Текст книги "Витгенштейн"

Тогда он решил навсегда порвать с учительством.

В течение этих сельских лет Витгенштейн не прерывал общения с Веной и Кембриджем. Он встречался с Расселом сначала после возвращения из плена, а затем летом 1922 года, когда Рассел с новой женой и сыном приехал на несколько дней в Инсбрук. Его несколько раз навещал Фрэнк Рамсей – необыкновенно одаренный молодой математик и философ из Кембриджа, участвовавший в переводе «Трактата», – с которым Витгенштейн поддерживал дружеские отношения вплоть до его смерти в 1930 году. Все это время многие (Рассел, Мур, Кейнс и др.) в Кембридже настаивали на возвращении Витгенштейна в Великобританию.

Вместе с тем «Трактат», опубликованный в Великобритании в конце 1922 года, постепенно начинал приобретать известность среди местных читателей. В итоге летом 1924 года выдающийся философ Мориц Шлик, преподававший в Венском университете, связался с Витгенштейном, чтобы пригласить его подробнее рассказать о своих философских воззрениях группе философов и ученых, которые регулярно собирались под его руководством. Именно эта группа в 1928 году вырастет в «Кружок Эрнста Маха», который обычно называют «Венским кружком». В силу разных причин встреча Витгенштейна с Фликом состоялась лишь в феврале 1927 года в доме одной из сестер Людвига и положила начало продолжавшимся не один год беседам Витгенштейна с некоторыми членами кружка, в частности с Морицем Шликом и его ассистентом Фридрихом Вайсманом.

Резко покончив с учительством в апреле 1926 года Витгенштейн, вновь погрузившийся в уныние и отчаяние, сбежал в монастырь близ Вены, где стал не монахом, а садовником, как и шестью годами ранее. Он вернулся в Вену летом после смерти матери, произошедшей 3 июня 1926 года.

До января 1929 года Витгенштейн не покидал Вены, в основном занимаясь, совместно с другом Энгельманом, постройкой дома для своей сестры Маргарет (Гретль) Стонборо. Другая его сестра, Гермина, говорила, что это «логика, ставшая домом»: кубическая форма и отсутствие декоративных элементов придавали ему не слишком привлекательный вид, зато интерьер Витгенштейн продумал до мельчайших деталей. К сожалению, хоть сам дом существует и поныне, его внутреннее убранство было полностью изменено и более не соответствует тому, которое задумывал Витгенштейн.

Эти два года позволили ему вернуться к обычной жизни и, в частности, как уже отмечалось, возобновить занятия философией в сотрудничестве с членами «Венского кружка», объединившимися вокруг Шлика. Очевидно, Витгенштейн окончательно утвердился в мысли о том, что способен сделать что-то значимое в философии, после доклада, произнесенного в Вене 10 марта 1928 года голландским математиком Лёйтзеном Брауэром – основоположником интуиционизма в философии математики. По просьбе Шлика, желавшего опубликовать в более доступном изложении тезисы «Трактата», Витгенштейн начал диктовать Вайсману тексты, кои должны были послужить материалом для книги, которой сам же Вайсман собирался придать законченный вид. Эта своеобразная работа над книгой продолжалась довольно долго: Витгенштейн делился с Вайсманом своими соображениями каждый раз, когда приезжал в Вену в начале 1930-х годов, а Вайсман пытался скомпоновать их в связный и целостный текст. Однако ничего из этой затеи не вышло.

В конце концов Витгенштейн вновь занялся философией и вернулся в Кембридж в январе 1929 года. В июне того же года он стал доктором философии, предоставив для защиты свой «Трактат», а также получил исследовательскую стипендию на лето и осень. В январе 1930 года он приступил к преподаванию, но лишь в конце того же года получил исследовательскую стипендию сроком на пять лет, то есть до весны 1936 года.

К этому периоду относится прежде всего сочинение, над которым он работал в течение всего 1930 года, и особенно летом. «Философские заметки», которые были опубликованы лишь после смерти Витгенштейна, помогли ему в свое время получить исследовательскую стипендию. В течение последующих лет (1931–1934 годы) он редактировал совокупность заметок, объединенных под заголовком «Философская грамматика». Витгенштейн имел обыкновение ежедневно записывать в тетрадях результаты своих размышлений. Затем он удалял из записей все лишнее, собирая воедино то, что представлялось ему интересным. Потом, по всей видимости, диктовал результат этой работы, а затем перечитывал и подправлял надиктованное, и так до бесконечности. Витгенштейн сетовал на то, что ему с огромным трудом удается точно выражать свои мысли на бумаге. Из чего следовало, что он очень часто (если не всегда) был не удовлетворен тем, что делал. Поэтому он много писал, но ничего не публиковал.

К 1933–1934 и 1934–1935 годам относятся также надиктованные им студентам «Голубая книга» и «Коричневая книга», которые ходили по рукам в Кембридже.

Академическая жизнь тяготила Витгенштейна. Он упорно советовал студентам не заниматься преподаванием философии и сам был склонен к смене профессии. В ту пору он подумывал пойти учиться на врача или даже эмигрировать в СССР, чтобы заниматься там физическим трудом. Он выучил русский язык за 1934–1935 годы, а в сентябре 1935-го около десяти дней провел в Санкт-Петербурге и Москве. Кажется, ему предложили работать в университете, но уж никак не в колхозе и не на заводе!

Весной 1936 года, когда закончился срок, на который была выдана исследовательская стипендия, Витгенштейн не стал искать новую работу, а предпочел закончить свою книгу, уединившись в своем домике в Норвегии. Он прожил там с августа 1936-го по декабрь 1937 года, но каждый год неукоснительно проводил Рождество в кругу семьи в Вене, где он также пробыл несколько недель в начале лета 1937 года. Тогда же им были написаны первые страницы «Философских исследований».

Поскольку жизнь в одиночестве не принесла ему счастья, в декабре 1937 года он вернулся в Вену, толком не зная, чем заниматься дальше. Вполне возможно, его опять посетила мысль о медицинской карьере. Как бы то ни было, в начале февраля 1938 года Витгенштейн отправился в Ирландию, в Дублин, к Морису О’Кону Друри – бывшему ученику, ставшему ему другом, – который, поддавшись на его уговоры, оставил философию и на тот момент завершал обучение на психиатра. Именно оттуда Витгенштейн следил с возрастающей тревогой за процессом аншлюса (февраль-март 1938-го). Первым его порывом было уехать к родным в Вену, но один из его друзей – экономист марксистской ориентации Пьеро Сраффа, преподававший в Кембридже, – посоветовал ему воздержаться от этого поступка, объяснив, что, оказавшись в Австрии, он не сможет впоследствии покинуть ее пределы.

Эта сложная ситуация сподвигла Витгенштейна искать постоянную должность в Кембридже и подать прошение о британском гражданстве. Летом 1938 года он неофициально возобновил преподавание в Кембридже, а в феврале 1939-го был избран профессором философии на место Мура. 3 июня 1939 года Витгенштейн получил гражданство Великобритании. Все эти месяцы его сестры, которые отказались покидать Вену, невзирая на нависшую над ними опасность, обусловленную их еврейским происхождением, вели переговоры с нацистским руководством и добились того, что их перестали считать еврейками в обмен на передачу большей части их состояния нацистской Германии. Его брат Пауль тем временем уехал в США.

Витгенштейн занимался преподавательской деятельностью в течение последующих трех лет, вплоть до весны 1941 года. Его лекции касались главным образом оснований математики. Однако он не считал для себя возможным делать вид, будто ничего не происходит, и продолжать преподавать в Кембридже, оставаясь в стороне от нужд фронта. Осенью 1941 года ему удалось устроиться сторожем, а затем помощником фармацевта в аптеке лондонской больницы Гая. А в апреле 1943 года он приступил к работе в медицинской лаборатории в Ньюкасле, занимавшейся пациентами с тяжелыми ранениями.

В сентябре 1943 года, желая наконец опубликовать свою книгу, он вступил в переговоры с издательством Кембриджского университета, которые успешно завершились в январе 1944-го. В феврале того же года Витгенштейн покинул Ньюкасл и, попросив руководство университета предоставить ему возможность не сразу приступить к преподаванию, отправился в Суонси (Уэльс) к своему бывшему студенту Рашу Рису, чтобы попытаться дописать книгу. Однако и эта попытка была тщетной – уже осенью 1944 года вопреки своей воле Витгенштейн был вынужден вернуться в Кембридж.

Несмотря на усилившееся отвращение к атмосфере Кембриджа и послевоенной Англии в целом, а также к преподаванию, Витгенштейн продолжал читать лекции до весны 1947 года. Главной их темой была философия психологии. В 1945–1946 годах он дописывал первую часть «Философских исследований», а в августе 1947 года принял решение уволиться.

С зимы 1947-го по весну 1948 года Витгенштейн сначала жил уединенно в Ирландии, а затем, в 1948–1949 годах – в одном из отелей Дублина. Все это время он пытался дописать «свою» книгу, но это ему мало удавалось: он все чаще ощущал усталость, его мучили боли в кишечнике и депрессия. Тем не менее перед тем, как уехать в США в июле 1949 года по приглашению одного из своих бывших студентов, Витгенштейн оставил относительно законченные машинописные тексты. С этого момента и до самой смерти он жил то у одного своего друга, то у другого, не имея больше ни работы, ни стабильного заработка.

Вернувшись из США в конце октября 1949 года, Витгенштейн чувствовал себя настолько плохо, что не смог уехать в Ирландию и вынужден был остаться у своего друга Георга фон Вригта в Кембридже. В ноябре у Витгенштейна диагностировали рак простаты. Тогда он решил уехать в родительский дом в Вену, куда прибыл в конце декабря. Его старшая сестра Гермина, тоже страдавшая от рака, находилась при смерти. Она умерла 11 февраля 1950 года.

Однако, когда самочувствие Витгенштейна немного улучшилось, он, посчитав, что еще сможет работать, в начале апреля вернулся в Англию и поселился сперва у фон Вригта в Кембридже, а затем, с мая, – у своей ученицы Элизабет Энском в Оксфорде. В компании одного из друзей в октябре он даже посетил свой домик в Норвегии, в котором намеревался окончательно поселиться, чтобы вплотную заняться там работой. Этим планам не суждено было осуществиться из-за ухудшения состояния его здоровья, произошедшего в конце декабря.

Поскольку Витгенштейну стал требоваться постоянный уход, в начале февраля 1951 года он поселился у своего лечащего врача Эдварда Бивана. В последние два месяца жизни он написал значительную часть ранее начатого текста, который впоследствии будет издан под названием «О достоверности». Людвиг Витгенштейн умер 29 апреля, спустя два дня после своего шестьдесят второго дня рождения.

Витгенштейн очень рано стал известен в философских кругах. Его первая книга – единственная, изданная при жизни, – в Австрии, Германии и Англии привлекла внимание тех, кто интересовался теорией познания и считал, что «новая логика» Фреге и Рассела имела важные последствия для философии (во Франции это мнение не разделялось). Когда Витгенштейн вернулся в Кембридж в 1929 году, на него уже смотрели как на незаурядного мыслителя.

В начале 1930-х годов он поражал философский мир, развивая в беседах с членами «Венского кружка» и на лекциях в Кембридже новые идеи, которые, казалось, в корне противоречили изложенному им в «Трактате». Да и сама его манера преподавания была странной: он читал лекции без предварительной подготовки, излагал мысли прерывисто. Его занятия, состоявшие из вопросов, возражений и более-менее развернутых ответов, представляли собой подобие дискуссий между Витгенштейном и аудиторией, которые сопровождались многочисленными паузами и требовали высокой степени умственного напряжения. Эти утомительные для некоторых лекции были для Витгенштейна единственным способом опубликовать его новые идеи. Однако присутствовавшие на них студенты – некоторые из которых были буквально зачарованы происходившим – порою не могли уследить за ходом его мыслей и оценить истинную важность его замечаний, подчас очень простых. Сам Витгенштейн был невысокого мнения о своих педагогических способностях и с печалью полагал, что студенты выносили из его лекций главным образом слова-паразиты и своеобразную манеру говорить.

В итоге произошла закономерная вещь: Витгенштейн прослыл человеком, который обладает глубочайшим умом и говорит о крайне важных вещах, но о каких именно – толком не понятно… Кроме того, Витгенштейна приводили в бешенство попытки студентов обнародовать его новые идеи, поскольку ему всегда казалось, что смысл его слов понимают неправильно, а значит, их искажают. В связи с этим становится понятно, почему о нем поползли самые невероятные слухи, касавшиеся как содержания его лекций, так и его образа жизни.

Витгенштейн не довольствовался чтением лекций. Он регулярно участвовал в заседаниях философских обществ и прочих клубов Кембриджа, так как обоснованно полагал, что философ, который не вступает в дискуссии, похож на боксера, который отказывается выходить на ринг. Витгенштейн часто приглашал на философские беседы своих лучших студентов – таким образом вокруг него собралась группа учеников, на которых он оказывал влияние, выходившее за рамки философии. Он без стеснения раздавал советы и замечания относительно выбора жизненного пути, который предстояло сделать этим молодым людям.

Многие из этих учеников опубликовали после его смерти воспоминания о Витгенштейне, которые отчаянно напоминают Евангелия – только не от Луки и Иоанна, а от Малкольма и Друри: там содержатся как занятные, так и малозначительные подробности из жизни философа, собранные с благоговением для того, чтобы продемонстрировать незаурядность, если не гениальность Витгенштейна. Безусловно, эти книги позволили лучше узнать его личность, но вместе с тем не избавили от ощущения, что, несмотря на все разнообразие книг о Витгенштейне, которые подчас изобилуют вопиющими банальностями, что-то бесконечно важное так и осталось несказанным. Самое интересное, что самому Витгенштейну, пожалуй, была бы отвратительна такого рода литература…

Что же касается его творческого наследия, то с ним дело обстоит непросто. Как известно, Витгенштейн в своей жизни опубликовал только одну работу, которая имела большой успех. В ту пору ему было 32 года. «Трактат» – это небольшая по объему книга, примерно семидесяти страниц, состоящая из череды афоризмов или кратких пронумерованных параграфов, которые на первый взгляд кажутся расположенными по неведомому принципу. В предисловии к этому сочинению Витгенштейн отметил, что сказал в нем все, что хотел:

«…истинность изложенных здесь мыслей кажется мне неопровержимой и окончательной. Следовательно, я держусь того мнения, что поставленные в ней проблемы по существу решены окончательно»[2]2
  Витгенштейн Л. Логико-философский трактат / Пер. с немецкого и сверено с авторизованным английским переводом И. Добронравовым и Д. Лахути. М.: «Канон+» РООИ «Реабилитация», 2011. С. 34. (Здесь и далее все цитаты из «Логико-философского трактата» приводятся по этому изданию. – Примеч. ред.)


[Закрыть].

При этом он не уточняет, о каких именно проблемах идет речь…

Однако, когда в конце двадцатых годов Витгенштейн попытался объяснить суть этого лаконичного и трудного для понимания текста, он быстро пришел к выводу, что был уже не силах совладать с количеством изложенных в нем тезисов. Он создал тогда одновременно новые концепции и, главное, особую манеру философствования. Хотя попытки Витгенштейна письменно изложить свои новые идеи не привели к созданию какой-либо законченной книги, тем не менее он исписал замечаниями и размышлениями тысячи страниц, которые доверил перед смертью трем ученикам, состоявшим с ним в дружеских отношениях: Элизабет Энском, Рашу Рису и Георгу фон Вригту.

Спустя два года после его смерти они опубликовали «Философские исследования»[3]3
  Эта работа была переведена на французский язык под названием «Investigations Philosophiques».


[Закрыть] – недописанную книгу, над которой Витгенштейн работал с 1935–1936 годов, но, как мы знаем, в конце зимы 1946 года придал более-менее законченный вид лишь первой ее части. То, что сегодня представляется под видом второй части, в действительности является не более чем совокупностью заметок, подготовленных к публикации в июне-июле 1949 года, которые, по-видимому, должны была использоваться в качестве новой редакции первой части. «Настоящую» вторую часть Витгенштейн планировал посвятить анализу математических понятий. Невзирая на различия, существующие между идеальной книгой и реальной, можно сказать, что мы имеем дело с текстом, приблизительно соответствующим тому, который бы желал опубликовать Витгенштейн.

Таким образом, мы можем заключить, что к подлинно витгенштейновским сочинениям относятся: «Трактат» и, что представляется более спорным, «Философские исследования». В этих двух работах развиваются идеи, которые могут показаться очень разными, поскольку «Философские исследования» отчасти являются опровержением «Трактата». На основании этого многими исследователями признается существование двух философий Витгенштейна, что, в свою очередь, вызывает вопрос о том, противоречат они друг другу или, наоборот, взаимосвязаны.

Написанное Витгенштейном, однако, не ограничивается этими двумя работами. Как уже отмечалось, он непрестанно записывал свои мысли, потом выделял из этого материала некоторые тезисы с целью превратить их в целостные тексты, которые впоследствии отдавал перепечатывать на машинке, а затем вновь правил, переделывал и т. д. Душеприказчики Витгенштейна скомпоновали из этой массы рукописей различные книги, более-менее соответствующие этапам редактирования, которым занимался Витгенштейн, и опубликовали их. Для этого душеприказчикам пришлось отобрать часть рукописей и внести в них изменения, руководствуясь известными только им критериями. Из этих «книг» можно упомянуть следующие:

– «Философские заметки», которые были написаны в 1929–1930 годах и помогли Витгенштейну получить исследовательскую стипендию;

– «Философская грамматика» – отрывок из большого машинописного текста, начатого в 1932 году, который странным образом не был опубликован целиком;

– «Голубая книга» и «Коричневая книга», которые Витгенштейн надиктовал кембриджским студентам в 1933–1934 и 1934–1935 годах соответственно; причем «Коричневую книгу» можно считать первой, незавершенной, редакцией «Философских исследований»;

– «Замечания по основаниям математики» – совокупность текстов, созданных на основе рукописей и машинописных текстов 1937–1944 годов. Только первой части «Замечаний» Витгенштейн придал практически законченный вид, и она должна была составлять вторую часть «Философских исследований»;

– «Заметки по философии психологии», которые соответствуют двум совокупностям машинописных текстов, напечатанным по просьбе Витгенштейна в 1948–1949 годах;

– «О достоверности» – совокупность написанных от руки заметок, последние из которых сделаны за два дня до смерти.

К этим текстам, созданным Витгенштейном, но отредактированным зачастую не им, следует добавить тексты, происхождение которых до сих пор не установлено.

С одной стороны, были опубликованы сделанные его студентами конспекты лекций, которые он читал в течение 1930/31, 1931/32, 1932/33, 1934/35 и 1946/47 годов, а также конспекты важных лекций зимы-весны 1939 года, посвященных основаниям математики.

С другой стороны, в нашем распоряжении имеются тексты, записанные под диктовку Витгенштейна (или тексты аналогичного происхождения) либо во время встреч с членами «Венского кружка» в период между декабрем 1929-го и июлем 1932 года, либо Вайсманом в 1930–1934 годах, когда тот готовил работу, в которой пытался в доступной форме изложить основные идеи Витгенштейна.

Все эти книги – конспекты лекций и тексты, записанные под диктовку, – являют собой многочисленные свидетельства эволюции философии Витгенштейна, начавшейся в 1929 году, и позволяют заполнить пробел между «Логико-философским трактатом» и «Философскими исследованиями», которые остаются все-таки его единственными подлинными сочинениями.

Почти все эти тексты были с большим или меньшим успехом переведены на французский язык.

II. «Логико-философский трактат»: вступление

Как указывалось выше, зачастую исследователи различают два этапа в эволюции философии Витгенштейна: для удобства назовем их Витгенштейн I и Витгенштейн II. Первый этап был досконально изложен в «Логико-философском трактате», принесшем Витгенштейну известность в определенных философских кругах. Второй отражен главным образом в книге «Философские исследования», изданной после его смерти. Для начала попытаемся кратко охарактеризовать различие между этими двумя этапами.

В «Трактате» говорится о том, что составляет природу языка и мира и благодаря чему возможно понять, что предложения имеют смысл, то есть способны выражать положения вещей и быть истинными или ложными.

Необходимость данного исследования обусловлена тем фактом, что грамматика обычных языков, которые мы учим в детстве, является несовершенной: она позволяет нам строить предложения, которые кажутся осмысленными, тогда как в действительности таковыми не являются. В основном речь идет о предложениях, встречающихся в сочинениях по «метафизике». Выявляя то, что дает предложению возможность быть осмысленным, «Трактат» имеет целью предостеречь от разнузданного употребления обыденного языка и покончить с философскими проблемами, основанными исключительно на неправильном понимании истинной природы языка.

Главный тезис работы Витгенштейна заключается в том, что язык и мир должны иметь нечто общее, если мы понимаем, что можем формулировать предложения, которые могут быть истинными или ложными, то есть осмысленными. Язык и мир объединяет одна и та же логическая форма, которая находит свое выражение в логических предложениях. В этом отношении Витгенштейн намеревается разобраться в «Трактате» с масштабной проблемой, поставленной его великими предшественниками – Фреге и в особенности Расселом, а именно: что есть логическая истина? Вот почему вначале считалось, что «Трактат» привносит нечто новое в особую науку – логику, основательно реформированную этими двумя философами. По этой же причине Витгенштейна I иногда причисляют к логикам.

Таким образом, Витгенштейн ставит себе задачей выявить в «Трактате» самое важное в языке, нечто, делающее возможным, чтобы то, что мы говорим в известных случаях, выражало то, что существует. При этом он вынужденно отходит от обычного языка, организованного не так, как язык логики, и предлагает искусственную систему символов, которая видится ему подобием «идеального языка».

В отношении именно этого пункта особенно наглядна перемена позиции Витгенштейна II в начале 1930-х годов. Он полностью отказался от той идеи, что у предложения имеется определенная форма, делающая его осмысленным, которую нужно выявить, а также при необходимости изобрести искусственную систему символов, в которой эта форма будет незамедлительно проявляться. Смысл того, что мы говорим, обнаруживается в способах употребления нами языковых инструментов, которые в силу своего многообразия несводимы к единой модели. Чистоте логики, которая должна показать общую для мира и языка форму, Витгенштейн II противопоставляет так называемый обыденный язык с его богатством и разнообразием: для того, чтобы определить, что означает то или иное выражение, нужно обратиться к способу его употребления в повседневной жизни.

Однако изменение воззрений Витгенштейна II не затронуло пункт, который был упомянут в связи с «Трактатом». Он не вернулся к идее о том, что большинство философских проблем проистекают от неправильного употребления находящихся в нашем распоряжении речевых средств.

Таким образом, Витгенштейн II придерживался мнения, что философы не понимают логики языка, однако логика в данном случае означает лишь способы функционирования слов и выражений, такие способы, которые обнаруживаются в повседневной речи. Поэтому для преодоления вышеназванных проблем, которые Витгенштейн II сравнивает с болезнями разума, важно напомнить, каково это употребление, описать способы функционирования того или иного слова. Разумеется, это сделать непросто, поскольку речь идет не о том, чтобы устраивать уличные опросы с целью узнать, как употребляется то или иное выражение, а о том, чтобы вспомнить то, что, в общем-то, всегда было известно, но тем не менее забыто, или, если угодно, нарисовать подобие карты нашего языка.

Итак, задача состоит уже не в том, чтобы исследовать глубины языка, но, наоборот, в том, чтобы оставаться на его поверхности: для этого необходимо обрести то, что Витгенштейн называет синоптическим взглядом, а также, в отличие от философов, не ограничиваться осмыслением какого-либо одного аспекта языка, которому необоснованно отдается предпочтение.

Вышеприведенные разъяснения являются, безусловно, крайне упрощенными, однако их достаточно для введения в нашу тему: главная идея, содержащаяся в этом кратком изложении философии Витгенштейна, заключается в том, что волнующие философов проблемы практически всегда возникают из-за неправильного понимания значений выражений, которыми они оперируют. Поэтому решение философских проблем происходит через прояснение того, как функционируют наши языки, осуществляемое либо по модели, предложенной в «Трактате», либо по модели описаний, которыми занимался Витгенштейн II.

Сразу же предупредим читателя, что подобный подход к философии Витгенштейна не лишен доли субъективности. Очевидно, что столь многозначное и плохо отредактированное «творение» может быть осмыслено по-разному и что навряд ли найдется какой-либо иной философский труд, в отношении которого может быть оправдано наличие несхожих точек зрения. Кстати, немногие современные сочинения из области философии удостоились такого количества комментариев и толкований.

Кроме того, по причинам, касающимся опять-таки личных философских предпочтений автора этих строк (о которых здесь упоминать не стоит), «Трактату» будет уделено особое внимание, не сопоставимое с количеством его страниц. Мы считаем эту работу Витгенштейна философским шедевром, образцовой работой в том смысле, что все подмастерья, желающие попасть в цех, обязаны завершить обучение, создав свой шедевр.

Содержание «Логико-философского трактата»

Вот как Витгенштейн объясняет в предисловии к «Трактату» суть его содержания:

«Книга обсуждает философские проблемы и показывает, как я полагаю, что постановка этих проблем основывается на неправильном понимании логики нашего языка. Весь смысл книги можно выразить приблизительно в следующих словах: то, что вообще может быть сказано, может быть сказано ясно, а о чем невозможно говорить, о том следует молчать»[4]4
  Витгенштейн Л. Логико-философский трактат. С. 32.


[Закрыть].

Два момента из этой небольшой цитаты заслуживают особого внимания. Утверждая вначале, что философские проблемы основаны на неправильном понимании «логики нашего языка», Витгенштейн тем самым признает, что «философские проблемы» являются всего лишь мнимыми проблемами и, следовательно, не могут быть решены. Одновременно он намечает план действий: показать, что собой представляет «логика нашего языка» и таким образом покончить с этими мнимыми проблемами. В этом и состоит цель, ради которой писался «Трактат».

Кроме того, из вышеприведенного текста можно понять, что, по мнению Витгенштейна, является изъяном, которой лежит в основе всех философских проблем и делает их нерешаемыми: решение такого рода проблем приводит к нарушению молчания в отношении того, о чем говорить невозможно. Философы не осознают, что вопросы, которыми они задаются, и поиски ответов на них выходят за границы того, о чем может быть сказано осмысленно. Таким образом, «Трактат», показывая, какова «логика нашего языка», при этом очерчивает границы выразимого.

А это не так-то просто сделать. Главная идея, лежащая в основе двух утверждений, которые изложены в начале «Трактата», состоит в том, что подчас мы склонны думать, что формулируем вопросы, а также, возможно, ответы на эти вопросы, говоря осмысленные вещи, тогда как в действительности мы ничего не говорим…

Приведем пример. Одна из старейших «философских проблем» заключается в следующем: имеет ли мир начало? С точки зрения Витгенштейна, подобный вопрос и утвердительный ответ на него (да, мир имеет начало) пытаются выразить нечто такое, что выразить нельзя. Тем не менее этот вопрос является грамматически корректным, и тот, кто его формулирует, так же как и тот, кому он задан, уверены, что понимают его смысл. Мы же не спрашиваем: «имеет ли мир который?» или «болен ли мир скарлатиной?». В первом случае мы явно нарушаем правила грамматики; во втором случае грамматические нормы, конечно, соблюдены, но, по-видимости, произошла смысловая ошибка: мир, равно как и камень или здание, относится к категории вещей, в отношении которых не имеет смысла спрашивать, болеют они скарлатиной или нет. Однако между этими вопросами существует различие. Первый из них напрочь лишен смысла, а второй можно истолковать в метафорическом ключе: в конечном счете журналисты без колебаний пишут, что современный мир находится в критическом состоянии, что он (очень) болен и т. п. Почему бы не пойти дальше и не задаться вопросом, от какой именно болезни он страдает?

Тезис Витгенштейна, как будет показано далее, состоит в том, что вопрос «имеет ли мир начало?» столь же бессодержателен, как вопрос «имеет ли мир который?», хотя и кажется намного менее сомнительным, чем «болен ли мир скарлатиной?». Уточним. Если задать вопрос «имеет ли мир начало?» физику, то, вероятнее всего, он честно ответит, что, во-первых, на него пока не существует ответа, а во-вторых, с точки зрения физики подобный вопрос лишен смысла. Это означает, что способы проверки утверждений в области физики a priori исключают ответ на этот вопрос; но это не значит, что вопрос сам по себе бессмыслен, и ничто не запрещает нам думать, что на него могли бы дать ответ религия или метафизика. Возможно, наш физик убежден, что метафизика и религия являются не более чем пустыми теоретическими построениями и что лучше заняться развитием научной физики, но его убеждение основывается на следующем эпистемологическом аргументе: только физика с ее строгой методологией способна дать нам истину или почти истину, в то время как религия и метафизика – это лишь результат лени ума или бреда, что не может привести к чему-то дельному. Наш физик, вероятно, не сочтет данный вопрос бессмысленным, однако все потенциальные ответы на него обречены на бездоказательность, а значит, относятся к разряду сугубо личных воззрений, лишенных объективной ценности.

В истории философии нередко встречаются подобные идеи. С тех пор, как в начале XVII века физика выделилась в самостоятельную, одновременно математизированную и экспериментальную науку, многие философы объявили этот способ формирования знаний единственно правильным, вследствие чего потребовалось решительно оставить всякую надежду найти ответы на многочисленные метафизические вопросы из серии «имеет ли мир начало?», поскольку ответ на них можно дать, лишь выйдя за пределы того, что дано в опыте. Первыми подобный отказ от метафизических спекуляций четко выразили английские эмпиристы в XVIII веке, в частности Юм, чей труд «Исследование о человеческом разумении» заканчивается следующим небезызвестным наказом: