Текст книги "Один Христос. Два христианства"

К тому же – во всяком случае, в глазах Св. Фомы – Бог не любит одних более, чем других. Он вообще никого не любит – по той простой причине, что наши отношения с Ним для Него не реальны. Чтобы лучше донести до читателя свою мысль, Св. Фома поясняет ее следующим примером: «Мы говорим, что колонна находится справа лишь потому, что какое-то живое существо обнаруживает ее справа от себя: о расположении колонны можно говорить только с точки зрения живого существа». Иными словами, расположение колонны важно для вас, а не для колонны для колоны безразлично, находитесь ли вы там или здесь. Наши отношения к Богу, уверяет этот учитель Церкви, строятся по этой модели. «Тварные существа очевидно находятся в реальных отношениях с Богом, но в Боге нет реального отношения к Его тварям».5555
  St Thomas d’Aquin, Somme théologique, Ia., q.13, a.7.


[Закрыть] Наше отношение к Богу реально для нас, но не для Него. Существуем мы или нет, прокляты мы или спасены, любим мы Его или же ненавидим, для Него не имеет значения, и это нормально – ведь Он представляет собой чистый Акт. Ничто не может Его затронуть.

Единственный способ выручить Св. Фому это признать, что он непоследователен, что система его не так безупречна как кажется, и что приступая к очередному вопросу он не всегда принимает во внимание выводы, которые сам же сделал по предыдущему. Так, аргументы, приводимые Аквинатом в поддержку своей теории евхаристического «пресуществления», полны противоречий и не отвечают мысли Аристотеля, на что указывали ему еще его современники. Зато в вопросе о нашем отношении к Богу Фома, к сожалению, следует Аристотелю слишком буквально. Вот почему, говоря о Боге, он всегда заменяет глагол «любить» выражением «желать блага». «Бог есть причина всякой вещи… Всему сущему Бог желает некоторого блага, а поскольку любить означает ничто иное, нежели желать блага, ясно, что Бог любит все существующее».5656
  St Thomas d’Aquin, Somme théologique, Ia, q.20, a.2, conclusion.


[Закрыть] Он являет, таким образом, свою Благость, проявляя к некоторым живым существам милосердие, но этому милосердию не соответствует никакое чувство. Св. Фома признает, что Бог совершает акты милосердия, но акты эти не проистекают из Его сочувствия. Ведь проявлять его означало бы испытывать чувство, причиной которого являемся мы. А бог никаких чувств не испытывает. Это чистый акт, чистый бриллиант. В таком Боге нет изменения, но это Бог ни в чем не заинтересованный, мертвый: «Милосердие в высшей степени подобает Богу, если понимать его не как чувство, которое Бог испытывает, а как дело, которое Он вершит… Поэтому печаль о горе другого не может в Боге иметь места, но устранение этого горя подобает Ему в высшей степени».5757
  St Thomas d’Aquin, Somme théologique, Ia, q.21, a.3.


[Закрыть] Всякий раз, когда Св. Фома обращается к текстам Св. отцов о любви Божией и выражает им свое горячее одобрение – знайте: он понимает их именно в этом смысле. Бог, согласно Св. Фоме, любит тех, кому Он «сотворил благо» ничуть не больше тех, кого Он обрек на вечные муки. Они для него лишь повод явить Свое милосердие. Они нужны Ему, поскольку без них этот атрибут Его сущности не сможет обнаружить себя. Дело, таким образом, не в спасении спасаемых, а в Его собственной славе. И точно так же нужны ему те, на ком Он сможет явить свою Справедливость. И те и другие выбираются произвольно, случайно, не совершив ничего, чем они могли бы заслужить свою участь.

Св. Фома, возражали мне, просто хотел сказать, что любовь Божия не имеет с нашей ничего общего: настолько она превосходит ее. Но пожелай он хотел сказать только это, он сказал бы об этом прямо. Латинский язык достаточно богат, чтобы позволить выразить такую простую мысль, а Фома им владел в совершенстве. Те, кто пережил состояние клинической смерти, на опыте познали, насколько любовь Божия превосходит любые наши представления о любви и, каким бы ни был их язык, сумели найти слова, чтобы это ощущение передать. Отец Варил-лон, проанализировав, что подразумевает понятие любви, сумел передать простыми словами, без лишнего пафоса, как любовь Божия к нам рушит все наши представления о Его трансцендентности:

«Любящий говорит любимому: ‘Ты моя радость’, что означает: ‘Без тебя у меня нет радости’. Или он говорит: ‘Ты для меня все’, что означает: ‘Без тебя я ничто’. Любить, значит стремиться жить посредством другого и для другого… Поэтому истинно любящий беднее всех. Бесконечно любящий – Бог – бесконечно беден …

«Любовь и желание независимости по сути несовместимы. Кто более любит, тот более зависим. Бесконечно любящий – Бог – бесконечно зависим (что остается для нас непостижимым, пока мы не поймем Бога как чистую Любовь, то есть пока мы, подзуживаемые болезненным воображением, видим в любви лишь один из аспектов Бога, а не самое Его бытие, бесконечно интенсивное и бесконечно чистое)…

«Любящий говорит любимому: ‘Я не могу смотреть на тебя свысока, не погрешая против любви’. Если любящий в каком-то отношении выше любимого, его любовь остается любовью, лишь заявляя о себе в действии, которым он отрицает свое превосходство и становится любимому равным. И потому самый любящий всегда и самый смиренный. Бесконечно любящий – Бог – бесконечно смиренен. Вот почему Бога как Он есть нельзя увидеть иначе, чем во Христе, указывающем на божественное смирение жестом омовения ног».5858
  François Varillon, Un abrégé de la foi catholique, (см.: Etudes, octobre 1967, p. 299, цитировано в моей книге Christ et karma, Le temps présent, 2012, pp. 206–207.


[Закрыть] К счастью, многие священники – нескольких из них мне самому довелось встречать – стоят на стороне о. Вариллона, а не абсолютного Учителя, чьему авторитету они обязаны доверять. При этом иерархия обычно оправдывает их тем, что они, мол, говорят так для простецов, которые только такой язык и способны понять, тогда как для развитых умов, для тех, кто способен к рефлексии, учение Аристотеля и Св. Фомы остается непререкаемой истиной. Подобное двуличие является для Церкви смертельным!

Фома Аквинский нигде не объясняет свой отказ говорить о любви Бога к нам тем, что любовь в Боге бесконечно превосходит все наши образы любви. При этом – как мы на примере милосердия уже убедились – из своего понятия о Боге он выводит все логические построения. Я, кстати говоря, не единственный, кому это понятие кажется возмутительным. Посмотрите, например, что пишет по этому поводу Карл Ранер, один из самых выдающихся богословов последнего столетия: «Что это за Бог, у которого нет никаких реальных отношений со мной? Это абсурд: ведь Бог реально любит меня и реально воплотился»; этот текст Ранера с одобрением цитируют Ю. Буэссе и Ж.-Ж. Латур.5959
  Karl Rahner: Problèmes actuels de Christologie, Desclée de Brouwer, 1965, p. 407.


[Закрыть] Этот же текст приводит о. Гало, отстаивающих ту же позицию в еще более резких выражениях.6060
  Père Galot // L’Ami du Clergé, № 50, 1970, p. 726.


[Закрыть] Разделяет ее и протестантский богослов Юрген Мольтман.6161
  Jürgen Moltmann, Le Dieu crucifié, collection Cogitatio Fidei, № 80, Le Cerf/ Mame, 1974, pp. 263-266.


[Закрыть] Меня нельзя, как видите, обвинить в том, что я плохо понял мысль Св. Фомы. Ведь все мною названные богословы не жалуются на то, что Учителя плохо поняли, предлагая иное, верное его толкование. Они просто констатируют, что по данному конкретному пункту вероучения то, что он утверждает, абсурдно. Но его мнение не просто абсурдно – оно противоречит христианской вере. Как вообще осмеливаются все эти Фомаристотели называть себя христианами?

В подобной перспективе вся жизнь Христа, включая и его Страсти, совершенно бессмысленна. Да и были ли они, эти Страсти, реальными для Фомы? Моление в Гефсиманском саду сводится у него к легкому испугу, к мимолетной грусти: на кресте Христос, даже по человечеству, наслаждается полнотой блаженного видения, в котором заключается, согласно западному богословию, высшее блаженство праведных. Суть того, что принесло человечеству христианство, оказывается за скобками. С этой же точки зрения рассматривает Св. Фома Страсти Христовы и в своей Сумме бoгословия: роль так их остается не проясненной. Он лишь повторяет слова Блаж. Августина о том, что Христос примирил нас с Богом «мирной жертвой»; также, вслед за Августином, он уверяет, что на кресте Христос «искупил» наши грехи и что жертва Его предложена «в качестве удовлетворения». Таким образом, оставаясь в своем толковании позади многих других богословов, он не может предложить ничего нового. По сути, он просто вписывается в западную традицию.6262
  St Thomas d’Aquin, Somme théologique, IIIa pars, Question 22, articles 3 et 4.


[Закрыть] Но кому нужно это «удовлетворение»? И в чем Он нас «примиряет»? Каким образом Его жертва «упраздняет» грехи? Иными словами, о «механизме» нашего спасения Фома упорно хранит молчание. Простите мне ужасное слово «механизм», но оно действительно очень удобно для описания той причинно-следственной цепи, которая привела к нашему спасению. Как именно были мы спасены и в чем это спасение заключается? Опять молчание. К тому же, поскольку Бог Св. Фомы, с нами ни в какие реальные отношения не вступает, наши грехи вообще не могли Его оскорбить! Нельзя же оскорбить колонну! В этом и состоит преимущество подобного способа богословствовать! Но если оскорбление Ему нанести нельзя, то о каком удовлетворении или примирении может идти речь – ведь для Него мы все равно, что не существуем! По всем этим вопросам у Св. Фомы нет ни малейшей ясности.

Попытка истолковать содержание христианской веры в категориях Аристотеля окончилась явным провалом и привела – да и не могла не привести – к полной путанице. Великий Учитель богословия, наш «общий учитель», не способен объяснить то, что составляет самую суть христианской веры – это уж слишком, не правда ли?!

Я хотел бы сейчас коснуться здесь одного вопроса, который, наверное, покажется вам вторичным, техническим, интересующим только специалистов, хотя на самом деле от решения его очень многое зависит на практике. Пытаясь привести христианское вероучение в соответствие с философией Аристотеля, Св. Фома соединил душу и дух, сведя их к единому началу – интеллектуальному. Начиная с него мы, на Западе, различаем в человеке два элемента: тело и душу – он для нас двусоставен. Хотя до него христиане, как на Востоке, так и на Западе, различали в человеке три элемента: тело, душу и дух (последние два иногда менялись местами). Душа рассматривалась как носитель аффективной и интеллектуальной жизни, тогда как дух – жизни особой, духовной. Восточные христиане и по сей день сохраняют это различие, которое можно найти уже в Ветхом Завете. Однако духовный опыт Аристотеля, не был, очевидно, слишком богат.

О. Луи Коне, известный специалист по мистической литературе, настойчиво указывал на то, что мистики всегда пытались восстановить этот третий, духовный, элемент в своих правах, уверяя, что в душе есть особая, отдельная от прочих область, через которую происходит единение с Богом. Одни называли ее «острием души», другие – ее «глубиной», но задача при этом была одна: разграничить то, что можно познать о Боге силой разума (этим и занимается богословие), от того, что душа может познать о Нем опытным путем, в том самом «отдельном» месте, которое представляет собой совершенно отличную от разума область. Все мистики согласны с тем, что никакие сознательные усилия, а тем более разум или иные способности, не позволяют добиться единения души с Богом. На наших способностях это единение, безусловно, сказывается, но переживается оно как субстанциональная встреча: «сама душа, субстанциональная реальность души, соприкасается с субстанциональной реальностью Бога… и оттуда, из глубины души, один за другим, словно морские волны, бьющиеся о берег, набегали на эти способности (волю и знание) мощные валы благодати – набегали, не смешиваясь с ними, как вода не смешивается с прибрежным песком, но остается по отношению к нему внешней, инородной стихией».6363
  Marie de la Trinité, Le Petit Livre des Grâces, Arfuyen, 2002, pp. 102, 106.


[Закрыть]

Итак, согласно Св. Фоме,6464
  R. P. Marie-Dominique Chenu, dominicain, Le vocabulaire de l’âme au XIIème siècle, dans les Recherches de Sciences philosophiques et théologiques, № 49, (1957), pp. 222–223.


[Закрыть] духовная жизнь уподобляется жизни интеллектуальной. В результате в центре западной «духовной» практики окажется не молитва, которая с применением разума ничего общего не имеет, а интеллектуальная медитация. К сожалению, в обучении верующих, в том числе монашествующих, и даже будущих священников, такую медитацию нередко называют молитвой, в результате чего с истинной молитвой они оказываются незнакомы. Это смешение духовного с интеллектуальным оказало на подготовку монашества и духовенства, как и на просвещение мирян, самое пагубное влияние. Так, о. Шеню, доминиканец, настаивал на том, что, согласно учению Аристотеля и Св. Фомы, в интеллектуальной работе лабораторного исследователя и в созерцании мистика действует одна и та же способность.6565
  Marie-Dominique Chenu, Pour une théologie du travail, collection «Livre de vie» № 53, Le Seuil, 1955, p. 19.


[Закрыть]

Вероучительная ошибка и здесь оказалась чревата серьезными практическими последствиями. Их глубинные причины подробно проанализированы мною в статье, опубликованной в 1963 году в православном журнале и перепечатанной в 2008 году в одной из моих книг.6666
  Messager de l’Exarchat du Patriarche Russe en Europe Occidentale, № 42–43 d’avril-septembre 1943; перепечатано в моей книге: Hélas! Qu’avons-nous fait de son Amour?, Le temps présent, 2008, pp. 19–48.


[Закрыть]

Если верить мистикам и наиболее достоверным из тех посланий, которые дошли до нас из потустороннего мира,6767
  См. цитаты в издании: François Brune, Mes entretiens avec les morts, Le temps présent, 2012, pp. 273–288.


[Закрыть] блаженство, которое ждет нас в будущей жизни, не имеет ничего общего с созерцанием пресловутой «интеллектуальной сущности». Речь идет скорее о становлении Богом в Боге через «причастность» Ему, как говорил Св. Иоанн Креститель. А ведь это совсем другое дело! Но когда дух перестают отличать от души и духовную жизнь сводят к жизни интеллектуальной, высшее блаженство, даруемое нам в вечной жизни, оборачивается лишь интеллектуальным созерцанием. Отсюда и смехотворное, упрощенное представление о вечности как непрерывном созерцании интеллектуальной сущности! Я хорошо помню, как в 1960 году, что не так уж давно, о. Лавалет, читавший нам в Парижском Католическом Институте курс о вечном блаженстве, делал это, опираясь исключительно на Аристотеля, совершенно игнорируя любые свидетельства о мистическом опыте. Он надеялся, по его словам, что его земные занятия богословием обеспечат ему в потустороннем мире блаженство большее, нежели познают те, кто не посвятил себя здесь подобной интеллектуальной работе. Для Св. Фомы разум является нашей высшей способностью, и потому именно с ее помощью можем мы познать высшее счастье. Мы видели выше, что Мария Троицы не была согласна с подобным сведением вечной жизни к интеллектуальному созерцанию. В этом отношении, как и во многих других, ни один мистик с «общим учителем» не согласился бы.

Таким образом, у Св. Фомы обожение человека заменено интеллектуальным созерцанием сущности Божией. Не стоит и говорить, что для принимающего эту гипотезу Воплощение Божие не имеет смысла, оно просто не нужно. Суть христианской веры полностью выхолащивается. Греческие и восточные (армянские, грузинские, сирийские и другие) отцы, и даже Августин, в один голос, как бы ни разнилась их терминология, уверяли: «Бог стал человеком, чтобы человек стал Богом». Но со времени Фомы Аквинского Аристотель торжествует полную победу над Иисусом Христом. Начитавшись Аристотеля, богословы христианского Запада на полном серьезе спорят о том, осуществляется ли это интеллектуальное созерцание «интеллектом деятельным», «интеллектом возможным», или интеллектом спекулятивным». Их аргументы, опровержения, доказательства заполняют многочисленные тома…6868
  Dietrich de Freiberg, Œuvres choisies II, La vision béatifqiue, Vrin, 2012, p. 42, note 1.


[Закрыть] Но курьезнее всего то, что ни один из этих великих мыслителей то, что называют они «сущностью Божией», не созерцал. Они спорят без конца о предмете, который им вообще неизвестен. Да и нет на самом деле у Бога никакой интеллектуальной «сущности», которую можно было бы созерцать. Это прекрасный пример спекуляций, так характерных для господствующего на Западе богословия.

А вот мистики и те, кто прошел через опыт клинической смерти, знают, о чем они говорят. Все это они пережили. Они говорят о становлении Богом в Боге, о становлении Богом путем «причастия» Ему, путем единения с Ним. Однако официальное богословие не хочет об этом знать. Больше того: идея обожения человека и мира вызывает у латинской Церкви страх, переросший в стойкую фобию. В ее официальном катехизисе не найти даже таких слов.

Что касается осужденных, то Св. Фома не успел сам продиктовать посвященную им главу. Он скончался, прежде чем приступил к ней. Но благодаря брату Реджинальду, его верному секретарю, мы знаем, что учитель твердо следовал в этом вопросе мнению Блаж. Августина: все, кто не является христианами, и младенцы, не успевшие принять крещение, отправляются прямиком в ад. К счастью, католическая Церковь от этой точки зрения официально дистанцировалась. Но сколько веков ей для этого понадобилось! Ведь произошло это лишь в конце ХХ века, а это значит, что в течение полутора тысяч лет она выставляла Бога каким-то чудовищем, и притом – не побоимся сказать это прямо – чудовищем слабоумным.

Но сказав, будто Бог не может любить нас по-настоящему, решившись на столь значительное и радикальное утверждение, Св. Фома утрачивает для нас всяческий интерес, о чем бы он нам в остальных своих сочинениях ни говорил. А познания его, похоже, безграничны. Сошел ли, например, Христос в ад в теле, или же без него?… Св. Фома это точно знает и готов обосновать свой ответ. Хотя мне этот ответ кажется просто смехотворным, поскольку предполагает чрезвычайно упрощенное и материалистическое представление об «аде» как таковом. Сумма Богословия и другие сочинения Св. Фомы поражают своим размахом. Эрудиция автора восхищает. Ставя тысячи вопросов (часто бесполезных, порой откровенно несуразных), он отвечает на них, опираясь на Аристотеля, которому неукоснительно следует даже в тех случаях, когда речь идет о проблемах собственно христианских, с которыми языческий философ просто не сталкивался. Кроме того, метод аргументации, которым этот эрудит пользуется, весьма примитивен. Подбирая вырванные из контекста цитаты различных авторов, в том числе ветхо– и новозаветных, он, не доискиваясь до их смысла и оценивая их по значительности, противопоставляет их набору противоположных мнений, предлагая затем собственное компромиссное решение. «Такой-то и такой-то сказали… но иные сказали … Заключение… Решение».

В результате выходит нечто вроде того, что вы увидите в этом небольшом, выбранном наугад примере: «Господь сказал (Ио 17. 3) ‘сия же есть жизнь вечная, да знают Тебя, единого истинного Бога’. Но мы сказали уже, что жизнь вечная – это наша конечная цель. Поэтому блаженство человека заключается в познании Бога, которое является актом интеллекта» (Ia. IIae, q.3, a.4). Св. Фома немедленно усматривает в этом тексте подтверждение своей концепции вечной жизни как созерцания сущности Божией. Очевидно, однако, что Св. Иоанн говорит здесь лишь о признании Бога единственным истинным Богом среди множества прочих божеств. Речь идет не о спекуляции относительно Божественных атрибутов, способностей и их проявлений, а об акте веры, о поступке, в котором участвует вся личность как целое, включая интеллектуальную и аффективную ее стороны ….

Такой метод серьезных результатов никогда не даст – он слишком примитивен.

Но стоит мне прочесть у Св. Фомы, Бог для меня все равно, что колонна, что Он со мной ни в какие отношения не вступает, как учитель этот, несмотря на все свои методы и цитаты, просто перестает меня занимать. Можно, конечно, на досуге, из любопытства, в его грандиозных построениях разбираться, но ясно понимая при этом, что перед нами лишь плод гордыни, уверенной, что она нашла Богу и вселенной исчерпывающее и окончательное объяснение.

Но почему тогда богословы, которых я здесь цитировал – Карл Ранер, Гало и многие другие – так и не разоблачили открыто языческий идол чистого Акта? Что им помешало? Страх перед тем, как отреагировала бы на это церковная иерархия? Боязнь скандала? Опасение смутить умы верующих, подорвав миф о непогрешимости Церкви? Сохраняют ли они понятие чистого Акта, не делая из него окончательных выводов? Св. Фома, по крайней мере, идет в своих выводах до конца: если Бог действительно представляет собой чистый Акт, Он не может никого любить и предопределение неизбежно. Речь не идет о каком-то частном пункте вероучения. Речь идет о нашем представлении о Боге и вечной жизни. Является ли Господь любовью и светом, как уверяет нас Св. Иоанн, или же чистым Актом, каким считает Его Аристотель? Приходится выбирать.

Согласившись с Фомой, мы оказываемся вне христианства. Он не просто еретик. Еретик – это все же христианин. «Общий учитель»,6969
  «Общий учитель» – это термин, означающий, что для всех религиозных орденов Св. Фома должен быть верховным учителем, чей авторитет выше богословов, принадлежавших к этим орденам. Единственным исключением являются, похоже, францисканцы, имеющие право опираться в своих мнениях прежде всего на Св. Бонавентуру.


[Закрыть] рекомендуемый папами и даже последним Собором в качестве главного вероучительного авторитета, христианином не является. Хуже того – он даже и не язычник! Язычники молились своим богам, служили им. Они могли от них чего-то ждать, верили, что боги их слышат и порою их желания исполняют. Так оно порою и было – ведь голос любви Бог слышит всегда, каким бы именем мы Его ни назвали. Фома же доказывает нам со своей безупречной логикой, что ждать нам от Бога нечего, что учение Церкви о любви Божией – это лишь детский лепет, приманка для дурачков. Бог Св. Фомы, «общего учителя» всей римско-католической Церкви, знаменует, по сути дела, возвращение к атеизму. Эту мысль я подробно обосновываю и развиваю в одной из глав своей книги: Увы! Что сотворили мы с Его Любовью?7070
  François Brune, Hélas! Qu’avons-nous fait de Son Amour?, Le temps présent, 2008, pp. 159–195. Эта глава уже была ранее напечатана в коллективном сборнике St Augustin, опубликованном в 1988 г. издательством L’Äge d’Homme в коллекции «Dossiers H».


[Закрыть]

И речь здесь не идет о перебранке между специалистами-богословами, которая на жизни христианской паствы никак не сказывается. Послушайте, что говорит об этом Жак Маритен, верный, во всяком случае, на словах, последователь Св. Фомы: «Я знаю немало христиан, которые предпочитают не думать об этом вовсе… смутно веря (по крайней мере, им так об этом говорили), что Бог есть Любовь, но представляя Его себе не Отцом, а, скорее, Самодержцем мира сего, его Всемогущим Драматургом … Это абсурдное и невыносимое представление о Всемогущем Драматурге, равнодушно взирающим с неба на страдания созданных им марионеточных персонажей, как раз и отталкивает от Бога основную массу нехристиан».7171
  Jacque Maritain, Approche sans entrave. Fayard, 1973, p. 315.


[Закрыть] «И христиан тоже!» – добавил бы я. Но откуда ему, этому «абсурдному и невыносимому» представлению было взяться, как не из самой Церкви и ее богословия? Жак Маритен полагает, что виною всему дурная популяризация верных богословских идей. Я же, напротив, уверен, что вся беда в успешной популяризации идей ошибочных.

Те, кого Церковь считает своими учителями, как раз и убили в сердцах людей доверие к любви Божией. Усилия Жака Маритена оправдать Церковь и ее богословов, какими бы хитроумными они ни были, остаются, к сожалению, неубедительными!

Похоже, что для Блаж. Августина и Св. Фомы огромное большинство окружающих людей казалось обреченным на вечные муки. Они чувствовали себя членами избранного меньшинства тех, кого Бог, без малейшей заслуги с их стороны, предопределил ко спасению. На их отношениях с Богом это, по всей видимости, не сказывалось. Как удавалось им такому Богу молиться? Неужели Св. Фома молился Богу, будучи убежден, что Тот не слышит его?… Возможно, им удавалось даже этого Бога любить. В каком мрачном, кошмарном мире приходилось им жить! А ведь именно эта форма христианства господствовала в западной цивилизации много столетий. Иное дело на Востоке: здесь победила уверенность в том, что Любовь Божия возьмет верх и все люди окажутся спасены. Какая огромная, глубокая пропасть пролегает между этими параллельными христианскими мирами!

Когда у Константинопольского патриарха Варфоломея I спросили его мнение о Катехизисе католичекой Церкви, он именно по этому пункту высказал некоторые опасения: «Если после смерти и индивидуального суда некоторые из людей окажутся навсегда в аду, а другие пребудут в созерцании Божественной «сущности», то что означают тогда Парусия и общение святых? Почему ничего не сказано о надежде на всеобщее спасение и молитве о нем, которые мы находим у Амвросия Миланского, Григория Нисского, Дионисия Ареопагита, Исаака Сирина, Юлианы из Нориджа, и у многих выдающихся современных богословов, как, например, у Ганса Урса фон Бальтазара? Ведь для современного человека, трагически колеблющегося между страхом небытия и ложными обещаниями перевоплощения, проблемы эти чрезвычайно существенны».7272
  Bartholomée Ier, Bulletin du SOP (Service Orthodoxe de Presse) mai 1993.


[Закрыть]

(Заметим попутно, что говоря о Божественной «сущности» патриарх просто воспользовался принятым на Западе термином. Поэтому он и заключил это слово в кавычки. Сам он, к счастью, может нам предложить нечто лучшее!)

Либо эта Церковь страдает острой формой шизофрении, либо ведет сознательную, намеренную двойную игру, продолжая проповедовать Евангелие для профанов, для простого народа, и в то же время предлагая для образованных, университетских кругов чисто философскую по сути систему, способную удовлетворить их интеллектуальные запросы. Абсолютная несовместимость между этими двумя перспективами беззастенчиво игнорируется! Если это так, то расчет тут плохой, ибо современная наука категории Аристотеля давно оставила позади. Наши представления о времени, пространстве, материи, причинности, языке, человеческом теле и глубинах человеческой психологии стали совершенно иными. Монументальные сочинения Аристотеля по-прежнему вызывают восторг, но они принадлежат истории мысли и не позволяют современному человеку осмыслить свою христианскую веру.

Чтобы произвести впечатление на современных интеллектуалов, нужно предложить что-нибудь получше. Бог как «чистый Акт», предлагаемый им Церковью, для них больше неинтересен. В филологии они тоже ушли далеко вперед, и мыслят в ней новыми, далеко не средневековыми категориями.

Но главная беда в том, что христианское благовестие, будучи переведено на этот язык, становится просто неинтересно. Оно лишается совей мистической стороны: это уже не обетование любви Божией, не послание, свидетельствующее о существовании скрытого под покровом действительности иного, потустороннего мира и позволяющее разгадать тайну человеческой жизни.

Я готов предположить, что богословы, не следующие на деле Св. Фоме, помалкивают об этом, так как считают, что поскольку он никому уже на самом деле не интересен, в официальном осуждении его мнений никакой необходимости нет. Но в действительности дело обстоит не так. Возьмите хотя бы новую попытку подогреть интерес к трудам «общего доктора», создав комиссию по изучению его рукописей, призванную выявить мельчайшие нюансы мысли Учителя. Или учебные программы различных религиозных сообществ, как прежних, так и созданных совсем недавно – Общества Св. Мартина, например. Я уж не говорю о мании цитировать Св. Фому в подтверждение своей правоты, что лишний раз утверждает и его собственный авторитет! Прежде от богословов всегда требовалось, чтобы их мнения соответствовали Св. Писанию. Нынче им приходится доказывать свою верность Св. Фоме (то есть, Аристотелю). Совсем недавно я видел на канале КТО передачу, где один священник, последователь Св. Фаустины Ковальской и «проповедник Божия Милосердия», ссылался на Св. Фому Аквинского, обосновывая важность миссии своего сообщества тем, что «общий доктор» признавал милосердие главным атрибутом Бога. Но читал ли он то, что Св. Фома писал о милосердии Божием? Ведь согласно Фоме, Бог совершает дела милосердия не оттого, что Он сочувствует тем, кому обращена Его помощь (см. цитату выше), а лишь по необходимости нуждаясь в том, на ком Ему можно было бы Свое милосердие явить. Перечтите параграфы, посвященные милосердию Божию еще раз, и вы убедитесь, что я не сгущаю краски. Долго ли еще предстоит нам обманываться? Можно, конечно, сколько угодно цитировать Св. Фому и составлять поучительные антологии его мыслей – но то, что отражает его личные убеждения, придется в них обойти стороной.

Конечно, у Св. Августина и Св. Фомы можно найти немало интересных, порой захватывающих страниц, посвященных иным проблемам – философским, психологическим, социологическим. Им принадлежат много глубокомысленных текстов о совести, грехе, молитве, времени и прочих важных предметах. Но преувеличивать их значенье тоже не стоит. Ведь подобные мысли, ничуть не менее значительные по своей глубине, мы встречаем у множества других мыслителей прошлого, как христианских, так и языческих. На нескольких страницах паскалевских Мыслей их наберется в десять раз больше, чем у нашего «общего учителя»! Конечно, такой системы, исчерпывающей и крепко выстроенной, как Сумма богословия, у других авторов не найти. В ней есть, как мы видели, ответы на сотни самых несуразных вопросов. Но дело ведь совсем не в этом. Их «гениальность» можно превозносить до небес, но это не сделает их богословие христианским. Св. Августин и Св. Фома, главные авторитеты католического богословия, не то, что христианами, но даже еретиками назвать нельзя. Я со всей серьезностью на этом настаиваю. Повторяю снова и снова: еретики все же еще христиане. Больше того: эти «учителя Церкви» не являются и язычниками. Ведь язычники связаны со своими богами реальными отношениями, тогда как их измышления не являются ни христианскими, ни языческими. Их Бог не должен особенно беспокоить и атеистов – ведь это всего лишь философское понятие. Это Бог мертвый, и за живое он нас никогда не заденет. Паскаль прекрасно понимал это. Бог, которому он поклонялся, был «Богом Авраама, Исаака и Иакова, а не богом философов». Это не значит, что эти «учителя Церкви» не могут быть святыми, и даже великими святыми. Святость их жизни не имеет с их бредовыми богословскими конструкциями ничего общего. Среди воинствующих коммунистов, что морозными днями, порой в снегопад, продавали у станций метро свою газету,7373
  Речь идет о L’Humanité, главном печатном органе Коммунистической партии.


[Закрыть] святые, наверное, тоже были.

Существует предание, что Христос однажды явился Св. Фоме и сказал ему: «Ты правильно учил обо Мне». Я этому не верю. Его книги говорят за себя. Вы сами в этом могли убедиться. Я ничего не выдумал, ничего не преувеличил. Когда Св. Фома говорит, что для Бога наши отношения с Ним не реальны, я вижу в этих словах полную противоположность тому, о чем пришел сказать нам Христос. И дело не в том, что якобы я Св. Фому неправильно понял – вы сами видели, что возражаю ему не я один. Его богословие – это прямое кощунство! Куда достовернее кажется мне другая история, рассказанная братом Реджинальдом, секретарем Св. Фомы. Незадолго до смерти Учителя, во время совершения мессы, ему явился Христос. С тех пор он отказался диктовать своему секретарю продолжение Суммы, объяснив это тем, что он «видел вещи, которые язык человеческий объяснить не в силах. По сравнению с тем, что было открыто мне, все мной написанное ничего не стоит». Согласно другой, более легендарной версии, Фома добавил, что все им написанное подобно соломе и его следовало бы предать огню. Мне неловко признаться вам в тех злорадных мыслях, которые невольно пришли мне в голову, когда я эту легенду прочел! Я позволяю себе говорить об этом в шутливом тоне, но на самом деле, вспомнив о том, скольких людей подобное богословие прямо или косвенно от любви Божией отдалило, следовало бы, вместе с о. Амелем, воскликнуть: «Уйди прочь, Сатана!».

Тем не менее, под покровом закосневшего, пораженного склерозом официального богословия уже зрела, готовилась настоящая богословская революция, которая должна была, рано или поздно, смести все препятствия. Бурлящая, далекая от Августина, Фомы и Аристотеля мысль нашла себе выход и хлынула во всех направлениях. Вера искала себе новые способы выражения, но возникший при этом хаос оказался для простых христиан тяжелым испытанием. Многие из них, не выдержав, утратили веру!