владимира.