Текст книги "Персиваль Кин"

Глава XXXI

– От адмирала пришла шкуна с депешами, – сказал он. – Второй лейтенант привез их капитану, и между письмами из Англии я нашел одно к вам. Я уже видел Кросса, – прибавил доктор, кивнув значительно головою.

– Второй лейтенант с депешами, – доложил Боб Кросс капитану в другой комнате, – прикажете войти?

– Нет, я нездоров; принеси их сюда, – отвечал капитан.

Между тем, как капитан занимался депешами, я читал письмо от матушки, в котором вложена была копия с бабушкиного письма к капитану, возвещавшего о смерти матушки. В нем, как водится перед смертью, было много желаний и просьб; хотя матушка умерла только для капитана, я очень был рад, что письмо пришло так кстати, зная, что весть о смерти матушки принесет мне много пользы. Сознаюсь, что так не должно бы быть; но я знал, с кем имел дело, – знал, что капитан стыдился тех прав, которые могла иметь на него матушка, хотя не мог краснеть за меня, и я устранил преграду между им и мною.

Капитан послал на фрегат приказание быть в готовности сняться с якоря. Полагали, что он получил повеление от адмирала идти к берегам Южной Америки, где крейсировал французский фрегат.

Капитан Дельмар как начальник отряда назначил на место капитана В. командира корвета; старший лейтенант наш получил корвет; но место лейтенанта на нашем фрегате осталось незанятым, к удивлению всех офицеров. Это назначение сделано было после обеда. Вечером капитан приехал на фрегат с подвязанной рукою, а меня перенесли в капитанскую каюту как больного горячкою.

На следующее утро мы вступили под паруса и пошли к югу. Должно заметить, что во все это время я ни разу не видел капитана. Доктор сказал ему, что весть о смерти матушки сильно расстроила меня и должна замедлить мое выздоровление.

Через три или четыре дня после отплытия фрегата из Мартиники капитан в первый раз заговорил со мною. Во все это время я лежал в койке, и доктор перевязывал мои раны только при Бобе Кроссе. В одно утро он подошел ко мне и спросил:

– Как вы чувствуете себя, Кин?

– Благодарю вас; теперь мне гораздо лучше. Надеюсь, что вы простите мне поступок, к которому побудила меня честь нашей службы.

– Мне кажется, что вы и так уже довольно наказаны за вашу смелость; я очень ценю ваш поступок и много обязан вам за то, что вы сделали для меня и для службы. Меня беспокоит только то, что это не может остаться тайною, и тем более, что один из матросов был участником в вашем поступке.

– Я не думал о последствиях, когда решился действовать, – отвечал я.

– Довольно об этом, Кин. Мне очень прискорбно было слышать о смерти вашей матушки; но мне кажется, что это уже прежде можно было ожидать.

– Да, и потому удар был для меня не так силен.

– Не грустите, Кин; вы знаете, что я принял в вас участие для вашей матушки, и смерть ее не изменит меня, если вы будете вести себя, как вели до сих пор. Вы заставили обратить на себя внимание, и я не потеряю вас из вида. Сколько времени вы уже на службе?

– Пять лет и семь месяцев, – отвечал я.

– Я так и думал и потому не заменил никем место лейтенанта на нашем фрегате. Только когда вы будете здоровы, вы можете исправлять эту должность, и я уверен, что адмирал утвердит вас в чине лейтенанта. Мне остается только желать вам служить так, как вы до сих пор служили.

Капитан ласково кивнул головою и ушел, не дав мне времени изъявить свою благодарность. В самом деле, я был в восторге; но я радовался не чину, а перемене обращения со мною капитана, которое пробудило в моем сердце сладостную надежду. Я долго думал о будущем; как лейтенант фрегата я мог иметь более случаев сблизиться с капитаном, мог даже иметь право на его дружбу. Но я решился вести себя осторожно, чтобы ничем не оскорбить его гордости, зная, что мне предстоит еще много трудностей для достижения давно желанной цели; я знал, что должен прежде пройти через тысячи опасностей, встречать смерть лицом к лицу; но светлый призрак будущности летал передо мною, и, уже мысленно достигая предмета своего честолюбия, я заснул, чтобы мечтать о нем же во сне.

Через две недели я совсем поправился; раны мои зажили, и я мог выходить. Портной переделал мне мундир, и, достав эполеты у одного из лейтенантов, я занял каюту в кают-компании и был радушно принят моими новыми товарищами.

Наконец, я мог стоять на вахте; и с каким удовольствием ходил я по шканцам, не по подветренной стороне, как прежде, а по наветренной, и с эполетами на плечах. Из наших мичманов никто долее меня не был на службе, и потому повышение мое ни в ком не могло возбудить зависти; я не изменился в обращении со своими прежними товарищами, хотя постепенно уничтожил прежнюю с ними короткость. Это было, впрочем, неумышленно с моей стороны, но следствием моего повышения и перехода от толпы юношей к обществу старших офицеров. Я сделался новым человеком, с новыми мыслями и чувствами. Все шалости я бросил вместе с мичманским мундиром и, уважая свое новое звание, стал уважать себя.

Ходя по шканцам, капитан Дельмар часто разговаривал со мною и сначала был очень осторожен в словах, но, видя мою почтительность, сделался со мною короток.

Мы крейсировали три месяца, не получая никакого известия о французском фрегате, которого искали; наконец, капитан Дельмар решился переменить место, и мы перешли на десять градусов широты к северу.

Через три дня мы были в широте Бербиса и шли к берегу, которого еще не могли видеть по его отлогости.

Ветер был тихий, и матросы завтракали, когда сигнальщик закричал с салинга, что видит прямо перед носом три судна. Мы скоро догнали их и, завладев ими, узнали, что то были купеческие судна, взятые французским линейным кораблем, который они накануне оставили у берега. Англичане и пленные французы говорили, что линейный корабль восьмидесятипушечный и славится быстротою хода.

Это известие было чрезвычайно важно, и капитан Дельмар в задумчивости ходил взад и вперед по палубе, не зная, как действовать. Искать случая сражаться со столь несоразмерными силами, при самых благоприятных обстоятельствах, было бы величайшим безумием; оставить берег и наши купеческие суда без защиты было противно его чувствам и обязанностям. На призы послали людей, пленных перевезли на фрегат, и шлюпки подняли, а мы все еще оставались в дрейфе. Капитан не знал, куда идти, и ходил взад и вперед в нерешимости.

– Мистер Кин, вы на вахте?

– Нет, капитан.

– Потрудитесь сказать штурману, чтобы он сейчас определил наше место на карте.

– Место определено, – отвечал я, – я сейчас из кают-компании.

– Так потрудитесь принести карту ко мне в каюту.

Я поспешил исполнить это приказание и показал капитану наше место на карте.

– Вы правы, мистер Кин, – сказал он, – это линейный корабль. Сражаться бесполезно, и, однако, я не хочу бежать, если есть еще какое-нибудь средство.

Рассматривая карту, я стал думать, как бы поступил я на месте капитана Дельмара. Но трудность состояла в том, чтобы передать ему мои мысли, не обижая его самолюбия. Подумав несколько времени, я отвечал:

– Во всяком случае, мы имеем на нашей стороне хотя одно преимущество: фрегат сидит не более шестнадцати фут.

– Да, это может скорее дать нам средства уйти от него.

– Мне кажется, корабль должен сидеть не менее двадцати шести или двадцати семи футов, – продолжал я, стараясь передать ему мою мысль, – что при этих берегах чрезвычайно важно. Я заметил, что глубина изменяется так постепенно, что между семнадцатью футами и двадцатью восьмью расстояние около четырех миль.

Я снял расстояние это на карте и показал ему. Капитан несколько минут не говорил ни слова; наконец, на лице его показалась улыбка.

– Прикажите вахтенному офицеру спустить катер, мистер Кин. Поезжайте на взятые суда и скажите, чтобы они держались за нами и при встрече с неприятелем шли к самому берегу и там бросили бы якорь.

Я вышел из каюты, довольный тем, что капитан понял мой план, который состоял в том, что, подойдя к берегу на мелкую воду, мы могли смеяться над линейным кораблем, который не мог подойти так близко к берегу, чтобы его выстрелы могли наносить нам вред, потому что подвергался бы опасности стать на мель.

Передав приказание капитана нашим призам, я возвратился на фрегат. Шлюпку подняли, и, поставя всевозможные паруса, мы пошли к берегу. В двенадцать часов измерили глубину и увидели, что она простиралась до девяти сажен, из чего мы и заключили, что находимся в тридцати милях от берега.

В час взошла луна, и я, вступив на вахту, осматривал кругом горизонт, но нигде не видел неприятеля; сдав вахту второму лейтенанту, я спускался уже вниз, когда в восьми милях под ветром показалось незнакомое судно.

Второй лейтенант послал известить капитана, а я влез на салинг и увидел, что то был линейный корабль: я поспешно спустился вниз и донес капитану. С палубы уже хорошо видны были мачты и паруса неприятеля; все трубы устремлены были на него, и видно было, что он ставил бом-брамсели, чтобы догнать нас; но это нимало нас не беспокоило: мы знали, что скоро он не в состоянии будет подойти к нам ближе. Можно было бояться только за купеческие суда, которые были в двух или трех милях позади нас, неся всевозможные паруса.

Легкий ветер едва волновал воду и гнал фрегат наш и неприятельский корабль; но купеческие суда, тяжело нагруженные, могли уйти только с сильным ветром.

Французский корабль шел к берегу под всеми парусами, будучи у нас на траверсе, и около семи часов, подойдя, вероятно, к мелкости, поворотил и шел прямо к дальнейшему от нас купеческому судну. Тогда корпус его поднялся из воды и показалась верхняя полоса. Два купеческих корабля были в трех милях у нас за кормою, а третье – в пяти, подвергаясь опасности быть отрезанным. Мы были на семи саженях глубины и по карте в одиннадцати милях от берега, который был так низок, что едва виден был с салинга. Матросам дан был час на завтрак, и потом забили тревогу. Капитан не приказал даже разводить огня, потому что все готово было к сражению, и уже начали доставать порох.

В десять часов мы были на семи саженях глубины; французский корабль был у нас за кормою на другом галсе и проходил в трех милях под ветром, у дальнейшего от нас купеческого корабля. Казалось, что этот последний должен был неизбежно попасть в плен, а также и два других наших приза, потому что французский корабль не уступал нам в скорости хода.

В четверть одиннадцатого он поворотил на другой галс и шел нам в кильватер, будучи в расстоянии от нас около двенадцати миль, так что корпус его еще не был виден.

– Он скоро догонит последнего купца, мистер Кин, – сказал Боб Кросс. – Этим призом командует мистер Дотт, и ему всегда приходится выпутываться из беды.

Между тем ветер стал меняться и стихать, и нашим призам снова явилась надежда уйти от неприятеля. Французский корабль был в четырех милях от последнего из них.

– Я думаю, скоро совсем стихнет, – сказал капитан Дельмар. – Поставьте грот-марсель на стеньгу; если заштилеет, француз может спустить шлюпки и взять наши призы, прежде чем мы в состоянии будем подать им помощь.

Старший лейтенант исполнил приказание капитана.

– Вызовите людей, назначенных на шлюпки, с ружьями и амунициею.

Было около одиннадцати часов, когда мы легли в дрейф. Ветер продолжал меняться и стихать, и французский корабль шел тише и тише. Мы бросили лот и нашли, что были на глубине пяти с половиною сажень.

В полдень после того, как мы легли в дрейф, положение судов было следующее: два купеческих судна, бывшие прежде в четырех милях у нас за кормою, теперь были возле нас, третье было около трех миль позади, а французский корабль в таком же от него расстоянии, так что фрегат наш был в шести милях от французского корабля.

Глава XXXII

Вскоре после полудня сделался мертвый штиль. Шлюпки спустили на воду и положили в них ружья и амуницию, приготовляя их к атаке. Мы не сводили глаз с неприятеля, следя за его маневрами, которые на таком расстоянии нетрудно было замечать. Капитан Дельмар знал, что он рискует, посылая свои шлюпки, потому что в случае, если бы ветер поднялся с моря, так что неприятель мог бы воспользоваться им прежде нас, он легко мог взять наши шлюпки и подойти к нам, прежде чем дойдет до нас ветер. Поэтому необходимо было взять предосторожность и не посылать шлюпки до того времени, пока французский корабль не спустит свои. Без сомнения, француз знал, что наши шлюпки спущены, потому что так же зорко следил за нами, как и мы за ним; но он хотел предупредить нас. Вдруг три шлюпки вышли из-за кормы французского корабля и стали грести прямо к купеческому судну; их спустили с кормы и с подветра, так что мы не могли этого заметить. Я тотчас донес об этом капитану, который приказал отправить и наши шлюпки.

– Кому прикажете принять команду над шлюпками? – спросил старший лейтенант.

– Мистеру Кину, – сказал капитан и прибавил: – Мистер Кин, я хочу поговорить с вами.

Капитан Дельмар подошел к гакаборту и в коротких словах рассказал мне те трудности, о которых я уже говорил, и которые должно было преодолеть.

– Вы понимаете меня, мистер Кин?

– Совершенно, – отвечал я.

– Так поезжайте немедленно, я вполне полагаюсь на вас.

Я отвалил от фрегата. Матросы гребли сильно и дружно, так что три французские шлюпки не могли много предупредить нас. Через полчаса мы были не более как в одной миле от купеческого корабля, но французы были еще ближе. Через десять минут неприятельские шлюпки подошли к купеческому судну, и матросы стали влезать на него, между тем как мы были еще, по крайней мере, в трехстах саженях. Видно было, что Дотт защищался храбро; но прежде чем мы успели подойти на помощь, французы овладели уже кораблем. Пришла наша очередь. Разделив мои силы, состоявшие из шести шлюпок, на две части, мы абордировали корабль с обеих сторон и скоро взяли его, одолев французов, которых число не простиралось выше тридцати пяти, тогда как у нас было более семидесяти человек.

Французы не пощадили наших людей, бывших на корабле; чуть не все они были ранены или убиты. Дотт сражался до последней минуты. Он сам, бедняжка, лежал у гакаборта без чувств с разрубленною головою. Я взглянул на французский корабль и увидел, что от него отваливали большие шлюпки; их было пять, но они имели гораздо более людей, чем мы.

Я видел, что для нас гораздо лучше встретить их с купеческого корабля, чем со шлюпок, и велел перенести с них орудия на корабль. Однако необходимо было обезопасить наши шлюпки, чтоб их невозможно было отрезать от корабля; для этого я спустил железную цепь с носа и, прикрепляя ее к каждой шлюпке, велел другой конец взять в кормовой порт. Все это мы успели сделать, прежде чем французские шлюпки подошли к кораблю.

Был мертвый штиль, море блестело, как зеркало, и только шум весел приближавшихся шлюпок нарушал всеобщую тишину. Корма наша обращена была к французскому кораблю, и шлюпки его держали к правому борту. Пушки, поднятые мною на корабль, за неимением других средств, прикреплены были к борту веревками для верности выстрела. Когда шлюпки были от нас в четверти мили, мы открыли огонь, и первый выстрел был так удачен, что пустил ко дну одну из них. Матросы наши ободрились, между тем как другие неприятельские шлюпки спасали плававших людей. Другой выстрел картечью привел в замешательство французов. Однако они шли к левой стороне, видя, что правая окружена шлюпками; два орудия со шлюпок поставлены были с левой стороны, и двойным зарядом оба грянули в баркас, шедший впереди и наполненный людьми. Выстрелы пробили его дно, хотя не могли помешать ему пристать к борту; но между тем как матросы лезли на абордаж, он наполнился водою и пошел на дно. Это воспрепятствовало другим шлюпкам поддержать своих товарищей, и мы встретили неприятеля, не превосходившего нас числом.

Мы всегда были уверены, что французы не умеют драться на абордаж, и не ошиблись; они были отбиты, только что показались сверх борта. Французский лейтенант хотел соскочить на палубу, но никто не поддержал его, потому что большая часть его матросов были столкнуты в море. Вместо того, чтобы сбросить его назад, я схватил его и, обезоружив, отдал на руки солдату. В десять минут все кончилось: две французские шлюпки остались у борта, а другие ушли, потеряв половину людей. Но мы не могли терять напрасно времени; полоска, показавшаяся на горизонте, чернела, и ветер, благоприятный для французского корабля, стал надувать его паруса. Я приказал, не теряя времени, изготовить наши шлюпки и спустить в них раненых и пушки. Сняв людей с двух больших французских шлюпок, стоявших у правого борта, я прорубил их и пустил на дно. Французского лейтенанта и двух других офицеров я взял к нам на шлюпки; остальных пленных французов со всеми их ранеными мы посадили на три французские шлюпки, взятые при первой атаке, отняв у них весла и предоставляя их своей судьбе.

Когда все было готово, я не знал, что делать с купеческим кораблем. Ветер, быстро налетавший с моря, отнимал у него всю надежду уйти, и я решился сжечь его. Я зажег корабль в трех местах и отвалил со своими шлюпками, оттолкнув прежде французов в их шлюпках без весел.

Между тем, как мы гребли к фрегату, я заметил, что паруса французского корабля наполнились, и он пошел вслед за нами; но я знал, что он не бросит своих шлюпок и потеряет время, сбирая их. Две, не имевшие половины гребцов, шли к нему на веслах; три другие были без весел и ожидали его помощи. Между тем мы гребли, собрав последние силы, и были уже на половине дороги к фрегату, прежде чем ветер дал большой ход французскому кораблю. Отвалив со шлюпками, мы не могли видеть действий неприятеля и, не замечая в погоне за собою французского корабля, заключили, что он еще не взял своих гребных судов. Между тем купеческий корабль был объят пламенем, и облака дыма скрывали от нас неприятеля.

Прежде чем мы успели подойти к фрегату, ветер наполнил паруса его и двух купеческих судов; нельзя было терять времени; французский корабль взял свои гребные суда и шел полным ветром, поставя лисели. Два купеческих судна поставили все паруса и шли к берегу, и когда я явился к капитану, он велел немедленно поднять все шлюпки.

Никогда еще это приказание не исполнялось с такою быстротою; в пять минут шлюпки были подняты и поставлены все паруса. Французский корабль был в четырех милях у нас за кормою и быстро нагонял нас. Но мы уже приближались к мелководью, и купеческие суда были в трех милях впереди нас, так что нечего было бояться. Капитан Дельмар смотрел на французский корабль, проходивший в это время мимо зажженного мною судна.

Ветер свежел, и французский корабль быстро настигал нас, так что через час он был от нас в трех милях. Мы были на глубине трех с половиною сажен и уже могли считать себя в безопасности. Лисели убрали и изготовили якорь. Через несколько минут французский корабль убавил паруса и привел к ветру; он не мог приблизиться к нам по малой глубине и послал нам первое ядро. Между тем приближалась ночь, и так как все предвещало тихую погоду, то мы бросили якорь на четырех саженях глубины.

На рассвете следующего дня французский корабль был от нас уже в восьми милях. Вероятно, французы были не очень довольны тем, что происходило накануне: призы у них были отняты, три шлюпки в плену, и матросы утомлены, несмотря на слабые силы неприятеля, которому они не могли даже отомстить. Но в то же время положение наше было не совсем приятное. Правда, мы были в безопасности, однако ж, не могли тронуться с места и уйти без помощи какого-нибудь союзного корабля; и сколько времени могли мы останься на одном месте, и что могло случиться, никто не мог сказать наперед.

Около восьми часов французский корабль снова старался приблизиться к нам, но без успеха. Правда, он был уже от нас ближе, чем в расстоянии пушечного выстрела, но мы могли удалиться от него еще более и бросить якорь по произволу. Наконец, он открыл пальбу, и ядра стали летать довольно близко. Выстрелы следовали один за другим. Наконец, француз отдал якорь и усилил огонь. Видя, что выстрелы его достают до нас, и что мы не переменяем места, он заключил, что мы не можем идти ближе к берегу.

Ветер все еще дул с моря, и выстрелы корабля стали чаще попадать в носовую часть нашего фрегата, обращенную к неприятелю. Капитан Дельмар, приказал подтянуть канат и отделил якорь от земли, от чего нас подрейфовало к берегу, и расстояние между нами и неприятелем незаметно для него увеличилось, так что выстрелы его уже перестали вредить нам. Однако это положение становилось уже для нас несносным. На другой день капитан Дельмар послал шлюпку на отнятые суда, стоявшие на якоре ближе к берегу, с приказанием: сняться ночью с якоря и, держась около берега, идти в Барбадос. Утром их не было уже видно.

Французский корабль все еще оставался на якоре и через несколько времени, выгрузив часть балласта, вступил под паруса и приблизился к нам на полторы мили, так что мы принуждены были подойти еще ближе к берегу. К вечеру ветер сделался с берега, и, едва смеркалось, капитан приказал поднять якорь, и мы пошли к северу, полагаясь на скорый ход фрегата. К следующему утру мы прошли семьдесят миль и уже потеряли из вида французский корабль.

Через десять дней мы бросили якорь в Карлильском заливе, в Барбадосе. Там стояли два военных судна, которых капитаны были моложе нашего, и я воспользовался этим случаем, чтобы держать экзамен. Налившись водою и взяв провизии, мы пошли в Ямайку, чтобы присоединиться к адмиралу, который, по представлению капитана Дельмара, немедленно утвердил меня в чине лейтенанта.

Спустя несколько дней из Англии пришел пассаж-бот, и капитан Дельмар получил известие, что старший брат его умер и, будучи бездетен, оставил ему титул лорда де Версли. Тогда капитан Дельмар сдал свой фрегат другому, и пред его отъездом в Англию я, по его ходатайству, назначен был командиром шхуны «Ласточка». Боба Кросса назначили ко мне боцманом. Новый лорд призвал меня к себе и сказал:

– Мистер Кин, занятия в Парламенте и домашние дела требуют моего присутствия в Англии, и я думаю совсем оставить службу; но вас я никогда не потеряю из вида. Мне будет очень приятно, если вы станете писать ко мне. Желаю вам во всем успеха. Не могу ли я чего для вас сделать?

– Благодарю вас за внимание, – отвечал я. Я надеялся долго служить под вашим начальством, но теперь это невозможно. Могу ли я просить вас об одной милости?

– Разумеется, Кин, – отвечал он. «Как, уже не мистер Кин», – подумал я.

– Мне кажется, что я имел бы гораздо более случаев отличиться, если бы мог получить под команду шкуну «Ласточку», которой капитан подал в отставку.

– Конечно. Я поговорю с адмиралом. Еще что?

– Я бы хотел также, чтобы на нее назначили Кросса. Приятно иметь при себе человека, которому можно довериться.

– Хорошо. До свиданья.

Лорд протянул мне руку. Я почтительно пожал ее. Он никогда не делал этого прежде, и я плакал, расставаясь с ним. Он заметил это и отвернулся. Я вышел из каюты без ума от его слов и был так счастлив, что не позавидовал бы великому султану.

Лорд де Версли сдержал свое слово: на другой день я получил от адмирала свое назначение на шкуну, и Боб Кросс назначен был на нее боцманом. Я в тот же день получил от адмирала приглашение к обеду. Когда я явился, адмирал отозвал меня в сторону и сказал:

– Мистер Кин, я не забыл вашего крейсерства на разбойничьем судне, но лорд де Версли донес мне еще о многом. В своих депешах он отдавал вам полную справедливость, и я также подтвердил слова его; если вы будете по-прежнему вести себя, то скоро получите под команду военный шлюп.

Я благодарил адмирала и просил его только дать мне случай показать себя достойным его милостей.

– Не бойтесь, я найду вам дело, мистер Кин. Лорд де Версли рассказал мне, между прочим, про вашу дуэль на Мартинике. Вы поступили благородно, мистер Кин, и я благодарю вас от имени всего флота. Солдаты хоть и молодцы, но мы не должны уступать им. Однако, не дурно держать это в тайне.

– О, конечно, – отвечал я.

– Ну, вот и Черный идет сказать нам, что обед готов, медлить нечего, ступайте вперед.

Приехав от адмирала, я простился с доктором, штурманом и другими офицерами и сел с Кроссом на шлюпку, чтобы ехать на шкуну. Когда шлюпка отдалилась от фрегата, гребцы вдруг подняли вверх свои весла.

– Что это значит? – спросил я.

– Взгляните сюда, – сказал мне Боб Кросс.

Я обернулся и увидел, что матросы стояли по вантам и по дудке боцмана три раза прокричали мне ура; это приветствие, о котором я никогда не мечтал, растрогало меня до слез. Я встал и снял шляпу; гребцы повторили ура и потом опустили весла на воду и стали грести к шкуне. Пристав к борту, я велел вызвать команду наверх и, прочитав свое назначение, спустился в каюту, чтобы свободнее предаться своим мыслям.

Я уже командовал военным судном, имея не более двадцати лет. Я видел, какое поприще открывалось предо мною, и дал себе клятву беспрестанно искать случая отличаться. Участие лорда де Версли глубоко запало мне в сердце, и я хотел, чтобы он гордился мною. Но потом мне представились препятствия; он мог жениться и иметь детей, это было самое худшее. Другой брат его имел также большое семейство, и титул мог перейти к его старшему сыну.

Между тем как эти мысли теснились в голове моей, кто-то постучался в дверь каюты.

– Войдите, – сказал я. Дверь отворилась, и в каюту вошел Кросс. – А, это ты, Кросс? Я очень рад; садись. Наконец, ты видишь меня командиром.

– Да, сударь, и надеюсь, что вам недолго ждать и фрегата. Что вы командир, это не удивительно, но я никогда не воображал быть боцманом, я напишу своей малютке о таком счастье; это обрадует ее и ее мать.

– Я должен сделать то же самое, Кросс. Матушке будет очень приятно услышать обо мне.

– Я сам ничего не слышал из разговора вашего с его лордством, – отвечал Боб. – Конечно, теперь вы не имеете нужды в моих советах, но я очень желал бы знать, что между вами происходило.

– Никто более тебя не имеет на это права, Кросс, ты всегда был моим лучшим другом.

И я рассказал ему все, что говорили мне лорд де Версли и адмирал.

– Славно, мистер Кин, – отвечал Боб, – пусть только адмирал даст нам дело, и боцман не отстанет от вас ни на шаг, покуда будет на чем стоять.

– В этом я уверен. Боб; ты всегда будешь моею правою рукою. У нас, кажется, есть два мичмана: что это за люди?

– Я еще не видел их, но констапель и тимерман говорят, что у вас отличная команда.

– И прекрасное судно, Боб.

На другой день я стал осматривать шкуну и команду. У меня было шестьдесят матросов, два мичмана, боцман, констапель и тимерман. Мичманы были молодые люди, лет шестнадцати, мистер Броун и мистер Блек, молодцы, которые едва жили жалованьем, будучи оба детьми простых офицеров. Они были доброго и прекрасного характера, я решился принять их под свое покровительство и на первый случай подарил им полную форму. Мне хотелось щеголять своею шкуною; команда была видная и красивая, и прежний капитан отзывался о ней с похвалою.

После этого я сказал им речь, которую, однако, не стану повторять читателю, хотя матросы слушали ее с большим вниманием.

На следующее утро адмирал потребовал меня к себе.

– Мистер Кин, – сказал он, – вот депеши, которые нужно доставить губернатору Курасауна. Когда вы можете отправиться?

– Сию минуту, – отвечал я.

– Прекрасно, Кин, я прикажу тотчас подать сигнал. Старайтесь доставить их скорее, они очень важны. Отдав депеши, вы должны крейсировать около этих берегов, где уже начинают показываться подозрительные суда. Я не прошу вас обедать, потому что вам нельзя медлить. Прощайте, желаю вам успеха.