Текст книги "Корабль-призрак"

Глава 2

Филип Вандердекен, юноша, крепкий телом и духом, едва не лишился чувств, когда понял, что душа его матери отлетела в горние выси. Некоторое время он сидел возле кровати, вперив взор в неподвижное тело, и его разум блуждал где-то далеко. Постепенно он пришел в себя, встал, поправил подушку, закрыл матери глаза, а потом стиснул руки, по его щекам побежали скупые мужские слезы. Он запечатлел прощальный поцелуй на бледном лбу усопшей и задернул прикроватную занавеску.

– Бедная моя матушка! – произнес он скорбно, покончив с этим. – Вот, душа твоя все же обрела покой… Но сколь горькое наследство ты мне оставила!

Мысли Филипа обратились к материнскому рассказу, и он вновь и вновь перебирал в смятенном уме жуткие картины, какие рисовало ему воображение. Юноша изо всех сил сдавил ладонями виски и постарался успокоить мятущийся разум, дабы решить, что надлежит делать. Он чувствовал, что оплакивать утрату некогда. Да, матушка обрела покой, но какова участь отца?

Филип припомнил слова матери: «Еще есть крохотная надежда». Что же, отец оставил письмо на столе. Быть может, оно до сих пор там, в запертой комнате? Наверное, его никто не трогал, матушке не хватило смелости к нему прикоснуться. В этом письме таится какая-то надежда, однако оно лежит нераспечатанным более семнадцати лет!

Филип Вандердекен твердо решил, что проникнет в злополучную комнату. Так он, по крайней мере, узнает все до конца. Идти сейчас или подождать до утра? И где взять ключ?

Взгляд юноши упал на высокий лакированный шкаф в японском стиле[6]6
  Такая мебель с черной «лаковой» отделкой (на основе смолы) копировала японскую технику украшения посуды и стала появляться в Европе в XVII столетии; вообще, из описания обстановки следует, что семья Вандердекен знавала лучшие времена.


[Закрыть]. Мать никогда не открывала этот шкаф в его присутствии; скорее всего, ключ спрятан именно там.

Приступив к действиям, Филип взял свечу и приблизился к шкафу. Тот не был заперт, дверцы распахнулись, и юноша принялся изучать содержимое, выдвигая ящик за ящиком. Увы, сколько Филип ни искал, ключа не попадалось, все ящики были пусты.

Юноше пришло в голову, что в шкафу может быть тайник, и он потратил некоторое время на тщетные поиски. В конце концов он вытащил все ящики до единого, свалил их на пол, приподнял шкаф и потряс. Что-то приглушенно звякнуло; очевидно, это был искомый ключ. Филип возобновил поиски, но все его старания оказались безуспешными.

За окном уже рассвело, а Филип все не прекращал своих усилий. Он надумал снять заднюю стенку шкафа, спустился в кухню и вернулся, держа в руках молоток и нож. Встав на колени, он взялся было отдирать стенку, но тут на его плечо опустилась чья-то рука.

Филип вздрогнул: он настолько погрузился в работу, а мысли его были до того взбудоражены, что он не слышал звука шагов. Вскинув голову, он увидел перед собой отца Сейзена, священника их маленького прихода; тот пристально смотрел на юношу.

По всей видимости, соседи известили пастыря о прискорбном недомогании вдовы Вандердекен и он поспешил с утра навестить страждущую и предложить ей утешение.

– Что же, сын мой, – произнес священник, – разве ты не опасаешься нарушить шумом покой своей матери? И пристало ли тебе рыться в родительском добре, когда твоя матушка еще не сошла в могилу?

– Поверьте, святой отец, покой моей матушки уже не нарушить, – ответил Филип, вставая, – ибо ныне она пребывает среди блаженных. И я вовсе не роюсь в родительских закромах. Я ищу не золото, хотя, найдись оно, всякое золото теперь мое. Я ищу ключ, спрятанный давным-давно. Наверное, его поместили в тайный ящик, добраться до которого выше моих сил и навыков.

– Значит, твоя матушка отошла в лучший мир? Она не успела причаститься даров нашей святейшей церкви? Почему ты не послал за мной?

– Святой отец, она умерла неожиданно, совсем неожиданно, прямо на моих руках, всего часа два назад. Я не страшусь за ее душу, хотя и сожалею, что вас не было рядом в тот скорбный миг.

Священник осторожно отодвинул прикроватную занавеску и обозрел тело. Затем окропил смертное ложе святой водой, и губы его зашевелились – он читал про себя заупокойную молитву. Потом пастырь повернулся к Филипу:

– Так что же побудило тебя заняться поисками? Какая важность заключается в этом ключе, что ты кинулся его искать? Сыну, чья мать только что скончалась, надлежит оплакивать свою утрату и молиться о спасении ее души. Но твои глаза сухи, и ты занят недостойными поисками, хотя сие бренное тело еще толком не остыло! Ты ведешь себя скверно, Филип. Зачем тебе понадобился ключ?

– Отец, мне некогда проливать слезы, некогда скорбеть и причитать. У меня много дел, и о многом нужно поразмыслить, а мыслей столько, что голова их не вмещает. Вы знаете, что я любил свою матушку.

– Что за ключ, Филип?

– Отец, это ключ от комнаты, что была наглухо заперта много-много лет. Я должен, я просто обязан ее открыть. Даже если…

– Продолжай, сын мой!

– Я собирался сказать то, чего говорить не следует. Простите меня, святой отец. Поверьте, я должен попасть в эту комнату.

– Я давно знаю об этой комнате, сын мой, и твоя мать не пожелала раскрывать причину, по которой та заперта, хотя я спрашивал прямо. Когда же, как требует от меня мой сан, я стал настаивать на ответе, выяснилось, что ее разум находится в полном смятении, поэтому я прекратил дальнейшие попытки. Сдается мне, душу твоей матушки обременял некий тяжкий груз, но она не захотела исповедаться в этом и поделиться со мною своими тяготами. Скажи, успела ли она поведать тебе этот секрет перед смертью?

– Да, святой отец.

– Не станет ли тебе легче, если ты доверишься мне, сын мой? Я могу что-то посоветовать, подсказать…

– Отец, я бы с радостью поделился с вами и попросил вашего совета. Мне ведомо, что вы спрашиваете не из пустого любопытства, что вами движут забота и сострадание. Но то, о чем мы говорим, еще покрыто мраком неизвестности. Сам не знаю, есть ли в той комнате хоть что-то, или это плод воображения моей несчастной матушки. Если там что-либо найдется, я охотно поделюсь с вами своим открытием, и полагаю, что вы вряд ли меня за это поблагодарите. Пока же я предпочту хранить молчание, ибо сказать мне нечего. С вашего позволения, я переступлю порог проклятой комнаты в одиночку.

– Ты не боишься?

– Отец, я ничего не боюсь. Мне выпало отдать долг… Да, это горькая обязанность, но прошу вас, не расспрашивайте меня далее. Как и моя бедная матушка, я чувствую, что рана, коль ее бередить, болит вдвое сильнее.

Священник пытливо взглянул на Филипа и понял, что мысли того блуждают где-то далеко, ибо взгляд у юноши был отсутствующий, а лицо сделалось каким-то пустым и отстраненным. Отец Сейзен отвернулся и покачал головой.

«Он прав, – подумал Филип, снова оставшись в одиночестве. Юноша поднял шкаф и поставил на место. – Несколько часов дела не спасут. Нужно прилечь, а то голова идет кругом».

Филип прошел в соседнюю комнату, бросился на кровать и спустя несколько минут заснул; сон его был так же крепок, каков бывает сон осужденного за несколько часов до казни.

Пока он спал, в дом пришли соседи, которые приготовили все необходимое для погребения вдовы. Они старались не шуметь, дабы не разбудить Филипа, ибо священен сон человека, которому предстоит проснуться в скорби. Среди прочих вскоре после полудня явился и минхеер Путс: его уже известили о смерти вдовы, но, располагая временем, он решил все же заглянуть к Вандердекенам в надежде присовокупить лишний гульден к причитавшейся ему плате. Сперва он прошел в ту комнату, где лежало тело усопшей, а оттуда направился к Филипу и осторожно тронул юношу за плечо.

Филип проснулся, сел на кровати – и увидел перед собой врача.

– Что ж, минхеер Вандердекен, – начал бесчувственный коротышка, – раз уж все кончено, как я вас и предупреждал, позволю напомнить, что вы задолжали мне два гульдена и обещали расплатиться. Вместе с лекарством получится три с половиной гульдена – это при условии, что вы вернете мне флакон.

Юноша, который спросонья плохо соображал, наконец пришел в себя.

– Вы получите свои три с половиной гульдена и флакон, минхеер Путс, – холодно ответил он, вставая с постели.

– Да-да, я знаю, что вы расплатитесь, если сможете. Но послушайте, минхеер Филип, наверняка пройдет какое-то время, прежде чем вы продадите дом. Покупателя найти не так-то просто. Меня никто не упрекнет в том, что я донимаю людей, у которых нет денег, потому давайте поступим вот как. На шее вашей матушки кое-что висит. Эта вещица лишена ценности для всякого, кто не является добрым католиком. Я готов пойти вам навстречу и забрать эту безделицу. Тогда мы будем в расчете. Вы со мною расплатитесь, и все останутся довольны.

Филип слушал спокойно. Он знал, чего вожделеет этот крохобор – реликвии на шее его покойной матушки, той самой реликвии, на которой его отец принес роковую клятву. Расстаться с нею юноша не согласился бы и за миллионы гульденов.

– Убирайтесь! – отрезал он. – Чтобы духу вашего здесь не было. Свои деньги вы получите.

Минхеер Путс отлично знал, что квадратная ладанка чистого золота стоит гораздо дороже, чем он запрашивал с Филипа; знал он и то, что сможет выручить немалые деньги за саму реликвию – в ту пору подобные святыни ценились весьма высоко, и он не сомневался, что сумеет неплохо на ней нажиться. Искушаемый блеском золота, он отважился войти в чертог смерти, сорвать ладанку с шеи покойницы и спрятать у себя за пазухой. Теперь же он сказал:

– Я делаю вам щедрое предложение, минхеер Филип, и лучше бы вы его приняли. Кто еще польстится на такую ерунду?

– Сказал же – нет, – процедил разгневанный Филип.

– Тогда, с вашего разрешения, я возьму эту вещицу и придержу ее у себя до уплаты долга, минхеер Вандердекен. Это будет честно, я же должен обеспечить оплату. Когда принесете мне три с половиной гульдена и флакон, я все вам верну.

Филип больше не владел собой. Он схватил Путса за шиворот и вытолкал из дома:

– Прочь, сквалыга! Иначе я…

Озвучивать угрозу до конца не пришлось: лекарь настолько перепугался, что кубарем скатился по ступенькам крыльца и поковылял через мостик. Он даже пожалел, что присвоил себе ладанку, но необходимость убегать лишила его возможности – хотя бы и возникло у него такое желание – положить ладанку на мертвое тело.

Эта беседа, вполне естественно, заставила Филипа задуматься о реликвии, и юноша направился в комнату матери, чтобы забрать ладанку. Он отодвинул занавеску, взглянул на тело, протянул руку, чтобы развязать черную ленту… Ладанки не было.

– Пропала! – воскликнул Филип. – Соседи не посмели бы притронуться к ней. Это наверняка злодей Путс! Но я верну украденное, даже если он его проглотил! Голыми руками разорву!

Филип сбежал по лестнице, выскочил из дому, одним прыжком преодолел канаву и, как был, без шляпы и сюртука, помчался к уединенному жилищу медикуса. Соседи глядели ему вслед, когда он проносился мимо, точно порыв ветра, гадали, куда он бежит, и укоризненно качали головами.

Тем временем минхеер Путс успел одолеть не более половины расстояния до своего дома, поскольку у него болела лодыжка. Предчувствуя неприятности, если обнаружится пропажа ладанки, нечистый на руку врачеватель то и дело оглядывался – и, к своему несказанному ужасу, наконец заметил Филипа Вандердекена: тот был далеко, но неотвратимо приближался.

Перепугавшийся до смерти вор впал в совершенную растерянность, не зная, что ему делать; остановиться и вернуть украденное было его первым побуждением, но страх перед разъяренным Вандердекеном заставил его припустить вперед изо всех сил. Он рассчитывал добраться до дома, запереться внутри и таким манером сохранить за собой похищенное – или хотя бы выторговать некие условия возвращения вещицы хозяину.

Бежать следовало как можно быстрее, что минхеер Путс и сделал – понесся изо всех сил, перебирая тоненькими ножками, но Филип, заметив, что коротышка припустил, и окончательно убедившись в виновности Путса, тоже прибавил шаг – и начал мало-помалу нагонять свою добычу.

Ярдах в ста от заветной двери спасительного дома минхеер Путс расслышал за спиной поступь Филипа, и это заставило вора удвоить усилия. Между тем шум погони становился все громче, слышалось уже бурное дыхание преследователя, и Путс завизжал от страха, точно заяц в пасти гончей.

Теперь Филипа отделяло от него не больше ярда; юноша вытянул было руку, намереваясь схватить обидчика, но тот вдруг повалился наземь, скованный страхом, а Филип, не сумев уклониться, врезался в него, взмахнул руками в тщетной попытке устоять на ногах, упал и покатился по земле. Эта незадача спасла вороватого доктора: в мгновение ока он вскочил и, петляя по-заячьи, метнулся вперед, ворвался в дом и захлопнул дверь прямо перед Вандердекеном.

Филип, однако, не собирался сдаваться. Тяжело дыша, юноша огляделся по сторонам в поисках подручного средства, которое поможет ему вернуть похищенное. Увы, Путс, живший уединенно, позаботился о том, чтобы принять все меры предосторожности против грабителей: нижние окна были прикрыты толстыми ставнями, а верхние располагались слишком высоко для того, чтобы попасть в дом через них.

Здесь нужно сказать, что минхеер Путс славился в окрестностях как умелый врач, однако все местные давно признали его жестокосердным и бесчувственным скрягой. Он никого не приглашал к себе в дом – да никто и не стремился туда попасть. Коротышка жил на отшибе и чурался человеческого общества, выходя на люди только для того, чтобы навестить больного или засвидетельствовать смерть. Никто не знал, как он управляется по хозяйству.

Когда лекарь поселился в этих краях, всех, кому требовалась его помощь, встречала в дверях дряхлая старушка, но потом она умерла, и с тех самых пор минхеер Путс принимал страждущих самостоятельно, если был дома; если же он отсутствовал, стучать в дверь можно было сколько угодно – она оставалась закрытой. Тогда среди местных разошлось мнение, что врач живет совсем один, будучи чересчур прижимистым для найма прислуги. Филип это знал. Переведя дух, он стал прикидывать, как проникнуть в дом коротышки – и не просто вернуть украденную собственность, а еще жестоко отомстить.

Дверь выглядела внушительно, было понятно, что ее не сокрушить ни камнями, ни палками, что попадались на глаза Вандердекену. Юноша размышлял несколько минут, и размышления эти остудили его ярость; он решил, что достаточно будет просто вернуть похищенное, обойдясь без насилия. Поэтому он крикнул:

– Минхеер Путс! Знаю, вы меня слышите! Отдайте то, что забрали, и я не причиню вам вреда! А если откажетесь, то заплатите сполна – я не уйду отсюда с пустыми руками!

Лекарь действительно слышал Вандердекена. К этому времени минхеер Путс успел оправиться от приступа животного страха, убедился, что ему ничто не угрожает, и теперь гадал, как быть. Все внутри него противилось побуждению возвратить похищенную вещицу хозяину. Поэтому скряга не ответил; он надеялся, истощив терпение Филипа, за скромную сумму в несколько гульденов – и того довольно для человека, столь стесненного в обстоятельствах, как молодой Вандердекен, – оставить при себе чужое имущество, которое наверняка можно продать задорого.

Поняв, что ответа ждать не приходится, Филип грязно выругался, а затем начал действовать, вполне обдуманно и хладнокровно.

Неподалеку от дома врача высился стог стена, а у стены лежала вязанка хвороста на растопку. Вандердекен вознамерился поджечь дом врача: даже если он не вернет реликвию, то хотя бы утолит жажду мести.

Он принес несколько охапок сена, сложил у входной двери, а сверху набросал сучьев, и скоро дверь совершенно скрылась под ними. Затем он высек искру кресалом – всякий голландец носит при себе огниво и трут, – и пламя быстро занялось. Клубы дыма потянулись к стропилам, а внизу бушевал огонь. Дверь загорелась, пламя запылало пуще прежнего, и Филип завопил от радости, восхищенный успехом своей затеи.

– Вот тебе, жалкий обиратель мертвых! Вот тебе, бесчестный вор! Познай мою месть! – вскричал юноша. – Внутри тебе не отсидеться, ты сгоришь вместе с домом! А если попытаешься сбежать, то умрешь от моей руки! Минхеер Путс, отзовитесь!

Едва Филип умолк, распахнулось окно верхнего этажа, самое дальнее от двери.

– Ага! Вздумал молить о пощаде? Ну уж нет… – Тут голос юноши пресекся, ибо ему почудилось, что в окне появился призрак.

Вместо гадкого коротышки-врача, которого ожидал увидеть, он узрел прекраснейшую деву, истинное чудо природы, ангельское создание лет шестнадцати или семнадцати. Дева эта не выказывала ни малейших признаков беспокойства, несмотря на опасность, грозившую дому. Ее длинные черные волосы, расчесанные надвое и заплетенные, очерчивали красиво посаженную головку; большие глаза глядели пристально, но не требовательно; высокий белый лоб, ямочка на подбородке, томный изгиб алых губ, тонкий и прямой нос… Филип осознал, что в жизни не видывал и не мог вообразить лица прекраснее; оно напоминало творения величайших художников, которым порой случается превзойти самих себя в изображении возвышенной святости. Да и дева, у стен дома которой бушевало пламя, а вокруг окна клубился дым, выглядела так, словно была стойкой мученицей, взошедшей на костер.

– Чего вы желаете, неугомонный юноша? Чем досадили вам обитатели этого дома, что вы хотите предать их смерти? – спросила девушка.

Мгновение-другое Филип попросту на нее глазел, не находя слов, а потом вдруг спохватился: выходит, в своей жажде мести он намерен погубить этакую красоту! Юноша забыл обо всем, кроме той опасности, что угрожала девушке. Он схватил огромный сук, который раньше собирался бросить в пламя, и принялся расшвыривать во все стороны горящий хворост. Наконец не осталось ничего, разве что дверь продолжала тлеть, но она была из толстых дубовых досок и не понесла сильного урона. Вскоре Филип затушил уголья, засыпав их землей и оставив безобидно дымиться. Пока он все это совершал, девушка сверху наблюдала за ним в молчании.

– Теперь вы в безопасности, юная госпожа, – крикнул Филип. – Да простит мне Господь, что я покусился на жизнь такой красавицы. Я лишь хотел отомстить минхееру Путсу.

– Чем же заслужил ваше возмездие минхеер Путс? – бесстрастно осведомилась девушка.

– Чем заслужил, госпожа? Он явился в мой дом, ограбил покойницу, забрал с тела моей усопшей матушки бесценную реликвию!

– Ограбил покойницу?! Нет, он не мог так поступить! Вы наверняка ошибаетесь, юноша.

– Увы, госпожа, я хотел бы ошибиться. Эта реликвия очень для меня важна, я должен ее вернуть. Вы даже не подозреваете, сколь она ценна.

– Подождите, – попросила девушка. – Я скоро ворочусь.

Филип прождал несколько минут, продолжая безмолвно восхищаться. Подумать только, этакая красота в доме минхеера Путса! Кто же она? Из фантазий его вырвал звонкий голосок предмета грез: девушка вновь появилась в окне, и теперь в ее руке была ладанка с черными завязками, та самая, за которой Филип пришел сюда.

– Вот ваша реликвия, минхеер, – произнесла девушка. – Мне искренне жаль, что мой отец совершил постыдное деяние, которое вызвало ваш праведный гнев. Возьмите. – Она уронила ладанку на землю под окном. – Теперь вы можете уйти.

– Ваш отец? Госпожа, да как он может быть вашим отцом? – воскликнул Филип, даже не потрудившись подобрать ладанку, лежавшую у его ног.

Девушка молча отвернулась и вознамерилась скрыться из виду, но Филип взмолился:

– Погодите, госпожа! Позвольте мне извиниться за мое буйное и глупое поведение. Клянусь этой святой реликвией, – тут он наклонился, поднял ладанку с земли и поднес к губам, – будь мне ведомо, что в этом доме находится кто-то невинный, я бы ни за что не стал устраивать пожар, и сердце мое сейчас полно радости, ибо урон не был причинен. Госпожа, нужно открыть дверь и потушить косяк, иначе дом еще может сгореть дотла. Не бойтесь за своего отца, ведь, даже нанеси он мне тысячекратно больший вред, одно ваше присутствие служит залогом того, что с его головы и волосок не упадет. Он знаком со мною достаточно хорошо, чтобы знать, что я всегда держу слово. Позвольте починить то, что я повредил, а потом я уйду.

– Не верь ему, дочь! – подал голос минхеер Путс из глубин дома.

– Думаю, ему можно верить, – возразила девушка, – да и услуги его нам необходимы, ибо тут не справятся ни мои слабые женские руки, ни твои, отец, что еще слабее. Открой дверь и позволь ему нам помочь. – Затем она обратилась к Филипу: – Он сейчас откроет дверь, минхеер. Благодарю вас за помощь и вверяю себя вашим заботам.

– Госпожа, никто не упрекнет меня в том, что я хоть раз в жизни нарушил данное слово, – ответил Филип. – Скажите отцу поторопиться, не то пламя разгорится снова.

Минхеер Путс дрожащими руками открыл дверь и торопливо скрылся наверху. Сразу стало ясно, что Филип говорил чистую правду. Юноше пришлось натаскать немало ведер с водой, прежде чем погас последний уголек. Пока он сражался с огнем, ни девушка, ни ее отец не показывались.

Покончив с делом, Филип притворил дверь и вновь поднял взгляд к окну наверху. Красавица не замедлила выглянуть, и Филип, низко поклонившись, заверил ее, что опасности больше нет.

– Благодарю вас, минхеер, – сказала девушка, – от всей души благодарю. Поначалу вы вели себя неразумно, но потом оказались весьма любезны.

– Прошу, госпожа, передайте вашему отцу, что всякая вражда между нами забыта. Через несколько дней я занесу ему то, что задолжал.

Окно закрылось, и Филип, по-прежнему возбужденный, но уже по иной причине, нежели та, что привела его сюда, направился в обратный путь к своему дому, метнув напоследок прощальный взгляд наверх.