Текст книги "Прикосновение"

Глава 8
Алан

Это началось в пятницу утром.

До этого единственным событием, достойным внимания, был звонок Фреда Ларкина.

Дело было так: Конни сняла трубку и сообщила Алану, что его вызывает доктор Ларкин.

– Говорит сам Ларкин или его секретарша? – спросил Алан, хотя ответ ему был известен заранее.

Фред Ларкин, провинциальный светский лев, известный врач-ортопед, зарабатывавший около семисот пятидесяти тысяч долларов в год, был владельцем трех коттеджей и крейсерской яхты длиной в сорок два фута. Каждое утро он выезжал из ворот своего дома на роскошном лимузине «мазерати», способном развивать скорость до двухсот миль в час, и по шоссе, скорость движения по которому ограничивалась лишь тридцатью пятью милями, добирался до госпиталя. К ветровому стеклу его автомобиля была приклеена табличка: «Фред Ларкин – доктор медицины». Алан никогда не направлял своих пациентов к Фреду, но однажды в январе кто-то из его постоянных клиентов каким-то образом все-таки оказался на лечении у Ларкина. Поэтому Алан давно уже ждал этого звонка.

– Говорит секретарша.

– Ал, ну да, конечно... – улыбнулся Алан: Фред Ларкин был не тем человеком, который мог бы унизиться до такой степени, чтобы самому набрать номер телефона. – Нажмите кнопку ожидания и быстренько бегите сюда.

Когда толстенькая Конни прибежала в его кабинет, Алан нажал кнопку ответа и сказал:

– Я слушаю.

– Одну минуту, доктор Балмер, – послышался в трубке женский голос.

Алан вручил трубку Конни. Та улыбнулась и, прижав ее к уху, произнесла серьезным тоном:

– Подождите минуточку, доктор Ларкин. – Затем, хихикая, она передала трубку Алану и выбежала из кабинета.

Алан медленно сосчитал до пяти и включил линию.

– Фред! Здравствуйте! Как поживаете?

– Превосходно, Алан, – загремел в трубке голос Фреда. – Послушайте, я не хочу отнимать у вас много времени, но мне кажется, вам следует знать, как отзывается о вас один из ваших пациентов.

– Да? И кто же это? – Алан прекрасно знал кто, что и почему, но решил прикинуться дурачком.

– Миссис Маршалл.

– Элизабет? Я даже и не подозревал, что она влюблена в меня.

– Об этом я ничего не знаю. Но, как вам известно, я сделал ей артроскопию правого колена в январе, а она до сих пор отказывается оплатить мне последние две трети моего счета.

– Вероятно, у нее нет денег.

– Да, но, как бы там ни было, она призналась, – тут Фред натянуто рассмеялся, – что это вы надоумили ее не платить мне. Как вам это нравится?

– Ну что ж, в известном смысле это правда.

На другом конце провода долго молчали.

– Значит, вы признаетесь в этом? – донеслось наконец из трубки.

– Ну-ну, – как можно более миролюбиво произнес Алан и подумал: сейчас последует взрыв.

Долго ждать не пришлось.

– Вы сукин сын! – орал в телефон Фред. – Я так и думал, что это вы причина всему. Какого черта вы вздумали внушать моим пациентам неуважение к моему труду?

– Ваш труд не стоит тех денег, которые вы за него просите. – Голос Алана был тверд. – Сказать, что вы берете со своих пациентов слишком дорого, – значит, ничего не сказать. Вы просто дерете с них семь шкур. Почему вы не объяснили старушке, что ваша работа обойдется ей в две тысячи долларов? Фред, за двадцать минут элементарного осмотра в переполненном хирургическом отделении вы предъявили ей счет на две тысячи! А затем эта бедная женщина явилась ко мне за объяснениями – что же именно вы для нее сделали? Фред, вы оцениваете свою работу в шесть тысяч долларов за час, а я должен давать объяснения! Да, кстати сказать, я и не мог этого сделать, потому что вы не удосужились даже выслать мне копию процедурной карты.

– Я все объяснил ей сам.

– Но так, что она ничего не смогла понять. Вас, вероятно, ждали другие клиенты – отвечать на вопросы не было времени. Когда же Элизабет Маршалл попыталась объяснить в вашей регистратуре, что общая страховка по «Медикар» сможет покрыть только двадцать процентов предъявленного счета, ей сообщили, что это ее личные проблемы. А знаете ли вы, что она сказала мне, когда пришла?

Тут Алан вплотную подошел к пункту, который бесил его в этой ситуации больше всего. Он чувствовал, что достиг точки кипения, поэтому старался тщательно контролировать себя, понимая, что может сорваться на крик в любой момент.

– Она сказала мне: «Вы, врачи!» Она сравняла меня с вами, Фред! И это окончательно взбесило меня. Это из-за таких, как вы, обращающихся с пациентами как со скотом, падает пятно и на меня. Но я не желаю с этим мириться.

– Довольно проповедовать мне эту ханжескую чепуху, Балмер. Вы не имеете права говорить пациенту, чтобы он не платил!

– Знаете, если быть честным до конца, то я ей этого не говорил. – Алан был напряжен до предела, однако все еще держал себя в руках. – Я сказал ей, чтобы она отправила вам ваш чек, свернув его в виде геморроидальной свечи. Потому что вы задница, Фред!

После двух-трех секунд растерянного молчания трубка зашипела злобным, дрожащим голосом:

– Я могу купить и продать тебя, Балмер.

– Богатая задница – это все равно задница.

– Я буду жаловаться в совет больницы и в медицинское общество. Ты еще меня узнаешь!

– Я знаю тебя достаточно, – усмехнулся Алан и повесил трубку.

Он был недоволен тем, что позволил себе опуститься до ругани, хотя и не мог не признать, что на этот раз она доставила ему явное удовольствие. Часы показывали 9.30. Теперь ему придется наверстывать упущенное все утро.

* * *

Настроение Алана несколько улучшилось после того, как он увидел Соню Андерсен, ожидавшую его в смотровой комнате. Это была хорошенькая десятилетняя девочка, которую он наблюдал в течение трех лет. Алан мысленно пробежал глазами по страницам ее истории болезни. До четырех лет Соня была вполне нормальным ребенком. Потом она заразилась от своей старшей сестры ветряной оспой. К несчастью, заболевание дало осложнение, у Сони развился менингит, в результате чего она стала страдать конвульсиями и оглохла на правое ухо. Однако это была мужественная девочка, терпеливо переносившая свои страдания и выполнявшая все предписания врачей. В последний год дела у нее пошли на поправку – припадков почти не наблюдалось, и лекарство, которое она принимала дважды в день, не давало побочных эффектов.

В руках Соня держала небольшой магнитофон, на шее у нее болтались легкие наушники.

– Смотрите, что у меня есть, доктор Балмер! – Лицо ее излучало радость. Девочка приветливо улыбалась Алану.

Он тоже был рад видеть ее. Педиатрия приходилась ему по душе больше, чем любая другая область медицины. Забота о детях, как больных, так и здоровых, доставляла ему особое удовольствие. Вероятно, это настроение передавалось и детям и их родителям, чем и объяснялось то обстоятельство, что львиная доля его практики – около сорока процентов – была посвящена педиатрии.

– Кто подарил тебе это?

– Мой дядя – ко дню рождения.

– Ах да – тебе ведь недавно исполнилось десять, не так ли? Какую же музыку ты больше всего любишь?

– Рок.

Она нацепила наушники и начала пританцовывать.

Алан освободил от наушника ее левое ухо и, улыбаясь, спросил:

– Что исполняют?

– Новую песню Полио.

«Как все-таки разнятся вкусы поколений!» – подумал Алан. Ему доводилось слышать музыку этого Полио – бездумную мешанину тяжелого металла и панк-рока. По сравнению с ней произведения Оззи Осборна казались изысканными. Алан был любителем хороших мелодий и всегда держал про запас парочку кассет со старыми записями.

– Ну что ж, давай выключим на минутку твоего Полио. Мне нужно осмотреть тебя.

Он проверил ей сердце, легкие, кровяное давление, обследовал десны на предмет появления признаков длительного применения дилантина. Все было в порядке.

– Хорошо! – Вынув отоскоп, он закрепил лобный рефлектор и приступил к осмотру ушей.

Левое ухо также было в норме: канал чистый, барабанная перепонка стандартна по цвету и конфигурации, никаких признаков жидкости. По внешним показателям правое ухо девочки было столь же нормальным, как и левое. Его глухота детерминировалась не структурным дефектом, просто слуховой нерв не передавал сигналов от среднего уха в мозг. Внезапно Алану пришла, в голову мысль, что Соня никогда не слышала свои магнитофонные записи в стереозвучании...

И тут произошло непонятное.

Сперва Алан отметил какое-то странное покалывание в своей левой руке, которой он держал девочку за мочку уха. Покалывание быстро распространилось по всему его телу, вызвав озноб и бросив в пот. Неожиданно Соня взвизгнула и обеими ручками схватилась за ухо. Резко откинувшись назад и опрокинув столик с инструментами, она бросилась в объятия своей матери.

– Что случилось? – воскликнула испуганная женщина, прижимая к себе ребенка.

– Ай! Мое ухо! Он сделал мне больно!

Ослабевший и перепуганный, Алан сделал шаг назад, чтобы опереться о стол.

– Он же едва прикоснулся к тебе. Соня! – Сонина мать попыталась встать на защиту Алана.

– Меня ударило!

– Это, должно быть, от какого-нибудь прибора, правда, доктор Балмер?

Несколько секунд Алан находился в состоянии шока.

– Да, конечно, – сказал он наконец, выпрямившись и надеясь, что выглядит не слишком растерянным и бледным. – Это единственно возможное объяснение.

То ощущение, которое он сейчас испытал, напомнило ему об ударе, полученном прошлой ночью в приемном покое, после прикосновения к бродяге. Разница была в том, что на этот раз он испытал больше удовольствия, чем боли. Мгновение невыразимого экстаза, а затем... затем что?

Ему удалось кое-как успокоить Соню, уговорить ее сесть в кресло и продолжить обследование. Он вновь проверил ей правое ухо и не обнаружил никаких следов повреждения. Спустя несколько минут Соня покинула его кабинет, все еще жалуясь на боль в ухе.

Алан отправился в ординаторскую, чтобы посидеть немного за столом. Что же все-таки случилось, черт возьми? Он не мог дать случившемуся никакого объяснения. Уже многие годы пользовался он этой техникой, этим отоскопом и этим зеркалом, и никогда ничего подобного не происходило. Что же случилось сегодня? И это ощущение...

Алан не любил ситуаций, которых он не мог объяснить, но все же заставил себя отложить решение этого вопроса на потом и поднялся на ноги. У него был тяжелый рабочий день, и ему нужно было работать.

Следующие полчаса прошли спокойно. Затем появилась Генриетта Вестин.

– Я хотела бы только провериться.

Алан мгновенно напрягся. Он знал, что Генриетта Вестин не из тех людей, которые любят обследоваться. Своих детей и мужа она тащила в больницу при первых же признаках простуды или жара, но в тех случаях, когда это касалось ее самой, она со спокойной душой доверялась Господу. Обычно она дожидалась, пока у нее не начнется бронхит и дело не приблизится к воспалению легких, или пока ее организм не обезводится на десять процентов в результате кишечного вируса. Лишь тогда она собиралась в больницу.

– Что-нибудь не в порядке? – спросил Алан.

Генриетта пожала плечами и улыбнулась.

– Да нет, конечно. Вероятно, просто устала, но чего же еще можно ожидать, если в следующем месяце тебе стукнет сорок пять? Я должна благодарить Бога за то, что он так долго хранит мое здоровье в порядке.

Последняя фраза звучала зловеще.

Алан осмотрел пришедшую и не заметил ничего особенного, если не считать повышенного кровяного давления и учащенного пульса, что вообще-то не вызывало опасений. Генриетта регулярно показывалась гинекологу «по поводу женских проблем». Последний раз она обращалась к нему четыре месяца тому назад, и результаты проверки были неизменно положительными.

Окончив обследование, Алан еще раз внимательно осмотрел свою пациентку. Ему показалось, что она пребывает в состоянии крайнего напряжения. Ладони ее были сжаты в кулаки и поблескивали капельками пота. Захлопнув историю болезни, Алан указал Генриетте на дверь ординаторской:

– Оденьтесь, и мы поговорим там.

– Хорошо! – кивнула она, но, сделав шаг к двери, вдруг остановилась и сказала: – Да, между прочим...

"Вот оно, – подумал Алан, – вот то, из-за чего она пришла".

– ...я обнаружила опухоль в груди.

Бросив историю болезни на стол, он подошел к ней.

– Разве доктор Энсон не осматривал вас? – Алан знал, что ее гинеколог был очень внимательным врачом.

– Да, смотрел, но тогда опухоли еще не было.

– Когда вы впервые обнаружили ее?

– В конце прошлого месяца.

– Вы каждый месяц проверяете свою грудь?

Она отвела глаза:

– Нет.

«Значит, опухоль могла быть там уже три месяца!»

– Почему же вы не пришли раньше?

– Я... Я думала, что, может быть, это само пройдет... – У Генриетты вырвался стон. – Но она стала больше!

Алан осторожно положил руку ей на плечо.

– Успокойтесь. Возможно, это всего лишь киста – то есть наполненный жидкостью мешок, или что-нибудь такое же доброкачественное. Давайте посмотрим.

Женщина сняла бюстгальтер. Алан осмотрел ее груди. Он сразу же заметил маленькую вмятину в двух дюймах от левого соска.

– Какая грудь?

– Левая.

Это становилось все более зловещим.

– Ложитесь.

Как будто стараясь отсрочить неизбежное, Алан сперва осмотрел правую грудь, начав с периферии, затем прощупав вокруг и наконец дойдя до самого соска. Все нормально. После этого он перешел к левой груди, начав с подмышки. Там, под скользким слоем пота, дезодоранта, среди подбритых волос он отчетливо различил три увеличенных лимфатических узла. О, черт! Он принялся ощупывать саму грудь и обнаружил неправильной формы затвердение. У него екнуло сердце: «Безусловно, злокачественная!»

...И в этот момент опять случилось «это».

Ощущение покалывания, состояние эйфории, жалобный вопль пациентки, момент растерянности.

– Что это было? – воскликнула Генриетта, прижимая руки к левой груди.

– Я не знаю... – пробормотал Алан, не на шутку встревоженный. В самом деле, что бы это значило?

– Опухоль исчезла! – воскликнула миссис Вестин, лихорадочно ощупывая пальцами свою грудь. – Слава Богу-опухоли больше нет!

– Да нет же, она есть, – возразил Алан. – Ра... – Он чуть было не сказал – раковые опухоли. – Опухоли так вот сразу не исчезают. – Ему было хорошо известно психологическое значение отрицания. Самое худшее, что может произойти – Генриетта поверит, будто у нее в груди и в самом деле больше нет опухоли. – Вот, смотрите, я вам сейчас покажу.

Однако показать он так ничего и не смог. Опухоль действительно исчезла. Исчезло все – затвердение, увеличенные узлы под мышкой – все!

– Как вы это сделали, доктор?

– Что я сделал? Я ничего не сделал.

– Нет, вы это сделали. Вы прикоснулись к ней, и она исчезла. – Женщина смотрела на него сверкающими от восхищения глазами. – Вы исцелили меня.

– Нет, нет. – Алан судорожно подыскивал объяснение. – Должно быть, это была киста, и она сама прорвалась. Только и всего.

Он сам не верил в эту чепуху. Кисты груди не лопаются сами по себе и не исчезают при обследовании – и Генриетта Вестин, судя по выражению ее лица, тоже не верила в нее.

– Слава Господу! Он излечил меня при вашем посредстве.

– Давайте проверим еще раз! – Алан снова прощупал ей грудь. – Этого не может быть! Она должна быть здесь! – шептал он сам себе. Но опухоли не было, не было ни малейшего следа затвердения.

– Благослови вас Господь!

– Подождите минуту, Генриетта. Я хочу, чтобы вам в больнице сделали маммограмму.

Она застегнула бюстгальтер. Глаза ее все еще сверкали.

– Как скажете, доктор.

«Не смотрите же на меня так», – подумал Алан. Вслух же сказал:

– И сделайте это сегодня. Я позвоню в больницу.

– Как прикажете.

Когда миссис Вестин ушла, Алан бросился в свой кабинет. Он схватил трубку телефона, намереваясь связаться с рентгенологическим отделением городской больницы Монро, и вдруг почувствовал, что не может вспомнить номер телефона, хотя и набирал его раз по двадцать на день. Только через несколько секунд к нему вернулась память. Это событие потрясло его.

Джек Фишер, главный рентгенолог, не пришел в восторг от того, что ему придется втиснуть еще одну ксеромаммограмму в свое расписание, тем не менее Алан сумел убедить его, что эта заявка имеет особую срочность, и тот, правда без особой охоты, согласился выбрать время для миссис Вестин.

Мало-помалу Алан справился с осмотром остальных утренних посетителей, хотя и понимал, что некоторых из них он осматривал в недопустимой спешке. Но сегодня он не мог иначе. Ему приходилось прилагать все усилия, чтобы сконцентрироваться на их проблемах, в то время как в его мозгу то и дело возникал один и тот же вопрос: что стало с раковой опухолью в груди Генриетты Вестин? Она, безусловно, была там во время осмотра. Он явственно ощущал ее! И, несомненно, это была злокачественная опухоль, на что указывали те три узла в подмышке.

И вдруг она исчезла! Это было какое-то безумие!

Наконец подоспело время ленча. Алан отпустил Конни и Дениз поесть. Глядя на них, он часто сожалел о том, что Джинни больше не работает здесь. Его жена начинала свою деятельность в качестве медицинской сестры, когда он только-только обосновался в своем кабинете. Вскоре она решила, что это занятие не для нее. И, возможно, была права. В конце концов, ни одна из жен тех врачей, с которыми Алан был знаком, не работала рядом со своим мужем.

На столе Конни зазвонил, замигал сигнальной лампочкой телефон. Это была специальная линия связи с больницей, фармацевтами, с врачами других больниц. Алан поднял трубку. Звонил Джек Фишер.

– Алан, у нас все в порядке. Небольшая склонность к образованию кисты. Опухоли нет. Нет также ни обызвесткования, ни сосудистых изменений.

– А ты проверил узлы под мышками, как я просил?

– Все чисто с обеих сторон. Абсолютно чисто.

Алан молчал. Он просто не мог произнести ни слова.

– С тобой все в порядке, Алан?

– Да, конечно, Джек. Очень тебе благодарен за оказанную услугу. Правда, большое спасибо.

– Не за что. С этими чокнутыми смеху не оберешься.

– Чокнутыми?

– Ну конечно! Эта мадам Вестин... Она ко всем пристает и рассказывает, как ты ее исцелил одним лишь прикосновением. Утверждает, что у нее была злокачественная опухоль в груди и что после первого же твоего прикосновения она исчезла. – Джек рассмеялся. – До сих пор мне казалось, что все глупости на эту тему уже рассказаны, однако, как выяснилось, я ошибался...

Алан поспешил завершить разговор, сумев тем не менее соблюсти необходимую вежливость. Повесив трубку, он рухнул в кресло и уставился неподвижным взглядом в пятно на противоположной стене.

Итак, левая грудь у Генриетты Вестин вполне здорова и ее ксеромаммограмма безупречна. Но еще два часа тому назад дело обстояло совершенно иначе! Алан ничего не понимал. Посидев еще минут пять, он глубоко вздохнул и поднялся на ноги. В конце концов, нечего беспокоиться об этом. Важно то, что Генриетте больше не грозит потеря груди. А обо всем остальном он поразмышляет, когда у него будет много свободного времени. Сейчас же ему нужно немного перекусить и принять вечернюю смену.

Внезапно зазвонил телефон. На этот раз вызов был по общей линии.

Звонила миссис Андерсен. Она рыдала в трубку что-то про Соню и про ее ухо.

О Господи, этого только ему еще не хватало!

– Что случилось, – спросил Алан. – У нее все еще болит?

– Нет, – истерично кричала женщина, – она стала слышать правым ухом. Она слышит!

* * *

– Ну, как я выгляжу?

Алан очнулся. Он провел ночную смену в сильном напряжении, не допустив крупных медицинских ошибок, но теперь, дома, его мысли постоянно возвращались к Соне Андерсен и Генриетте Вестин.

Он взглянул на Джинни. Жена стояла у кухонного стола, примеряя брюки и блузку зеленого цвета.

– Ты выглядишь великолепно.

Алан сказал правду. Костюм на ней сидел безупречно. Зеленый цвет очень подходил к ее зеленым контактным линзам.

– Честное слово, ты восхитительна!

– Тогда почему же я каждый раз должна тебя об этом спрашивать?

– Незачем спрашивать. Ты всегда великолепна, и сама прекрасно это знаешь.

– Девушки любят, когда им напоминают об этом.

Алан пообещал быть более внимательным. Впрочем, за последний год он давал это обещание уже раз сто. К сожалению, в последнее время их совместная жизнь, оставляла желать лучшего. Для постороннего наблюдателя они были идеальной супружеской парой. Им бы еще иметь двух с половиной детей! Тогда они представляли бы настоящую американскую семью. Они не раз обсуждали эту проблему, но все их благие намерения кончались ничем. Работа отнимала у Алана все больше времени, а Джинни все больше увлекали занятия в клубе. Встречались они только за завтраком, обедом и в постели...

Да, Алан пообещал быть более внимательным и менее поглощенным своими делами. В ближайшее время. Но только не сейчас. В особенности после того, что случилось сегодня.

Джинни поставила перед ним тарелку салата с креветками и блюдечко с хлебом.

– А ты почему не ешь? – спросил он, видя, что жена продолжает суетиться на кухне.

Она покачала головой.

– Некогда. Ты думаешь, почему я нарядилась? Сегодня вечером состоится собрание женского клуба, и я должна подготовить доклад о выставке мод.

– А я думал, что женский клуб собирается по четвергам.

– Сегодня внеочередное собрание, посвященное воскресной выставке мод. Я же объясняла тебе.

– Да, действительно, ты объясняла, прости. Я просто хотел поговорить с тобой.

Джинни улыбнулась.

– Отлично, говори!

– Ну, сядь, – попросил он, показывая на кресло.

– О нет, дорогой, я не могу. Джози и Терри будут здесь с минуты на минуту – они должны подбросить меня. Ты не можешь сказать все-все быстренько?

– Думаю, что это невозможно.

– Попытайся. – Джинни села напротив него.

– Хорошо. В больнице со мной сегодня случилось что-то странное.

– Миссис Элсуорт заплатила по счету?

Алан чуть не рассмеялся.

– Нет, куда страннее.

Джинни подняла брови.

– Это должно быть что-то хорошее.

– Пока я не знаю, хорошее или плохое. – Он глубоко вздохнул. Ему было нелегко говорить. – Сам не знаю как, но сегодня я излечил двух пациентов от практически неизлечимых болезней...

После минуты молчания Джинни покачала головой. На ее лице появилось недоуменное выражение.

– Я не понимаю.

– Я тоже. Видишь ли...

Снаружи раздался звук автомобильного клаксона. Джинни вскочила на ноги.

– Это Джози. Я должна идти. – Она обошла вокруг стола и поцеловала Алана. – Мы поговорим об этом попозже, ладно?

Алан натянуто улыбнулся.

– Конечно.

Джинни быстро накинула пальто и выпорхнула из комнаты.

Алан ткнул вилкой в салат и принялся за еду. «Может быть, это и к лучшему», – подумал он. Они с женой знали многих врачей, у которых развился комплекс божественного всесилия. Стоит Алану начать говорить об излечении посредством рукоположения, и Джинни сочтет его сумасшедшим.

И, возможно, будет права.

Съев немного салата из креветок, он отложил вилку и откинулся на спинку стула. Сейчас он не был голоден, а просто ел впрок, чтобы не чувствовать голода потом.

Какие у него есть основания считать, будто он имеет какое-то отношение к тому, что у Сони восстановился слух, а у Генриетты Вестин в груди исчезла опухоль? Мнить себя чем-то вроде мага-исцелителя, значит, подвергать свою жизнь большим неприятностям.

Однако существовали определенные факты, и Алан не мог закрывать на них глаза. Глухота Сони Андерсен в свое время была подтверждена аудиметрическими приборами, а теперь девочка слышит. Миссис Вестин сама обнаружила у себя опухоль, и Алан сам подтвердил ее наличие. Но теперь опухоль исчезла.

Действительно, происходило что-то странное.

И каждый раз причиной тому служило его прикосновение.

Какое здесь может быть разумное объяснение?

Зарычав от чувства разочарования, отвращения и беспомощности, Алан скомкал в сердцах свою салфетку и вышел из дому, чтобы сделать вечерний обход в больнице.

* * *

По дороге из больницы он завернул в свой кабинет. Тони де Марко сообщил ему по автоответчику, что хочет видеть его. Это было счастливое совпадение, так как Алан давно уже хотел поговорить с Тони и предложить ему работу.

По пути он почувствовал голод и решил зайти перекусить в пригородную закусочную, но потом вдруг вспомнил, что хозяин закусочной неоднократно лечился у него от венерических болезней... а ведь сандвичи-то наверняка он готовит сам. Вместо этого Алан заглянул в ресторан «Мимисон» и заказал себе рыбный обед. Насытившись, он отправился прямиком к Тони. Паркуя машину, Алан заметил, что в окнах юридической конторы еще торит свет. Дверь Алану открыл сам Тони.

– А, Алан, заходи.

Алан улыбнулся в ответ. Тони был ближайшим его другом, партнером по делам строительной фирмы, а между тем виделись они крайне редко. Ростом чуть ниже Алана, Тони оставался все таким же гибким и поджарым парнем, каким в его возрасте может быть только убежденный холостяк и заядлый курильщик.

– Я тут только что закончил диктовать один документ. Выпьешь?

– Да, пожалуй.

Тони подал Алану стакан с виски.

– За Бруклин, – улыбнулся он, поднимая стакан. Они сделали по глотку, и Алан почувствовал, как ему обожгло горло. Это было приятное ощущение. Он окинул взором богато обставленную контору. Они с Тони прошли долгий путь от своих родных мест в Бруклине, находились на расстоянии нескольких миль отсюда, но, если судить по уровню дохода и престижу, они как будто пробежали несколько световых лет.

Они поболтали о том о сем, и наконец Алан спросил:

– Ты хотел поговорить со мной?

– Да, – сказал Тони, указывая на кресло и зажигая сигарету. Сам он сел за стол. – У меня два вопроса. Первый – ты помнишь, какая сегодня дата?

Алан не имел ни малейшего представления.

– Сегодня же наша восьмая годовщина, ты, чурбан.

Алану понравилась та легкость, с которой Тони перешел на бруклинский акцент и уличный диалект их юности. Алан уже давно заметил, еще во время обучения в медицинском институте, что его бруклинский акцент годится только для того, чтобы обсуждать соревнования по бейсболу, бутерброды с котлетами или уличные события, но никак не медицинские проблемы, ибо всякий, кто говорит с таким акцентом, по мнению обывателя, не может ничего понимать в медицине. Поэтому он решил перейти на некий нейтральный, не имеющий локальной окраски английский, ставший теперь такой же неотъемлемой его частью, как и походка.

Тони пользовался своим «адвокатским английским», только выступая в качестве юриста. Расслабляясь же с друзьями, он снова становился Тони де Марко – уличным драчуном и самым задиристым парнем в квартале.

– Да ну? Неужели прошло так много времени?

Алану с трудом верилось, что прошло уже восемь лет с тех пор, как он отыскал фамилию Тони в телефонной книге под рубрикой «Адвокаты» и к своему удовольствию узнал, что они оба выросли в Бруклине, всего в нескольких кварталах друг от друга.

Алан попросил Тони, чтобы тот помог ему расторгнуть договор с Лу Альбертом. Личные отношения у него с Лу были вполне приличными, однако стиль работы резко отличался у того и у другого. Алан был не в состоянии угнаться за темпом Лу, который принимал по восемь пациентов в час в обычные дни и по десять в напряженные. Метод Лу состоял во временном разрешении наиболее насущных проблем пациента при помощи укола или лекарства. Это был врач такого типа, у которого рука постоянно лежала на дверной ручке. Пытаясь состязаться с ним, Алан чувствовал себя как сборщик на конвейере. Это был совсем не тот стиль врачебной практики, который был ему по душе.

Но Алан не хотел разрывать контракт без согласия Лу. К несчастью, как выяснил Тони, Лу намеревался остаться верным букве соглашения. Но не в этом состояла трудность – у Тони была возможность обойти любые ограничительные условия, оговоренные в контракте.

– Да, восемь лет тому назад ты изменил всю мою жизнь, когда заявил, что намереваешься прекратить свой очередной контракт с Лу Альбертом.

– Каким образом?

– Я говорю вполне серьезно! Я предложил тебе тогда целый ряд способов отделаться от этого контракта, а ты сидел передо мной с видом оскорбленной добродетели и твердил: «Нет, я подписался под этим документом, и пусть так и будет». Ты знаешь, как я тогда себя чувствовал? Как последний подонок. Никогда ни один мой клиент не говорил мне такого. Никогда! Тебя нисколько не трогало то, что у тебя могли быть законные лазейки – ты дал свое слово и готов был его выполнять. Я чувствовал себя так, как будто очутился под столом и карабкаюсь к двери.

– Ты умело скрывал это, – сказал Алан, пораженный этим открытием. Он и представить себе не мог...

– Итак, с того дня я круто изменил всю манеру своего поведения. Больше никаких хитроумных ходов. Я потерял из-за этого многих клиентов, но зато теперь я могу с чистой совестью сидеть с тобой в одной комнате.

Внезапно для Алана многое стало ясно. Раньше он не понимал, почему Тони позвонил ему только через месяц после этой первой встречи и предложил стать совладельцем небольшого конторского помещения в здании, расположенном на другом конце города. Они могли разместить каждый свой офис на первом этаже, а второй этаж сдавать в аренду.

С тех пор они с Тони были всегда близкими друзьями и партнерами. Он сожалел, что они редко виделись. Он чувствовал, что этот энергичный адвокат был ему значительно более близок, чем кто бы то ни было из его коллег-врачей.

– Тони, я и подумать не мог...

– Брось, не думай об этом! – сказал Тони, махнув рукой. – Но есть другое дело: я сегодня услышал кое-что интересное.

– О чем ты?

– Я зашел выпить стаканчик к одному своему приятелю, пока он ожидал своего клиента. Когда этот клиент появился, они разговаривали в кабинете, расположенном рядом, так что пока я заканчивал свою выпивку, я слышал, о чем говорили. Этот хлыщ, который оказался врачом, сказал моему приятелю, что он собирается возбудить судебное дело против другого врача – по имени Алан Балмер. Я потом позвонил этому своему приятелю-адвокату и, прибегнув к своим обычным обходным маневрам, узнал, что этого врача зовут Ларкин. – Он взглянул на Алана. – Похоже, ты не очень удивлен?

Алан рассказал ему о своем утреннем разговоре с Фредом Ларкином.

Тони покачал головой.

– Ты порой бываешь настоящим хулиганом, Алан. Я навел предварительные справки об этом Ларкине. Он большая шишка и пользуется влиянием в попечительском совете больницы. Никогда не узнаешь – вдруг тебе понадобится один-другой приятель в высоких инстанциях.

– А зачем? – спросил Алан. – Я не намереваюсь становиться начальником, даже если бы имел время для этого. Больничные интриги мне противны.

– Однако никогда не вредно иметь дружеские связи.

– Это в тебе говорит политикан.

– Фу! Никогда не называй меня паршивым политиканом!

– Поскреби любого адвоката и обнаружишь внутри политикана! – сказал со смехом Алан.

– Не говори так высокомерно о друзьях, занимающих высокие должности. Как ты думаешь – как ты попал в этот фешенебельный клуб?

Алан пожал плечами. В то время Лу был его партнером, и он был членом клубного комитета.