Текст книги "Больше чем просто дом (сборник)"

II

Когда он позвонил ей в семь вечера, она по чистой случайности взяла трубку сама. Голос его выдавал напряжение и постоянно срывался.

– Думаю, нет смысла извиняться за то, что произошло сегодня днем. Я был не в себе, но это меня не оправдывает. Если бы ты позволила мне увидеться с тобой завтра… хоть на минуту… я всего лишь прошу дать мне возможность лично выразить свои глубочайшие…

– Завтра у меня дела.

– Тогда в пятницу или в любой другой день.

– К сожалению, я занята всю неделю.

– То есть ты не желаешь больше меня видеть?

– Мистер Рэгленд, я не вижу смысла продолжать. Поймите, сегодняшнее происшествие выбило меня из колеи. Мне очень жаль. Надеюсь, вам уже легче. До свидания.

Она выкинула Дика из головы. Прежде его репутация никак не ассоциировалась у нее с тем жутким зрелищем, ведь кто такой алкоголик – это тот, кто ночь напролет пьет шампанское, а перед рассветом едет домой, распевая песни. Но то, что Джулия увидела средь бела дня, перешло все границы. С нее было довольно.

Между тем она не страдала от недостатка мужского внимания: ее постоянно приглашали поужинать в «Сиро» и потанцевать в Буа-де-Булонь. От Фила Хоффмана пришло укоризненное письмо из Америки. Джулия даже потеплела к Филу – он смотрел в корень. Прошло две недели, и она бы напрочь забыла Дика Рэгленда, но знакомые то и дело с презрением упоминали его имя. Очевидно, он и раньше выкидывал такие номера.

За неделю до своего рейса она столкнулась с ним в билетном агентстве судоходной компании «Уайт стар лайн»[16]16
  «Уайт стар лайн» (англ. White Star Line) – крупнейшая британская судоходная компания конца XIX – начала XX в.


[Закрыть]. Он был все так же красив – Джулия не поверила своим глазам. Поставив локоть на стойку, он держался прямо, а его желтые перчатки притягивали взгляд такой же незапятнанной чистотой, что и лучистые глаза. Его живой, энергичный облик заворожил даже агента, который с гипнотическим почтением обслуживал этого посетителя, а сидевшие позади машинистки на миг перестали строчить и переглянулись. Тут он заметил Джулию: она кивнула, а Дик, вздрогнув и мгновенно изменившись в лице, приподнял шляпу.

Они долго стояли рядом у стойки; молчание стало гнетущим.

– Какая неловкость, – сказала она.

– Да, – отрывисто бросил он, а затем спросил: – Плывешь на «Олимпике»?

– Естественно.

– Значит, не передумала.

– С какой стати? – холодно сказала она.

– А я еще не решил; на самом деле зашел узнать, можно ли вернуть билет.

– Глупо.

– Тебя не тошнит от моего вида? Не ровен час, тебе станет дурно, когда мы встретимся на палубе.

Джулия не смогла сдержать улыбку. Он ухватился за эту возможность:

– Со времени нашей последней встречи я слегка изменился в лучшую сторону.

– Не будем об этом.

– Ладно: ты слегка изменилась в лучшую сторону. Прелестный костюм, ни у кого такого нет.

Это прозвучало дерзко, но Джулия едва заметно посветлела, услышав комплимент.

– Не посидеть ли нам где-нибудь поблизости за чашечкой кофе, чтобы прийти в чувство?

Какое малодушие – снизойти до разговора с этим человеком, терпеть его заигрывания. Она словно попала под гипноз удава.

– К сожалению, не смогу.

По его лицу пробежала щемящая тень какой-то застенчивой уязвимости, и у Джулии дрогнула сердечная струнка.

– Ну, разве что недолго. – Слова вырвались против ее воли.

Они заняли столик на тротуаре, под лучами солнца; ничто не напоминало ей об ужасном происшествии двухнедельной давности. Прямо доктор Джекилл и мистер Хайд[17]17
  Доктор Джекилл и мистер Хайд – в фантастическом романе Р. Л. Стивенсона «Странная история доктора Джекилла и мистера Хайда» – добрая и порочная ипостаси главного персонажа.


[Закрыть]. Держится учтиво, очаровательно, легко. С ним она ощущает себя… ах… такой привлекательной! Он ни на что не рассчитывал.

– Ты бросил пить? – спросила она.

– Брошу после пятого числа.

– Неужели?

– Будет как я сказал. Зачем торопить события.

Когда Джулия собралась уходить, он предложил встретиться снова, но она покачала головой:

– Увидимся на борту. Когда тебе уже исполнится двадцать восемь.

– Согласен; да, еще кое-что: так поступить с единственной в жизни девушкой, которую я полюбил, для меня равнозначно самому гнусному преступлению.

Когда Джулия в первый день рейса увидела его на пароходе, у нее сердце ушло в пятки от непрошеного желания, в котором она вынуждена была себе признаться. Прошлое уже не имело значения, его поступки не имели значения. Конечно, она не собиралась ему открываться, но чисто физически он волновал ее, как никто другой, и рядом с ним все остальные мужчины поблекли.

На борту Дик пользовался успехом; поговаривали, будто он устраивает вечеринку по случаю своего дня рождения. Джулия приглашения не получила; при встрече они перекидывались вежливыми фразами, но не более.

Однако шестого числа она увидела, что он, изможденный и бледный, отлеживается в шезлонге на палубе. Прекрасное чело избороздили морщины, глаза ввалились, а рука, потянувшаяся за бульонной чашкой, дрожала. В послеобеденные часы он так и не сдвинулся с места, являя собой воплощенное страдание и муку. Сделав три круга по палубе, Джулия не выдержала и заговорила:

– Началась ли новая эра?

Он сделал слабую попытку подняться, но она остановила его и присела на соседний шезлонг.

– Вид у тебя усталый.

– Немного нервозное состояние. Сегодня впервые за пять лет у меня во рту не было ни капли.

– Скоро полегчает.

– Знаю, – угрюмо сказал он.

– Не сдавайся.

– Ни за что.

– Я могу чем-нибудь помочь? Дать тебе таблетку снотворного?

– Таблетки терпеть не могу, – почти неприязненно сказал он. – То есть спасибо, не нужно.

Джулия встала:

– Я понимаю, тебе лучше побыть одному. Завтра ты будешь смотреть на мир веселей.

– Не уходи, если вытерпишь мою компанию.

Джулия снова села.

– Спой мне, можно тебя попросить?

– Что тебе спеть?

– Что-нибудь грустное, блюз например.

Тихим, мягким голосом она спела ему «This is how the story ends»[18]18
  «Вот какой у истории конец» (англ.).


[Закрыть] Либби Холман.

– До чего же хорошо. А можно еще что-нибудь? Или то же самое.

– Конечно. Только скажи – я хоть до вечера буду петь.

III

На следующий день после прибытия в Нью-Йорк он ей позвонил.

– Я так соскучился, – выговорил он. – А ты?

– К сожалению, да, – неохотно призналась она.

– Сильно?

– Да, очень скучаю. Тебе лучше?

– Я в норме. Нервишки еще шалят, но завтра уже приступаю к работе. Когда мы увидимся?

– Когда захочешь.

– Тогда сегодня вечером. И… скажи еще раз.

– Что?

– Что, к сожалению…

– К сожалению, да, – послушно повторила Джулия.

– …скучаешь.

– К сожалению, я по тебе скучаю.

– Как хорошо. В твоих устах это звучит как музыка.

– До свидания, Дик.

– До свидания, Джулия, милая.

Он не отпускал ее, и вместо запланированных двух недель она прожила в Нью-Йорке два месяца. В дневное время работа заменяла ему алкоголь, но вечерами он не мог обходиться без Джулии.

Иногда, когда он звонил ей и говорил, что слишком устал и не сможет встретить ее после театра, чтобы куда-нибудь пойти, она ревновала его к работе. Без выпивки ночная жизнь – порочная и навсегда оставленная в прошлом – перестала для него существовать. А Джулию, которая никогда не пила, эта жизнь бодрила: музыка, нарядные платья, они вдвоем – прекрасная пара – кружатся в танце. На первых порах они время от времени встречались с Филом Хоффманом, но Джулия сочла, что у него болезненная реакция, и вскоре эти встречи прекратились.

Произошло еще два-три неприятных инцидента. К Джулии заявилась бывшая одноклассница, Эстер Кери, и спросила, знает ли она о репутации Дика Рэгленда. Не теряя самообладания, она пригласила Эстер познакомиться с Диком и от души порадовалась, когда подруга с легкостью изменила свое мнение. Случались и другие досадные мелочи, но, к счастью, безобразное поведение Дика не вышло за рамки Парижа и с расстояния уже казалось неправдоподобным. Теперь их связывало сильное чувство, и тот злополучный день постепенно стирался из памяти Джулии, но ей хотелось полной уверенности.

– Через полгода, если так и дальше пойдет, мы объявим о помолвке. А еще через полгода обвенчаемся.

– Так долго, – стонал он.

– Да ведь прежде у тебя были совсем другие пять лет, – отвечала Джулия. – Умом и сердцем я в тебя верю, но внутренний голос мне говорит: подожди. Не забывай, я принимаю решение и за своих детей.

Ох уж эти пять лет – что было, то прошло.

В августе Джулия на два месяца уехала в Калифорнию навестить родных. Ей хотелось проверить, как Дик обойдется без нее. Они переписывались каждый день; его письма были то веселыми, то подавленными, то нетерпеливыми, то полными надежд. Работа у него ладилась. Медленно, но верно он возвращался к нормальной жизни, дядя в него уверовал, но разлука душила его тоской. Когда Джулия стала замечать у него нотки отчаяния, она сократила свой визит на неделю и пересекла страну с запада на восток.

– Слава богу, ты здесь! – воскликнул он, когда они под руку выходили из здания Центрального вокзала. – Я извелся. Несколько раз чуть не пустился в запой, меня останавливала только мысль о тебе, а ты была так далеко.

– Дорогой мой… дорогой, ты такой измученный, бледный. Эта работа тебя выматывает.

– Нет, просто жить одному до того тоскливо. Ложусь спать – а мысли не отпускают. Давай скорее поженимся, ты согласна?

– Не знаю, посмотрим. Сейчас твоя Джулия с тобой, а все остальное неважно.

Через неделю его депрессия отступила. Когда он грустил, Джулия утешала его, как ребенка, прижимая к груди его прекрасную голову; конечно, она бы предпочла всегда видеть его уверенным в себе, знать, что он в любой момент сможет ее приободрить и рассмешить, окружить заботой и любовью. Вместе с подругой она сняла квартиру, а потом стала ходить в Колумбийский университет на курсы биологии и домоводства. Поздней осенью Дик начал водить ее на футбольные матчи и новые спектакли, на прогулки в Центральный парк, где уже выпал первый снег, а несколько раз в неделю они проводили вечера у камина в ее гостиной. Но время шло, и у обоих нарастало нетерпение. Незадолго до Рождества у нее на пороге возник нежданный гость – Фил Хоффман. Впервые за много месяцев они встретились. Нью-Йорк, сплетенный из множества непересекающихся лестниц, не способствует встречам даже близких друзей, а в случае натянутых отношений делает все, чтобы и вовсе развести людей в разные стороны.

Теперь они были чужими. Не скрывая своего скептического отношения к Дику, Фил автоматически сделался ее врагом; в то же время она заметила в нем перемены к лучшему: некоторые острые углы сгладились; он работал помощником окружного прокурора и уверенно поднимался по карьерной лестнице.

– Значит, ты выходишь за Дика? – спросил он. – Когда?

– Уже скоро. Когда мама приедет.

Он многозначительно покачал головой:

– Джулия, не связывай с ним свою судьбу. Говорю это не из ревности, я умею проигрывать, но нет ничего хуже для такой чудесной девушки, как ты, чем очертя голову броситься в скалистое озеро. С чего ты взяла, что человек способен изменить свою стезю? Порой мы выдыхаемся, дрейфуем параллельным руслом, но я никогда не слышал, чтобы человек изменился.

– Дик изменился.

– Возможно. Но это «возможно» очень растяжимо. Будь он невзрачен с виду, но дорог тебе, я бы сказал «в добрый час». Хорошо, если я ошибаюсь, но, черт подери, мне ясно как день, что ты повелась на его смазливую физиономию и вкрадчивые манеры.

– Ты его не знаешь, – преданно отвечала Джулия. – Со мной он другой. Ты не знаешь, как он нежен и отзывчив. Не кажется ли тебе, что ты сейчас ведешь себя низко и мелочно?

– Хм. – На мгновение Фил задумался. – Я хотел бы увидеться с тобой через несколько дней. Но сперва переговорю с Диком.

– Оставь Дика в покое! – выкрикнула она. – У него и так достаточно переживаний, не дергай его. Настоящий друг постарался бы помочь, а не плел козни у него за спиной.

– Я прежде всего друг тебе.

– Мы с Диком теперь одно целое.

Но через три дня Дик приехал к ней в неурочное время, когда обычно находился в офисе.

– Я здесь не по своей воле, – как ни в чем не бывало сказал он, – а под угрозой разоблачения; это все Фил Хоффман.

Сердце чуть не выскочило у нее из груди.

«Неужели он сорвался? – подумала она. – Снова взялся за старое?»

– Тут замешана девушка. Ты сама нас познакомила прошлым летом и велела мне быть с нею поласковей – Эстер Кери.

Теперь ее сердце замерло.

– После твоего отъезда в Калифорнию мне стало так одиноко, а тут случайно подвернулась она. Я ей понравился еще при первом знакомстве, и мы стали встречаться. Потом ты вернулась, и все закончилось. Расставание было не из легких; я и подумать не мог, что она ко мне настолько прикипела.

– Ясно. – От смятения у нее пересохло в горле.

– Постарайся понять. Эти одинокие вечера. Если бы не Эстер, я бы, наверное, взялся за бутылку. Я никогда ее не любил… я никого, кроме тебя, не любил… но мне требовалось простое участие.

Он обнял ее, но она похолодела, и он отстранился.

– Значит, сгодилась бы любая, – медленно выговорила Джулия. – Первая попавшаяся.

– Нет! – воскликнул он.

– Я ждала, что за время моего отсутствия ты твердо встанешь на ноги и без посторонней помощи снова научишься себя уважать.

– Я люблю только тебя, Джулия.

– Но тебя может утешить любая женщина. На мне свет клином не сошелся, верно?

У него на лице появилось все то же выражение уязвимости, которое Джулия видела не раз; присев на подлокотник кресла, она провела рукой по его щеке.

– В таком случае что ты можешь мне предложить? – требовательно спросила она. – Я думала, мы, победив твою слабость, станем сильнее вдвойне. Но что ты теперь можешь мне предложить?

– Все, что у меня есть.

Она покачала головой:

– Ничего. Лишь привлекательную внешность… но вчера в ресторане, где мы ужинали, метрдотель тебе не уступал.

Этот разговор длился два дня; они так ни к чему и не пришли. Время от времени она прижимала его к себе и касалась губ, которые так любила, но руки ее словно обвивали сноп соломы.

– Я уеду, чтобы ты могла все обдумать, – сказал Дик, отчаявшись. – Не знаю, как мне без тебя жить, но умом понимаю, что ты не выйдешь за человека, обманувшего твои надежды и доверие. Дядя собирался отправить меня по делам в Лондон…

В тот вечер, когда он садился на пароход, полутемный причал навевал уныние и тоску. Джулию поддерживала лишь убежденность, что с ним ее не покинет воплощение силы; ей достанет сил и без него. Но когда на его чистый лоб и безупречный подбородок падал призрачный свет, когда к нему поворачивались все лица, когда его преследовал чей-то взгляд, ее охватывала гнетущая пустота, а на языке вертелось: «Ничего, дорогой, попробуем справиться вместе».

Но справиться с чем? Человеку свойственно балансировать на рискованной грани между победой и поражением, но ввязаться в азартную игру на грани жизненного равновесия и катастрофы…

– Ох, Дик, будь разумным, будь сильным и возвращайся ко мне. Изменись, изменись, Дик… изменись!

– Прощай, Джулия… прощай.

Она видела Дика в последний раз: стоя на палубе, он закуривал сигарету, и огонек спички высветил его профиль, чеканный, словно камея.

IV

По воле судьбы в начале и в конце с ней был Фил Хоффман. Именно он сообщил ей дурную весть, сделав это со всей возможной деликатностью. Входя к ней в квартиру около половины девятого, он незаметно оттолкнул ногой лежавшую под дверью утреннюю газету. Дик Рэгленд пропал в море.

После ее первого безумного приступа горя он намеренно повел себя с некоторой жестокостью.

– Он хорошо себя знал. У него иссякла сила воли; он больше не хотел жить. Чтобы только ты себя не винила, Джулия, расскажу тебе вот что. Последние четыре месяца он практически не появлялся на работе – с того самого дня, когда ты уехала в Калифорнию. Дядя его покрывал; а эта командировка в Лондон и вовсе была фикцией. Энтузиазм Дика очень быстро иссяк.

Она пригвоздила его пристальным взглядом:

– Зато он бросил пить, скажешь, нет? Он ведь не пил?

Фил замялся.

– Это верно. Он держал свое слово – цеплялся за него из последних сил.

– В том-то и дело, – сказала она. – Он сдержал слово и заплатил за это жизнью.

Фил неловко выжидал.

– У него слово не расходилось с делом, и сердце не выдержало, – задыхаясь, продолжала она. – Как бывает жестока жизнь… Почему она так жестока – никому не дает спуска! Он был таким стойким… держал свое обещание до самого конца.

Что Фил оттолкнул ногой газету – это было только к лучшему: в статье сквозили намеки на буйный кутеж Дика в баре: так прошел один из множества известных Филу развеселых вечеров последнего времени. Фил вздохнул с облегчением, потому что эта слабость угрожала счастью девушки, которую он любил; но вместе с тем его не покидало острое чувство жалости, хотя он и понимал, что этот красавец просто маскировал свою неприспособленность к жизни то одной эскападой, то другой; однако же благоразумие подсказало Филу, что не стоит лишать Джулию иллюзии, будто она вытащила человека из грязи.

Год спустя, перед их свадьбой, возник один неловкий момент, когда она сказала:

– Ты ведь будешь считаться с теми чувствами, которые у меня были и остаются к Дику, правда, Фил? И не только из-за его внешности. Я в него поверила и в некотором смысле оказалась права. Он сломался, но не согнулся, он был пропащим, но не злонамеренным. Я поняла это сердцем, как только его увидела.

Фил поморщился, но ничего не сказал. Возможно, там были дела посерьезнее. Лучше уж не трогать то, что осталось в глубине ее сердца и в морской пучине.

Ледяной прием[19]19
  Рассказ опубликован в журнале «The Saturday Evening Post» в декабре 1931 г.


[Закрыть]

I

Кое-где в затененных местах еще таились пролежни снега, густо испещренного угольными оспинками, однако мужчины, вынимавшие из окон наружные рамы, уже работали без пиджаков, а на открытых участках почва быстро подсыхала и твердела.

На городских улицах одежда яркой весенней расцветки пришла на смену угрюмым шубам, хотя изредка еще встречались старики в зимних шапках мышиного цвета с клапанами на ушах. В этот день Форрест Уинслоу разом избавился от воспоминаний о тягостно-долгой зиме – как иные выкидывают из головы мысли о невзгодах, болезнях и войнах – и с легким сердцем приготовился встретить летний сезон, припоминая по прошлым годам все связанные с ним удовольствия: гольф, плавание, катание на яхте и т. п.

Восемь лет Форрест провел на Восточном побережье, где учился в школе, а затем в колледже; теперь он вернулся, чтобы работать в компании своего отца в одном из самых крупных городов Миннесоты. Он был красив, популярен среди сверстников и, пожалуй, чересчур избалован для выходца из консервативной среды, так что этот год, проведенный в родных краях, обернулся для него ощутимым понижением статуса. Придирчивость и дотошность, которые он проявлял при выборах новых членов «Свитка и ключа»[20]20
  «Свиток и ключ» – тайное студенческое общество в Йельском университете, существующее с 1841 г.


[Закрыть], теперь могли пригодиться разве что при сортировке пушнины; рука его, некогда щедро выписывавшая чеки для студенческих балов и банкетов, этой зимой два месяца проболталась в повязке (легкая форма контактного дерматита). Вне работы Форресту случалось общаться с девушками из местных семей – многих он знал с самого детства, – но они были ему неинтересны. Зато появление в городе кого-нибудь из «большого мира» вызывало у него всплеск лихорадочной активности, сразу сходившей на нет после отъезда именитого гостя. В целом ничего существенного в его здешней жизни не случалось; но долгожданный летний сезон обещал перемены.

В тот самый день, когда весна вступила в свои права – готовая тут же смениться летом, что характерно для миннесотского климата, – Форрест выбрался из своего «форда-купе» перед магазином грампластинок и вальяжно проследовал внутрь.

– Мне нужно кое-что из новых записей, – объявил он продавщице, а уже в следующий миг в его гортани как будто взорвалась миниатюрная бомба, вызвав прежде незнакомое, почти болезненное ощущение вакуума в верхней части диафрагмы; причиной столь странной детонации явилась девушка с золотистыми волосами, стоявшая у прилавка.

Она напоминала сноп спелой пшеницы – но не из тех, что вяжутся наспех при уборке урожая, а изящный декоративный сноп, созданный как произведение искусства. Лет девятнадцати, одета дорого и со вкусом; Форрест никогда прежде ее не видел. Она тоже посмотрела на него, задержав взгляд чуть дольше необходимого; и было в ней столько спокойной уверенности, что Форрест тотчас лишился своей – «…ибо всякому имеющему дастся и приумножится, а у неимеющего отнимется и то, что имеет»[21]21
  Евангелие от Матфея, 25: 29.


[Закрыть]. Затем она отвернулась и продолжила изучение каталога.

Форрест сверился со списком, который прислал ему друг из Нью-Йорка. Как назло, первой в нем значилась вещица под названием «Когда ву-ду-ду встретит бу-бу-бу-буп, недалеко и до ча-ча-ча-ча». Прочтя это, Форрест пришел в ужас. Трудно было вообразить шлягер с более глупым и пошлым названием.

Между тем девушка обратилась к продавщице:

– У вас есть балет Прокофьева «Блудный сын»?

– Надо будет поискать, мадам, – сказала продавщица и выжидательно посмотрела на Форреста.

– «Когда ву…», – начал он и запнулся. – «Когда ву-ду…»

Все тщетно – он был просто не в силах произнести такую чушь в присутствии этой нимфы спелых полей.

– Нет, это пропустим, – быстро сказал он, переходя к следующему пункту списка. – Дайте мне «Обними…».

И он снова запнулся.

– «Обними меня и чмокни»? – догадалась продавщица, судя по всему хорошо знавшая эту песенку. Такое совпадение вкусов в данной ситуации показалось ему унизительным.

– Мне нужна «Жар-птица» Стравинского, – в свою очередь сказала девушка, – и еще сборник вальсов Шопена.

Воспользовавшись паузой, Форрест пробежал глазами свой список: «Ла-ла-бумба», «Ты моя дурашка», «Я без дела не сижу – день и ночь пою-пляшу»…

«Если прочту это вслух, буду выглядеть полным идиотом», – подумал он, скомкал бумажку и сделал глубокий вдох, пытаясь вернуть свой привычный апломб.

– Мне нужна, – отчеканил он, – «Лунная соната» Бетховена.

У него дома уже была такая пластинка, но сейчас это не имело значения. Главное, теперь он мог смело взглянуть на девушку. С каждой минутой жить становилось все интереснее – при такой эффектной внешности о ней будет несложно навести справки. Получив «Лунную сонату» в одном пакете с «Обними меня и чмокни», Форрест вышел на улицу.

По соседству располагался недавно открытый книжный магазин, и он завернул туда, как будто надеясь, что пластинки и книги смогут приглушить весеннее томление его сердца. Разглядывая безжизненные слова на бесчисленных обложках, он прикидывал, как скоро сможет отыскать эту девушку и что будет делать, когда найдет.

– Дайте мне какой-нибудь лихо закрученный детектив, – попросил он.

Продавец – изнывающий от скуки молодой человек – неодобрительно покачал головой, но не успел ответить, как в распахнувшуюся дверь вместе с весенним воздухом ворвалось золотое сияние уже знакомых волос.

– Мы не держим детективы и прочее бульварное чтиво, – произнес молодой человек излишне громким голосом. – Этот товар вы можете приобрести в универмаге.

– Я полагал, вы торгуете книгами, – растерянно пробормотал Форрест.

– Да, мы торгуем книгами, но не такого сорта.

И продавец переключил внимание на девушку, а Форрест медленно двинулся к выходу, по пути уловив запах ее духов.

– У вас есть книги Луи Арагона – неважно, по-французски или в переводе? – спросила она.

«Да она просто выкаблучивается! – сердито подумал Форрест. – Нынешние девицы после Кролика Питера[22]22
  Персонаж сказок английской писательницы Беатрис Поттер (1866–1943).


[Закрыть] сразу перескакивают к Марселю Прусту».

На улице рядом с его фордиком был припаркован внушительный серебристый родстер английского производства – из тех, что делаются под заказ. Взволнованный и несколько обескураженный, Форрест сел за руль и покатил в сторону дома по влажному, залитому солнцем шоссе.

Семья Уинслоу – помимо Форреста включавшая его родителей, прабабушку и сестру Элеонору – жила в старинном, с широкой верандой, особняке на Крест-авеню. Это были «солидные люди» – воспользуемся термином, вошедшим в обиход позднее, уже в послевоенные годы. Старая миссис Форрест была сама солидность; ее взгляды и убеждения основывались на образе жизни, который она неизменно вела на протяжении восьмидесяти четырех лет. В городе к ней относились с почтением, как к своего рода достопримечательности – шутка сказать, она помнила войны с индейцами сиу и находилась в Стиллуотере в тот самый день, когда братья Джеймс[23]23
  Братья Джеймс – Джесси (1847–1882) и Фрэнк (1843–1915) – знаменитые грабители и убийцы, «герои Дикого Запада».


[Закрыть] учинили пальбу на главной улице.

Все ее дети уже умерли, и она взирала на следующие поколения своих потомков несколько отстраненно, имея слабое представление об историческом фоне, на котором формировались их личности. Гражданская война и освоение Дикого Запада были для нее явлениями живыми и реальными, тогда как дискуссию о «золотом стандарте»[24]24
  В конце XIX в. американские политики и общество в целом ожесточенно спорили по поводу введения золотомонетного стандарта, противники которого выступали за свободную чеканку серебряных монет наряду с золотыми.


[Закрыть] или мировую войну она воспринимала лишь в качестве новостей или слухов. При этом она твердо знала, что ее отец, убитый при Колд-Харборе[25]25
  При Колд-Харборе в штате Виргиния 31 мая – 12 июня 1864 г. состоялось одно из последних сражений Гражданской войны в США.


[Закрыть], и ее муж-коммерсант были людьми куда большего размаха, чем ее сын или внук. Если же кто-то пытался растолковать ей реалии современной жизни, миссис Форрест называла такого человека пустозвоном, который сам не понимает, что говорит. И все же ее нельзя было отнести к разряду дряхлых, выживших из ума старух – не далее как прошлым летом она совершила путешествие по Европе в сопровождении всего лишь одной служанки.

Родители Форреста были сделаны из другого теста. В 1921 году, когда зародилась мода на вечеринки с коктейлями и сопутствующим антуражем, им было еще далеко до сорока – возраст, вполне восприимчивый к новизне. Тогда-то в них и возникла эта раздвоенность: стремление поспеть за новыми веяниями, одновременно не отрекаясь от старых ценностей. То, что для миссис Форрест было ясно как божий день, для них становилось причиной тревог и волнений. Одна из таких тревожащих тем была поднята в ходе ужина этим вечером, когда вся семья собралась за столом.

– Ты в курсе, что Риккеры возвращаются в город? – спросила мужа миссис Уинслоу. – Они взяли в аренду один из домов Уорнера.

Миссис Уинслоу никогда ни в чем не была уверена, но старалась скрыть это даже от самой себя и в порядке самоубеждения говорила медленно, тщательно взвешивая фразы.

– Я удивлена, что Дэн Уорнер позволил им снять этот дом. Наверное, Кэти думает, что все здесь будут из кожи вон лезть, чтобы ей угодить.

– Кто такая эта Кэти? – спросила старая миссис Форрест.

– В девичестве ее звали Кэти Чейз, дочь Рейнольда Чейза. Она и ее муж со дня на день должны объявиться в городе.

– Теперь понятно.

– Я лично с ней едва знакома, – продолжила миссис Уинслоу, – но я знаю, что, когда Риккеры жили в Вашингтоне, они были подчеркнуто грубы со всеми людьми из Миннесоты – буквально не желали их замечать. Мэри Коуэн провела там зиму и с полдюжины раз приглашала Кэти на обед или на чай, но та ни разу не пришла.

– Я запросто могу побить этот рекорд, – сказал Пирс Уинслоу. – Пусть Мэри Коуэн пригласит меня хоть сто раз, ноги моей не будет у нее в гостях.

– В любом случае, – медленно продолжила его супруга, – после всех скандальных историй снова приехать сюда – это значит напрашиваться на самый ледяной прием.

– Что верно, то верно, они на него напрашиваются, – сказал мистер Уинслоу; он был родом с Юга, но прожил здесь тридцать лет и давно стал своим среди горожан. – Этим утром ко мне в офис зашел Уолтер Хэннан и попросил поддержать кандидатуру Риккера – тот метит в члены Кеннеморского клуба. Я ему сказал: «Уолтер, я скорее поддержу кандидатуру Аль Капоне». Еще чего не хватало! Риккер попадет в клуб только через мой труп!

– Уолтеру нахальства не занимать. Что у тебя может быть общего с этим Чонси Риккером? Здесь ему не стоит рассчитывать на чью-либо поддержку.

– А кто эти люди? – спросила Элеонора. – Какие-то злодеи?

Ей было восемнадцать, и она готовилась к первому выходу в свет. В последнее время Элеонора так редко и ненадолго появлялась дома, что темы застольных бесед зачастую ставили ее в тупик, так же как и прабабушку.

– Кэти выросла здесь. Она была моложе меня, но я помню, что ее всегда считали слишком фривольной. Ее муж, Чонси Риккер, приехал из какого-то городка на севере штата.

– И что такого ужасного они натворили?

– Риккер разорился и покинул город, – сказал ее отец. – О нем рассказывали много скверных историй. Отсюда он перебрался в Вашингтон, где был замешан в скандале с иностранной собственностью; позднее в Нью-Йорке он попался на каких-то махинациях, но успел улизнуть в Европу. Через несколько лет главный свидетель обвинения умер, и Риккер смог вернуться. Отсидел пару месяцев за неуважение к суду, и все дела… – Он перешел на саркастический пафос. – И вот сейчас, как истинный патриот, сей деятель возвращается в свою прекрасную Миннесоту, будучи плоть от плоти ее бескрайних лесов, ее благодатных пшеничных полей…

Форрест не вытерпел:

– К чему эта издевка, папа? Можно подумать, твои кентуккийцы лопатами гребут Нобелевские премии. А как насчет парня с севера этого штата по фамилии Линд…[26]26
  Вероятно, имеется в виду Чарльз Линдберг (1902–1974) – американский пилот, первым в одиночку перелетевший Атлантический океан. Его детство прошло в небольшом городке в Миннесоте.


[Закрыть]

– У этих Риккеров есть дети? – в свою очередь, перебила брата Элеонора.

– Кажется, у Кэти есть дочь примерно твоего возраста и мальчик лет шестнадцати.

Форрест издал слабое восклицание, оставшееся незамеченным. Возможно ли это? Французские книги и русская музыка – та девушка наверняка побывала в Европе. Догадка лишь усугубила подспудное чувство обиды: надо же, дочь какого-то жулика и проходимца, а так задирает нос! Теперь он был полностью солидарен с отцом, не желавшим видеть этого Риккера среди членов клуба.

– Они богаты? – внезапно спросила миссис Форрест.

– Полагаю, не бедствуют, если им по карману арендовать дом Дэна Уорнера.

– Ну тогда они здесь вполне приживутся.

– Риккеру не бывать в Кеннеморском клубе! – категорически заявил Пирс Уинслоу. – В нашем штате, слава богу, еще сохранились кое-какие традиции.

– Мне много раз случалось видеть, как все в этом городе переворачивалось с ног на голову, – заметила старая леди.

– Но этот человек – преступник, бабушка, – пояснил Форрест. – Разве ты не видишь разницы? Речь идет о социальном статусе. Помнится, в колледже мы спорили, не зазорно ли будет пожать руку Аль Капоне, если доведется с ним встретиться…

– Кто такой Аль Капоне? – спросила миссис Форрест.

– Это еще один преступник, из Чикаго.

– Он что, тоже хочет вступить в Кеннеморский клуб?

Все рассмеялись, а Форрест уверился в том, что, если Риккер пожелает стать членом клуба, отцовский черный шар окажется не единственным при баллотировке.

Настоящее лето, как всегда, нагрянуло внезапно. Едва закончился последний апрельский ливень, как за одну ночь некто незримый прошелся по улицам, надул пышной зеленью деревья, как воздушные шарики, осыпал газоны и клумбы цветочным конфетти, выпустил из небесной клетки целую тучу дроздов и, быстро оглядев содеянное, поднял облачный занавес над теперь уже летними декорациями.

Форрест мимоходом подобрал прилетевший с площадки бейсбольный мяч и бросил его обратно ребятне. Прикосновение к швам на истертой кожаной поверхности мяча вызвало в нем волну воспоминаний. Сейчас он снова, как когда-то в детстве, спешил на игру, – правда, ждала его не бейсбольная площадка, а поле для гольфа, но ощущение было схожим. И лишь много позднее, выполнив удар на восемнадцатой лунке, он вдруг отчетливо осознал, что все уже не так, как было в детстве, и никогда больше таким не будет. Впереди был долгий пустой вечер – с очередным званым ужином и затем отходом ко сну.