Текст книги "Успешное покорение мира (сборник)"

Заносчивый новичок

Дело было в бродвейском ресторане для избранной публики; глухой ночью там собралась блистательная, окутанная налетом таинственности компания, объединившая в себе высший свет, дипломатический корпус и преступный мир. Всего лишь пару минут назад здесь лилось рекой игристое вино, а на одном из столиков лихо отплясывала какая-то девица, но сейчас посетители умолкли, затаив дыхание. Все взгляды устремились на холеного господина во фраке и цилиндре, который с невозмутимым видом остановился в дверях; лицо его скрывала маска.

– Попрошу не двигаться, – объявил он хорошо поставленным, рафинированным голосом, не лишенным, однако, металлических ноток. – Эта штука у меня в руке может ненароком… выстрелить.

Его глаза обшарили зал столик за столиком и выхватили бледного, угрюмого злодея, потом Хезерли, вкрадчивого тайного агента одной иностранной державы, и в конце концов остановились – пожалуй, чуть смягчившись – на темноволосой девушке с трагическим взглядом, которая сидела в одиночестве.

– Теперь, когда моя цель достигнута, вы, наверное, захотите узнать, кто я такой.

Все лица вспыхнули ожиданием. Грудь темноволосой девушки слегка затрепетала, и в воздух поднялось крошечное облачко тонких французских духов.

– Я – не кто иной, как неуловимый джентльмен Бэзил Ли, более известный как Тень.

Сняв свой безупречный цилиндр, он иронически поклонился. А потом, развернувшись, мгновенно исчез в ночи.

– В Нью-Йорк только раз в месяц отпускают, – говорил Льюис Крам, – да и то с учителем.

Остекленевший взгляд Бэзила Ли вернулся от сараев и рекламных щитов Индианы в купе поезда «Бродвей лимитед»[8]8
  «Бродвей лимитед» – пассажирский поезд, курсировавший между Нью-Йорком и Чикаго через Северную Филадельфию с 1912 по 1995 г. Название Broadway (букв. «широкий путь») обусловлено тем, что специально для этого поезда почти на всем пути следования была проложена четырехпутная железнодорожная линия.


[Закрыть]. Бег телеграфных столбов утратил свою гипнотическую силу, и на белом чехле противоположного дивана проступили очертания унылой физиономии Льюиса Крама.

– Главное – до Нью-Йорка добраться, а от учителя можно свалить.

– Да уж, как же!

– Спорим?

– Попробуй – увидишь, что из этого выйдет.

– Вот заладил: «увидишь», «увидишь». Что я там увижу, а, Льюис?

Его сверкающие синевой глаза тоскливо и досадливо смотрели на попутчика. Этих двоих ничто не связывало, разве что возраст – пятнадцать лет – да проверенная временем дружба их отцов, но это и вовсе не в счет. Кроме того, оба ехали из одного и того же города на Среднем Западе в одну и ту же школу Новой Англии, только Бэзилу предстоял первый год обучения, а Льюису – второй.

Но, вопреки расхожим представлениям, на ветерана Льюиса жалко было смотреть, тогда как новичок Бэзил сиял от радости. Льюис ненавидел школу. С детства привыкший во всем полагаться на свою мать, деятельную и властную, он не мог смириться с тем, что она все больше и больше отдаляется, а потому совсем скис и отчаянно тосковал по дому. Бэзил, напротив, уже давно с жадностью впитывал рассказы о школе-пансионе и теперь совершенно не грустил, а, наоборот, радовался узнаванию и собственной осведомленности. Кстати сказать, вчера вечером он именно в угоду школьным нравам, исключительно по праву сильного, взял да и выкинул в окно расческу Льюиса – просто так.

Наивные восторги Бэзила внушали Льюису отвращение; когда же Льюис машинально попытался охладить его пыл, взаимная неприязнь достигла высшей точки.

– Могу сказать, что ты там увидишь, – зловеще проговорил он. – Вот застукают тебя с сигаретой – и увидишь домашний арест.

– Никто меня не застукает: я курить не собираюсь, я буду в футбол играть.

– В футбол! Ну ты даешь! В футбол!

– Послушай, Льюис, тебе вообще хоть что-нибудь нравится?

– Футбол нисколько не нравится. Какой интерес выходить на поле, чтобы получить в глаз?

Льюис рассуждал свысока: по наущению матери он считал свою боязливость не чем иным, как здравомыслием. Но Бэзил из лучших, как ему казалось, побуждений ответил в такой манере, которая способна сделать людей заклятыми врагами.

– Если бы ты играл в футбол, к тебе стали бы совсем по-другому относиться в школе, – покровительственно заметил он.

Льюис не считал, что к нему плохо относятся. Он вообще об этом не думал. Но Бэзил его ошарашил.

– Ты дождешься! – в ярости вскричал Льюис. – Там тебя живо обломают!

– Не заводись, – сказал Бэзил, хладнокровно поправляя стрелки на своих длинных брюках. – Не заводись, ладно?

– Все знают, что в «Кантри-Дей»[9]9
  Школы, организованные в США движением «Кантри-Дей» (англ. Country Day, букв. «день за городом») в конце XIX в., строго придерживались учебных планов и ставили своей задачей формирование характера учащихся, воспитание духа товарищества, создание особой атмосферы, как в лучших учебных заведениях закрытого типа, но при этом ограничивались дневным, а не круглосуточным пребыванием учеников. Эти школы располагались в районах, удаленных от городских центров с их загрязненностью, шумом и высоким уровнем преступности. Именно в этих районах, которые впоследствии получили статус пригородов, предпочитали селиться состоятельные семьи.


[Закрыть] ты был в каждой бочке затычка!

– Не заводись, – повторил Бэзил, но уже без прежней уверенности. – Сделай одолжение, не заводись.

– Думаешь, я не помню, что про тебя в школьной газете написали?..

Тут и сам Бэзил утратил хладнокровие.

– Если будешь заводиться, – мрачно сказал он, – твои щетки тоже из поезда вылетят.

Эта нешуточная угроза подействовала. Фыркая и ворча, Льюис откинулся на спинку своего дивана, но, вне сомнения, перестал заводиться. Он припомнил своему попутчику самую позорную страницу его жизни. В одном из номеров газеты, которую выпускали ребята из их прежней школы, под рубрикой «Личные объявления» появилось следующее:

Если кто-нибудь любезно согласится отравить юного Бэзила или найдет какой-либо иной способ заткнуть ему рот, вся школа, включая меня, будет премного благодарна.

Им оставалось только сидеть и молча злиться. Потом Бэзил сделал решительную попытку перезахоронить эту злосчастную реликвию. Что было, то прошло. Допустим, он раньше слегка заносился, но ведь сейчас ему предстояло начать с чистого листа. Очень скоро это воспоминание улетучилось, а вместе с ним и унылое обличье Льюиса, и весь поезд; на Бэзила опять повеяло дыханием Новой Англии, от которого зашлось сердце. Из сказочного мира его звал чей-то голос; стоявший рядом человек положил руку на его обтянутое джемпером плечо.

– Ли!

– Да, сэр.

– Сейчас все зависит от тебя. Понял?

– Да, сэр.

– Тогда вперед, – сказал тренер. – Жми.

Бэзил сдернул джемпер и, оставшись в юношеской форме, выбежал на поле. Игрового времени оставалось ровно две минуты; счет был три – ноль в пользу противников, но при виде юного Ли, который из-за происков Дэна Хаскинса, грозы всей школы, и его прилипалы Хорька Уимса пропустил целый год, над трибунами Сент-Реджиса забрезжила надежда.

– Тридцать три – двенадцать – шестнадцать – двадцать два! – гаркнул Коротышка Браун, тщедушный квотербек[10]10
  Квотербек – в американском футболе основной игрок нападения; находится непосредственно за центром (основной лайнмен: сбрасывает мяч назад квотербеку в начале розыгрыша) и принимает от него мяч в начале розыгрыша. Он решает, какой тип розыгрыша будет выполнять команда, отдает пасы, передает мяч игрокам для бегущих розыгрышей и иногда сам продвигает мяч вперед. Обычно нападающая команда старается менять типы розыгрышей, чтобы не дать команде противника предугадать тип розыгрыша и подготовиться к нему.


[Закрыть].

Это был его сигнал…

– Фу ты! – вырвалось у Бэзила, забывшего о недавнем конфликте. – Так мы до завтра будем тащиться.

Школа Сент-Реджис, г. Истчестер, 18 ноября 19…

Дорогая мама! Сегодня рассказывать особенно нечего, но я решил написать тебе поповоду карманных денег. Всем мальчикам присылают больше, чем мне, тут мне все время требуются какие-то мелочи, шнурки и т. д. В школе мне нравится, у меня все хорошо, только футбольный сезон закончился, так что заняться особо нечем. На этой неделе нас повезут в Нью-Йорк на спектакль. На какой – точно не знаю, но, наверное, либо на «Квакершу»[11]11
  «Квакерша» – музыкальная комедия (пьеса Дж. Т. Тэннера, музыка Л. Монктона), поставленная в 1910 г. в Лондоне и в 1911 г. на Бродвее, где с успехом выдержала 240 показов. Ф. С. Фицджеральд называл игру Ины Клэр, исполнительницы заглавной роли, одним из своих самых ярких театральных впечатлений.


[Закрыть], либо на «Печального мальчика»[12]12
  «Печальный мальчик» – оперетта в двух действиях, ставилась на Бродвее в 1911–1913 гг. Автор музыки А. Берени, либретто австрийских драматургов Р. Шанцера и Л. Линдау.


[Закрыть], оба хорошие. Доктор Бейкон относится к нам подоброму, в деревне есть хороший лечущий врач. Больше писать немогу, надо учить алгебру.

Твой любящий сын

БЭЗИЛ Д. ЛИ

Когда он запечатывал конверт, в комнату для занятий вошел щуплый мальчонка и остановился, не сводя с него глаз.

– Привет, – нахмурившись, сказал Бэзил.

– Я тебя обыскался, – осуждающе протянул малец. – Везде смотрел: и к тебе в комнату поднимался, и до спортзала дошел, а потом ребята сказали, что ты, наверное, опять тут отсиживаешься.

– Чего тебе надо? – взвился Бэзил.

– Спокойно, Пузырь.

Бэзил вскочил; мальчонка попятился.

– Ну бей, бей! – истерично заверещал он. – Давай, ударь, ты ведь здоровей меня!.. Пузырь!

Бэзил содрогнулся:

– Еще раз так скажешь – я тебя выдеру!

– Нет, не выдерешь. Брик Уэйлз говорит: если ты кого-нибудь из наших пальцем тронешь…

– Не больно хотелось!

– Забыл, как ты нас гонял? Да если б не Брик Уэйлз…

– Короче, что тебе надо? – не выдержал Бэзил.

– Тебя доктор Бейкон вызывает. Меня за тобой послали, а кто-то сказал, что ты, наверное, тут отсиживаешься.

Сунув письмо в карман, Бэзил вышел, мальчишка и обидное прозвище потянулись за ним – как приклеились. Он прошел нескончаемым коридором, где стоял, как принято говорить, дух затхлой жженки, неистребимый в школах для мальчиков, затем поднялся этажом выше и постучал в неприметную, но грозную дверь.

Доктор Бейкон сидел за рабочим столом. Это был видный собой, рыжеволосый священнослужитель епископальной церкви, лет пятидесяти от роду; если он когда-то и тянулся душой к детям, то теперь проникся суетным цинизмом, который зеленой плесенью неминуемо разъедает любого директора школы. Прежде чем дать вошедшему разрешение садиться, он совершил некие предварительные действия: водрузил на нос извлеченные откуда ни возьмись очки в золотой оправе, внимательно изучил Бэзила и убедился, что это не самозванец; нервно перебрал кипу бумаг – не в поисках нужного документа, а будто тасуя колоду карт.

– Сегодня утром я получил письмо от вашей матери, ммм… Бэзил. – Обращение по имени, как уже давно понял Бэзил, не сулило ничего хорошего. В школе все говорили ему либо Пузырь, либо Ли. – Ее беспокоит ваша низкая успеваемость. Как я понимаю, вас определили сюда ценой определенных… ммм… издержек… и она надеется…

Бэзил внутренне сжался от стыда – не за плохие оценки, а за финансовую несостоятельность, которой ему бесцеремонно ткнули в нос. Он и без того знал, что в этой школе для богатых оказался в числе самых бедных.

Не иначе как от вида его смущения в душе доктора Бейкона шевельнулась дремавшая доселе чувствительность; еще раз перебрав бумаги, он продолжил на новой ноте:

– Но вызвал я вас не за этим. На прошлой неделе вы обращались за разрешением на субботнюю поездку в Нью-Йорк с целью посещения театра. От мистера Дэвиса я узнал, что это едва ли не первый случай, когда вас можно отпустить в город.

– Да, сэр.

– Дисциплина у вас хромает. Однако я бы вас отпустил, если бы не одно препятствие. К сожалению, в эту субботу все учителя заняты.

У Бэзила сам собой открылся рот.

– Как же так, я ведь… как же так, доктор Бейкон, я знаю, что поедут две группы. Почему я не могу присоединиться к какой-нибудь из них?

Доктор Бейкон с великой поспешностью перебрал бумаги.

– К сожалению, в одной будут юноши постарше, а другая укомплектована почти месяц назад.

– А те ребята, которые пойдут на «Квакершу» с мистером Данном?

– Именно о них и речь. Они считают, что группа полностью укомплектована, и уже приобрели билеты в одном ряду.

Теперь Бэзил все понял. Поймав его взгляд, доктор Бейкон торопливо продолжил:

– Впрочем, могу предложить другое. Естественно, вам потребуется собрать группу, чтобы поделить на всех стоимость поездки учителя. Не позднее пяти часов найдите хотя бы двоих желающих и сообщите мне их фамилии. Я отправлю с вами мистера Руни.

– Спасибо, – выдавил Бэзил.

Доктор Бейкон помедлил. Под многолетней коростой цинизма шевельнулось желание разобраться в столь необычном деле и выяснить причину всеобщей нелюбви к этому пареньку. Похоже, и ученики, и учителя были настроены к нему крайне враждебно; притом что доктору Бейкону не впервой было улаживать всевозможные школьные коллизии, он ни разу не смог – ни самостоятельно, ни с помощью доверенных старшеклассников – докопаться до их причины. Скорее всего, причина в таких случаях была не одна; скорее всего, дело упиралось в какие-то неуловимые грани личности. Но не зря же Бэзил поначалу произвел на него весьма и весьма благоприятное впечатление.

Он вздохнул. Иногда такие конфликты рассасывались сами собой. Он не любил идти напролом.

– Надо постараться, чтобы в следующем месяце вам домой был отправлен более приемлемый отчет об успеваемости, Бэзил.

– Да, сэр.

Бэзил сломя голову помчался вниз по лестнице, в рекреацию. Была среда; почти все ученики отправились в городок Истчестер, куда Бэзилу путь был заказан: он до сих пор находился под домашним арестом. Обведя взглядом тех, кто слонялся у рояля и бильярдных столов, он понял, что найти компанию будет трудно. Не секрет, что в школе его считали последним человеком.

Началось это почти сразу. Через неделю с небольшим после приезда его окружили младшие мальчишки – возможно, кем-то науськанные – и начали обзываться: «Пузырь». На следующей неделе он дважды подрался, и оба раза столпившиеся зеваки яростно и красноречиво поддерживали его противников. Вскоре после этого при входе в столовую, когда он работал локтями в точности как все остальные, Карвер, капитан футбольной команды, развернулся, схватил его за шиворот и, не отпуская, задал ему форменную взбучку. Бэзил как бы невзначай присоединился к компании, собравшейся у рояля, и услышал: «Вали отсюда. Мы тебя не звали».

В полной мере Бэзил осознал свое положение примерно через месяц. Он был просто убит. Как-то раз после нестерпимых оскорблений он убежал к себе в комнату и разревелся. Некоторое время он держался особняком, но и это не помогло. Его начали шпынять за то, что он жмется по углам: дескать, замышляет грязные делишки. Совершенно подавленный, Бэзил стал недоуменно смотреться в зеркало, пытаясь разгадать подоплеку такой ненависти: может, у него какой-то не такой взгляд или кривая улыбка?

Теперь он понимал, что с самого начала повел себя неправильно: бахвалился, среди футболистов прослыл трусоватым, тыкал всех подряд носом в их ошибки, на уроках кичился своей – пусть и незаурядной – эрудицией. Но ведь он хотел исправиться и не мог взять в толк, почему ему нет прощения. Наверно, уже слишком поздно. Наверно, на него легло несмываемое клеймо.

Он и впрямь стал козлом отпущения, записным негодяем и, как губка, копил в себе чужую злость и досаду: так в отряде самый боязливый копит в себе страхи других, а другие от этого смелеют. Его не спасало даже то бесспорное обстоятельство, что от прежней самоуверенности, с которой он прибыл в Сент-Реджис, не осталось и следа. Теперь его задирали даже те, кто пару месяцев назад не посмел бы и рта раскрыть.

Все свои надежды он возлагал на поездку в Нью-Йорк, мечтая о передышке от ежедневных издевательств и о кратком погружении в долгожданный романтический мир. Что ни неделя, из-за его проступков мечта откладывалась: например, его постоянно ловили за чтением после отбоя (оно служило бледной заменой все того же отчаянного бегства от реальности), и оттого нетерпеливое ожидание перерастало в жгучий голод. Мысль о том, что и в этот раз он никуда не поедет, была просто невыносима, и он пробежал в уме список тех, кого мог бы позвать себе в компанию. Выбор оказался невелик: Толстый Гаспар, Тредуэй и Багз Браун. Стремительный обход их комнат показал, что все они воспользовались предоставляемой по средам возможностью пойти в Истчестер.

Бэзил раздумывал недолго. До пяти часов оставалось совсем немного времени, и выход был только один: пуститься за ними вдогонку. Нарушение домашнего ареста было для него не внове, хотя последняя попытка закончилась неудачей и новым сроком. У себя в комнате он натянул теплый свитер (пальто слишком явно выдавало бы его намерения), сверху набросил пиджак, а кепку засунул в задний карман. Беззаботно насвистывая, он спустился по лестнице и зашагал по траве в сторону спортивного зала. Остановился, как будто заглядывая в окна – сначала в то, что ближе к дорожке, а потом и в угловое. Затем быстро (но не слишком) переместился к зарослям сирени. Обежал угол, припустил по длинной лужайке, которая не просматривалась из окон, и, раздвинув проволочное ограждение, пробрался на территорию соседней усадьбы. Свобода. На холодном ноябрьском ветру Бэзил надел кепку; до городка было полмили пути.

В Истчестере, фермерском поселении городского типа, располагалась небольшая обувная фабрика. Школяры облюбовали все заведения, рассчитанные на фабричных рабочих: киношку, передвижную закусочную, получившую название «Дог», и Бостонскую кондитерскую. Перво-наперво Бэзил отправился к «Догу» – и тут же встретил одного из кандидатов на поездку. Это был Багз Браун, истеричный малый, у которого случались припадки; однокашники старательно обходили его стороной. Много лет спустя он стал блестящим адвокатом, но тогда, в Сент-Реджисе, слыл типичным придурком, так как по причине своей нервной организации днями напролет издавал дикие вопли.

Обычно он водился с мелюзгой, еще не впитавшей предрассудки старших; именно в таком обществе и застал его Бэзил.

– Ву-ии! – заголосил Багз. – Ии-ии-ии! – Поднеся ладонь ко рту и часто-часто хлопая себя по губам, он изобразил нечто вроде «уа-уа-уа». – Ба, Пузырь Ли! Это Пузырь Ли! Пуз-Пуз-Пуз-Пуз-Пузырь Ли!

– Погоди, Багз, – в тревоге сказал Бэзил, опасаясь, как бы тот окончательно не спятил, пока не дал себя уломать. – Слушай, Багз, дело есть. Кончай блажить, Багз, помолчи минуту. Ты готов после обеда в субботу поехать со мной в Нью-Йорк?

– Хи-ии-ии! – завопил Багз, огорчив Бэзила. – Уи-ии-ии!

– Кроме шуток, Багз, ты готов? При желании могли бы поехать вместе.

– Мне к врачу назначено, – сказал Багз, внезапно успокоившись. – Провериться, насколько я чокнутый.

– А в другой день нельзя провериться? – без тени юмора спросил Бэзил.

– Вуии-ии-ии! – вскричал Багз.

– Ладно тогда, – поспешно отступился Бэзил. – Ты Толстого Гаспара, случайно, не видел?

Багз орал благим матом, но Толстого видел кто-то другой: Бэзила направили в Бостонскую кондитерскую.

Это был дешевый, липкий сахарный рай. Запах его, удушающий и тошнотворный, пронизывал всю округу и вызывал у взрослых повышенную потливость ладоней; посетителей он встречал, как нравственный заслон – прямо на пороге. Внутри, под тучей мух, напоминавшей плотное черное кружево, рядком сидели мальчики, поглощая вместо обеда бананы с мороженым под взбитыми сливками, арахис в кленовом сиропе и пломбир с воздушным рисом, шоколадом и орешками. Бэзил нашел Толстого Гаспара в стороне, за столиком.

Для Бэзила он был маловероятным и в то же время самым желательным компаньоном. Его считали неплохим парнем; более того, он был настолько добродушен, что прилично обходился с Бэзилом и на протяжении всей осени не сказал ему худого слова. Бэзил понимал, что он таков по натуре, но все же надеялся, что Толстый просто к нему хорошо относится, как люди из прежней жизни; сейчас ему отчаянно захотелось его уговорить. Но это было из области мечтаний: при появлении Бэзила к нему повернулись каменные лица двух других парней, сидевших за тем же столиком, и надежда стала таять.

– Послушай, Толстый… – начал он, осекся, но тут же выпалил: – Я под арестом, но сбежал, чтобы с тобой переговорить. Доктор Бейкон сказал, что в субботу отпустит меня в Нью-Йорк, если я найду двух попутчиков. Я позвал Багза Брауна, но он не может, вот я и решил позвать тебя.

Он умолк, терзаясь смущением, и стал ждать. Вдруг двое приятелей Толстого разразились оглушительным смехом:

– Багз еще мозгами не трахнулся!

Толстый Гаспар колебался. В субботу он всяко не мог поехать в Нью-Йорк и в других обстоятельствах нашел бы способ отказаться не обидев. Он ничего не имел против Бэзила или кого бы то ни было другого, но у мальчиков способность противостоять общественному мнению развита довольно слабо, и он повелся на презрительный хохот дружков.

– Неохота, – равнодушно промямлил он. – Я-то при чем?

– Просто решил тебя позвать.

Тут Гаспар, немного устыдившись, издал саркастический смешок и склонился над мороженым.

Развернувшись, Бэзил подошел к стойке и глухим, незнакомым голосом заказал клубничный десерт. Он ел, не чувствуя вкуса, под шепотки и фырканье у себя за спиной. Как в тумане, он направился к выходу не заплатив, но его окликнул буфетчик, что вызвало новый взрыв издевательского хохота.

Бэзил хотел было вернуться и врезать кому-нибудь из насмешников, но этим он ничего бы не добился. Ему сказали бы правду: он потому пресмыкается, что никто не хочет с ним ехать. Сжав кулаки, он в бессильной ярости вышел на улицу.

Теперь нужно было срочно найти третьего кандидата на поездку в Нью-Йорк – Тредуэя. Того приняли в Сент-Реджис, когда учебный год шел полным ходом, и неделю назад подселили в комнату к Бэзилу. Поскольку Тредуэй не был свидетелем травли, которой Бэзил подвергался на протяжении всей осени, Бэзил держался с ним естественно, и у них завязались если не дружеские, то, по крайней мере, ровные отношения.

– Слышь, Тредуэй, – окликнул он, еще не оправившись от эпизода в кондитерской. – В субботу после обеда не хочешь смотаться в Нью-Йорк, на спектакль?

Он осекся, сообразив, что рядом стоит его заклятый враг Брик Уэйлз – парень, с которым у них вышла драка. Переводя взгляд с одного на другого, Бэзил уловил досаду в глазах Тредуэя и отсутствующее выражение Брика Уэйлза: все стало ясно. Тредуэю, который еще не вполне освоился в школе, только что открыли глаза на персону его соседа по комнате. Как и Толстый Гаспар, он мог бы откликнуться на искренний зов, но предпочел разорвать дружеские отношения.

– Еще не хватало, – коротко бросил он. – Бывай.

Эти двое пошли мимо него в сторону кондитерской.

Получи Бэзил этот равнодушный, а потому особенно горький отпор в сентябре, он бы этого не выдержал. Но у него уже образовался панцирь, который, не добавляя ему привлекательности, кое-как защищал от некоторых изощренных видов травли. Мучимый тоской, отчаянием и жалостью к себе, он прошелся по улице в противоположную сторону, чтобы унять спазмы, кривившие его лицо. А потом развернулся и кружным путем отправился назад, в школу.

От границы соседней усадьбы путь лежал к проверенному лазу. Продираясь сквозь живую изгородь, Бэзил заслышал шаги по тротуару и оцепенел, боясь, что его застукает кто-нибудь из учителей. Голоса звучали все ближе и громче; не успел он опомниться, как с ужасом услышал:

– …а когда Багз Браун его обломал, этот баклан поперся к Толстому Гаспару, а Толстый ему и говорит: «Я-то при чем?» Так ему и надо, никто с ним не поедет.

Это был монотонный, но злорадный голос Льюиса Крама.