Текст книги "Корабль-призрак"

– Амина! Дочка! Где моя дочь? Где?

– Я здесь, отец, со мной все в порядке, – отозвалась Амина.

– Ах, дитя! Ты жива и невредима. Ой, да, иди сюда… теперь вижу… А деньги? Где мои деньги? – снова заголосил он и вскочил с постели.

– Деньги в сохранности, отец.

– Ой, правда? Все целы? Ты это точно знаешь? Дай-ка мне проверить…

– Сундук не тронут, отец, никто даже не прикоснулся к нему, и все благодаря человеку, по отношению к которому ты поступил нехорошо.

– К какому человеку? Кто это? О ком ты говоришь? А, вижу, Филипп Вандердеккен, помню-помню: он должен мне три с половиной гильдера да пустую склянку. Так это он спас тебя и наши деньги?

– Да, отец. Он рисковал собственной жизнью.

– Ну ладно. Я готов простить ему долг, весь, полностью… Но склянка-то ему зачем? Пусть вернет. Дай мне воды, Амина.

Старик застонал, заохал и сделал вид, что ему очень плохо. Филипп предоставил его заботам дочери и, прихватив пару заряженных пистолетов, вышел из дому посмотреть на тела разбойников. Луна выглянула из-за туч и, сияя высоко в небе, светила так ярко, что далеко было видно вокруг. У двери лежали, распростершись, двое – оба мертвые. Тот, что пытался ударить ножом мингера Путса, корчился в последних судорогах, другой хрипел и истекал кровью. Филипп нагнулся над ним и что-то спросил, но тот вместо ответа только вытаращил глаза, два раза дернулся и замер. Отобрав у всех четверых оружие, юноша вернулся в дом. Мингер Путс чувствовал себя лучше.

– Благодарю вас, мингер Вандердеккен, вы спасли мое дитя и мои деньги! Правда, их немного, даже совсем мало, ведь я беден, но все равно спасибо. Желаю вам прожить долгие годы в счастье и благополучии.

Теперь, когда с разбойниками было покончено, Филипп внезапно вспомнил о письме и клятве, которую он принес сегодня, и по его лицу пробежала мрачная тень.

– Долгие годы в счастье… – пробормотал он. – Нет, это не для меня, – добавил он и покачал головой.

– Я тоже благодарю вас от всего сердца, – проговорила Амина, вопросительно заглядывая юноше в лицо. – Право, если бы не вы, я не представляю, что с нами стало бы. Мы очень и очень вам признательны!

– Да, юноша, – перебил Амину отец, – мы люди благодарные, но очень бедные. Если я так переживал о своих деньгах, то лишь потому, что у меня их мало, и для меня трагедия – лишиться последних сбережений. Но вы можете не платить мне три с половиной гильдера, что задолжали, – ради вас я готов их потерять, мингер Филипп!

– Нет, зачем же вам их терять, мингер Путс? – улыбнулся Филипп. – Я обещал вам заплатить и сдержу свое слово. У меня есть деньги, даже больше, чем мне нужно. В моем распоряжении тысячи гильдеров, и я не знаю, что с ними делать.

– У вас тысячи гильдеров? Как? Целые тысячи?! А сколько тысяч?! – трубно закричал еще недавно еле живой Путс, едва не подпрыгивая на месте. – Нет, молодой человек, вы шутите.

– Повторяю, мингер Путс, и вы знайте, Амина, что у меня дома лежат без всякого употребления тысячи гильдеров. Зачем мне брать грех на душу и лгать? Тем более вам…

– Я верю вам, Филипп, как отныне верю во всем, – сказала девушка.

– В таком случае, если вы так богаты, то, зная нашу бедность, может, вы…

Амина зажала отцу рот ладонью, и старик не сумел договорить.

– Отец, нам пора спать. Вам тоже нужно хорошенько отдохнуть, Филипп, от всех сражений, – добавила девушка.

– Я знаю, Амина, но после случившегося я всю ночь не сомкну глаз. А вы ложитесь спать и никого не бойтесь. Спокойной ночи, мингер Путс. Я только попрошу у вас лампу, ибо до рассвета еще далеко, и сразу уйду. Доброй ночи, Амина!

– Доброй ночи! – ответила красавица, протягивая ему руку. – Премного благодарим вас!

– Тысячи гильдеров! У него столько денег! – шамкал старик, провожая глазами Филиппа, пока тот выходил из комнаты и спускался по лестнице.

Глава V
Любопытство и другие чувства

Филипп не пошел домой, а сел возле двери дома мингера Путса, устало смахнул волосы со лба и подставил его обдувать ветру; волнения, потери и тревоги последних дней вызвали у молодого человека что-то вроде нервной лихорадки, общее недомогание и слабость. Ему очень хотелось забыться хоть на время, поспать и восстановить силы, но о каком отдыхе и спокойствии теперь могла идти речь? Его томили скверные предчувствия, он уже видел впереди бесконечный ряд опасностей, бедствий, невзгод и даже свою смерть, преждевременную и насильственную, причем был так измотан и физически и нравственно, что смотрел на грядущие несчастья без малейшего ропота или жалобы, словно они касались не его, а кого-то другого. Он ощущал себя так, словно начал жить всего три дня назад, а все, что было раньше, казалось ему теперь бессознательным существованием, и от этого на душе у юноши становилось еще тяжелее. Все мысли его вращались вокруг рокового письма. Его загадочное исчезновение со всей очевидностью указывало на две вещи: во-первых, на сверхъестественное происхождение послания, а во-вторых, на то, что оно предназначалось именно ему, Вандердеккену-младшему, сыну про́клятого Виллема, и никому другому, и не случайно семейная реликвия – частица Животворящего Креста Господня, которой в безумном гневе своем поклялся отец, – тоже оказалась в руках его наследника.

«Судьба моя предрешена, долг очевиден, – думал Филипп, – и я выполню его, чего бы это мне ни стоило. – На секунду перед ним предстал образ прелестной девушки. – Но Амина? Неужели такому ангельскому созданию суждено быть связанным с моей горькой судьбой? В этом убеждают события последних дней. Впрочем, нет, с чего я взял? Это известно лишь одному Небу, и пусть будет на все Его святая воля! Я поклялся – чему Господь свидетель – посвятить жизнь облегчению страшной участи своего отца, но разве мой обет мешает мне любить Амину? Нет! Мой отец – моряк, ходивший в опасные дальние плавания, даже в Индию, – ведь проводил же дома целые месяцы, виделся с женой, моей матушкой, и со мной, вел свои дела на берегу, что не мешало ему, отдохнув в кругу семьи, вновь возвращаться к своим корабельным обязанностям. Мне тоже предстоит скитаться в открытом море, бороздить океаны и подолгу жить вдали от родины. Но меня, как и отца, после каждой экспедиции будет тянуть сюда, в родную гавань, так зачем лишать себя отрады счастливого возвращения к дорогой моему сердцу женщине, ее любви, ласки, заботы? Такая девушка, как Амина, если полюбит один раз, то непременно глубоко, искренне, до конца своих дней. Но имею ли я право убеждать ее связать свою жизнь со мной – человеком, обреченным Провидением на лишения и невзгоды, а может, и на раннюю смерть? Впрочем, как говорила покойная матушка, жизнь каждого моряка в руках Божьих, в бурю и непогоду он – игрушка сердитых волн, с которыми ему приходится сражаться. Кроме того, я избран свыше для трудной миссии, а раз так, то Небеса, быть может, пощадят меня до тех пор, пока я волею Господа не исполню свою клятву. Но когда это произойдет и чем закончится? Смертью? Да, как обычно. Все люди рано или поздно умрут, и никто из них не знает, когда пробьет его час».

На горизонте забрезжил рассвет, и юный Вандердеккен, устав от мрачных размышлений, грустно улыбнулся при виде румяной зари нарождающегося дня, сладко зевнул, дал волю одолевавшей его дремоте и заснул в той же позе, в какой просидел всю ночь. Легкое прикосновение к плечу заставило его очнуться, и он моментально сунул руку за пазуху, где держал пистолет. Стряхнув остатки сна, он увидел перед собой Амину.

– Вы собирались меня застрелить, Филипп? – лукаво спросила девушка, повторяя его вчерашнюю фразу.

Он тоже помнил их разговор, поэтому ответил:

– Нет, не вас, а разбойников, если бы они попытались нарушить ваш покой.

– Как великодушно с вашей стороны сидеть здесь всю ночь и сторожить нас после столь утомительного и тяжелого для вас дня!

– Я до рассвета не спал.

– Так ложитесь, ради бога, и отдохните. Отец поднялся рано, вы можете прилечь на его кровати.

– Благодарю, но мне не хочется. Нам предстоит много дел. Нужно отправиться к бургомистру и заявить о происшествии, а трупы должны находиться здесь нетронутыми, пока сюда не явятся представители власти и не удостоверят наши показания. Кто пойдет: я или мингер Путс?

– Лучше пусть идет отец как арендатор дома, на который совершено нападение. А вы побудьте у нас, и если вам не спится, то хотя бы подкрепитесь. Отец уже позавтракал, пойду и скажу ему, чтобы поспешил к бургомистру.

Амина ушла и вскоре вернулась с мингером Путсом, который приветливо поздоровался с юношей. Осторожно пройдя мимо убитых, чтобы случайно не задеть их ногой или тростью, старик направился в город, в конторы местных властей. Пожелав ему удачи, девушка пригласила Филиппа в комнату на верхнем этаже, где дымился свежеприготовленный вкусный кофе, – в то время редкий и дорогой напиток, который юноша никак не ожидал увидеть в доме такого скряги, как Путс. Оказалось, кофе – роскошь, к которой доктор привык еще в молодости и теперь не желал себе в ней отказывать. Филипп, который целые сутки и крошки во рту не держал, не заставил себя долго упрашивать и съел все, что ему предложили. Юная хозяйка, устроившись напротив, молчала и с любопытством разглядывала его.

– Амина, – первым произнес Филипп, – я имел достаточно времени, чтобы все обдумать, пока сидел у вашей двери. Могу я говорить откровенно?

– Да, – ответила она, – я уверена, что вы не скажете ничего такого, чего не подобает слышать молодой девушке.

– Вы не ошиблись. Я размышлял о вас и вашем отце, вам нельзя оставаться в этом доме – он слишком уединен и отдален от других жилых строений, глушь приманивает всяких злодеев – вчера вы в этом убедились.

– Я и сама понимаю, что здесь как-то пустынно и небезопасно для меня, но в первую очередь для отца, который часто отлучается к больным и возвращается поздно, порою за полночь. Но вы ведь знаете его нелюдимый характер. Именно эта уединенность и нравится ему, к тому же, поскольку дом стоит на отшибе, арендная плата за него довольно низкая, а отец экономит буквально на всем, он очень бережлив.

– Бережливый человек тем более заботится о том, чтобы его добро сохранялось в надежном месте, чего никак не скажешь об этом голом пустыре. Вот что, Амина. У меня есть небольшой собственный домик, со всех сторон живут приветливые соседи, которые помогают друг другу и при необходимости выручают из беды. Я скоро покину его, может, навсегда, поскольку планирую с первым же судном отправиться в Индийский океан.

– В Индийский океан? Как? Зачем? Вы заявили вчера, что у вас тысячи гильдеров, то есть никакой нужды в деньгах.

– Да, все верно, но я должен уехать, как того требует мой долг. Не расспрашивайте меня, а выслушайте, что я вам предлагаю. Поселяйтесь с отцом в моем домике, сберегайте его, ухаживайте за ним, пока меня нет. Вы окажете мне огромную услугу, если согласитесь. Убедите, пожалуйста, отца, что в моем жилище вы почувствуете себя в полной безопасности. Мне необходимо также поручить на хранение мингеру Путсу свои деньги: в настоящее время они мне без надобности, а брать их с собой я не собираюсь.

– Вы шутите? Разве разумно доверять моему отцу деньги, когда он так пристрастен к ним?

– Но для кого и для чего копит золото ваш отец? Ведь он не унесет его с собой в могилу? Значит, он откладывает богатство для вас, своей единственной дочери. А раз так, то я спокоен, что и мои денежки пребудут в сохранности.

– В таком случае лучше поручите их мне, и тогда они точно уцелеют. Но объясните, пожалуйста, ради чего вам рисковать жизнью, скитаясь по морям, когда у вас имеются такие средства, что вы обеспечены на всю жизнь?

– Я не готов ответить на данный вопрос, Амина. Такова моя сыновняя обязанность, священная, если угодно, – в подробности, особенно сейчас, я не могу вас посвятить.

– Если такова ваша обязанность, не стану докучать вам вопросами. Но поверьте, мной руководило не женское любопытство, а гораздо более высокое чувство.

– И какое же? – насторожился Филипп.

– Я сама едва способна его определить, – промолвила девушка. – Наверное, тут не какое-то одно, а слившиеся воедино разные лучшие чувства: благодарность, уважение, расположение, доверие, доброжелательность. Разве мало?

– Пожалуй, даже много. Я, право, не знаю, когда я успел заслужить все это за столь непродолжительное время нашего знакомства, тем не менее я сам испытываю по отношению к вам, Амина, все эти чувства, причем в превосходной степени. Если вы действительно так хорошо ко мне относитесь, помогите мне: уговорите мингера Путса переселиться в мой домик.

– А сами-то вы как скоро уедете?

– Я еще на некоторое время задержусь в городе, но, вероятно, ненадолго. Если ваш отец не согласится принять меня даже на короткий срок в качестве квартиранта, то я сумею приютиться где-нибудь по соседству; если же он не откажется, то я хорошо заплачу ему за свое пребывание при условии, что вы, Амина, не станете возражать против моего присутствия в доме.

– Конечно, я не возражаю, – сказала девушка. – Вы творите для нас добро, предлагая нам надежное убежище. Как же мы можем изгонять вас из-под вашего же родного крова? Это несправедливо и неблагодарно.

– В таком случае побеседуйте с отцом, Амина. Мне ничего не надо, я не потребую никакой арендной платы за свой дом, наоборот, я сочту, что вы делаете мне одолжение: мне гораздо спокойнее уехать отсюда в твердой уверенности, что вы с отцом – в полной безопасности. Вы обещаете мне, что устроите наш план?

– Я обещаю постараться и надеюсь, что у нас все получится, поскольку имею на отца достаточное влияние. Вот вам моя рука. Вы довольны?

Филипп жадно схватил протянутую маленькую ручку, и чувство взяло в нем верх над сдержанностью: он поднес к губам нежные пальчики и заглянул Амине в лицо, чтобы убедиться, не гневается ли она на такую смелость с его стороны. Но ее темные глаза смотрели на него в упор, как и тогда, когда она решала, впустить его в дом или нет, смотрели так, словно девушка хотела прочесть самые сокровенные мысли Филиппа, и все это время она не отнимала у него руки.

– Не сомневайтесь во мне, Амина, – попросил Филипп, еще раз целуя ее руку, – я никогда не злоупотреблю вашим доверием.

– Надеюсь, то есть я в этом уверена.

Филипп выпустил руку девушки, и Амина села на прежнее место. Некоторое время оба молчали, о чем-то думая.

– Я слышала от отца, – первой начала Амина, – будто ваша матушка жила в бедности и находилась не совсем в своем уме… и что одна из комнат в вашем доме много лет стоит запертой.

– Так и было вплоть до вчерашнего дня.

– Значит, в этой комнате вы и нашли деньги? Разве ваша матушка не знала о них?

– Нет, знала и, умирая, призналась мне.

– Наверняка имелась какая-нибудь уважительная причина не отпирать комнату…

– Конечно.

– Какая же, Филипп? – робко и ласково спросила девушка, словно опасалась рассердить собеседника своим неделикатным вопросом.

– Я не смею и не вправе сказать вам об этом. Давайте считать, что причиной послужил страх перед привидением.

– Каким привидением?

– Моя мать утверждала, что видела призрак моего отца.

– Вы полагаете, это и в самом деле был его призрак?

– Я в этом ничуть не сомневаюсь: матушке действительно явился мой отец. Но лучше переменим тему беседы, Амина, прошу вас, не выпытывайте у меня ничего. Комната теперь отперта, и нет ни малейших оснований бояться возвращения призрака.

– Я вовсе не боюсь, – задумчиво ответила Амина. – Но именно с этим призраком связано ваше решение отправиться в Индийский океан, не так ли?

– Да, это побуждает меня пуститься в плавание. Амина, пожалуйста, не нужно больше вопросов. Мне тяжело вам отказывать, но долг повелевает мне молчать.

– Несомненно, – произнесла Амина после продолжительной паузы, – что вы дорожите той семейной реликвией, благодаря которой мы впервые увидели друг друга. Вот почему мне невольно приходит на ум, что эта священная вещь связана с вашей тайной…

– В последний раз отвечу, Амина: да, вы правы. Но больше ни одного слова, – строго, даже сурово сказал Филипп, давая понять девушке, что не намерен обсуждать эту тему.

– Ну вот, – посетовала она, словно немного рассердившись. – Вы так поглощены своими мыслями, что даже не заметили, какое лестное внимание я к вам проявляю, какое живое участие принимаю в ваших делах!

– О боже, простите меня, Амина, если я держался грубовато. Право, я вам очень признателен, но поверьте: эта тайна – не моя, то есть не только моя. Видит Бог, я сам желал бы никогда ее не узнать, ведь она лишает меня надежд на счастье в жизни.

Филипп умолк и уставился в одну точку, удрученный своим горем, а когда поднял голову, то заметил, что Амина смотрит на него темными ласковыми глазами проницательно и вдумчиво.

– Вы хотите прочесть мои мысли? – усмехнулся юноша. – Раскрыть мою тайну?

– Мне достаточно знать, что ваша тайна изматывает вас и лишает жизненных сил. Следовательно, она ужасна, раз угнетает такого доброго благородного человека, как вы.

– Откуда в вас столько смелости, Амина? – спросил Филипп, уходя от ответа.

– Обстоятельства делают человека храбрым или трусливым. Люди, привыкшие к трудностям и опасностям, не боятся их и умеют совладать с ними.

– Где же вы их встречали в своей жизни?

– Где? Прежде всего в той стране, где я родилась, а потом и дальше, пока мы скитались по свету.

– Амина, расскажите мне, пожалуйста, о своем прошлом. Вы ведь убедились, что я умею хранить тайны.

– Конечно, убедилась. Вы мне это блистательно доказали. Но в данном случае мне и не нужны никакие гарантии: по-моему, вы имеете некоторое право кое-что знать о девушке, которой вы спасли жизнь и уберегли от позора. История моя не такая длинная, но в ней есть важные моменты. Отец мой мальчиком находился на торговом судне своего отца, попал в плен к маврам, и его продали в рабство одному хакиму, то есть мудрецу, ученому в Каире. Обнаружив у мальчика большие способности, хаким стал приобщать его к врачебному искусству и вскоре сделал своим помощником. Через несколько лет отец не только постиг всю премудрость своего учителя, но и превзошел его в познаниях, тем не менее он оставался в рабстве и принужден был служить своему господину. Вам, как и всем в Тернёзене, известно, что мой отец жаден до денег, но это имеет свои объяснения. Сначала отец хотел разбогатеть, чтобы купить себе свободу, и эта его мечта сбылась не сразу. Ради желанной свободы он принял ислам и стал поклоняться Пророку. Лишь сбросив оковы рабства, отец начал собственную врачебную практику. Вскоре он женился на девушке из арабского племени, дочери богатого шейха; отец буквально воскресил его – тот лежал на смертном одре, и ни один другой целитель не мог его спасти. В той стране, где поселился мой отец со своей красавицей женой, я и родилась. Отец постепенно богател: весь город знал его как искусного лекаря. Но неожиданно случилась беда: умер сын одного бея – отец не смог вылечить этого юношу, страдавшего каким-то редким недугом. На лекаря обрушились гонения: его обвиняли во врачебной ошибке и даже в преднамеренном убийстве, ему грозила казнь; мы потеряли все свое имущество, и отцу пришлось глухой ночью спасаться бегством вместе с мамой и со мной – в то время грудным ребенком. Нас, абсолютно нищих, приютило дружественное племя бедуинов, среди которых мы прожили несколько лет. Там я привыкла и к далеким караванным переходам, и к вражеским набегам, и к битвам, и к зверской резне. Я с детства видела смерть и кровь и не падала в обморок. Бедуины щедро платили отцу – он вылечил многих их соплеменников. Дела его постепенно поправились, потому что он постоянно практиковал и ради благополучия нашей семьи брался за любую работу. Когда бей, преследовавший отца, умер, мы вернулись в Каир, и отец стал, как прежде, лечить больных и копить деньги. Врачебное искусство его с годами только оттачивалось, отец сделался известным хакимом, золото потекло к нему рекой. Новый бей завидовал ему по-черному и вынашивал коварные планы, как убить лекаря-выскочку, к тому же чужеземца и бывшего раба, и завладеть его состоянием. По счастью, отца предупредили о готовящемся заговоре, и мы успели вовремя бежать из Каира, прихватив с собой малую часть денег. Подкупив нужных людей, мы на небольшом судне отплыли в Испанию. Как видите, мингеру Путсу не приходилось долго владеть накопленными богатствами – всякий раз случалось нечто такое, вследствие чего он разорялся до нитки. Прибавлю еще: перед тем как мы переселились в Тернёзен, отца ограбили, мы терпели жуткую нужду, но за три-четыре года, что мы здесь, он опять собрал кое-какие средства, откладывая каждую монету. Вот и вся наша история.

– Мингер Путс магометанин?

– Я не уверена. По-моему, он не придерживается никакой религии. Меня, во всяком случае, он не наставлял ни в какой вере. Его Бог – золото, другого он, кажется, не признает.

– А вы?

– Я верю в того Бога, который создал наш прекрасный мир и все, что в нем есть, – называйте такого Бога как угодно. Больше мне ничего не известно о нем, Филипп, хотя меня интересуют вопросы религии. Я слышала, что существует немало вероисповеданий, но все они лишь разными путями ведут к одной цели – познанию Всевышнего. Вы, я знаю, христианин, Филипп, и наверняка убеждены в том, что это истинная вера. Не собираюсь возражать, но все люди считают свою веру таковой. Кто же, по-вашему, прав?

– У меня имеются страшные доказательства того, что моя вера – единственно истинная, но открыть их я не могу…

– Доказательства? Разве в таком случае на вас не лежит обязанность привести их? Или вы поклялись никому ничего не говорить?

– Нет, клятвы я не давал, но не чувствую себя вправе обсуждать такие вещи. Слышите голоса? Похоже, ваш батюшка вернулся с кем-то из властей. Надо спуститься встретить их.

Филипп встал и направился к лестнице. Амина провожала его взглядом, пока он не вышел, и даже после этого все еще продолжала смотреть на закрывшуюся за ним дверь. «Возможно ли? – думала она. – Так скоро? Что ж, от судьбы не уйдешь. Я уверена, что охотнее разделю с ним его тайное горе, скорбь, несчастья, опасности, даже смерть, чем полное довольство и благополучие с каким-либо другим мужчиной. Даже странно, если бы я поступила иначе. Мы с отцом сегодня же переселимся в его дом. Надо идти готовиться к переезду».

Показания потерпевшего мингера Путса и свидетеля происшествия мингера Вандердеккена занесли в протокол, тела убитых подвергли осмотру и опознали. Когда полицейские удалились, а трупы увезли, мужчины возвратились к Амине. Не станем приводить их разговор, достаточно того, что старик согласился с доводами относительно переселения, и особенно его привлекло то обстоятельство, что не придется вносить арендную плату. После полудня начали перевозить домашний скарб, а когда совсем стемнело, под присмотром Филиппа и Амины в дом доставили поклажу с деньгами доктора, причем сам он плелся позади тележки, стараясь не отстать ни на шаг и не спуская глаз с сундука. Наступила ночь, когда доктор и его дочь окончательно обустроились на новом месте, заняли свои комнаты и легли спать.