Текст книги "Франсиско Суарес о речи ангелов"

Глава XXVII
Являет ли один ангел другому свои акты, ничего не производя в слушающем

1. Отбросив инструментальные, или произвольные, знаки, посредством которых обычно осуществляется речь у людей, нам трудно понять, каким мог бы быть другой способ речи; и поэтому теологи выдумали разные способы ангельской речи. Между ними следует отметить некоторые общие сходства и различия, чтобы внимательнее рассмотреть отдельные мнения. Одни полагают, что эта речь осуществляется без какого-либо производящего воздействия говорящего ангела на слушающего и без того, чтобы в слушающем ангеле производилось добавление какой-либо вещи, через которую он принимал бы некое начало познания актов говорящего. Говорящий всего лишь снимает (если можно так выразиться) завесу со своих актов, то есть чисто объективно (obiective) открывает тайну, которую тотчас может познать другой ангел. Другие же полагают необходимым некоторое производящее воздействие говорящего на слушающего. И обе позиции представлены разнообразными мнениями, которые мы изложим в этой главе, приводя суждения по отдельности, чтобы выбрать те, которые посчитаем наиболее истинными. А в следующей главе мы разрешим некоторые затруднения.

2. Объяснение первого общего[24]24
  Как станет ясно из дальнейшего, под «общим» мнением здесь подразумевается не мнение сообщества теологов, а формулировка, имеющая содержательно наиболее универсальный характер.


[Закрыть] мнения, согласно которому речь есть рефлективное мышление о самих прямых актах мышления. – Первое мнение гласит, что один ангел говорит к другому уже тем, что совершает акт познания. Ведь уже в силу того, что он нечто познает, он говорит к самому себе и тем же словом, каким говорит к себе, может выразить другим свое понятие или помысленную в нем вещь и таким образом говорить с другими – либо о своем акте, либо о вещи, репрезентированной в его слове. Ибо слово ума (verbum mentis) формально хотя и репрезентирует вещь тому, кто его производит, однако может объективно репрезентировать и другим: непосредственно – самого себя, а опосредованно и как бы инструментально – вещь, познанную другим через слово как таковое. Ибо оно обозначает не произвольно, как то утверждал Иоанн Майор, упомянутый в предыдущей главе, а посредством естественной репрезентации, поскольку выражает природную соотнесенность со своим объектом как его выраженный образ. Однако в этом мнении утверждается, что не любой мыслительный акт ангела (пусть даже он станет известен другим) имеет характер речи, а лишь тот, которые рефлективен или квази-рефлективен по отношению к акту, о котором идет речь. В самом деле, прямо схватывая некоторую вещь, некто еще не говорит с другим, потому что еще не явил ему преднамеренно свое понятие, пусть даже это понятие может познаваться другими иным способом – тем, каким прочие вещи могут познаваться помимо речи. Итак, согласно этому мнению, надлежит, чтобы ангел выполнил рефлективный акт, которым явил бы, что обладает таким-то понятием о такой-то вещи, и тогда он тем же самым актом явит другому свое понятие и, стало быть, будет говорить к нему. И точно так же ангел, выполняя собственные акты воли и познавая их в себе как бы рефлективно, тем же актом, каким познает свой аффект, являет его другому. Эту позицию подробно излагает Васкес, указ. дисп. 211, гл. 11, и приписывает ее Генриху, Quodl. 5, вопр. 15, Гервею, комм. к книге 2 «Сентенций», дист. 11, вопр. 11, и Майору, дист. 9, вопр. последний. Васкес также ссылается в поддержку своего мнения на св. Фому, но точка зрения св. Фомы совсем другая, о чем ниже. Майор тоже высказывается в другом, заметно отличающемся смысле, а именно говорит о произвольных знаках, как я заметил выше. Генрих же выражается весьма темно, так что его позицию почти невозможно понять, а Гервей хотя отчасти и склоняется к названной точке зрения, однако полагает ложным утверждение об актах ума, известных ангелу или скрытых от него, как мы видели выше. Итак, это мнение, как оно излагается указанным автором[25]25
  Т. е. Васкесом.


[Закрыть], – совершенно особое и принадлежит только ему.

3. Основание предложенного объяснения. – Основание здесь одно: то, что ангельская речь есть интеллектуальный акт говорящего ангела; следовательно, сам акт интеллекта есть как бы жест, знак, слово, коим один ангел говорит с другим. Причем это знак не произвольно установленный, как уже было сказано; следовательно, знак естественный, и для его значения нельзя помыслить другого основания, кроме связи, которой он обладает со своим, репрезентированным в нем, объектом. Следовательно, нельзя помыслить лучшего способа ангельской речи… И это же мнение можно подкрепить рациональным доводом: ведь говорить означает выражать и обозначать собственное понятие или вещь, познанную иначе, либо предписывать, либо молить и просить, и все это относится к интеллекту.

4. Опровергается предложенное объяснение. – Однако такое мнение неудовлетворительно по многим причинам. Во-первых, оно предполагает, что речь одного ангела к другому состоит в чисто имманентном акте говорящего ангела, без какого-либо действия, которое переходило бы в слушающего[26]26
  В оригинале – ad loquentem, «в говорящего». Но по смыслу это явная опечатка, причем идущая от первых изданий: в тексте 1620 г. тоже стоит «ad loquentem».


[Закрыть], и, следовательно, ангел не имеет силы своей речью побуждать другого ангела к слушанию. Ведь имманентным актом как таковым он не может возбуждать другого, а может лишь придать ему внешнее именование, что и признает, соответственно, указанный автор. Стало быть, это мнение противоречит св. Фоме и, конечно, противоречит разуму, как мы увидим ниже. Во-вторых, это мнение предполагает, что помыслы ума сами по себе, по своей природе, явны всем ангелам, а потому речь у ангелов как таковая существует не для того, чтобы являть другим помыслы ума: являть необходимо только акты воли. Но это ложно, стало быть, ложно и исходное утверждение. Бо́льшая посылка доказывается: ведь если ангел говорит к другому своей мыслью и словом ума, то либо это слово скрыто от другого ангела, либо само по себе явлено. Если утверждается первое, то с необходимостью потребуется другое слово ума, чтобы явить его, а о том, другом, встанет тот же вопрос, и так до бесконечности. Если же то, первое, слово известно другим, на том же основании будет известно другим и любое другое слово, или акт интеллекта, и, соответственно, для его манифестации не потребуется никакой речи. Правда, можно было бы сказать, что прямые понятия ума о самих вещах скрыты от остальных ангелов и становятся явными через посредство речи, а рефлективные понятия о более ранних прямых понятиях или об актах воли не скрыты, но познаются всеми ангелами. Но такое различение напрасно, ибо нет основания приписывать (эти свойства) одним актам ума более, чем другим, и ни Писание, ни Отцы не проводят между ними различения. Вот почему либо обо всех следует утверждать, что они сокрыты, либо все известны сами по себе, при другом понимании Писания и Отцов. Так, следовательно, и утверждает этот автор, опираясь для прояснения этого мнения на указанное основание. И, соответственно, он полагает, что один ангел способен говорить к другому о помыслах ума не для того, чтобы явить их заново, а чтобы, со своей стороны, поставить их в отношение к другому. А вот с аффектами воли дело обстоит иначе, ибо они могут познаваться другими не иначе, кроме как будучи явленными через речь. Но основание этого в достаточной мере опровергнуто нами.

5. В-третьих, приводится следующий аргумент: отсюда следует, что, пусть даже речь о понятиях ума и не невозможна между ангелами с точки зрения ее направленности, она, как правило, напрасна и бесполезна потому, что не способна принести им никакой пользы, а речь без пользы напрасна. Предположение это основано на том, что, когда человек говорит другому о вещи, тому известной, он делает это либо потому, что не знает, что она тому известна, либо для того, чтобы лучше разъяснить или лучше понять ее, либо для того, чтобы надежнее убедиться в ней либо побудить другого задуматься над ней, либо для еще какой-нибудь подобной пользы, если таковая возможна. Но ничему из этого нет места среди ангелов – по крайней мере, согласно указанному суждению. Ибо, если ангелам известны помыслы ума всех прочих ангелов, никто из этих прочих не может пребывать в неведении относительно помысла другого, или знать его несовершенно, или нуждаться в его подтверждении либо в большей достоверности, ибо знает, что может усмотреть его в себе интуитивно и совершенно. Мы же говорим о речи в строгом смысле, как об отличной от иллюминации. В том же, чтобы побудить другого ангела к рассмотрению вещи, которую он способен знать сам по себе, ангелам нет никакой пользы, согласно этому мнению. Следовательно, такая речь будет абсолютно напрасной и бесполезной.

6. Приводятся возражения против последнего, третьего, аргумента. – Ты скажешь: этим аргументом доказывается, что бесполезно обращаться с речью к Богу. Отвечаю: здесь нет сходства, так как обращенная к Богу речь у человека, если произносится вслух, приносит много пользы самому человеку. Ибо этой речью он побуждается к большему вниманию ума и к движению сердца и тем самым приносит Богу поклонение и благоговение. Если же это чисто ментальная речь, то она тем более совершается в виде актов воли и интеллекта, коими душа подчиняет себя Богу и признает зависимость от него, и потому такая речь в высшей степени достойна и полезна – как интеллектуально, если можно так выразиться, так и морально. У ангелов же, в их беседе между собой, либо нет такой пользы, либо она не рассматривается в речи, но речь как таковая служит у ангелов обмену понятиями и советами между собой, как сказал Дамаскин, кн. 2 «О православной вере», гл. 3. Так что подобно тому, как Отцы учат о сокрытости помыслов ума у ангелов, они же, говоря об ангельском общении, или речи, прямо исходят из того, что она зависит от решения говорящих, и не только в отношении нацеленности, или направленности, которая определяется добровольно, но и в отношении раскрытия помыслов, и ради этой цели они преимущественно полагают наличие речи у ангелов. Так, св. Фома в вопр. 109 «Суммы теологии», арт. 1, говорит, что речь у ангелов существует, «чтобы понятие ума одного стало известным другому», и на первое возражение отвечает: «Когда ангел желает явить другому свое понятие, оно тотчас познается другим». Тем самым он предполагает, что ранее тот его не знал и что ему для того придается направленность к другому, что тот мог его узнать.

7. Уловка. – Опровержение. – В-четвертых, из этого мнения следует, что ангел не может познавать свой аффект, намерение или интенцию воли, если не явит эти акты другим. Следствие выглядит абсурдным, стало быть… Вывод очевиден, ибо в силу того, что ангел обладает таким квази-рефлективным знанием актов своей воли, это знание само по себе известно всем, ибо в нем, как в естественном знаке, познается объект самого знания, согласно данному мнению. Но этот объект есть внутренний акт воли; следовательно, в силу того, что он познается рефлективно, этот акт явлен другим. А если кто-то скажет, что он хотя и явлен объективно, однако о нем нет речи, так как отсутствует направленность, это не спасает положения, а лишь увеличивает трудность: во-первых, отсюда следует, что внутренние акты воли становятся известными ангелу помимо речи, что противно общему мнению и понятию скрытых актов; во-вторых, такая направленность (ordinatio) не добавляет ничего существенного ни для возбуждения ума другого, ни для манифестации акта как такового, что и признает данный автор. В лучшем случае она относится скорее к некоему моральному именованию и рассмотрению, чем к физической речи, как будет показано ниже. Что же касается меньшей посылки или вывода, их абсурдность доказывается: ведь акт воли сокрыт таким образом, что без согласия той же воли не может познаваться другими, за исключением Бога.

8. Лазейка. – Опровержение. – Ты скажешь: уже в силу того, что ангел желает мыслить и рефлективно познавать свой аффект, он должен сделать его известным, пусть даже того не желает. Ибо эта воля действенна, хотя бы виртуально, пусть даже ангел знает, что самим актом мышления своего аффекта он делает для других возможным познание этого акта, а через него – и самого аффекта; а то, другое, нежелание[27]27
  Т. е. нежелание, чтобы другие получили возможность узнать его воление.


[Закрыть] могло бы быть только недейственным, то есть нежеланием лишь относительным. Но в действительности это весьма нелепо и чуждо высказываниям Писания и Отцов, изложенным выше, – а именно то, что человек или ангел не в состоянии рассматривать свое желание, или намерение воли, или нынешний либо прошлый аффект так, чтобы он не стал известен бесу, даже если человек отдает себе в этом отчет. Далее, отсюда следует, что, как правило и в соответствии с обычным ходом вещей, бес знает сокровенные внутренние желания и согласия людей. Вывод доказывается, ибо вряд ли человек способен желать, не замечая и не зная своего желания, или внутренне соглашаться, не замечая своего согласия: ведь прежде чем человек согласится, он думает о согласии, а поэтому почти что в силу природной необходимости, давая согласие, одновременно или сразу вслед за тем сознает себя соглашающимся. Знаком этого служит память, сохраняющаяся о прошлом согласии. В самом деле, если бы согласие, которое дается в настоящий момент, не познавалось, оно не могло бы оставаться в памяти; следовательно, почти с той же природной или, по меньшей мере, моральной необходимостью и бес познавал бы внутренние согласия и грехи человека, что я считаю в высшей степени абсурдным.

9. В-пятых, это мнение неудовлетворительно потому, что, соответственно, означает невозможность для одного ангела так явить тайны своего сердца или свои аффекты другому ангелу, чтобы они не были явлены всем, пусть даже и нельзя сказать, что он говорит ко всем, если обращает свое понятие лишь к одному. Иными словами (разъясним это по-своему), один ангел мог бы говорить с другим только публично, подобно тому, как мы говорим громко и вслух, обращаясь ко множеству людей, и, стало быть, по необходимости позволяя другим слышать, если они этого хотят. С этим соглашается, будучи последовательным, и сам названый автор. Вывод очевиден, ибо ангел не может говорить об акте своей воли, не мысля его рефлективно; но такой рефлективный акт познания по природе будет известен всем, и, познавая его, все прочие позна́ют и его объект, согласно указанному мнению. Стало быть, кто таким образом говорит с кем-либо, тот по необходимости и равным образом являет свой акт всем как физическую реальность, ибо равно возбуждает всех к познанию, без каких-либо предпочтений, являя всем свой аффект в этом знаке. Различие может лишь моральным, то есть с точки зрения внешнего именования, идущего от намерения явить свой акт скорее одному собеседнику, нежели другому. Но это, безусловно, имеет слабое отношение к характеристике акта как сокрытого, или тайного. Однако такое следствие неприемлемо, ибо противоречит не только общепринятому учению, но и здравому рассудку, что мы покажем ниже.

В-шестых, если бы ангельская речь должна была осуществляться некоторым внутренним актом, который сам оп себе, по природе, известен другим ангелам, то гораздо легче и с меньшими неудобствами это следовало бы приписать акту воли, нежели интеллекта, как я разъясню при изложении следующего мнения.

10. Об основании довода против, изложенного в пункте третьем. – О словах Феофилакта. – Основание противоположного суждения тоже непрочно. Во-первых, даже если считать ангельскую речь актом интеллекта, отсюда не следует, что она есть акт, по природе известный другим без участия воли и согласия говорящего, как не следует, что он известен другим помимо особого придания направленности (ordinatio), а также помимо добровольного производящего действия со стороны говорящего. Далее, нетрудно опровергнуть то, что язык ангелов производится интеллектом, а не волей. Ведь чисто ментальная речь к Богу осуществляется либо одной волей, либо, бесспорно, не без ее участия, и главным образом заключается в ней, как я показал в кн. 1 «О молитве»[28]28
  Suárez, Francisco. Opera omnia. Paris, Vivès, т. XIV: De oratione.


[Закрыть], гл. 4 и 5. Отсюда вполне можно утверждать то же самое об ангелах. И упомянутые святые Учители говорят о том же. Так, Феофилакт, согласно исправленной версии Филиппа Монтеня[29]29
  Имеется в виду книга, изданная Филиппом Монтенем (1498–1576): Montanus, Philippus, ed.: Theophylacti Archiepiscopi Bvlgariae commentarii in qvatvor Evangelia: Opvs nvnc primvm Graece et Latine editvm… Idipsum praelectione… addito duplici Graeco Latinóque indice. (Lvtetiae Perisiorum: Apud Carolvm Morellvm, 1635).


[Закрыть], заявляет: «Язык ангелов, со своей стороны, есть интеллектуальный язык, то есть такая сила, посредством которой ангелы передают друг другу понимание божественных вещей и божественные помыслы». Он говорит здесь об этой речи не в общем, а в специальном смысле, то есть об иллюминации… Однако, с соответствующими поправками, эти слова можно понять и в общем смысле. Но в них он не говорит, что язык есть сам интеллект, а только лишь: интеллектуальный язык, то есть духовный и принадлежащий к другому порядку, нежели телесный язык. Так, мы обычно говорим о воле, что она – не чувственное стремление, но интеллектуальное; и точно так же, хотя язык ангела есть его воля, она есть также интеллектуальный язык и «сила, посредством которой ангелы передают друг другу помыслы». Но в этих последних словах, замечу мимоходом, также обозначается то, что этот язык – не какая-то сообщающая или представляющая сила, которая обладает значением по природе, а сила добровольного и свободного сообщения одному чувств и помыслов другого. Ибо этот глагол, передавать, означает здесь способ общения.

11. О словах Феодорита в том же пункте третьем. – О высказывании Беды. – И точно так же высказывается Феодорит, говоря: «Ангельские языки воспринимаются умом», ибо это – общее правило: воля тоже воспринимается умом. Что же касается хвалы Богу, я сказал в указ. гл. 5 книги первой «О молитве», что чистая ментальная хвала служит основанием для речи и представляет собой в интеллекте признание божественного превосходства. В отношении к Богу она конституируется в качестве речи действием воли, производящей это признание постольку, поскольку оно может быть известно Богу; а в отношении к ангелам – тем актом, в каком осуществляется речь между ангелами, будь то речь интеллекта или воли, как там разъясняется более подробно. Феодорит же говорит о хвале Богу, поскольку ангелы обмениваются ею друг с другом посредством речи, и, таким образом, без труда может приписать ее воле. Точно так же, с соответствующими поправками, следует понимать рассуждение (disputatio), ибо рассуждение само по себе, как состоящее в некоем изыскании либо суде, есть дело интеллекта, а вот как сообщаемое через речь оно может выполняться волей, хотя и направляется разумом. Наконец, Беда хотя и говорит, что, когда ангелы желают нечто возвестить, это возвещение не есть нечто отличное от воли, чуть выше он утверждает, что «их (т. е. ангелов) беседа, по моему мнению, была неким подвижным согласием воль», и т. д. Следовательно, напрасно ссылаются на этих Отцов: они обычно говорили об интеллекте и воле без различия, ибо эти две потенции поистине действуют совместно, и Отцы не спорят мелочно о том, в какой из них в собственном смысле заключена речь, хотя исключают необходимость в чувственных знаках. Но их намерение и учение (что в наибольшей степени имеет отношение к делу) состоит в том, что ангельская речь существует между ангелами, чтобы они являли друг другу то, что была скрыто, причем это совершается с согласия воли.

12. Второе разъяснение первого общего мнения о том, что речь есть придание направленности понятию. – Суждение автора о позиции Александра Гэльского, Бонавентуры, Альберта и Генриха. – Итак, опустив это мнение, перейдем ко второму, широко известному среди схоластов, которое учит, что один ангел говорит к другому, действием воли просто придав своему понятию направленность к другому, то есть пожелав, чтобы его свободный аффект или мысль стали внятны другому. Ибо только через такое воление для другого ангела становится явным то, что прежде было сокрытым, а потому благодаря сотворенным одновременно с ангелом интенциональным формам[30]30
  Так как ангелы, не имея чувственного аппарата познания, не могут получить интенциональные формы (species) от самих вещей, они, как считалось, снабжены всем возможным запасом species вещей с момента сотворения. При встрече с соответствующей вещью дремлющая в них species активизируется и становится началом познания этой вещи.


[Закрыть] он тотчас может это усмотреть, чего достаточно для речи. Таким образом, согласно этому суждению, такая ангельская речь сама по себе содействует слушанию со стороны другого тем, что просто устраняет препятствие. Таково мнение Капреола, комм. к книге 2 «Сентенций», дист. 11, вопр. 1, где он подробнее всего разъясняет это в выводе 3 и в ответах на аргументы. Далее идут Каэтан, комм. к первой части «Суммы теологии», вопр. 107, арт. 1, и многие современные томисты. Такое же суждение приписывают обычно Александру Гэльскому, часть 2 «Суммы», вопр. 27, раздел 6. Правда, в указанном месте он лишь утверждает, что ангельская речь совершается посредством жестов, и заявляет, что эти жесты не есть нечто отличное от понятия говорящего ангела, как направленного волей к другому ангелу. Но каким образом эти жесты становятся известными другому, он там не объясняет и не отрицает, что говорящий ангел нечто напечатлевает в слушающем. А каково суждение Александра в другом месте, мы скажем ниже. Ссылаются также на Бонавентуру, кн. 2 комментария к «Сентенциям», дист. 10, вопр. 1, и яснее всего это мнение видится выраженным в ответе на предпоследний аргумент. Однако при внимательном прочтении оказывается, что Бонавентура учит противоположному, что я покажу ниже. Так же считает Альберт, ибо в поддержку этого мнения ссылаются также на часть вторую, тракт. 9, вопр. 35, арт. 2 «Суммы теологии»[31]31
  Albertus Magnus. Opera omnia. Paris: Borgnet. T. 32. 1895. P. 379–381.


[Закрыть]. Но он высказывается в указанном месте столь многословно и темно, что невозможно понять его мысль, а потому я не буду ее разбирать.

13. На чем основывается это второе объяснение, или что им предполагается. – Такое объяснение, или мнение, предполагает, во-первых, что в сугубо естественном порядке вещей, к которому принадлежит речь, один ангел ничего не может произвести в интеллекте другого. Во-вторых, оно предполагает, что ангел обладает врожденными интенциональными форами (species), посредством которых он способен понимать эти акты, если они не скрыты от собеседника. В-третьих, оно предполагает, что эти акты скрыты, пока говорящий не пожелает сделать их явными для другого, ибо отсутствие такого желания есть своего рода завеса, их скрывающая. Отсюда делается вывод, что речь осуществляется одним лишь действием воли говорящего ангела, так как посредством него он направляет свой акт к другому и устраняет препятствие, скрывавшее этот акт от другого. Каэтан подтверждает это тем, что акт, принявший от такого действия воли направленность к другому ангелу, принадлежит тому, к кому направлен; следовательно, этого достаточно, чтобы он мог быть познан этим другим ангелом: ведь любой ангел способен познать то, что принадлежит ему.

14. Указанное придание направленности иначе объясняет Дуранд. – Этому мнению, казалось бы, следует Дуранд, кн. 2 Комментария к «Сентенциям», дист. 11, вопр. 2, пар. 12, но смысл его речи совсем иной. Действительно, он считает, что помыслы сердца не скрыты от ангелов, и поэтому между ангелами не нужна речь для того, чтобы один являл другому свои понятия или чувства: ведь другой способен познавать их сам по себе. Речь используется лишь для того, чтобы один ангел направлял к другому свои акты, а для этого достаточно воли говорящего ангела, даже если он ничего не производит в том, другом. Это суждение Дуранд подкрепляет двумя аргументами. Первый опирается на речь между людьми: ведь если Петр вслух обращается к Иоанну в присутствии многих, его речь не считают обращенной ко всем, а только к Иоанну, пусть даже прочие слышат и понимают те же слова. Ибо Петр направляет свою речь только к Иоанну, хотя от этой направленности в Иоанне не происходит никакого изменения, более заметного, чем в других обстоятельствах. Стало быть, сходным образом для того, чтобы ангел назывался говорящим с кем-то определенным, достаточно, чтобы он придал своему акту направленность к нему, а не к другим, пусть даже другим его акт точно так же станет известным. Второй аргумент состоит в том, что мы говорим к Богу, хотя ему и так открыты все наши акты, и эта речь совершается только для того, чтобы духовно направить их к Богу. Следовательно, то же самое могли бы делать ангелы между собой. Мы можем добавить и третий аргумент, а именно: мы говорим к ангелам и к святым, ничего в них не производя и не изменяя, но направляя к ним наши акты; следовательно, так же могли бы поступать и ангелы между собой. Наконец, с этим мнением легко могли бы согласиться и другие учители – те, которые утверждают, что ангелы по природе обладают внутренней потребностью видеть сердечные акты, но фактически им не позволено их видеть без содействия Бога: эти учители могут сказать, что Бог дает свое содействие ангелам в силу одного того, что один ангел своей волей придает акту направленность к другому ангелу. Потому один ангел способен благодаря такому приданию направленности говорить к другому помимо какого-либо производящего воздействия на него: просто потому, что другой тотчас становится способным усматривать эти акты, получая содействие Божие, в коем ранее ему было отказано.

15. Опровержение позиции Дуранда. – Тем не менее, если начать с этого последнего мнения, оно опирается на ложное основание, а именно: ангелам по природе и фактически вполне открыты акты сердца, как считает Дуранд. Если это основание убрать, вся позиция рухнет, а примеры окажутся неуместными, ибо в них будет отсутствовать сходство, предполагаемое в основании. А кроме того, первый пример, строго говоря, основан на ложной посылке: ведь реально и физически тот, кто говорит вслух в присутствии многих, говорит со всеми, даже если обращает речь не ко всем. Это доказывается тем, что такая речь, как предполагается, ведется о предмете, поистине скрытом от всех слушающих, а значит, через эту речь всем становится явной вещь ранее не известная. Однако такое проявление осуществляется через обозначение скрытой вещи, коего достаточно, чтобы произвести изменение по всех присутствующих, даже если говорящий не намерен обращать свою речь ко всем. Следовательно, такое обозначение посредством речи совершается для всех, потому что речь есть не что иное, как выражение помыслов (expressio mentis) в некотором знаке, данном другому и достаточном для познания сокрытого. Ведь для того, чтобы физическая речь относилась ко всем, достаточно желания говорить вслух: такая речь способна как производить изменение во всех, так и постигаться всеми, желает ли говорящий быть услышанным всеми или только позволяет это: для физической речи это обстоятельство второстепенно. И это очевидно: ведь когда один говорит, все прочие истинно и физически слышат его; следовательно, он тоже физически говорит к ним всем, ибо здесь имеется корреляция. Итак, особая интенция к тому, чтобы направить речь к другому лицу, необходима только для морального модуса говорения к другому.

16. Другое опровержение позиции Дуранда и прочих авторов второго объяснения. – Кроме того, случается, что одной направленности, приданной понятию волей, недостаточно для речи: необходимо, чтобы эта интенция и направленность были обращены именно на обозначение и речь, как можно видеть в самом приведенном примере. Но, согласно мнению Дуранда, никакая речь не предполагает такого придания направленности, ибо в силу указанного акта воли не производится никакого обозначения собственного акта, никакого выражения или явления, никакого изменения в другом ангеле, а только имеется некое согласие, или особое позволение, чтобы другой усмотрел акты, которые он видит сам по себе, собственными силами. А этого, как представляется, недостаточно для речи. Ибо субстанция речи состоит в обозначении, а придание направленности добавляет только моральную соотнесенность, как было показано. И этот довод, по моему мнению, действен также против позиции томистов: ведь, согласно их точке зрения, здесь тоже нет никакого обозначения или выражения помыслов, а есть только согласие воли относительно познания со стороны другого.

17. Дальнейшие аргументы против обоих мнений. – Кроме того, против обоих мнений применимы некоторые аргументы, высказанные при обсуждении предыдущего суждения. А именно, отсюда следует, что ангельская речь есть акт воли, а не интеллекта, что выглядит абсурдным: ведь выражать понятие – дело не воли, а интеллекта, более того, выражение аффекта называют делом интеллекта, и потому повеление и речение считается актом интеллекта. Правда, названные выше авторы, и прежде всего Дуранд, ответили бы на это, что речь бывает двоякой: одна выражает скрытые помыслы ума, другая лишь придает собственным актам направленность к другому, даже если это акт известен иным способом. К первой речи применим приведенный аргумент, ко второй нет. И обосновать это можно тем, что первая речь предназначена для манифестации сокрытого, а она возможна только через некоторые знаки, и в человеческой речи происходит именно так. Вторая же речь предназначена лишь для того, чтобы являть аффекты другому, добровольно направляя свои собственные акты к познанию с его стороны. А это достижимо одним лишь актом воли, помимо прочих знаков. И поэтому, хотя первая речь принадлежит интеллекту, вторая может осуществляться волей. Подтверждается это прекрасным примером речи, обращенной к Богу. Я признаю то и другое в первой книге «О молитве», гл. 4 и 5, и так же прямо учит Скот, комм. к книге 2 «Сентенций», дист. 9, вопр. 2, на первый аргумент второго вопроса. И по-другому это понять невозможно.

18. Опровергается то, что может быть сказано в защиту Дуранда. – А также то, что может быть сказано в защиту прочих. – Тем не менее, хотя это верно говорится о речи к Богу, по отношению к ангельской речи дело, видимо, обстоит иначе. И первый довод против Дуранда состоит в том, что ангел говорит другому не об известной тому вещи, а о сокрытой, так как, согласно здравому учению, внутренние акты говорящего ангела неизвестны остальным, и потому необходимо, что они были им явлены посредством речи. В отношении Бога дело, как очевидно, обстоит иначе. Второй довод против первого мнения заключается в том, что к нему не применим пример с Богом: ведь Богу и мы, и ангелы говорим об известной ему вещи, а потому можем обращаться к Богу лишь для того, чтобы добровольно явить ему наше сердце, желая, чтобы оно было для него открытым, и со своей стороны стремясь по мере возможности поведать ему о наших помыслах, как справедливо замечает Скот в указанном выше месте. Поэтому будет вполне верным утверждение, что такая речь скорее состоит в аффекте, чем в эффекте. Но один ангел говорит другому о вещи, скрытой от собеседника и в собственном смысле тому не известной. Ведь если иногда они и могут говорить о том, что известно обоим, как это бывает и между людьми, это обстоятельство привходящее; а как это бывает, мы скажем ниже. Теперь же мы рассуждаем о речи, которая ведется о внутренних актах, а они сами по себе сокрыты, и указанные авторы нас поддерживают. Итак, по отношению к таким актам недостаточно речи через аффект, но должна иметь место речь через эффект. Видимо, поэтому она заключается не только в воле, придающей акту направленность к тому, чтобы быть познанным: необходимо, чтобы имела место манифестация акта и чтобы придание направленности со стороны воли имело непосредственной целью манифестацию акта, а не сам акт. Манифестация же есть то же самое, что речь; следовательно, это не само придание направленности со стороны воли, а нечто промежуточное между волей, которой речи придается направленность к другому лицу, и актом, который явлен посредством речи.