Текст книги "Остров Чаек"

– Если она и правда следила за нами, то обо все знает, – просто заявила мама Говри, – а если не следила, то и не ведает. Как ни крути, смысла тревожиться нет.

И мама Говри продолжила свою речь, жестко и строго, точно распределяющий войска генерал. Все прекрасно понимали: любой изъян в легенде может обернуться виселицей, но страх отступил, ведь мама Говри взяла все в свои сильные руки, и каждый знал, что говорить. Стоявший у стены папа Раккан слушал и медленно, ритмично кивал. Он был жрецом, которого у деревни как бы и не было, и никто не ждал его речи.

– А как же… – произнес под конец один из друзей Лоана. – Как нам быть с безымянным инспектором, что лежит в пещере?

Мама Говри взглянула на папу Раккана, и через несколько мгновений на него в нерешительности воззрились и остальные. Вот и весь ответ – папа Раккан обо всем позаботится.

Черная вода снова приняла их, одного за другим. Сельчане проплыли обратно по Тропе Гонгов, выбрались из озерца и, подобрав аккуратно сложенные вещи, надели их. Когда направлялись к выходу из пещеры, навстречу буре, почти никто и не взглянул на завернутое в парусину тело Скейна. Многие убирали со лба волосы и готовились, как перед выходом на подмостки, надеть маски с неизменными улыбками на лицах, чтобы встретить своего зрителя – небо и камни – во всеоружии.

Выходили по двое или по трое. Представление начиналось. Говорили о том, как буря потихоньку унимается, и что скоро можно будет спокойно приняться за восстановление хижин. Нескольких детишек отправили к пещерам – убедиться, что инспекторы нашли себе сухое укрытие, а потом те прибежали назад, сообщив, что никого не нашли, лишь Эйвен да младших детишек. Затем одна из ныряльщиц «обнаружила», что лодки Эйвен по-прежнему нет, и тут уже всей деревней испугались: вдруг бедолаг унесло в открытое море?

– С этим пока ничего не поделаешь, – заключила мама Говри. – Надо ждать, пока шторм утихнет, и на тропах станет безопасно. Затем отправим вести в Погожий.

Повелитель Облаков помнил все в обратном порядке. Теперь, когда смерть пришла, он уже и забыл, зачем вообще надевал траурные цвета. Наутро хмурые тучи бесследно растаяли. Шум дождя сменился журчанием водопадов в расселинах на склоне.

Никто не заводил разговоров – вся деревня ждала, чем окончится игра. Несомненно, следовало отправить весточку миледи Пейдж с просьбой осмотреть водную гладь – не дрейфует ли где унесенная в море лодочка. Но долго ли можно тянуть с вестью о смерти инспекторов, ссылаясь на то, как опасно ходить по скользким горным тропкам? «Позволим госпоже Скиталице отыскать лодку с инспекторами», – говорили сельчане, и никто не смел признаться, даже самому себе, что с каждой секундой промедления крепнет их надежда на то, что помощь не поспеет, и Минхард Прокс не получит шанса опровергнуть сочиненную ими легенду. Для сельчан, по большей части людей добрых, это была горькая и неприятная правда.

Наконец мама Говри согласилась, и двое юношей отправились с сообщением к миледи Пейдж. Остальные с тяжелой душой вернулись к починке потрепанных штормом домов. Им предстояло томительное ожидание, ведь только по возвращении вестников все узнают, много ли видела миледи Пейдж.

Вернулись юноши лишь во второй половине дня. В глазах посланников горел огонек неуверенности, словно они наткнулись на что-то и никак не могли решить: уносить ноги или покорно это принять.

– Миледи Пейдж мертва.

Миледи Пейдж, ведунью Скиталицу, сорок лет бороздившую улицы Погожего, словно тучный галеон, нашли в ее собственном дворе: она лежала лицом на земле, и коза теребила губами ее шаль. На теле – ни следа, отметины или синяка, лишь безмятежная и мудрая улыбка застыла на губах. При жизни она никогда не стеснялась говорить все, что было у нее на уме, но отправиться в страну загадок решила вовсе без объяснений.

Глава 7. Дурные зубы

Жители деревни Плетеных Зверей от этой новости оторопели. Незнание того, кто из них убил инспектора, испугало всех, но не так сильно, как новое известие. Что бы это могло означать?

В Погожем не знали, у кого искать помощи, да и как о ней просить, если единственной, кто обеспечивал связь со всеми уголками острова, была миледи Пейдж. Происходящее оказалось равносильно тому, как если бы их кусок острова отрезало и вынесло в открытое море. Как теперь найти виновника? Ведунья Пейдж была их небесным оком – разведчицей, разыскивающей преступников. Кто теперь встанет во главе и скажет, что делать?

Прошлой ночью обновлялись послания в сорочьих хижинах. Город отправился спать в надежде, что наутро миледи Пейдж доставит им новости со всего Острова Чаек, но та перестала быть вестницей. Она сама стала известием, в котором не хватало подробностей.

– Горожане постоянно спрашивали, куда запропастился Скейн. Надо прочесть новости в сорочьих хижинах. Может, есть информация об убийцах и об их передвижениях… Пришлось рассказать им то же, что мы рассказали прислуге миледи Пейдж: Скейн с помощником пропали в море, – объяснил один из гонцов.

Сельчане ощутили досаду. Знай они о судьбе миледи Пейдж, то, возможно, смогли бы честно поведать об обстоятельствах смерти Скейна. Миледи Пейдж оставила тело всего через несколько часов после Скейна. Возможно, обе смерти как-то связаны между собой, а может они – простое совпадение. Однако сельчане выбрали себе легенду и отныне должны ее придерживаться, ведь в противном случае они не сумели бы объяснить исчезновение Прокса.

– Горожане говорили: надо отправиться в соседний город с вестью, попросить нового Скитальца. Мол, дадим дом и козу из любой деревни в округе. А мы сказали: ведь у нас уже есть госпожа Скиталица, неужто забыли? Если голова на месте, отдайте дом ей и коз тоже. А они… они посмотрели на нас с нескрываемым удивлением, – сказал посланник.

Хатин бродила, мысленно представляя, как Арилоу сидит в доме знати в Погожем, а во дворе раздается блеяние коз. К двери тянется извилистая длинная очередь: горожане хотят, чтобы она отыскала им пропавшего ребенка или сбежавшего мужа и сообщила цену на жемчуг в Верхогляде. Глаза Хатин заволокло туманом, и в горле сдавило так, что она с трудом смогла сглотнуть.

С утра прохлада после шторма еще держалась, но после вновь сменилась жарой, от которой дрожал маревом воздух над берегом. Было светло, красиво, но… как-то неправильно – все пошло вкривь и вкось. Погожий смотрел свирепо, точно огромный пес, обезумевший от жары и выжидающий, кого бы цапнуть; все кругом ждало, замерев, когда сомкнется его челюсть.

Новости о смерти миледи Пейдж и исчезновении Скейна с Проксом, как положено, поместили в сорочью хижину, но быстрого ответа никто не ждал. Почти все Скитальцы рассылали свои разумы на проверку сорочьих хижин в начале недели, когда старые новости заменяли более актуальными, и не возвращались к ним до следующей.

И все же спустя несколько дней по горным перевалам из города Хвост-Узлом пришли новости в образе Джим-боли.

После бури деревня Плетеных Зверей сжалась и подобралась, как будто готовилась защищаться. И потому о возвращении Джимболи они узнали только по заливистому свисту да шипению, похожему на то, с каким дождь гасит костер. Несколько минут спустя она уже стояла, посвистывая, на вершине горы и вращала над головой высушенный и набитый горошинами мочевой пузырь хряка.

Прыжками она спустилась по осыпающемуся склону и остановилась, тяжело дыша и ухмыляясь. Ее тощие лодыжки и просторное платье были перепачканы свежей красной грязью, а над головой, на длинном поводке, порхала птичка-мерцунка.

– Джимболи! – с укоризной воскликнула мама Говри. – Ты дождешься, что однажды вулкан проснется и унесет тебя! Будешь тогда его отпрысков нянчить…

– Я стану той еще нянькой! И потом, я прошлой ночью кутила с этой горой, и кратер ее полнился ромом – так что вулкан не проснется еще несколько дней. – Джимболи снова усмехнулась, но никто не пенял ей за кощунство, ведь она была из тех немногих чужаков, кто умел улыбаться.

Вытянутое лицо Джимболи вызывало восхищение у девушек-хитроплетуний, ведь они брили свои лбы, чтобы их лица казались длиннее. Угловатый подбородок придавал ее облику шаловливый вид, а из-под темно-красной банданы выбивались блестящие иссиня-черные волосы. Почти всегда Джимболи улыбалась, и к ней почти невозможно было не испытывать симпатии.

Ее улыбка напоминала прилавок ювелира: среди крепких белых зубов сидели зубы из панциря черепахи, коралла, бирюзы, нефрита, жемчуга и даже золота. А на одном нефритовом зубе был выгравирован павлин. Зубы искусной работы, но не хитроплетской – это становилось ясно с первого взгляда. Хитроплеты не меняли зубы, когда крепили к ним украшения. Другие предпочитали полностью заменять зубы, потерянные с возрастом или в каком-нибудь происшествии. Обычно Джимболи вставляла им выдранные и подправленные, однако те, кто побогаче, предпочитали зубы из металла или драгоценных камней. У самой Джимболи все искусственные зубы во рту были именно такими.

Джимболи не была хитроплетом, и, похоже, вообще не знала свое происхождение.

– Во мне по капле всех кровей, и почти все они свернувшиеся, – так она обычно говорила о себе.

Странствуя, Джимболи поднаторела в общении на разных наречиях, а еще, на памяти Хатин, была единственным чужаком, достойным общаться на ее языке, пусть и не соблюдая всех тонкостей. Зубы она удаляла бесплатно, принимая их в качестве платы, а еще до того ловко сверлила их, снабжая накладками, что многие хитроплеты предпочитали ее работу труду своих мастеров. Джимболи была для всех любимой зубной феей.

А еще ее ценили как источник новостей и сплетен, которые она передавала куда причудливее и интереснее, чем это делали скупые письма в сорочьих хижинах. На этот раз, правда, новости не радовали и не забавляли.

Из Хвоста-Узлом она вышла на прошлой неделе, прошла через Скачущую Воду и миновала небольшие заставы Прыжок, Хромой Мыс, Улыбка Моря, Игривый Угорь, Прыгучий Камень… И всюду находили погибших Скитальцев. Все они тихо улетели в одну ночь, наверное, в тот же час, что и миледи Пейдж, сбросив тела, как змеиные шкуры.

– Поговаривают, это настоящий бич, – сообщила Джимболи. – Некоторые надеются, что их разумы просто сдуло в море штормом, и что они еще вернутся. Кто-то усаживает их в кроватях и пробует кормить бульоном. Но, думаю, эту затею бросят, когда тела от жары начнут разлагаться. – Она с улыбкой оглядела заохавших и шепчущихся сельчан.

После злосчастных инспекторов Джимболи первой из чужаков навестила деревню, и все обступили ее, торопясь получить вести от друга. Соваться в город, где царило нечто невообразимое, хитроплетам не хотелось.

– Никаких отметин на телах? – живо и деловито спросила мама Говри, будто интересовалась рецептом. – Ни царапин, ни укусов? Следов яда нет?

– О-о-о, какие у тебя мысли страшные, мама. Если бы я была твоим ребенком и слушала твои сказки на ночь, то выглядела бы, наверное, вот так… – Джим-боли выпучила глаза и вздернула волосы вверх, будто те встали дыбом от ужаса. Потом рассмеялась. – Нет, вроде бы ни царапинки. Да и следов борьбы нет: почти все они устроились напоследок с удобством, кроме миледи Пейдж, ведь она – единственная, кто лежал в грязи лицом вниз. Но и этому есть свое объяснение – она просто выпала из гамака. Пейдж лежала на своей парчовой шали – той самой, в которую куталась, спасаясь от комаров.

– Откуда ты все это знаешь, доктор Джимболи? – спросила одна молодая женщина.

– Самые лакомые кусочки приносит Риттербит, верно, дружок? – ответила Джимболи и погладила питомца по головке.

Риттербит был неизменным спутником Джимболи и никогда не слезал с ее плеча. Это была красивая черная мерцунка; когда она расправляла хвостик, на нем открывалось золотистое пятнышко. На шее у птицы имелся ободок из красной кожи, от которого к коралловому ожерелью на шее Джимболи тянулась тонкая цепочка из бронзовых звеньев с колокольчиками.

– Я поймала его, когда он клевал мою тень, – объяснила Джимболи маленькому мальчику, который разглядывал Риттербита, не скрывая восхищения. – По его довольному виду я поняла, что он успел склевать ниточку моей души. Я поймала его в плетеную клетку, но так и не придумала, как с ним быть. Могла бы, пожалуй, и шейку свернуть, но ведь малыш – такой милашка, правда? Влюбилась в него, наверное. Отпустить его я не могла, поэтому пришлось держать при себе, чтобы он не растащил мне душу по ниточкам.

Хатин подозревала, что это – очередная басня Джимболи, ведь Риттербит выглядел уж больно ручным, словно приручали его с самого дня вылупления. Впрочем, невозможно было понять, шутит Джимболи или говорит правду.

– Смертоносный клюв мерцунки не оставляет на теле жертвы следов, – напомнил подошедший Ларш, по-прежнему не замеченный остальными. – Вдруг Скитальцы…

– Нет, на то, чтобы распустить душу, у мерцунки уйдут недели, если не месяцы, – перебила Джимболи. С Ларшем она отчего-то не ладила. Знала, наверное, что при желании он сумеет вырезать накладки на зубы не хуже, а даже лучше нее. – Человек медленно, день за днем, будет угасать. Чтобы преставиться вот так, за одну ночь, нужно чтобы на твою тень слетелась как минимум стая мерцунок и чтобы они унесли ее единым холстом. В общем, губернатор не видит смысла винить в произошедшем птиц, шторм или неведомую хворь. Он почти уверен в том, что за всем стоит чей-то злой умысел.

Джимболи принялась чистить смычковое сверло с круглой головкой, не забывая при этом, что ее окружают нетерпеливые слушатели.

– Он так и сказал? – осведомилась Эйвен.

– Да, и он не единственный, кто так считает. В округе рыщет пеплоход. Ждет, что его призовут на охоту, – такой слушок ходит. Должен ведь губернатор что-то предпринять, раз на его земле помер один из Скитальцев. Не удивлюсь, если он и впрямь воспользуется услугами.

Пеплоходы происходили из племени танцующего пара. Оно жило на холмах в глубине острова, вокруг вулкана по имени Камнелом, среди озер жутковатых расцветок, источающих едкие запахи. Даже сегодня многие из племени танцующего пара носили иссиня-черные кушаки или одежды – как свидетельство своего происхождения. Ткань красили при помощи индигоноски, растущей на холмах, и настаивали на пепле особых – погребальных – костров. Поговаривали, будто каждый дух, заключенный в одежде пеплохода, служит ему и наделяет магической силой.

Стоит ли удивляться, что когда колонисты привезли с собой столько праха да еще в удобных урнах, пеплоходы только обрадовались. Чего совсем не скажешь о самих колонистах, обнаруживших, что люди в синем крадут их предков. Однако позднее с пеплоходами договорились, и те приобрели репутацию охотников за головами, к которым, правда, обращались неохотно и только экстренных случаях. Если пеплоход получал добро на поимку преступника, то вместе с этим после сожжения казненного ему разрешалось собрать пепел. Тогда это была не просто казнь: сожженному преступнику предстояло провести вечность, вкрашенным в бандану или носок пеплохода.

Все знали, что поблизости в глухой лощине живет один такой пеплоход, но на глаза людям он попадался редко, чему они были несказанно рады.

Джимболи молча и искусно пробурила дырочку в резце-десятилетке, вставила аккуратную пластинку розового коралла и огляделась.

– Чего притихли? Для Скитальцев это, может, и дурные вести… хочу сказать, для других Скитальцев… Но для вас-то это просто праздник, а? Ваша Скиталица теперь единственная на целый день пути от Погожего или даже по эту сторону Скорбеллы… а то и вовсе на острове. – Сверкнув зубами, Джимболи оглядела сельчан. – Когда в следующий раз на вас окрысятся, вы сможете посмотреть людям прямо в глаза и сказать: о, ну не знаем, захочет ли наша госпожа Скиталица отыскать вашу козочку, когда та заплутает, или – гм-м-м – разве вас не надо будет предупредить, когда снова нагрянет шторм?

По лицам односельчан Хатин видела, какое впечатление произвели на них слова Джимболи. До сих пор Плетеных Зверей занимал один вопрос: кто из них перерезал веревку на лодке Прокса, и связана ли смерть Скейна с гибелью других Скитальцев? Как изменится жизнь теперь, когда Арилоу сделалась главной Скиталицей, никто толком не задумывался. Но вот они позволили себе украдкой заглянуть в чужой мир, мир знати. Добрая пища, дом, козы, парадная дверь, в которую всегда стучатся. Процветание и почет.

Люди зашептались – осторожно и с надеждой в голосе, а Хатин слушала, объятая холодным ужасом. Все Скитальцы погибли. Арилоу не умерла вместе с ними. Скоро в мире поинтересуются: почему? В голову пришел лишь один ответ. В глубине души Хатин все еще верила, что Арилоу неким чудом все-таки окажется Скиталицей. И вот когда последняя надежда умерла, Хатин увидела, как легко порвется истертое полотно легенды о Скиталице из их деревни, – стоит кому-то задать несколько конкретных вопросов.

Поэтому о том, чтобы показывать ее людям, не говоря уже о посте главной Скиталицы, не могло быть и речи. Несколько дней после смерти Скейна Арилоу трясло; она была неспокойна и настороженна. Хатин даже подумала, не подцепила ли она клещей. Этим утром, однако, Арилоу раздражительно и изможденно морщилась, как после бессонной ночи. В кои-то веки соизволила обратить внимание на окружающий мир, но лишь за тем, чтобы выказать свое недовольство. Все утро кидалась на фрукты, отталкивая руки помощников, протягивавших пиалы с водой. Разве могла она в таком виде предстать перед людьми?

Хатин издали наблюдала за тем, как Джимболи пошла меняться с Ларшем. Сегодня торг вышел особенно горячим. Кроме инструментов для лечения зубов, Джимболи таскала с собой всякие разности, даже мелких зверьков и птиц. А всякий раз, заглядывая к Плетеным Зверям, она приносила в плетеной клетке бледношеего голубя: тощий, он безутешно клевал изнутри прутья. Все удивлялись, на что они сдались Ларшу. Мяса с них – почти никакого, одни косточки. Правда, Хатин разок видела, как Ларш отпускает голубя. Ему, наверное, было жаль этих пленников. Хатин никому об этом не рассказала – решила, что не поймут.

Джимболи, конечно же, догадывалась, в чем дело; она только улыбалась и приносила еще больше голубей.

Затем Джимболи, как обычно, пошла играть с маленькими детьми. И как ей так быстро удается походить на своего?

Судя по всему, она решила увлечь детишек игрой в метание камней. На краю Лабиринта стоял высокий камень, в котором виднелась гладкая дыра, похожая на увеличенное в разы игольное ушко. Дети выстроились у черты, которую Джимболи провела на песке, и кидали камешки в это отверстие. Правда, не попадали… Что она там у них спрашивает? Хатин решилась подойти ближе и подслушать, однако сорваться в бег ее заставили не их слова.

По ту сторону «иглы» она вдруг увидела двух человек. Мать Хатин нагнулась сполоснуть Арилоу ноги, смыть с них пыль в набежавшем прибое. Обе стояли спиной к дыре в камне. Когда Хатин уже подбегала к Лабиринту, сквозь ушко наконец пролетел один острый камень – прямо в затылок Арилоу. Хатин набрала воздуха, готовая закричать… Арилоу вскинула руки и, уронив голову, неуклюже рухнула на колено. В нее попали. Нет, не попали. Это неловкое падение спасло ее, а камень пролетел выше.

Тут уже из-за камня выбежала мама Говри и начала орать на виновников. Дети бросились врассыпную, а Джимболи стояла, пораженная, среди разбросанных камешков, прижав ладони ко рту.

Была в этом некая странная красота – одновременно скрытая и явная. Если хочешь проверить, Скиталец человек или нет, зачем утруждаться, зарывая где-то склянки и развешивая по округе белые ленты? Можно ведь просто метнуть ему камень в затылок. Не уклонится – останешься ни с чем, а уклонится… что ж, тогда перед тобой, пожалуй, и правда Скиталец. Хатин больше не смела надеяться, что Арилоу – Скиталица, однако по некой прихоти судьбы ее сестра все же уклонилась от камня.

Хатин подбежала к ней. Прекрасные губы Арилоу растянулись в болезненной гримасе. Ободранная коленка блестела от морской воды.

– Больше я ей этого не позволю, – прошептала Ха-тин на ухо сестре. – Больше она никогда тебе ничего плохого не сделает.

Она обещала это в порыве праведного гнева, но ощущала, что и сама повинна кое в чем. Когда она была помладше, случилось нечто такое, из-за чего Хатин никогда и никому не смогла бы признаться, как не доверяет всеобщей любимице Джимболи.

* * *

Когда Джимболи первый раз пришла в деревню, Хатин было шесть лет, и тогда это событие показалось ей самым чудесным из всего, что случалось. Джимболи играла в ведьму-чайку и гонялась за детьми по Лабиринту. Хатин с тоской наблюдала за ними, взяв под руку не замечающую ничего Арилоу.

Дико размахивая руками, Джимболи с криками бросилась к ним. На лицо ей ниспадали волосы… Увидев, что девочки не бегут, Джимболи замерла на месте.

– Мне очень жаль… мы не можем играть, – жалобно проговорила Хатин, ужасно смутившись. – Это… это Арилоу.

Джимболи оглядела пляж, и тут ее губы растянулись в озорной разноцветной улыбке. Потом резко нагнулась, обхватила Арилоу сильными руками за талию и подняла.

– Попалась твоя госпожа Скиталица! – проскрипела она ведьминским голосом. – Попробуй спаси ее, если сможешь!

Она побежала прочь, закинув Арилоу на плечо, и Ха-тин гналась за ней, едва не наступая на пятки. Она сперва пришла в недоумение, затем перепугалась, а потом развеселилась, увидев, что рядом бегут перепачканные песком ребятишки. За всю жизнь это был единственный раз, когда ей удалось по-настоящему поиграть…

Затем Джимболи отвела детей к своей палатке из козлиных шкур. Показала деревянных ритуальных кукол с настоящими зубами, жуткие ряды человеческих и звериных клыков на дугах из проволоки – для тех, кто со своими зубами расстался.

– А вы что, малышня? – спросила Джимболи, ощерившись. – Ни у кого зубки не шатаются?

Такие, конечно же, отыскались. Джимболи выстроила их, как петухов перед боем, и соперники принялись наперебой показывать, как сильно у них шатаются зубы. У Джимболи в карманах нашлось много пряных фруктов и деревянных игрушек, и вскоре она уже заключила сделки на все зубы – если те к утру «сами» выпадут.

– А что же ты, Хатин? – спросила Джимболи. – Улыбка у тебя поредеть не желает? Нет? Ладно… А у тебя, Арилоу?

К недоумению Хатин, Джимболи раскрыла рот ее сестре. Похоже, у нее таки нашелся расшатавшийся зуб.

– Вряд ли зубы ее сильно заботят, так что переживать она и не станет. Что скажешь насчет награды, если приведешь ко мне госпожу сестру? – В руке Джимболи сжимала небольшой черный камешек, раскрашенный под жабу. Он аккуратно уместился бы в ладошке Хатин, однако девочка замотала головой.

Лишь когда остальные дети начали расходиться по домам, взгляд Хатин упал на нечто, торчавшее из кармана походной сумки Джимболи. Оно был похоже на маракас: какой-то предмет, сшитый из лоскутов кожи, на украшенной бусами ручке. Пока остальные выбирались из палатки, Хатин задержалась посмотреть на него.

– Острый глаз, – произнес за спиной голос Джим-боли. – Заприметила мою погремушечку.

– Что это такое? – спросила Хатин, поражаясь собственной наглости. Джимболи несколько мгновений смотрела на нее своими сверкающими глазами. Затем, приняв, похоже, некое решение, она присела на корточки и, широко улыбаясь, наклонилась к Хатин.

– В ней, – зашептала она ей на ухо, – двадцать девять белых зубов, отполированных изнутри и снаружи, блестящих, как губернаторский фарфор. Хозяева этих зубов мертвы – должны быть мертвы, иначе погремушка бы не работала.

– А для чего она? – Хатин страсть как захотелось узнать.

– Что ж… надо взять ее в руку, подумать о ком-нибудь хорошенько… и потрясти. А больше я тебе ничего не скажу. Прощай, маленькая остроглазка.

Той ночью Хатин не спала, все думала о странной погремушке. Было страшно, но разум не мог забыть о ней, как не могли друзья Хатин не теребить расшатавшиеся зубы. А рано поутру она решила, что пообещает Джимболи к следующему ее приходу собрать выпавшие у Арилоу зубы – в обмен на секрет погремушки.

Сквозь дымку Хатин отправилась к маленькой палатке Джимболи, торопясь застать ее одну. И удивилась, увидев, что клапан палатки не закреплен и на лежанке внутри никого нет. Зато на глаза ей попалась та самая погремушка. Она лежала не в кармане сумки, а на самом виду, прислоненная к деревянному подголовнику.

Хатин вошла. Не давая себе отчета в том, что делает, она нагнулась и осторожно подняла погремушку, разочек тряхнула. Раздался гневный треск, костяной перестук.

Клапан палатки внезапно отдернулся, и погремушку выбили у нее из руки.

– Ты хоть понимаешь, что натворила? – Хатин уставилась на Джимболи, которая почему-то выросла футов на девять. – Это погремушка мертвых. О ком подумаешь, когда трясешь ее, у того на неделе точно так же застучит в горле. Этот человек умрет, ты понимаешь?

Хатин хотела ответить, но сумела только коротко взвизгнуть от ужаса.

– Я попытаюсь обратить заклятие, – резко сказала Джимболи, – в обмен на живой зуб. На твой или твоей сестры. Живо! Ступай и приведи ее!

Хатин послушно помчалась домой, хотя и подозревала, что Джимболи видела, как она входит в палатку, и притаилась поблизости – намеренно оставив погремушку на виду, чтобы заманить Хатин ради лишнего зуба – может, даже зуба самой Скиталицы. Хатин задавила всхлипы, чтобы никого не разбудить, тайком приготовила Арилоу и повела ее к палатке Джимболи.

Раздосадованная, Джимболи тем не менее ловко раскрыла рот Арилоу и просунула внутрь клещи. Резкий рывок, и вот уже Арилоу тихонько булькает и стонет, тыча языком в щеку. От бессилия Хатин залилась слезами.

– Все хорошо. – Рассматривая маленький зуб на скудном раннем свету, Джимболи быстренько подобрела, и рот ее открылся в улыбке, точно сундук с сокровищами. – Теперь все будет хорошо, Хатин. Я позабочусь о том, чтобы никто не умер.

Ничего хорошего не было. Хатин плакала потому, что когда ее пальцы сомкнулись на погремушке, чутье подсказало, что это за вещь и как она работает. А в момент, когда внутри защелкали зубы, мысли Хатин сами собой обратились к Арилоу.