Текст книги "Робинзоны космоса"

– Нет, я говорю не о станции! Когда-нибудь ты все узнаешь. Когда-нибудь…

Прошел год. В январе в одном из научных журналов за подписью Поля Дюпона появилась серия коротких статей, которые, по словам специалистов, совершили настоящий переворот в физике, переворот даже более значительный, чем квантовая теория. Затем, в июне, как гром среди ясного неба всех потряс основной труд Поля, поставивший под сомнение принцип сохранения энергии, а также теорию относительности, как общую, так и частную, и попутно ниспровергший принцип неопределенности Гейзенберга и принцип запрета Паули. В этом труде Поль демонстрировал бесконечную сложность так называемых элементарных частиц и выдвигал гипотезу о существовании еще не открытых излучений, распространяющихся гораздо быстрее света. Против него ополчился весь научный мир. Физики и математики всех стран, все лауреаты Нобелевской премии объединились, чтобы разгромить Поля, но проведенная им серия абсолютно неопровержимых, решающих экспериментов доказала самым заклятым врагам, что он был совершенно прав! Теоретически он все еще оставался молодым ученым из ядерного центра в Клермоне, практически же он был первым физиком на всем земном шаре.

Он продолжал жить очень скромно в своей небольшой квартире, и каждое воскресенье мы отправлялись с ним на прогулку в горы. Как-то вечером – мы как раз возвращались с одного из таких променадов – Поль наконец заговорил.

Он предложил мне подняться к нему. Его рабочий стол был завален рукописями. Видя, что я направляюсь к столу, Поль хотел было меня удержать, но потом весело рассмеялся.

– Вот! Почитай! – сказал он, протянув мне какой-то листок.

Тот был покрыт кабалистическими знаками – не математическими символами, а совершенно незнакомыми мне буквами.

– Да, я придумал особые знаки. Мне гораздо удобнее пользоваться ими, чем вашими буквами. К ним я так и не смог привыкнуть.

Я смотрел на него, ничего не понимая. И тогда, очень осторожно и мягко, он произнес:

– Я – Поль Дюпон, твой старый друг Поль, которого ты знаешь с пеленок. Я по-прежнему Поль Дюпон. Но я также Хорк Акеран, верховный координатор эпохи Великих Сумерек. Нет, я не сошел с ума, – продолжал он. – Хотя прекрасно понимаю, что такая мысль может у тебя возникнуть. Однако выслушай меня, я хочу наконец кое-что объяснить. – На какой-то миг он задумался. – Даже не знаю, с чего и начать. Ага! Понял… Историю Хорка до того, как он встретился с Полем Дюпоном, ты прочтешь когда-нибудь в этой рукописи. Историю Поля Дюпона ты и так знаешь не хуже меня – во всяком случае, вплоть до той знаменательной августовской ночи. Поэтому я начну с того момента, когда в разгар грозы стоял возле генератора.

Рядом со мной был этот славный работяга Мальто. Я хорошо помню, как воздух резко насытился электричеством и как я приказал Мальто уходить. Если бы он остался, возможно, именно он был бы сейчас великим физиком, а я так и остался бы рядовым инженером. Хотя… достаточно ли развит его мозг, чтобы вместить сознание Хорка? Итак, я стоял возле генератора, когда меня внезапно залило потоком яркого света. Ты видел его издали, и он показался тебе фиолетовым. Механику тоже. Для меня же он был синим.

Удивленный, я остановился. Свет медленно пульсировал.

У меня кружилась голова, мне казалось, что я ничего не вешу и могу парить над землей. И вдруг я с ужасом увидел в воздухе, прямо перед собой, неясную, прозрачную, расплывчатую человеческую фигуру. Она коснулась меня.

О! Как передать тебе это странное ощущение прикосновения изнутри! Вот тогда-то я и прокричал: «Нет! Нет!» Затем все во мне взорвалось, словно я умирал и боролся со смертью.

Помню только, как во мне вспыхнуло яростное желание выжить, а затем я погрузился во тьму.

Когда я очнулся, ты был рядом со мной. И у меня было странное чувство, что я тебя вроде бы узнаю́ и в то же время не узнаю́. Точнее, я знал, что ты – Перизак, но одновременно знал и то, что ты должен быть Кельбиком, на которого, однако же, ты совершенно не похож. В моей памяти боролись два воспоминания, одно – о грозовой ночи, а другое – о ночи великого опыта, который я проводил, когда… когда с Хорком случилось это несчастье, до сих пор необъяснимое для меня. Тебе, наверное, доводилось видеть очень точные, яркие сны, после которых спрашиваешь себя, не является ли реальная жизнь сновидением, а сон – явью? Ну так вот, со мной происходило нечто подобное – с той лишь разницей, что ощущение не исчезало! Понимаешь, я знал, что был Полем Дюпоном, но в то же время знал то, что я – Хорк.

Ты заговорил со мной, и, естественно, я ответил: «Анак оэ на?» – то есть «Где я?», как и полагается в подобных случаях. И я был крайне удивлен, что ты меня не понимаешь. Однако Поль Дюпон знал, что ты и не можешь понять. Ты следишь за моей мыслью? Во мне сейчас живут два человека.

Я – Хорк-Дюпон, или Дюпон-Хорк, как тебе будет угодно. У меня одно сознание, одна жизнь, но две различные памяти, которые слились воедино. Память Поля, твоего друга, инженера-электрика, встретилась с памятью Хорка, верховного координатора. Для Поля это произошло в 1972 году, а для Хорка… Многое я бы отдал за то, чтобы знать это точно. Память Дюпона, когда я к ней обращаюсь, говорит мне, что я родился в Перигё, в одном доме с тобой, и что никакой родни у меня нет. Память Хорка отвечает, что я родился в крупном городе Хури-Хольдэ, что у меня есть брат и жена. Но начиная с той августовской ночи это уже один человек и одна память.

Должен признаться, сначала я испугался. Мои два «я» еще не соединились, и я решил, что сошел с ума. Но кто именно обезумел? Дюпон или Хорк? Мои две личности еще не имели общих воспоминаний. Мало-помалу я свыкся с тем, что у меня теперь две памяти, – это все равно что прожить две жизни.

Я быстро сообразил, что, если я не хочу угодить в психушку, нужно приглушить в себе Хорка и воскрешать его постепенно. Мне надо было подумать, поэтому я симулировал переутомление и взял отпуск. Я решил еще раз прослушать курс физики, чтобы понемногу открывать людям свои знания – знания Хорка! – или, по крайней мере, какие-то крупицы их, ведь если бы я открыл все, ваша цивилизация не выдержала бы подобного удара!

На первых порах меня мучили угрызения совести: вдруг, слишком быстро двигая человечество по пути прогресса, я бы изменил будущее? Поэтому я тщательно изучил вашу цивилизацию, применяя тот особый метод анализа, которым наши социологи пользуются испокон веков и который преподают во всех университетах как один из элементов общей культуры. Как я заметил, большинство тех открытий, что я собирался обнародовать, так или иначе будут сделаны вашими теоретиками или экспериментаторами в течение ближайших десятилетий, поэтому, слегка ускорив прогресс, я не нарушу общего хода развития. Остальные знания останутся при мне и умрут вместе со мной. К тому же многого вы просто-напросто не сможете понять, и вовсе не из-за недостатка интеллекта, а из-за отсутствия материальной основы. Таким образом, я существенно не изменю ваше будущее, которое для меня самого является бесконечно далеким прошлым. И потом – такова, возможно, воля Судьбы, – я не историк, и если я что-то и знаю о прошлом, то есть о вашем будущем, то лишь в общих чертах, кроме одной-единственной детали, одного-единственного имени. Да, мои знания умрут вместе со мной, – повторил он едва слышно. – Разве что…

– Разве что?..

– Разве что мне удастся туда вернуться!

В последующие годы я несколько раз надолго уезжал в Африку. Каждый раз по возвращении я навещал Поля, который больше ничего не публиковал, лихорадочно работая в своей частной лаборатории, построенной по его указаниям. За время моей второй командировки он женился на Анне, тогда еще студентке физико-математического факультета, за время третьей – у них родился сын. Катастрофа произошла, когда я только-только вернулся из четвертой.

Я приехал в Клермон поздно вечером и утром следующего дня отправился прямиком в лабораторию Поля. Она стояла на небольшом возвышении, в уединенном месте, в нескольких километрах от города. Я уже сворачивал с шоссе на боковую дорогу, когда вдруг мне бросилась в глаза крупная надпись на щите:

ВЪЕЗД ВОСПРЕЩЕН!

ОПАСНО ДЛЯ ЖИЗНИ!

Я не остановился, решив, что ко мне этот запрет не относится. Но едва я выехал на лужайку перед домом, как услышал нечто, напоминавшее шуршание мнущегося шелка, волосы у меня на голове встали дыбом, и между рулем и приборной доской проскочила длинная фиолетовая искра.

Я ударил по тормозам. Всю лабораторию заливал дрожащий фиолетовый свет, который я узнал сразу. За стеклом большого окна я мельком заметил высокий силуэт Поля, который махал мне рукой, то ли приказывая остановиться, то ли прощаясь со мной. Фиолетовое сияние сделалось вдруг ослепительным, и я зажмурил глаза. Когда я снова открыл их, все вновь уже было нормальным, но я тотчас же понял, что случилось что-то непоправимое. Выскочив из машины, я плечом высадил запертую на ключ дверь.

Изнутри вырвалось густое облако дыма и клубами начало подниматься в безоблачное небо. В горящей лаборатории Поль лежал рядом с каким-то странным аппаратом. Я склонился над Полем: он, похоже, был мертв, на губах застыла улыбка. Чуть поодаль я обнаружил бездыханное тело его молодой жены.

Я вынес ее наружу, затем вернулся и с большим трудом вытащил из дома тело Поля, длинное и тяжелое. Едва я успел опустить его на траву, рядом с женой, как раздался глухой взрыв, и пожар уничтожил то, что еще оставалось от лаборатории.

Я уложил их в машину и на бешеной скорости помчался в клермонскую больницу, хотя надеяться можно было разве что на чудо. Увы, чудес не бывает! Оба были мертвы.

Вот и вся история. Гражданские и военные власти произвели тщательное расследование, переворошили и просеяли на пожарище весь пепел, но так ничего и не обнаружили.

У себя в лаборатории, среди почтовой корреспонденции, я нашел толстый запечатанный конверт, который накануне принес сам Поль и вручил моему ассистенту. В конверте была рукопись, которую вы прочтете. Как я уже говорил, Поль оставил мне кое-что из своего имущества, в том числе стереотелевизор, который сам он называл «пустышкой», и назначил меня опекуном своего сына. Жану сейчас двенадцать: думаю, это объясняет, почему я так долго не решался опубликовать рукопись Поля или, скорее, Хорка.

И пусть я наверняка знаю, что наследственность заключена в хромосомах, что Поль Дюпон мог передать сыну лишь свои собственные достоинства и способности, а не те, которыми обладал Хорк, порой у меня все же возникают сомнения. Жану, повторю, только двенадцать, но в его библиотеке, между «Швейцарским Робинзоном» и «Борьбой за огонь», стоят, тщательно аннотированные им самим, всевозможные научные труды, издававшиеся в различных международных центрах ядерной физики.

Сейчас, за пару часов до того, как эта рукопись уйдет в издательство, я хотел бы добавить к вышесказанному еще вот что. Этой ночью мне приснился странный сон, наведший на мысль о том, что Хорк действительно преуспел в своей попытке, по крайней мере частично. Успех и не мог быть полным, раз уж тела Поля и Анны Дюпон покоятся на клермонском кладбище. Мне привиделось, что мою спальню озарил яркий фиолетовый свет. Свет этот образовывал нечто вроде тубуса, в центре которого находился я сам. С другого, очень далекого конца тубуса мне улыбался высокий темноволосый мужчина, с виду совершенно незнакомый и в то же время, по ощущениям, донельзя близкий. Рядом с ним стояла белокурая женщина, также незнакомая, но улыбавшаяся той улыбкой, которую я так часто видел на лице Анны. А утром на ночном столике я нашел небольшой клочок восхитительной бумаги, на котором было написано: «Скажи Жану, что через несколько лет мы заберем его, если все будет нормально».

То был сон. Я точно не бодрствовал. Но как тогда объяснить записку?

Это я, Хорк, говорю с вами, Хорк Акеран, верховный координатор эпохи Великих Сумерек, перенесенный все еще необъяснимым способом в столь далекое прошлое, что мы, люди Геллеры, которую вы называете Землей, почти не сохранили о нем воспоминаний.

Порой, когда я закрываю глаза, все это кажется мне сном.

Сейчас я снова окажусь внутри своего кабинета, в Солодине, в самом сердце Хури-Хольдэ, на глубине шестисот метров. Мне кажется, что я слышу рокот этого огромного мегаполиса, этот рокот, что проникает сквозь покрытые изоляцией стены, это смешение шумов, вибраций, тишины – сердцебиение самого крупного из когда-либо существовавших городов. Мне кажется, что, стоит мне протянуть руку, нажать на такую знакомую кнопку, третью слева, как на экране, возникнут – смотря что я пожелаю – либо улицы этого города, либо черное небо Великих Сумерек.

Мне кажется – ох, до чего же мучительно это ощущение! – что я вот-вот услышу легкие шаги Рении, она склонится надо мною, заговорит со мной нежным и неизменно ровным голосом, так ободрявшим меня в те времена, когда на мне лежала ответственность за судьбу двух планет.

Еще более трагичным представляется мне призрачное присутствие Ареля, нашего единственного сына. В последний раз я видел его перед тем, как отправиться в лабораторию и приступить к опыту, который плохо закончился: он играл с друзьями в тельбирийских пиратов в антигравитационном парке. Странная штука, но единственное, что мало изменилось и кажется мне почти таким же в далеком прошлом, куда меня закинуло, – это игры детей. Представляю, как около примитивных пещер маленькие кроманьонцы играли в те игры, смысл которых легко уловили бы, наверное, и нынешние дети, и дети эпохи Великих Сумерек.

Но раз уж я решил, сам не знаю почему, приподнять завесу тайны, которая скрывает от глаз моих теперешних современников будущее Земли, самое время начать. Сначала – немного истории, все то, что я знаю, а это не так уж много, ведь мне все время было некогда изучать то прошлое, которое для вас является будущим. Как я уже говорил своему другу Перизаку, эти откровения едва ли смогут изменить ход вещей, да к тому же, как мне кажется, вряд ли что-нибудь вообще может его изменить.

С геологической точки зрения вы живете в конце вашей эры. Я не знаю, угрожает ли вам новая война и разрушит ли она, как вы того опасаетесь, вашу цивилизацию. Эти подробности до нас не дошли. Зато я могу сказать, что, помимо Луны, где уже высадились какие-то люди, вы завоюете еще несколько планет. Мы действительно обнаружили ваши следы на Марсе и Венере. Я сильно сомневаюсь, однако, что вы укрепились там надолго, потому что таких следов мало – я знаю это, так как лично видел их на Венере. Вы оставили Венеру в первозданном состоянии, даже не попытавшись приспособить эту планету для проживания человека.

Вероятно, ваши путешествия были прерваны войной или же пятым оледенением, которое уже подступало и началось внезапно. Могу легко представить себе, что произошло. Ваша техника была слишком слабой, чтобы бороться с наступлением льдов, хотя вы уже овладели ядерной энергией, а посеянные мною идеи тоже скоро принесут свои плоды. Должен предупредить вас: использование ядерной энергии против льдов без эффективного метеорологического контроля лишь ускорит оледенение. Это вызовет ожесточенные войны за свободные ото льда южные территории и в конечном итоге приведет к краху цивилизации. И тогда начнутся первые сумерки человечества, предшественники тех, которые известны нашим историкам.

Пятый, шестой и седьмой ледниковые периоды, должно быть, будут следовать один за другим с короткими интервалами, если верить тому, что сказал мне когда-то властитель земли, и я сильно сомневаюсь, что за эти небольшие промежутки человечество хотя бы раз достигнет уровня вашей цивилизации. Во всяком случае, мы не нашли этому подтверждений. Зато после седьмого оледенения – по причине, которую знают наши геологи, но которая неизвестна мне самому, – начнется длительный цикл, который продолжался бы миллионы лет, если бы… Но не будем забегать вперед.

После седьмого оледенения человечество начало практически с нуля, с цивилизации, подобной вашему верхнему палеолиту, разве что с незначительными отличиями. Наши геологи полагают, что все эти ледниковые периоды с промежуточными оттепелями продолжались примерно двести тысяч лет, и еще около десяти тысяч лет понадобилось людям для того, чтобы перейти от пещерного существования к озерным поселениям и, наконец, к настоящей цивилизации. Начавшаяся тогда эра подошла уже к своему 4575 году, когда я родился. Таким образом, я, должно быть, живу примерно через двести десять тысяч лет после вас.

Кто же мы такие, ваши далекие потомки? Рискуя разочаровать многих ваших пророков, скажу, что мы – всего лишь люди, почти такие же, как и вы. Наш череп не развился чудовищным образом, мы не потеряли ни волос, ни ногтей, ни зубов – все это у нас куда лучше вашего! Мы не превратились ни в невзрачных карликов, ни в полубогов, – правда, наш средний рост гораздо выше, чем у вас. У нас по-прежнему по пять пальцев на руках и ногах, хотя мизинец на ноге сделался более атрофированным. Мы не стали ни телепатами, ни телекинетиками, ни ясновидящими. Кое-какие изменения, однако же, произошли: все ваши расы слились в одну, так что у нас, как правило, более темная (но скорее смуглая, нежели коричневая) кожа, черные волосы и карие глаза. Тем не менее среди нас встречаются, пусть и редко, блондины, да и люди со светлыми глазами порой попадаются: у меня, например, серые глаза. Но основные изменения все же были внутренними: количество и плотность мозговых извилин увеличились, и в среднем мы, должно быть, умнее вас, пусть и не превратились в гениев. Просто индивидуумы с низким уровнем интеллекта исчезли, а что касается настоящих гениев, то их у нас не больше, чем в ваше время.

Если мои воспоминания точны, наша цивилизация в своем развитии прошла через следующие периоды: после нового палеолита (в конце седьмого оледенения) и нового неолита мы, как и вы, ступили в эпоху металла, но, оказавшись более удачливыми, быстро миновали (во времена, эквивалентные вашей классической древности) националистическую стадию, если можно применить это слово к соперничеству городов. Человечество сохранилось лишь на одном огромном острове, Киобу, где долго существовало единое государство. Затем люди вновь расселились по всей Земле, но у нас всегда сохранялась единая великая цивилизация, с небольшими локальными вариантами. Поэтому нам удалось избежать многих конфликтных ситуаций.

В то же время однообразие этой цивилизации замедляло прогресс, что приводило к продолжительным периодам застоя, иногда даже с рецидивами варварства, которые наши историки называют «сумерками».

Примерно в 1810 году со дня объединения земель на Киобу начался первый период великих научных открытий.

Мы изобрели паровую машину, затем электричество и, наконец, примерно в 1923 году (совпадение дат нашей и вашей эры наводит меня на мысль, что, должно быть, существует обычный, естественный ритм человеческого прогресса), начали использовать ядерную энергию. Менее чем через двадцать лет – у нас не было военных тайн, которые так мешают науке! – первая экспедиция отправилась на Луну, и члены ее обнаружили там, к величайшему своему удивлению, следы человеческого пребывания. Но могу заверить, вы были там первыми! Немного позднее, в 1950 году, мы высадились на Марсе, где тоже нашли свидетельства вашего присутствия, а затем, в 1956 году, достигли Венеры и долгое время – по правде сказать, до моего собственного открытия – полагали, что, кроме нас, на этой планете никто не бывал.

Луна, как вам известно, бесплодна, не имеет атмосферы, и жизни на ней никогда не было. На Марсе ранее существовала раса разумных существ, однако не удавалось обнаружить даже следов их цивилизации – до тех пор пока наш археолог Клобор не обнаружил подземный город. Что касается Венеры, то она оказалась окруженной плотным облаком формальдегида, непригодной для жизни и необитаемой.

Впрочем, нас это не смутило. Наука двигалась вперед гигантскими шагами, и вскоре нам удалось полностью видоизменить атмосферу этой планеты. Так уж вышло, что я и сейчас помню имя человека, который руководил этими работами.

Так как он принадлежит к нашему времени, а не к вашему, не вижу никаких препятствий к тому, чтобы упомянуть его здесь. Когда он будет жить, об этой рукописи давно уже забудут. Его звали Похл Андр’сон, и он оставил подробный отчет о важнейшем труде своей жизни, назвав его «Сильный Дождь».

Став пригодной для жизни, Венера была колонизирована. А Марс служил главным образом для исследований, рудных разработок и полетов к дальним планетам. Но обо всем этом я расскажу позднее.

Сильный Дождь продолжался с 1988 по 2225 год, но колонизация – под сводами – началась задолго до его окончания.

С 2245 по 3295 год длилось то, что мы долгое время называли «Великими Сумерками», а сейчас известно как «Темное Тысячелетие».

Внезапно – ничто этого не предвещало – на Землю напали пришельцы. Располагавшие ужасным оружием существа вынырнули из космоса, за несколько страшных недель сломили всяческое сопротивление и воцарились на нашей планете более чем на тысячу лет, превратив людей в рабов. Мы не знаем, откуда они явились, и не знаем, куда делись последние из выживших. Возможно, когда-нибудь мы снова с ними повстречаемся, но теперь мы уже достаточно сильны для того, чтобы дать отпор. В них не было ничего человеческого: они походили на бочонки, стоявшие на восьми лапах, с семью длинными щупальцами сверху. Долгое время люди страдали молча, в жалких подземных лабораториях несколько человек поддерживали мерцающее пламя нашей науки, день и ночь ища оружие, которое принесло бы освобождение. Наконец оно было найдено – штамм вируса, смертельного для захватчиков, но безвредного для человека. Враг так никогда и не узнал, что уничтожившая его эпидемия была делом наших рук. В конце концов он сдался, и в одно прекрасное утро все его звездолеты покинули Землю, унося уцелевших – примерно миллион особей, всего одну тысячную от общего числа! Перед отлетом они разрушили все, что успели построить, и можно было бы сказать, что в течение тысячи лет человечество жило напрасно, если бы пришельцы не оставили после себя одну неоценимую вещь: представление о космомагнетизме, том самом, который стал основой нашего могущества. Позднее я скажу, что это такое.

Между датой отлета драмов (я не без удивления узнал, что на вашем английском языке это означает «барабан» – довольно точное слово для описания внешности пришельцев) и 3600 годом идет период восстановления. Во времена господства драмов человечество понесло значительные потери; люди были по большей части безграмотными, ученых, как и источников энергии, почти не осталось. Однако при помощи колонистов с Венеры, на которых драмы никогда не нападали, наша цивилизация снова устремилась вперед, и в 4102 году мы совершили открытие, которое, как мы полагали, должно было дать нам выход во всю вселенную, – мы открыли гиперпространство.

Сначала с помощью реактивных, а затем – космомагнетических кораблей мы исследовали всю Солнечную систему, от Меркурия до… как же мне назвать планету, которая соседствует с Плутоном и которую вы пока еще не знаете?

Пусть будет Гадес. Впрочем, это крошечная планетка, примечательная разве что тем, что за ней проходит граница Солнечной системы. Но даже космомагнетические корабли не могут достичь скорости света, тем более – превысить ее. И хотя существуют более быстрые излучения, нежели свет, скорость света действительно является непревзойденным рубежом – тут ваши физики правы – для любого материального предмета электромагнитной природы. Эти более быстрые излучения не являются электромагнитными, и если соответствующая материя существует, нам она пока неизвестна. К тому же мы можем использовать эти волны только в чрезвычайно сложных аппаратах, через взаимодействие типа «пространство – время – материя», с помощью космомагнетизма и так далее. Я не вправе рассказывать больше. У вас тоже есть выдающиеся физики, а мне не хотелось бы рисковать изменением будущего. Довольно уже и того, что пару месяцев тому назад я позволил себе продемонстрировать теоретические возможности этих излучений…

Уже решено было послать на ближайшую звезду космомагнетический корабль с экспедицией, когда Сникал открыл эффект гиперпространства. Это было как гром среди ясного неба.

Даже драмы не использовали гиперпространство, хотя их научные познания, вероятно, были гораздо обширнее наших. Сначала Сникал доказал сам факт существования гиперпространства, затем – возможность его использования. Все физические лаборатории занялись этой проблемой, и спустя три года мы приступили к строительству первого гиперпространственного звездолета.

Аппарат покинул Землю на тридцатый день 4107 года, с экипажем из одиннадцати мужчин и тридцати трех женщин. Этот звездолет так никогда и не вернулся. Второй улетел в 4109 году, третий – в 4112-м, а затем ежегодно, до 4125 года, отбывало по одному звездолету. Лишь тот из кораблей, который покинул Землю в 4113 году, вернулся в 4132-м.

И тогда мы узнали печальную истину: через гиперпространство можно достичь любой точки галактики и даже выйти за ее пределы, но мы не знали, куда следует направляться, и фактически не имели ни единого шанса вернуться на Землю!

Одиссея «Тхиусса», звездолета, который вернулся, продолжалась двадцать лет. Он вынырнул из гиперпространства вблизи солнечной системы, которая так и осталась неизвестной. Одиннадцать ее планет вращались вокруг звезды класса G2; две из них оказались пригодны для проживания человека, но были населены одними животными. Небо, совсем не похожее на то, которое мы видим с Земли, по ночам озаряли огромные звезды. Пять лет разведчики исследовали эту систему, затем задумались о возвращении. Тщательно перепроверив все расчеты, они ушли в гиперпространство.

Вынырнули они почти в абсолютной тьме, между двумя галактиками, нашей и галактикой Андромеды. Судя по всему, что-то пошло не так. Они направились к нашей Галактике, совершили новый «скачок». На сей раз они вынырнули так близко от некой гигантской звезды, что были вынуждены тотчас же вернуться в гиперпространство. И так продолжалось в течение многих лет, с короткими остановками на гостеприимных планетах, попадавшихся то тут, то там. Лишь по чистой случайности экипажу, сильно сократившемуся вследствие неведомых болезней и незнакомой пищи с чуждых планет, удалось вернуться на Землю. Собранные ими данные были проанализированы, и ученые пришли к выводу, что в гиперпространстве нарушается причинно-следственная связь, что понятие направления, по существу, теряет там смысл. Так на долгое время была похоронена, пожалуй, самая древняя мечта человечества – добраться до звезд! О, мы не оставляли надежды, и поиски были продолжены. Но мы все еще не нашли решения, когда наступили Великие Сумерки.

Что касается остальных звездолетов, то о них мы ничего не знали. Погибли ли они в каком-нибудь неведомом мире? Или же их экипажи, изнуренные годами блужданий среди звезд, в конце концов поселились на какой-нибудь планете? Лишь гораздо позднее мы получили ответ на эти вопросы, но и то неполный.

Не желая признавать себя побежденными, мы вновь сосредоточили все усилия на космомагнетических двигателях. Они были изобретены – вернее, вновь открыты людьми, потому что драмы пользовались ими, – в 3910 году. Источником энергии стало то, что, за неимением лучшего термина, мы назвали космомагнетизмом, так как некоторые эффекты отдаленно напоминали магнетизм. Именно космомагнетизм является основной силой, связывающей все, от вселенных до атомов. Наша вселенная изборождена силовыми линиями этого типа, и, используя их, можно развивать скорость порядка восьми десятых световой. Это, если хотите, равносильно созданию однополюсного космомагнита (пример очень грубый, но и его достаточно), с помощью которого…[16]16
  Низ страницы в авторской рукописи Хорка отсутствует (отрезан ножницами). (Примеч. авт.)


[Закрыть]

В общем, мы вернулись к старому проекту Брамуга. В 4153 году космомагнетический корабль начал разгон в пределах Солнечной системы и, пройдя орбиту Гадеса, достиг половины световой скорости. Он направлялся к ближайшей звезде, которой в мою эпоху является не Проксима Центавра, как в ваши дни. Учитывая время, необходимое для разгона и торможения, корабль должен был вернуться через двенадцать лет, но вернулся менее чем через пять, в начале 4158 года.

Мы быстро нашли объяснение для новой неудачи. Каждая звезда окружена мощным космомагнетическим полем, которое простирается вплоть до такого же поля соседней звезды. В месте соприкосновения двух полей возникает нечто вроде барьера потенциалов, который, нисколько не влияя на различные излучения, совершенно непреодолим для материальных тел, не обладающих определенной критической массой. Наш звездолет начал постепенно терять скорость, затем и вовсе остановился, и все усилия прорваться вперед оказались тщетными.

Тем не менее было очевидно, что какой-то способ преодолеть препятствие все же существует – ведь справились же с этим звездолеты драмов! Но когда наступили Великие Сумерки, мы все еще не нашли этот способ, – над этой проблемой я и работал, когда случилось происшествие, забросившее меня к вам.

Расчеты показывали, что для преодоления барьера звездолет должен обладать разве что чуть меньшей массой, чем масса Луны! Тем самым мы полностью решили одну старую проблему: кометы отнюдь не являются «вечными странницами в бесконечности» – так думали о некоторых из них – и никогда не покидают солнечного космомагнетического поля.

Стало быть, до обнаружения способа драмов или какого-нибудь иного мы не могли вырваться из нашей космической тюрьмы. Если бы смогли подойти вплотную к скорости света, звездолет набрал бы достаточную массу, но при достигаемых нами скоростях масса его увеличивалась крайне незначительно. С другой стороны, массы, равной хотя бы массе Луны, пусть даже при минимальном ускорении, оказалось бы вполне достаточно для прохода. Но построить подобный аппарат и придать ему нужное ускорение в ту эпоху, когда мы еще не знали всех свойств космомагнетизма, нам было не под силу. Пришлось на какое-то время отказаться от планов по завоеванию Вселенной. В решении этой проблемы мы преуспели лишь в 4602 году.

Теперь я должен сообщить кое-что о нашей жизни, так непохожей на вашу. В общем и целом с географической точки зрения поверхность Земли не особенно изменилась. По-прежнему существовало два больших континентальных массива, Евразия-Африка с одной стороны, разве что с немного видоизмененными контурами, и обе Америки – с другой, только более крупные, чем сегодня, так как Мексиканский залив исчез и стал сушей. Но в центре Атлантики существовал – будет существовать – еще один большой остров, сильно вытянутый с севера на юг, с невысоким хребтом во всю длину. Очевидно, он появился неожиданно во время шестого ледникового периода, на месте подводного хребта вашего Атлантического океана, и именно обитатели этого острова выжили в катастрофе. Общее население Земли в наше время достигало пяти миллиардов человек, но распределены они были совершенно иначе, нежели сегодня.