Текст книги "Как Майра знакомилась с родней жениха"

Фрэнсис Скотт Фицджеральд
Как Майра знакомилась с родней жениха

I

С Майрой знаком, наверное, всякий, кто в последние десять лет обучался в колледжах на Восточном побережье Америки: ведь все майры вскормлены этими колледжами, как котята – теплым молочком. В юности, пока Майре лет семнадцать, ее все величают «классной крошкой»; в годы расцвета (ну, скажем, к девятнадцати) ей делают тонкий комплимент, называя исключительно по имени; ну, а потом... потом вот что: мол, «рыщет по набережным», или вообще: «а-а-а, та самая, известная на всем побережье Майра»...

В зимнюю пору, фланируя по вестибюлю нью-йоркского отеля «Билтмор», вы почти всегда найдете ее там после полудня. Обычно в окружении стайки второкурсников, которые только явились из своих университетов, Принстонского или Нью-Хейвенского, и она как раз пытается решить, где сегодня потанцевать до упаду: в «Клубе двадцати» или в Красном зале отеля «Плаза». После танцев кто-нибудь из второкурсников непременно сводит ее в театр, а прощаясь, пригласит на ежегодный бал в своем колледже, в феврале, – и тут же кинется ловить такси, чтобы успеть на последний поезд.

С нею, разумеется, проживает ее вечно сонная мамаша, они снимают небольшую квартиру на двоих, на одном из верхних этажей. Когда Майре уже почти двадцать четыре, она имеет обыкновение припоминать всех этих милых юношей, за кого могла бы выскочить замуж, но повздыхает немного да и удвоит свои старания. Только, я попрошу вас, давайте без комментариев! Это же она дарила вам собственную юность; она благоуханным дуновением летала по всем этим бальным комнатам, услаждая столь многие взоры; это она вызывала романтические порывы в сотнях сердец юных язычников – кто после этого скажет, что ее не стоило принимать всерьез?

Ну, а та Майра, про которую наш рассказ, обязательно займет особое место среди прочих майр. Горю желанием поскорей выложить все как есть.

В шестнадцать лет она еще жила в большом доме в Кливленде, посещала школу в Дерби, в Коннектикуте, и тогда же стала появляться на танцевальных вечерах старшеклассников в частных школах – да и на студенческих балах. Годы войны она решила провести в Минском Смит-колледже, но в январе, на первом же курсе, вдруг по уши влюбилась в молодого офицера-пехотинца, с треском провалила зимнюю сессию и бесславно ретировалась к себе в Кливленд. А юный офицер уже через неделю приехал следом за нею.

Когда же Майра почти поняла, что все-таки его не любит, офицер получил приказ отправляться на фронт, в Европу, и чувства ее вспыхнули с новой силой, она даже ринулась вместе с матерью в порт – прощаться. Целых два месяца она писала ему каждый день, потом два месяца – раз в неделю и вот, наконец, написала еще только один разок. Это, последнее, письмо он так и не получил: в то дождливое июльское утро его голову прошила пулеметная очередь. Может, оно и к лучшему, ведь письмо гласило: то, что между ними было, ошибка, что-то ей подсказывает, что они не были бы счастливы – и так далее и тому подобное...

Это самое «что-то» носило сапоги и серебряные «крылышки», отличалось отменным ростом и смуглой кожей. Майра была уверена, что вот оно, наконец-то, то самое, но поскольку в середине августа, во время гонок на треке Келли, двигатель его гоночной машины расплющил грудную клетку этого счастливца, она даже не успела в этом как следует убедиться.

В общем, она снова отправилась на Восточное побережье, несколько похудевшая, побледневшая, что, впрочем, было ей к лицу, хотя теперь под глазами появились тени. И весь 1918 год – год перемирия, она оставляла свои окурки в небольших фарфоровых пепельницах заведений по всему Нью-Йорку: и в «Полночной шалости», и в «Кокосовой роще», и в Пале-Рояле. Ей уже стукнул двадцать один год, и в Кливленде начали поговаривать, что пора бы матери заставить дочку вернуться домой – а то Нью-Йорк, ясное дело, ее вконец испортит.

Ну вот, хватит с вас и этого. Давно пора приступить к рассказу.

* * *

В один из сентябрьских вечеров Майра отменила поход с кавалером в театр ради того, чтобы встретиться за чашкой чая с одной юной дамой, та недавно вышла замуж, и теперь ее звали миссис Артур Элкинс – во времена учебы в колледже они вместе снимали комнату.

– Как бы мне хотелось, – мечтательно произнесла Майра, когда они обе грациозно устроились в креслах, – быть, к примеру, сеньоритой или мадмуазель, или... в общем, что-то в таком роде. О господи! Ну и какой у нас тут выбор – только замуж да на покой?

Лайле Элкинс были хорошо знакомы это томление и неодолимая тоска.

– Никакого, – невозмутимо ответила она. – Вот на этом и сосредоточься.

– Видишь ли, Лайла, меня, похоже, уже никто не способен увлечь, – призналась Майра, наклоняясь чуть ближе к подруге. – У меня столько их было, я теперь, даже когда в первый раз целуюсь, невольно думаю: интересно, а скоро он мне надоест? И само чувство больше не захватывает, как бывало...

– Сколько тебе, Майра?

– Прошлой весной двадцать один стукнуло.

– Что ж, – самодовольно посоветовала Лайла, – бери пример с меня: ни в коем случае не выходи замуж, пока окончательно не перебесишься. Учти: от многого придется отказаться...

– То-то и оно! Но меня ужасно угнетает это совершенно бесцельное существование. Я порой ощущаю себя абсолютной старухой, представляешь? Прошлой весной в Нью-Хейвене кавалеры, с которыми я танцевала, вдруг показались мне совсем мальчишками, – а еще я там услышала, в дамской комнате, как одна девица другой говорит: «Вон Майра Харпер! Уж восемь лет здесь ошивается». Конечно, она года на три ошиблась, но все равно, от ее слов у меня даже эти дела начались...

– На первый бал мы с тобой отправились, когда нам было по шестнадцать, – значит, пять лет назад.

– Боже! – только вздохнула Майра. – Представляешь, меня некоторые теперь побаиваются! Странно, да? И почему-то самые симпатичные. Один тут три недели по выходным все ко мне ездил, аж из Морристауна, и вдруг все, нет его, как в воду канул! Это ему какой-то заботливый дружок объяснил, что я всерьез собралась замуж, вот он и побоялся зайти слишком далеко.

– Ну, ты ведь в самом деле ищешь мужа, так?

– Пожалуй... в каком-то смысле... – сказала Майра и, помолчав, осторожно оглянулась. – Ты знакома с Ноултоном Уитни, да? Сама знаешь: и выглядит, как бог, и у отца его, говорят, денег куры не клюют. Правда, когда мы с ним только познакомились, я заметила, что, услышав мое имя, он даже вздрогнул и потом все больше в сторонке держался. Лайла, дорогая моя, не-ужто я теперь такая уж грымза, а?

– Конечно, нет! – рассмеялась Лайла. – И мой тебе совет: выбери самого-самого – ну, такого, чтобы и умный, и не замухрышка, и положение в обществе, и финансы, ну все как тебе нужно, и тогда уж бери его под уздцы – как мы с тобой, бывало, помнишь?.. Но когда он станет твоим, уже глупо твердить про себя: «Ах, он не умеет петь, как Билли...» или «Ну хоть бы в гольф нормально играл!» Все сразу не бывает. Закрой глаза, отключи чувство юмора, когда поженитесь, все станет совсем другим, и ты будешь ужасно счастлива.

– Наверное, – рассеянно сказала Майра. – Только все это мне уже советовали.

– Влюбиться легко, когда тебе восемнадцать, – решительным тоном продолжала Лайла, – а за пять лет способность влюбляться попросту притупляется.

– Ах, а у меня такие были чудные романы, – вздохнула Майра, – и такие славные мальчики. По правде, я все же решила заловить одного.

– Кого же?

– Да вот его, Ноултона Уитни. Может, я, конечно, переоцениваю свои возможности, но все еще запросто могу заполучить любого, кого захочу.

– Ты его действительно хочешь?

– Конечно, и больше, чем кого бы то ни было. Он все, как надо, понимает и не наглец, так мило робеет... И еще, говорят, у его родителей лучшее имение во всем округе Вестчестер.

Лайла допила чай и поглядела на свои часики.

– Ну, я побегу, дорогая.

Они ушли вместе и, неторопливо пройдясь до Парк-авеню, остановили два такси.

– Лично я жутко довольна. Ты тоже будешь довольна, Майра, я знаю.

Майра обогнула лужицу и, добравшись до своего такси, вспорхнула на подножку, точь-в-точь как балерина.

– Пока, Лайла. До скорого.

– До свидания, Майра. Успехов!

Лайла, хорошо знавшая свою подругу, прекрасно понимала, что ее напутствие явно излишне.

II

Собственно, исключительно по этой причине через полтора месяца, как-то вечером в пятницу, Ноултон Уитни, заплатив семь долларов и десять центов за такси и обуреваемый самыми противоречивыми чувствами, замер подле Майры на ступенях «Билтмора».

Душа его пребывала в безумном восторге, хотя где-то совсем внутри уже медленно назревал страх перед тем, что он натворил. Он, питомец Гарварда, которого еще на первом курсе рьяно защищали от силков восхитительных охотниц за состоятельными женихами, которого (впрочем, с его молчаливого согласия) уже оттаскивали за шкирку от нескольких сладчайших юных созданий, теперь бессовестным образом воспользовался отъездом родителей на Запад и успел настолько запутаться в расставленных силках, что едва ли уже мог понять, где силки, а где он сам.

День был сказочный: после дневного спектакля начали потихоньку сгущаться сумерки, и они с Майрой сначала разглядывали роящиеся на Пятой авеню толпы из своего романтичного уединения в двухколесном экипаже – затейливая причуда... а дальше чай в шикарном отеле «Рид», и ее лилейная ручка мерцала рядом, на подлокотнике его кресла; и вдруг – этот стремительный, прерывистый поток слов... Затем последовал визит к ювелиру, а дальше был сумасшедший ужин в каком-то крошечном итальянском ресторанчике, где на обороте меню он написал «А ты меня...?» и положил его перед нею, предоставив Майре возможность откликнуться неизменно чудодейственным: «Ты же знаешь, что да!» И вот теперь, под занавес, они замерли на ступенях «Билтмора».

– Ну, скажи, – выдохнула Майра прямо ему в ухо.

Он выдохнул заветные слова. Ах, Майра, сколько же далеких призраков, должно быть, пронеслись в этот миг в твоей памяти!

– Ты мой дорогой, – тихо сказала она. – Я так счастлива.

– Нет... это ты моя дорогая. Ты ведь понимаешь, Майра?..

– Понимаю.

– Навеки?

– Навеки. У меня же теперь вот что есть, видишь?

И она поднесла к губам колечко с брильянтом. Знала, что так полагается, как же иначе!

– Спокойной ночи.

– Спокойной... спокойной ночи.

И феей в мерцающем розовом одеянии она взлетела вверх по широкой лестнице, а щеки ее все пылали, пока она нажимала кнопку у лифта.

Через две недели она получила телеграмму: родители, мол, вернулись из поездки на Запад и приглашают приехать к ним в округ Вестчестер, на неделю. Майра тут же отбила ответную телеграмму, каким поездом приедет, купила три новых вечерних платья и упаковала дорожный сундук.

Приехала она поздним холодным ноябрьским вечером и, выйдя из вагона, с нетерпением огляделась: где же Ноултон? На платформе быстро отбурлила толпа возвращавшихся из Нью-Йорка мужчин; отзвучало попурри из выкриков жен и шоферов и громкого фырканья автомобилей, пока они, подав назад, разворачивались и укатывали восвояси. И вот, прежде чем она успела что-либо осознать, платформа опустела, и ни одного из тех роскошных авто уже не осталось. Видимо, Ноултон ожидал ее с другим поездом.

Проронив еле слышное: «Чер-рт!», она было направилась к зданию станции Элизабет[1]1
  Городок в штате Нью-Джерси, поблизости от Нью-Йорка, на юго-запад от него.


[Закрыть], чтобы позвонить, но тут к ней обратился замурзанный, ужасно неряшливо одетый человек: он в знак приветствия коснулся рукой своей допотопной фуражки и проговорил надтреснутым жалобным голосом:

– Мисс Харпер вы будете?

– Я, – призналась она, довольно-таки испуганная: неужели, не приведи господи, этот несусветный тип и есть шофер?

– Да заболел он, шофер-то, – продолжал тот высоким, визгливым тоном. – А я сын ему.

Майра еле перевела дух.

– Вы хотите сказать, шофера мистера Уитни?

– Ну да: они, как началась война, оставили себе только его одного. Экономия что надо – чистый Гувер[2]2
  Гувер Герберт Кларк (1874—1964) – с 1917 года, по поручению президента Вильсона, будучи на посту министра продовольствия, ввел режим строгой экономии.


[Закрыть].

Он боязливо потопал ногами и хлопнул друг о друга огромные шоферские перчатки с крагами.

– Ну, ладно, – добавил он, – чего ж тут на холоду торчать да попусту языком молоть. Где сундук-то?

Майра была в таком изумлении, что слова не могла выговорить, и, честно говоря, даже перепугалась, однако последовала за своим провожатым до конца платформы, тщетно отыскивая взглядом авто. Однако слишком долго недоумевать не пришлось: тип этот вскоре подвел ее к потрепанной старой колымаге и засунул туда ее саквояж.

– Большое авто поломато, – объяснил он. – Либо на этом вот, либо пёхом.

Он распахнул переднюю дверь и кивнул:

– Заходьте.

– Я лучше сзади, если позволите.

– Дело хозяйское, – фыркнул он, открывая заднюю. – Я ведь что подумал – сундук будет прыгать, на ухабах-то, вы его и забоитесь.

– Какой сундук?

– Да ваш.

– Ах, а разве мистер Уитни... вы что же, не можете за багажом после съездить?

Он упрямо помотал головой:

– Нипочем не позволят. Как война началась, так всё. Богатые должны пример показывать – это мистер Уитни так сказал. Пожалте багажный квиток.

Когда он исчез, Майра попыталась представить, как же выглядит шофер, если этот тип его сын. После непостижимой перепалки с начальником станции он вернулся, совершенно задыхаясь под тяжестью ее дорожного сундука. Поставил его на заднее сиденье и взобрался на свое место, рядом с нею.

Было уже совсем темно, когда они свернули с дороги на длинную, тенистую подъездную аллею, что вела к дому Уитни, – из освещенных окон на гравий, на траву и на деревья ложились снопы яркого, веселого, желтого света. Даже сейчас она разглядела, что дом очень красив: его расплывчатые очертания свидетельствовали о колониальном стиле времен короля Георга, и огромные, призрачные в темноте старые сады раскинулись по обе его стороны. Автомобиль, дернувшись, остановился перед квадратным каменным порталом, и шоферский сын, выбравшись вслед за нею, распахнул перед Майрой парадную дверь.

– Прямо и заходите, – осклабился он; уже переступив порог, она услышала, как он мягко притворил дверь, оставшись снаружи вместе с темнотой.

Майра оглядела большой мрачный вестибюль, обшитый старинными дубовыми панелями и мягко освещенный лампами под абажурчиками – они, как светящиеся желтые черепашки, через равные интервалы лепились вдоль стены. Прямо перед нею вверх уходила широкая лестница, по обе стороны вестибюля было несколько дверей, однако каких-либо признаков жизни Майра не уловила, а от густо-карминного ковра веяло безмятежным, ничем не нарушаемым спокойствием.

Она простояла в ожидании, наверное, целую минуту, прежде чем явственно почувствовала, что кто-то ее разглядывает. Она неторопливо – будто случайно – обернулась.

Человечек с желтовато-землистым лицом, лысый, чисто выбритый, в элегантном сюртуке и белых коротких гетрах, стоя всего в нескольких метрах от нее, с удивлением ее изучал. Человечку было, видимо, за пятьдесят. Прежде чем он двинулся с места, Майра отметила необычность его позы: наверняка он принял ее только что, и в следующую секунду поза эта, возможно, столь же мгновенно изменится. Крошечные руки и ноги и также резкий излом бровей придавали ему легкое сходство с эльфом, и у нее на минуту возникло смутное ощущение, что она уже видела этого человечка, только очень давно, много лет назад.

Еще минуту они разглядывали друг друга в полном молчании, а потом Майра, чуть покраснев, почувствовала, как пересохло горло.

– Вы, я полагаю, мистер Уитни. – Она, сдержанно улыбнувшись, на шаг приблизилась к нему. – Меня зовут Майра Харпер.

Однако он продолжал безмолвствовать и был недвижен, и Майру вдруг осенило: наверное, глухой; но тут он внезапно дернулся и словно бы ожил, точь-в-точь как механическая игрушка, которую запускают, нажав на кнопочку.

– М-да, конечно... как же, разумеется. Знаю... о! – восторженно вскричал он тоненьким, будто у эльфа, голоском. И чуть приподнявшись на мысках, будто под напором (чуть притихшего, впрочем) энтузиазма, морща губы в улыбке, он засеменил ей навстречу по темному пространству ковра.

Майра залилась румянцем, как это и подобало в таких случаях.

– Ужасно мило с вашей...

– О! – перебил он ее. – Вы ведь, должно быть, устали; знаю-знаю: ужасная эта дорога, вся эта тряска, сажа. Устала, голодная, вас мучит жажда, конечно, конечно!

Он огляделся по сторонам.

– Как же, однако, нерасторопны слуги в этом доме!

Майра не знала, что на это ответить, и никак не отозвалась на его слова. О чем-то задумавшись, мистер Уитни стремительно пересек вестибюль и нажал кнопку звонка; и тут же своей танцующей походкой снова подошел к ней, беспомощно и даже угодливо жестикулируя.

– Минуточку, – приободрил он ее, – всего шестьдесят секунд, ни секундой дольше. Вот!

Он вдруг бросился к стене и, с явным усилием подхватив огромный резной стул в стиле эпохи Людовика XIV, аккуратно поставил его точно в центре ковра.

– Садитесь... что, не желаете? Да садитесь же! А я схожу принесу кое-что. Еще шестьдесят секунд, но за пределами...

Она слабо запротестовала, однако он все повторял свое «Да садитесь же!» таким огорченным, но полным надежды голосом, что Майра покорно уселась на стул. Хозяин тут же исчез.

Она просидела минут пять, и ее охватило чувство подавленности. Ее еще никто так странно не встречал – и хотя она читала где-то, что Лудлоу Уитни слыл одним из самых больших оригиналов в мире финансистов, столкнуться лицом к лицу с этим желтоликим эльфом, который не просто ходил, а постоянно пританцовывал, было ударом по ее представлениям о благоразумии. Так что же, он Ноултона пошел звать? Она не переставая крутила большими пальцами нервно сцепленных рук.

Потом испуганно вздрогнула: у ее локтя кто-то кашлянул. Это опять был он, мистер Уитни. В одной руке держал стакан молока, а в другой синюю кухонную миску, наполненную жесткими кубиками крекеров, какие обычно едят с супом.

– Голодная с дороги! – воскликнул он сочувственно. – Бедная девочка, бедная малышка, совсем-совсем не кормленная!

Последнее слово он произнес с таким чувством, что молоко выплеснулось через край стакана.

Майра смиренно приняла угощение. На самом деле она не была голодна, однако он целых десять минут разыскивал все это, и отказываться было невежливо. Она деликатно отхлебнула молоко и погрызла крекер, не зная, что и сказать. Но мистер Уитни сам разрешил это затруднение, снова исчезнув, – на этот раз он взбежал по широкой лестнице, перепрыгивая через четыре ступеньки – и его лысина на мгновение странно блеснула в полутьме.

Медленно текли минуты. Майру обуревали возмущение и недоумение: ну почему, в самом деле, она должна сидеть на высоком, неудобном стуле посреди какого-то огромного вестибюля и грызть крекеры? Где и в каких правилах хорошего тона сказано, чтобы так принимали невесту?!

Когда на лестнице раздался знакомый свист, сердце ее дрогнуло от радости. Это был, наконец, Ноултон, и когда он вышел на свет, то рот его раскрылся от изумления:

– Майра!

Она аккуратно поставила миску и стакан на ковер и, улыбнувшись, поднялась со стула.

– Как! – воскликнул он. – Ты уже здесь, а мне никто не сказал!

– Но твой отец... он же меня встретил.

– О господи! Он, видно, пошел наверх и уже забыл обо всем на свете. Это он заставил тебя есть эту ерунду? Почему же ты не отказалась? Сказала бы, что не хочешь...

– Ну я... Не знаю.

– Не стоит ему потакать, дорогая. Человек он очень забывчивый и несколько странный, но ты к нему привыкнешь.

Он нажал кнопку звонка. Появился слуга.

– Проводи мисс Харпер в ее комнату и прикажи, чтобы туда же принесли ее саквояж... Да, и ее багаж тоже, если его еще не доставили.

Он повернулся к Майре.

– Дорогая, как жаль, я не знал, что ты уже здесь. Сколько же ты ждала?

– Ах, всего несколько минут.

На самом деле, как минимум минут двадцать, однако она решила, что лучше немного слукавить. Хотя у нее все же возникло странное чувство неловкости.

Через полчаса, когда она, стоя перед зеркалом, застегивала последний крючок на вечернем платье, предназначенном для званого ужина, в дверь постучали.

– Майра, это я, Ноултон. Если ты в принципе готова, пошли, заглянем на минутку к маме.

Она бросила одобрительный взгляд на собственное отражение и, выключив свет, вышла в коридор. Ноултон повел ее по центральному проходу в другое крыло дома; остановившись перед одной из дверей, он распахнул ее, и Майра попала в удивительную, фантастическую комнату, ее юные глаза не видывали раньше ничего подобного.

Это был просторный роскошный будуар, отделанный, как и вестибюль, темными дубовыми панелями, несколько ламп заливали его своим мягким оранжевым светом, который размывал все линии, превращая их в расплывчатый янтарный контур. В огромном кресле, заваленном подушками, восседала могучая старая дама с ослепительно-белыми седыми волосами, с тяжелыми чертами лица, чувствовалось, что она обосновалась тут давным-давно. Дама была задрапирована в затейливо скроенный пеньюар из муарового шелка, она дремала, откинувшись на подушки, полуприкрыв глаза, а ее крупный бюст то вздымался, то опадал под этим черным неглиже.

Однако необычной комнату делало совсем не присутствие дамы, на ней взгляд Майры задержался очень недолго, поскольку ее совершенно заворожило окружение владелицы будуара. Ибо и на ковре, и стульях, и на диванах, и на большой кровати под балдахином, и на мягчайшем пледе из ангорской шерсти перед камином расположилась огромная компания белых пуделей. Одни сидели, другие лежали, кто-то бодрствовал, кто-то дремал. Их тут было чуть ли не две дюжины, точнее, две дюжины без трех, с курчавыми челками, нависшими над их печальными черными глазками, и широкими желтыми бантами, которые украшали гордые шеи. Едва Майра с Ноултоном вошли в комнату, как поднялся переполох; все холодные черные носы были задраны кверху, и из двадцати одной глотки исторглось отрывистое стаккато лая, и комнату наполнил такой галдеж, что Майра даже чуть отпрянула в полном смятении.

Однако от всего этого гама веки сонной толстухи лишь легонько дрогнули, приоткрыв глаза, и низким сиплым голосом, который тоже, странное дело, был каким-то лающим, она рявкнула: «А ну, ишь разгалделись!», и гомон тут же стих.

Три пуделя, сидевшие у камина, тут же с упреком посмотрели друг на друга своими бархатными глазками и, улегшись с легким зевком на пол, мгновенно слились с белым ангорским пледом; а взъерошенный клубок на коленях у дамы зарылся носом в сгиб ее локтя и снова уснул, так что, если бы не эти пятна белой шерсти, раскиданные тут и там по комнате, Майра могла бы решить, что все эти пудели ей просто померещились.

– Мама, – сказал Ноултон после секундной паузы, – это Майра.

Лишь одно слово было произнесено хриплым басом:

– Майра?!

– Она к нам в гости приехала, помнишь, я тебе говорил.

Миссис Уитни подняла свою крупную руку и устало провела ладонью по лбу.

– Дитя мое! – сказала она, и Майра вздрогнула: голос ее снова был похож на утробное рычание. – Что, собралась замуж за моего Ноултона?

Майра решила, что пока рановато это обсуждать, однако все же кивнула:

– Да, миссис Уитни.

– Сколько тебе лет?

Вопрос был весьма неожиданным.

– Двадцать один, миссис Уитни.

– А-а... и ты из Кливленда, значит?

Это уже было вполне членораздельное рычание.

– Да, миссис Уитни.

– А-а-а!

Майра не поняла, означало ли данное восклицание продолжение разговора или это был просто стон, поэтому ничего не ответила.

– Не обижайтесь, если я не появлюсь внизу, – продолжала миссис Уитни. – Когда мы приезжаем сюда, на Восток, я редко покидаю эту комнату и моих драгоценных песиков.

Майра кивнула, и на губах у нее уже затрепыхался было дежурный вопрос насчет здоровья, как вдруг она увидела предупреждающий взгляд Ноултона и вовремя успела сдержаться.

– Ну что ж, – произнесла миссис Уитни, явно завершая беседу, – ты, похоже, очень славная девушка. Приходи еще как-нибудь.

– Спокойной ночи, мама, – сказал Ноултон.

– Спокночь! – сонно рявкнула миссис Уитни, и глаза ее постепенно закрывались, по мере того как голова все больше откидывалась назад, на подушки.

Ноултон придержал дверь, и Майра, чувствуя, что ничего уже не понимает, вышла из комнаты. Идя по коридору, она услышала сзади взрыв бешеного лая: стук прикрываемой двери вновь вывел из себя всю эту пуделиную свору.

Сойдя вниз, они обнаружили, что мистер Уитни уже восседал за столом.

– Бесконечно восхитительная, невероятно обворожительная! – воскликнул он, нервно улыбаясь. – Одна большая семья, и ты, дорогая моя, главное ее украшение.

Майра улыбнулась, Ноултон нахмурился, а мистер Уитни захихикал.

– Мы тут в полном одиночестве, – продолжал он, – совершенно заброшены всеми, лишь трое нас – и все... Мы ждем, что ты принесешь с собою солнечный свет и тепло, это особое сияние и цветение юности. Это будет чудесно! Скажи, а ты петь умеешь?

– Петь?.. Ну, вообще-то... Я хотела сказать: ну да, немного.

Он восторженно хлопнул в ладоши.

– Блистательно! Изумительно! А что именно? Арии из опер? Баллады? Или популярную музыку?

– Ну, в основном популярную...

– Вот и славно. Я лично тоже предпочитаю популярную. Сегодня, кстати, у нас танцы.

– Отец, – хмуро спросил Ноултон, – ты что, опять пригласил целую толпу гостей?

– Я сказал Монро, чтобы он позвонил кое-кому, так, некоторым соседям, – объяснил он Майре. – У нас тут все на редкость общительные, вечно кто-то что-то устраивает. Ах, порой просто дивно получается!

Майра поймала взгляд Ноултона и одарила его сочувственной улыбкой. Было очевидно, что он предпочел бы провести первый вечер с нею вдвоем и весьма расстроился.

– Хотелось бы познакомить их с Майрой, – продолжал мистер Уитни. – Пусть знают, какое роскошное сокровище появится теперь здесь, в нашей небольшой семье.

– Отец, – вдруг заявил Ноултон, – мы с Майрой, разумеется, со временем захотим жить здесь с тобой и мамой, однако первые два-три года, я думаю, нам куда больше подойдет квартира в Нью-Йорке.

Тарарах! Это мистер Уитни скрюченными пальцами схватился за скатерть, и его серебряные столовые приборы со звоном рассыпались по полу.

– Чушь! – гневно крикнул он, тыча крошечным пальцем в сына. – А ну, прекрати нести эту мерзкую чушь! Ты будешь жить здесь, понятно?! Здесь! Что за дом без детей?

– Но, отец...

Мистер Уитни так разволновался, что даже вскочил, и его землистое лицо слегка порозовело, что было очень необычно.

– Молчать! – взвизгнул он. – Если ты рассчитываешь на какую-то помощь, изволь! Но только под моей крышей – и нигде больше! Ясно тебе?! А что до вас, моя юная прелестница, – продолжал он, нацеливая свой дрожащий палец на Майру, – извольте поскорее уяснить: лучшее, что вы можете сделать, это обосноваться тут, у нас. Этот дом мой, и я намерен и впредь сохранить все как есть!

Он приподнялся на цыпочки и, тут же согнувшись, кинул испепеляющий взгляд сначала на сына, потом на Майру, а потом вдруг развернулся и выбежал из комнаты.

– Ого! – выдохнула Майра, в изумлении поворачиваясь к Ноултону. – Нет, вы видели, а?!