Текст книги "Многосказочный паша"

Не без труда удалось наконец мне уверить их, что я такой же человек, как и они, и когда я рассказал им в кратких словах каким образом попал в китовую кожу, они согласились принять меня к себе на корабль. Капитан был очень недоволен, когда услыхал мою историю: он принял мою лодку за мертвого кита и приказал было вырубить жир.

Обманувшись в своих ожиданиях, он клялся, что если вышедший из кита новый Иона останется на корабле, то не миновать им беды. Матросы приняли слова его за достаточную причину, чтобы выкинуть меня за борт, и если бы не увидели мы шедшего на нас судна, то, вероятно, мне не рассказывать бы теперь Вашему Благополучию о своих похождениях. Они согласились наконец спустить меня на борг судна, шедшего под французским флагом. Оно было из Гавра и, так как уже имело достаточное количество жира, шло домой. Капитан согласился взять меня к себе, и через два месяца был я снова в отечестве.

Вот происшествия моего третьего путешествия.

– История острова была немного длинна, но в целом довольно занимательна, – заметил паша. – Мустафа, я думаю, она стоит десяти золотых.

Глава X

На следующий день начал ренегат историю своегочетвертого путешествия следующим образом.

Четвертое путешествие Гуккабака

Ваше Благополучие можете легко себе представить, что, после всего претерпенного мною на море, оно мне очень надоело, но кто однажды поносился по волнам, тот уже никак не может ужиться на одном месте, какая-то непонятная сила против воли тянет его от благосостояния и удовольствий, которыми он наслаждался, в новые странствования. Однако не могу сказать, чтобы это было и со мной, потому что я был принужден против воли сесть на корабль. С незначительной суммой денег, которые подарил мне капитан корабля, привезшего меня во Францию, отправился я в Марсель, где надеялся увидать моего отца, если он еще жив.

По прибытии туда отправился я в известную баню, в которой практиковался под присмотром отца. Знакомая мне рукомойница все еще висела тут у дверей. Когда я ношел, комната была полна народа (это было вечером в субботу), но моего отца там не было, и все брадобреи были мне вовсе незнакомы. Один из посетителей, ждавший своей очереди, очень вежливо посторонился, чтобы дать мне возле себя место, и я имел довольно времени осмотреться.

Горница была, по-видимому, недавно выкрашена, на стене висело большое зеркало, и все имело вид возрождения.

– Вы, вероятно, приезжий? – спросил меня сосед.

– Вы угадали, – отвечал я, – но я бывал в Марселе и прежде; в последний раз я заходил сюда и хорошо помню, что тогда на этом месте стоял низенький плотный человечек; физиономия его очень живо представляется моему воображению, но имя его не могу вспомнить.

– А, вы говорите о Морепо. Вот уже два месяца, как он умер.

– Что же сталось с его семейством?

– У него был только один сын, который завел любовные интриги с дочерью одного старого офицера и должен был бежать от преследований ее родни. С тех пор о нем ничего не слыхать; полагают, он утонул, потому что корабль, на котором он отправился, вовсе не приходил в гавань, в которую был его рейс. Старик оставил после себя порядочное состояние, о праве на получение которого ведут теперь процесс два дальних родственника умершего.

– А что сталось с девицей, о которой вы сейчас говорили?

– Она попала в монастырь, до которого отсюда будет не более двух миль, где и умерла.

Что должен был я чувствовать, слушая все это! Бедная девушка! Я был причиной ее ранней смерти. Я погрузился в горестные размышления. И участь Церизы, как узнал я в Тулузе, была подобна участи Марии, Милая, бесценная Цериза!

– Гуккабак, – прервал его паша, – говорю тебе снова, что не хочу ничего более слышать о твоей Церизе, Она умерла – и довольно.

После всего слышанного не знал я, что мне делать. Я мог бы ясно доказать права свои на наследство, но боялся, чтобы не пришлось отвечать за смерть Марии. Но у меня не было в кармане ни одного су, и я решился не выпускать из рук наследства. Прежде брил я одного престарелого господина, который имел в городе некоторый вес и очень любил меня. Хотя прошло уже целых пять лет, как я убежал от отца, но все-таки надеялся найти этого господина еще в живых. Я решил посетить его. На вопрос мой, дома ли он, девушка, отворившая дверь, отвечала, что дома, и провела в тот же самый кабинет, в котором некогда убирал я его парик.

– Что вам угодно? – спросил меня старик, пристально глядя на меня в свои очки.

– Я желал бы, – отвечал я, – услышать ваше мнение насчет одного спорного дела по наследству.

– А после кого осталось это наследство?

– После господина Морепо, который недавно умер. – Как! Еще наследник? Милостивый государь, не угодно ли вам обратиться к другому, я уже обещал свое ходатайство одной стороне. Ах, как желал бы я, чтобы явился Франсуа! Бедняжка, если бы он знал, что его наследство достается посторонним.

Обрадовавшись тому, что меня ещё не забыли, я не почел за нужное скрываться долее.

– Я Франсуа, милостивый государь. Неужели вы не узнаете меня?

Старик встал, подошел ко мне и стал пристально всматриваться в мое лицо.

– Точно, – сказал он после долгого рассматривания, – точно, это он. Но, милостивый государь, где это вы пропадали столько времени?

– На вопрос ваш не могу отвечать удовлетворительно, но многое я видел, многое перенес.

– Но вы должны сказать это, если желаете получить наследство, то есть должны сказать это мне. Не бойтесь, Франсуа, долг наш слушать тайны других и хранить их; думаю, что знаю многое поважнее того, что вы откроете мне.

– Но, милостивый государь, если от этого зависит моя жизнь?

– Что ж? Ваша жизнь останется в безопасности. Если бы я высказал то, что знаю, то мог бы этим свести на виселицу половину Марселя. Садитесь и расскажите мне вашу историю.

Я чувствовал, что могу довериться старому знакомцу, а потому и начал рассказ о своих похождениях.

– Ну, Франсуа, – сказал он мне, когда я кончил, – представить перед судом права ваши на наследство не так-то легко. Советую вам переговорить с лицом, хлопотать за которое взялся я; постарайтесь получить от него половину или более. Я представлю ему вас ветреным молодым человеком, который хочет получить деньги для того только, чтобы поскорее промотать их. Если он согласится, то вы, без всякой опасности, получите порядочную сумму, а я угожу в одно время двум клиентам.

Я принял это благоразумное предложение, и старый друг дал мне вперед несколько луидоров, чтобы я мог прилично экипироваться. Он советовал мне как можно меньше показываться на улицах и предложил остаться на время у него в доме. Я вышел от него, чтобы запастись приличной одеждой, а чтобы не быть узнанным, купил себе военное офицерское платье и другие нужные вещи и вернулся домой.

– Клянусь честью, это! костюм очень идет вам. Не удивляюсь, что мадемуазель де Фонсека влюбилась в вас. Право, опасно сводить вас и с моей хозяйкой: она так же молода и хороша собой Дайте мне честное слово не начинать никаких любовных интриг с бедной девушкой. Я люблю ее, как дочь свою, и не хотел бы, чтобы вы сделали еще и ее несчастной.

– Ни слова об этом, прошу вас, – отвечал я печально, – сердце мое погребено вместе с той, имя которой вы уже знаете.

– Хорошо, так ступайте же наверх и рекомендуйтесь ей сами. Меня ждут в приемной.

Я повиновался ему, и когда вошел в комнаты верхнего этажа, увидел там молодую девушку, которая сидела ко мне спиной и была занята шитьем. Услышав за собой шаги, она обернулась, и – кто представит мое изумление, мою радость – передо мной была Цериза!

– Святой пророк! – воскликнул паша. – Эта женщина воскресла из мертвых?

– Она и не умирала, Ваше Благополучие, и займет нас еще более, чем занимала прежде, если вы дослушаете до конца мою историю.

– Но надеюсь, что больше не будет вовсе любовных сцен.

– Кроме одной, которая будет следовать теперь, потому что после нее мы обвенчались.

Цериза взглянула на меня, вскрикнула и без чувств упала на пол. Я сжал ее в своих объятьях, звал по имени, осыпал поцелуями.

Шум испугал старика, который незаметно вошел за мной и видел все.

– Клянусь честью, вы не слишком-то точно исполняете ваши обещания! – воскликнул он.

– Друг мой, это Цериза, моя милая Цериза!

– Цериза де Фонсека?

– Да, да! Та самая девушка, которую столько времени я оплакивал.

– Ей-ей, Франсуа, вы очень счастливы на приключения, – сказал старик, вышел из комнаты и вернулся с большим стаканом воды. Цериза скоро пришла в себя и дрожала в моих руках. Наш общий друг, который рассудил, что он тут лишний, вышел и оставил нас одних.

Не хочу останавливаться на сцене, которая не имеет никакой занимательности для тех, кто покупает любовь готовой. Лучше приступлю к истории Церизы, которую рассказала она мне по моей просьбе.

– Позволь заметить мне, Феликс, или как иначе зовут тебя, обманщик? – сказала Цериза голосом, в котором были и упрек и шутка.

– Мое имя Франсуа.

– Хорошо. Итак, Франсуа, – но это имя уже не полюблю я так, как люблю прежнее, Феликс; только первое глубоко запало мне в сердце. Но обратимся к моей истории. Итак, позволь мне начать замечанием, которое знакомство с тобой и следовавшие за тем обстоятельства глубоко укоренили к моей памяти. К несчастью, те, которые, по их словам, стоят на высших ступенях света, имеют менее других свободы в предмете, более прочих составляющем счастье жизни: я говорю о выборе супруга, с которым женщина должна рука об руку совершать свое земное странствование; чем выше наше звание, тем менее властны мы в выборе, и в этом отношении последний поселянин во сто крат счастливее нас. Девушки, жертвы семейственных выгод, из монастыря идут прямо к алтарю. В то время, когда ты подоспел к нам на помощь, или, по крайней мере, мы так думали, потому что и до сих пор не могу я еще разобраться…

– И ваше мнение обо мне было справедливо, потому что я отдал свою последнюю одежду для вашего прикрытия.

– Да, ты сделал это, мне кажется, и я вижу еще, как ты отошел от кареты; я полюбила тебя с той минуты. Но далее. Тогда мы ехали в замок моего будущего супруга, которого я еще до тех пор не видала, хотя дело было уже давно слажено. Отец мой не подумал, что и несколько дней знакомства могут наделать много зла, а потому, считая себя обязанным, не мог не пригласить тебя в дом свой. Он не знал, как легко отношения и обстоятельства побеждают иногда время; в несколько дней я узнала тебя лучше, чем узнала бы другого в несколько лет. Что люблю тебя, горячо люблю – это знаешь ты очень хорошо. Но далее. (Не целуй же так меня, иначе я никогда не закончу). На следующее утро услышала я, что ты уехал, но лошадь отца моего не возвращалась, и отец стал серьезнее, а епископ – мрачнее обыкновенного. Два дня спустя сказал мне отец, что ты обманщик, что все открыто и что если тебя поймают, ты, вероятно, попадешь в руки инквизиции. Но ты сел на корабль, и мы думали, что ты приедешь в Тулон. Он присовокупил, что жених мой будет к нам на днях. Я перебрала в уме все, что ты мне говорил, и вывела из всего этого следующие заключения: во-первых, что ты не тот, за кого выдавал себя; во-вторых, что отец мой узнал о нашей связи и не желал видеть тебя снова, но что ты оставил меня, что ты бежал – этому не хотела я никак верить; после всего, бывшего между нами, это было невозможно. Но был ли ты Рулье или кто другой – все равно! Ты был предметом всех моих желаний, ты был идолом души моей, и я поклялась жить для тебя или умереть. Я была уверена, что рано или поздно ты вернешься, и эта уверенность была моей поддержкой! Жених мой явился – он был мне ненавистен. Время свадьбы приблизилось; оставалось одно средство – бежать. Одна молодая девушка, прислуживавшая мне, была очень привязана ко мне. Ты, верно, помнишь ее: когда мы были в саду, она пришла доложить нам о приезде епископа. Я открылась ей; она достала мне крестьянское платье и обещала, что отец ее, живший в нескольких милях от замка, примет меня в дом свой. Вечером, накануне предполагаемой свадьбы, вышла я потихоньку из дома, побежала к реке, протекающей подле замка, бросила на берегу ночной чепчик и шаль и потом поспешила к месту, где отец горничной дожидался меня с повозкой. Горничная, оставшись в замке, устроила так, что все думали, что я утопилась, а так как она была уже не нужна, то и отпустили ее, и она возвратилась к отцу. Таким образом были мы опять вместе. Я прожила там более года, после чего, однако, сочла лучшим отправиться в Марсель, где и определилась управительницей к хозяину этого дома, который, однако, обращается со мной более как с дочерью, чем как со служанкой. Ну, Франсуа, теперь твоя очередь; можешь ли ты дать мне подобный же отчет в своих поступках?

– Не совсем так, но могу уверить тебя, милая Цериза, что я не забывал тебя никогда, пока думал, что ты жива, и что потом, считая тебя умершей, никогда не переставал оплакивать своей потери; никого не любил, кроме тебя. Наш старый друг может подтвердить слова мои; пусть скажет он, что услышал от меня, когда предостерегал меня от соблазна при виде красоты его управительницы.

Я не сказал Церизе, Ваше Благополучие, всей правды, потому что твердо уверен в том, что нисколько не предосудительно поступает тот, кто умалчивает о вещах, которые не сделают человека счастливее. Я сказал, что оставил ее потому, что иначе жизнь моя была бы в опасности, и что я берег ее только для нее. Также сказал я, что постоянной моей мыслью было вернуться и что когда я оставил Валенсию, нажив там значительный капитал, тот же час стал разведывать о ней и узнал, что она умерла. Однако я не открыл ей своего происхождения, но сказал, что отец мой был уважаем всеми и после смерти оставил большое богатство. Это сделал я потому, что хотя иногда люди высшего круга и покоряются силе любви и часто, побежденные ею, нисходят со своей высоты на низшие ступени, но все-таки ее огорчило бы открытие, что в этой лотерее ей выпал пустой билет.

Цериза осталась довольна моим рассказом; мы возобновили наши клятвы, и старик, который сознавался сам, что если тайны наши, вверенные ему, откроются, то это будет опасно и для чего, дал согласие на наше соединение и на то, чтобы мы оставили дом его.

От дальнего родственника, наследовавшего имущество отца моего, получил я две трети всего и отправился с деньгами и женой в Тулон.

Ничто не нарушало нашего счастья в продолжение первого года. Жена была для меня все, и время не только не охладило моей любви к ней, но еще упрочило ее. Впрочем, мы жили слишком роскошно, и к концу года заметил я, что уже нет у меня целой трети. Любовь моя к жене не позволяла мне довести ее до нищеты, и я решился принять нужные меры для обеспечения нашего будущего. Я стал с ней советоваться. Цериза одобрила мои виды; я разделил остаток своего имущества: на половину закупил товаров, другую отдал ей на жизнь во время моего отсутствия и сел на корабль, отправлявшийся в Ост-Индию.

Я прибыл туда благополучно и был удивительно счастлив в своих оборотах. Я уже начал думать, что судьба утомилась преследовать меня, но, зная ее лукавство, половину своей поклажи для большей безопасности нагрузил на другой корабль.

Когда корабль был готов сняться с якоря, явились и пассажиры на борт, и между ними находился один богатый старик, прибывший из Мексики и желавший отправиться во Францию. Он заболел. Ему нужно было открыть кровь, я предложил ему свои услуги, они были приняты, старик выздоровел, и мы очень сдружились. Недели через две по отплытии из Ост-Индии вдруг поднялся ужасный ураган, какой когда-либо я видел на море.

Волны кипели, ветер был так силен, что ничто не был в состоянии противостоять ему. Корабль бросило на бок, и мы считали гибель свою неизбежной. К счастью, мачты слетели в море, и корабль снова поднялся. Но когда ураган утих, наше положение было довольно затруднительно: без мачт, без парусов что могли мы делать? Наступила совершенная тишь, и нас несло течение на север.

Однажды утром, когда мы всматривались вдаль в надежде увидеть какой-либо корабль, заметили мы на некотором расстоянии какой-то диковинный предмет.

Сначала мы думали, что это одна из тех бочек, которые мы выкинули за борт или которые принадлежали какому-нибудь утонувшему судну. Наконец, однако, обнаружили, что то была огромная змея, которая, плыла со скоростью от пятнадцати до двадцати миль в час, шла прямо на корабль. Когда она приблизилась, мы с ужасом заметили, что она была почти во сто футов длиной и толщиной с грот-мачту семидесяти четырех пушечного корабля. По временам змея поднимала на несколько футов из воды голову, потом снова опускала и продолжала свое быстрое плаванье. Когда она была от нас на расстоянии одной мили, на нас нашел такой ужас, что все мы убежали вниз. Чудовище приблизилось к кораблю, поднялось из воды более, чем на половину своего туловища, так что голова его, если бы были у нас еще мачты, была бы наравне с верхними реями, и с высоты смотрело на палубу. После чего змея опустила свою огромную голову в люк, схватила зубами одного из экипажа и скрылась под водой.

Ужас совершенно отуманил нас, потому что мы ожидали, что она появится снова, а между тем у нас не было никаких средств обезопасить себя, потому что во время урагана снесло с палубы все решетки и люки. Старик был безутешнее прочих. Он подозвал меня к себе и сказал:

– Я надеялся увидеть во Франции еще раз своих, но теперь отказываюсь от этой надежды. Моя фамилия Фонсека; я младший сын одной знатной фамилии этого имени и намеревался богатствами, которые везу с собой, если не обогатить брата, то, по крайней мере, осчастливить дочь его. Если мои опасения оправдаются, то доверяю вашей чести исполнение моей просьбы. Передайте этот ящичек, в котором заключается почти все мое богатство, одному или другой. Вот их адрес, вот и ключ. Остальное мое имущество, если меня не станет, а вы выживете, принадлежит вам; вот на это свидетельство – оно, может быть, вам понадобится.

Я взял сундучок, но не сказал, однако, что я муж его племянницы, потому что он мог бы через это лишить ее наследства за то, что она так унизила свою фамилию, выйдя замуж за простого купца. Старик боялся не напрасно: змея в полдень появилась снова, схватила его и исчезла. Таким образом каждый день продолжала она таскать по два или по три человека, пока наконец остался один я. На восьмой день змея утащила последнего, и я знал очень хорошо, что вечером решится моя участь, потому что как не велика была она, могла, однако, попасть во всякую часть корабля, и даже притягивать к себе своим дыханием на расстоянии нескольких футов.

На корабле были две бочки с особенным веществом, изобретенным в Англии, которое везли мы для пробы во Францию. Во время урагана одна из них треснула, и запах, который исходил оттуда, был невыносим. Хотя она уже совсем выдохлась, заметил я, однако, что змея всякий раз, как приближалась к какому-нибудь предмету, замаранному этим веществом, тотчас отворачивалась, как будто вонь для нее была также невыносима, как и для нас. Не знаю, из чего состояло это вещество; англичане назвали его каменноугольным дегтем. Мне пришла в голову мысль: не могу ли я оборониться посредством этого отвратительного состава? Я вышиб дно у второй бочки, вооружился обмоченной в этот состав метлой, влез в бочку, и с трепетом ожидал решения судьбы своей. Змея явилась. Как и прежде, всунула она голову и часть туловища в люк, увидела меня и со сверкающими глазами приблизила свою голову, чтобы схватить меня. Я всунул ей в пасть мою метлу и в ту же минуту окунулся в бочку. Когда я, задыхаясь, высунул голову, змеи уже не было. Я вылез, взглянул в окошко и увидел, как она в ярости бичевала хвостом море и старалась всячески освободиться от состава, которым я наполнил ее пасть.

Наконец, выбившись из сил, она скрылась и не являлась более.

– И ты никогда не видал ее больше? – спросил паша.

– Никогда; да и никто, до нас и после нас, не видал ее, кроме американцев, у которых глаза гораздо лучше, чем у европейцев.

Корабль несло все на север, пока наконец не пришел он к земле, где из гавани и был послан ко мне бот.

Люди, бывшие на нем, были очень недовольны тем, что нашли там меня. Если бы не было на судне никого, они овладели бы всем кораблем и грузом, а теперь они должны были довольствоваться частью. Я понимал довольно хорошо по-английски и узнал из их разговоров, что они условились кинуть меня за борт. Тот же час бросился я в каюту, чтобы схватить свой сундучок, и когда появился наверху снова, они бросили меня в море. Я попал под корму и успел схватиться за рулевую цепь, за которую и держался. К счастью, приблизился другой бот, я подплыл к нему, и меня вытащили. Так как люди этого бота были соперниками тех, то и доставили меня в Нью-Йорк, чтобы я мог принести жалобу о посягательстве на мою жизнь. Я пробыл там довольно долго, пока наконец дело решили, и мне удалось продать мои семь восьмых частей, после чего я сел на корабль, отплывавший в Бордо, куда и прибыл благополучно. Оттуда я отправился в Тулон, где и нашел мою милую Церизу еще прекраснее, любезнее прежнего. Теперь я был богат, купил себе большое поместье, с которым вместе наследовал титул бывшего его владетеля – маркиза. Я купил также замок Фонсека и подарил его своей дорогой жене. Я очень радовался тому, что был наконец в состоянии возвести ее на ту ступень, с которой она сошла из любви ко мне. Несколько лет прожили мы счастливо, хотя и не имели детей. По прошествии этого времени встретились обстоятельства, принудившие меня опять пуститься в море.

Вот, Ваше Благополучие, история моего четвертого путешествия.

– Право, – сказал паша, – я еще никогда не слыхивал о такой змее. А ты слышал, Мустафа?

– Никогда, Ваше Благополучие, – отвечал тот. – Впрочем, чего не видят путешественники! Сколько благоугодно будет Вашему Благополучию приказать выдать Гуккабаку за рассказ его?

– Дай ему десять золотых, – сказал паша, встав с дивана, и пошел за занавес, переваливаясь с боку на бок.

Мустафа отсчитал цехины.

– Селим, – сказал он, – если ты последуешь моему совету, то очень займешь Его Благополучие. Держись побольше на море и выискивай побольше чудесного. Твоя Цериза что-то довольно скучная штука.

– Хорошо, завтра постараемся избавиться от нее; впрочем, могу уверить вас, я вполне заслуживаю вознаграждений, потому что это преутомительная работа, да к тому же подумайте и о моей совести!

– Святой пророк! Слушайте его – его совесть! Пошел, святоша! Потопи ее в эту ночь в вине, так завтра она и не станет беспокоить тебя. Да смотри же, не забудь спровадить куда-нибудь эту несносную Церизу.

– Осмеливаюсь заметить вам, что вы, турки, имеете очень мало вкуса. Но пусть будет по-вашему, я справлюсь с ней на ваш манер, она пойдет на дно морское ловить раков.