Текст книги "Крупинка Темного Царства"

II

«Вообразите себе чудовищного южноамериканского паука-птицееда, принявшего вдруг человеческий облик и наделенного разумом едва ли в меньшей мере, чем человек, и получите лишь самое приблизительное представление об ужасе, который способен вызвать этот жуткий портрет.»

М.Р. Джеймс, «Альбом Кэнона Элбрика»

Домик-На-Обрыве располагался где-то милях в двух за обиталищем мистера Мортенсона и тоже значительно ниже дороги, извивавшейся вдоль крутого («крутого» – это еще слабо сказано!) косогора. Вела к нему узенькая дорожка – только-только проехать на машине – явно одна-единственная. С одной стороны этой дорожки, сразу за цепочкой выкрашенных белой краской валунов на обочине, начинался практически отвесный обрыв глубиной футов в сто. С другой – поросший густым кустарником каменистый склон, который поднимался к основной дороге под углом сорок пять градусов.

Где-то через сотню ярдов подъездная дорожка расширялась, превращаясь в короткую и узкую площадочку или террасу, где и стоял Домик-На-Обрыве, который занимал чуть ли не половину всего свободного пространства. Франц, который преодолел начало дорожки с уверенной лихостью местного жителя, резко замедлил ход, как только показался дом, и «Фольксваген» пополз еле-еле, чтобы дать нам возможность в подробностях рассмотреть владения Франца, пока те еще находились под нами.

Дом действительно был выстроен на самом краю обрыва, который проваливался вниз даже еще глубже и отвесней, чем в начале подъездной дорожки. Со стороны въезда, не доходя до стены на каких-то два фута, спускался головокружительно крутой земляной склон практически без единого признака какой-либо растительности, такой геометрически ровный и гладкий, словно был частью колоссального коричневого конуса. Где-то на самом его верху цепочка коротких белых столбов, таких далеких, что не были видны подвешенные между ними провода, обозначала дорогу, с которой мы свернули. Мне показалось, что крутизна склона никак не меньше сорока пяти градусов – непривычному глазу горы всегда представляются невероятно крутыми, но Франц сказал, что там от силы тридцать – вроде еще немного, и весь склон поползет вниз. Год назад он полностью выгорел в результате лесного пожара, который едва не добрался и до самого дома, а совсем недавно случилось еще и несколько небольших оползней из-за ремонтных работ наверху, на дороге, которые засыпали последнюю уцелевшую от огня растительность.

Дом был длинный, одноэтажный, с выложенными асбестовой плиткой стенами. Почти плоская крыша, крытая серым шифером, имела едва заметный уклон в сторону горы. Дом состоял из двух одинаковых секций – или крыльев, назовем их так – поставленных под небольшим углом друг к другу, чтобы максимально использовать пространство у изогнутого края обрыва. Ближнее крыло дома, с северной стороны, огибал открытый плоский выступ с легкими поручнями (Франц прозвал его «палубой»), который причудливым балкончиком нависал прямо над обрывом, имевшим в этом месте глубину в триста футов.

Со стороны въезда располагался мощеный дворик достаточных размеров, чтобы развернуть машину, и летний гараж без дверей, пристроенный к дому с противоположной стороны от обрыва. Когда «Фольксваген» въезжал в этот дворик, под колесами лязгнул толстый металлический лист, перекинутый через канаву, которая огибала его по периметру и служила для отвода воды со склона – а также с крыши – во время нечастых, но сильных ливней, что случаются в Южной Калифорнии зимой.

Прежде чем мы вышли, Франц развернулся. Сделал он это в четыре приема – свернул к углу дома, где начиналась «палуба», сдал назад, до упора вывернув руль, пока задние колеса не оказались почти над канавой, вывернул руль в обратную сторону, проехал вперед, чуть не упершись передними колесами в металлический отбойник на краю обрыва, и, наконец, откатился задним ходом к гаражу, практически перегородив задней частью автомобиля дверь, которая, по словам Франца, вела на кухню.

Мы втроем вылезли, и Франц позвал нас на середину дворика, чтобы еще разок оглядеть окрестности до того, как войдем внутрь. Я заметил, что между булыжниками кое-где проглядывает настоящий монолитный гранит, присыпанный тонким слоем земли, что говорило о том, что терраса была не земляная, искусственного происхождения, а представляла собой верхушку скалы, торчащей сбоку от склона. Это придало мне чувство уверенности, которое я особенно приветствовал по той причине, что имелись и некоторые другие впечатления – а скорей, неосознанные ощущения – которые заметно меня беспокоили.

Это были едва заметные, практически неуловимые ощущения – все до одного, шатко балансирующие на самом пороге осознания. В другой ситуации я вряд ли обратил на них внимание – я не считаю себя слишком уж чувствительной личностью – но что тут говорить, невероятное видение на утесе несколько выбило меня из колеи. Для начала, едва заметно пованивало горелой тряпкой, из-за чего во рту ощущался горьковатый медный привкус; не думаю, что я все это просто себе вообразил, поскольку заметил, как Франц недовольно принюхивается и проводит языком по зубам. Потом, не оставляло чувство, будто лица и рук легонько касаются какие-то тончайшие нити – вроде паутины или водорослей в воде, хоть мы стояли на совершенно открытом месте, прямо посреди двора, а ближайшим предметом над нами было облако, от которого нас отделяло не меньше полумили. И едва я это ощутил – чувство было едва уловимым, не забывайте – то тут же заметил, что Вики неуверенно провела рукой по волосам и затылку, как обычно поступает женщина, когда опасается, что ей на голову упал паук.

Все это время мы особо много не разговаривали – разве что Франц рассказал, как пять лет назад на весьма выгодных условиях купил Домик-На-Обрыве у наследников одного любителя серфинга и спортивных машин, разбившегося на повороте в Корабельном каньоне.

Так что мне, ко всему прочему, начали чудиться еще и какие-то неясные, почти за границами слышимости звуки в той практически полной тишине, которая нахлынула на нас, когда умолк мотор «Фольксвагена». Я знаю, когда попадаешь из города на природу, слух непривычно обостряется и начинаешь слышать даже собственное дыхание, что поначалу немного раздражает, но в том, о чем я говорю, было действительно что-то необычное. Что-то тихонько посвистывало – слишком высоко и пронзительно для нормального слуха – и мягко погромыхивало, на слишком низких для него нотах. Но вместе с тем, что вполне могло объясняться просто шумом в ушах, три раза мне показалось, будто я слышу шипящее потрескивание осыпающихся камешков или гравия. Каждый раз я поспешно поднимал голову и оглядывал склон, но так и не заметил даже мельчайших признаков осыпи или обвала, хотя видел гору почти целиком.

Когда я третий раз поднял туда взгляд, облака уже немного разошлись, и на меня в ответ глянула верхушка прячущегося за вершину солнца. В голове у меня тут же промелькнуло сравнение со стрелком, залегшим за горой и берущим меня на мушку. Я торопливо отвернулся. Не хватало еще, чтоб опять перед глазами поплыли темные пятна. В этот самый момент Франц повел нас через «палубу» ко входной двери.

Я опасался, что неприятные ощущения усилятся, когда мы зайдем внутрь – особенно почему-то запашок горелого и невидимая паутина – так что очень приободрился, когда все они моментально исчезли, будто не выдержав прямого столкновения с присущими Францу сердечностью, душевным уютом, цивилизованной основательностью и интеллигентностью, которые прямо-таки источала гостиная.

Это была длинная комната, вначале узкая, где она уступала место кухне с кладовкой и небольшой ванной, а затем расходящаяся на всю ширину дома. У стен не оставалось ни дюйма свободного пространства, настолько они были заставлены шкафами – большей частью с книгами. Между книг виднелись статуэтки, какие-то археологические редкости, научные приборы, магнитофон, стереосистема и все такое прочее. У внутренней стены, что отделяла гостиную от кухни, стоял большой письменный стол, несколько картотечных шкафчиков и подставка с телефоном.

Стол был приставлен к глухой стене, но чуть дальше, за углом, где начиналось второе «крыло» дома, располагалось широкое, как витрина, окно, выглядывающее через каньон на нагромождения скал и утесов, которые полностью закрывали собой не такой уж далекий океан. Прямо перед этим большим окном стояли длинный диван и такой же длинный стол.

В конце гостиной узкий коридорчик вел до самой середины второго крыла к двери, которая, в свою очередь, выходила на небольшую, закрытую со всех сторон лужайку, вполне пригодную для использования в качестве солярия и достаточную по размерам для игры в бадминтон – если б нашелся такой хладнокровный человек, чтобы скакать с ракеткой на высоте птичьего полета у самого края глубочайшего обрыва.

С той стороны от коридора, что ближе к склону, располагались просторная спальня – Франца – и большая ванная комната, дверь которой выходила в коридор в самом его конце. На противоположную сторону выходили двери двух спален чуть поменьше, каждая с огромным окном, которые можно было полностью закрыть плотными темными шторами. Это были комнаты сыновей, заметил он походя, но я не без облегчения отметил, что в них практически не осталось никаких предметов, могущих напомнить об их юных обитателях: в глубине моего шкафа, честно говоря, висели какие-то женские вещи. Обе эти спальни, которые он отвел нам с Вики, соединяла общая дверь, которая с обеих сторон запиралась на задвижки, сейчас отпертые, хотя сама дверь была прикрыта – типичное проявление, хотя и совсем незначительное, интеллигентной тактичности Франца: он не знал, или, по крайней мере, делал вид, что не знает, какие у нас с Вики отношения, и вопрос с дверью оставил решать нам самим, как сочтем нужным – без лишних слов и многозначительных намеков.

К тому же, прочными задвижками были снабжены и обе двери в коридор – Франц всегда искренне считал, что гость имеет право на уединение – и в каждой из комнат обнаружилась небольшая вазочка с серебряными монетками, не какими-то там коллекционными, а самой обыкновенной американской мелочью. Вики это заинтересовало, и Франц смущенно пояснил, посмеиваясь над собственной романтичностью, что исповедует старинный обычай испанской Калифорнии, требующий, чтобы помимо всего прочего под рукой у гостей имелись и необходимые им деньги.

Познакомившись с домом, мы разгрузили «Фольксваген» от нашего скудного багажа и провизии, которой Франц запасся в Анжелесе. При виде тонкого слоя пыли, собравшейся повсюду за его месячное отсутствие, он тихонько вздохнул, и Вики настояла, чтобы мы пришли к нему на выручку и на скорую руку навели порядок. Франц особо не протестовал. По-моему, всем нам – по крайней мере, мне-то уж точно – очень хотелось поскорей заняться чем-нибудь обыденным, чтоб стереть из памяти недавнее невероятное событие и вернуть ощущение реальности, хотя вслух этого никто не высказал.

За компанию с Францем с этим делом мы управились легко и непринужденно. За домом он, конечно, следил, но не никогда не возводил чистоту полов в культ. Сноровисто орудуя веником и шваброй, Вики просто-таки великолепно смотрелась в своем свитере, тореадорских штанах и сандалиях с длинными ремешками – она носит современную униформу молодых интеллектуалок, старающихся не забывать и о своей принадлежности к женскому полу, правда, не подчеркивая это положение, а исключительно следуя моде.

Покончив с этим делом, мы засели на кухне с кружками черного кофе – выпить почему-то никому из нас не захотелось – слушая, как побулькивает в котелке мясо, которое Франц поставил тушиться на плиту.

– Насколько я понимаю, – начал он безо всяких предисловий, – вам хочется узнать, не знал ли я о том, что нечто подобное должно было случиться, еще когда приглашал вас сюда, и нет ли какой-либо связи между данным феноменом – довольно претенциозный термин, не правда ли? – и прошлым этой местности или моим собственным прошлым – или некой деятельностью, осуществляемой в этих краях, включая военные испытания – и, наконец, нет ли у меня какой-либо теории, могущей все это объяснить – вроде предположения Эда насчет гипноза.

Вики кивнула. Он абсолютно точно выразил то, что было у нас в головах.

– Кстати насчет гипноза, – вклинился я. – Когда мистер Мортенсон высказал это предположение, оно показалось мне совершенно невероятным, но теперь я далеко не так в этом уверен. Я вовсе не хочу сказать, что ты нас умышленно загипнотизировал, но разве не существует таких форм самогипноза, которые могут передаваться другим? Как бы там ни было, условия для этого были самыми благоприятными – мы только что говорили о сверхъестественном, было солнце и оставшиеся от него черные пятна, которые способствовали привлечению внимания, потом внезапный переход к полутьме, и, наконец, ты так решительно указал на тот утес, словно там и следовало чего-то увидеть.

– Ни на минуту не могу в это поверить, Гленн, – убежденно возразила Вики.

– Честно говоря, я тоже, – повернулся я к ней. – В конце концов, записи на карточках весьма наглядно продемонстрировали, что привиделось нам практически одно и то же – небольшие различия в описаниях способны лишь подкрепить это убеждение – и я не вижу, где по дороге, или при каких-то наших прежних встречах мы могли получить материал для подобного внушения. И все же мысль о неком скрытом подсознательном внушении меня упорно не оставляет. Может, это так называемый дорожный гипноз, или солнечный? Франц, с тобой такое и раньше случалось? Насколько я понимаю, это именно так.

Он кивнул, но потом обвел нас обоих задумчивым взглядом и проговорил:

– Хотя не думаю, что мне следует рассказывать вам об этом в мельчайших подробностях. Не то чтобы я опасаюсь, что вы заподозрите меня во вранье или чем-нибудь в этом роде, но просто по той причине, что если я расскажу, а потом нечто подобное случится и с вами, вы еще больше уверитесь – и вовсе не без оснований – что дело только во внушении.

– И все же придется мне дать ответ на эти вопросы, – продолжал он. – Только коротко, в общем и целом. Да, я уже не раз испытывал нечто подобное, когда приезжал сюда один в позапрошлом месяце – и то же самое, что сегодня, и с некоторыми отличиями. Тогда у меня на этот счет не возникло никаких фольклорных или оккультных теорий, ни чего-то в этом духе, и все же я настолько перепугался, что в конце концов поехал в Анжелес и проверил глаза у очень хорошего окулиста, посетил психиатра и двух психоаналитиков, которым полностью доверяю. Все в один голос меня заверили, что психика у меня в порядке – зрение тоже. Через месяц я пришел к окончательному убеждению, что все виденное или прочувствованное мною было просто галлюцинациями, связанными с одиночеством. Вас я пригласил частично и с той целью, чтобы в случае повторения чего-то подобного кто-то мог развеять мои сомнения.

– Однако вы не были окончательно убеждены, что все это только померещилось, – заметила Вики. – Карточки и карандаши вы держали наготове, в кармане.

Франц ухмыльнулся в ответ – замечание угодило точно в цель.

– Верно, – сказал он. – В глубине души я не исключал ничтожной вероятности того, что мне действительно не померещилось, и заранее приготовился. И как только мы въехали в горы, стал смотреть на все это совсем по-иному. То, что казалось совершенно невероятным в Анжелесе, стало чуть ли не само собой разумеющимся. Странно. Ну ладно, пошли пройдемся по палубе – там уже должно быть попрохладней.

Кружки мы взяли с собой. Снаружи и впрямь заметно похолодало, бо льшая часть каньона уже часа два как скрывалась в тени, и снизу по ногам поддувал легкий ветерок. Чуть попривыкнув к тому, что нахожусь на краю ужасающего обрыва, я нашел это восхитительным. Вики, должно быть, тоже, судя по тому, как она смело перегнулась через жиденькие поручни, заглядывая вниз.

Каньон внизу густо порос темными деревьями и кустарником. Ближе к противоположной стороне растительность становилась все реже, и прямо перед нами из стены каньона выдавался колоссальный уступчатый срез бледно-рыжего гранита, слои на котором располагались, точно на картинке в учебнике по геологии. Выше этой среза опять начинался подлесок, а потом нагромождения отдельных рыжих и серых скал с темными провалами и пещерами между ними, ведущих уступами к высокому серому утесу, который заметно возвышался над остальными.

Склон за домом, конечно, уже полностью загораживал от нас солнце, но желтые лучи все еще касались верха противоположной от нас стены, медленно продвигаясь вместе с заходящим солнцем. Облака сдуло к востоку, где они еще виднелись на горизонте, но с запада ни одного не пришло к ним на смену.

Вместо того, чтобы обрести более приподнятое «нормальное настроение», перед выходом на «палубу» я заранее приготовился к уже испытанным жутковатым ощущениям, но их не было. Что почему-то не настолько успокоило, как ожидалось. Я заставил себя восхититься пестрой каменной стеной напротив.

– Господи, просыпаешься – и такой вид! – с энтузиазмом воскликнула Вики. – Словно окунаешься в разлитый вокруг прозрачный воздух под невероятной вышины небом!

– Да, видок ничего, – согласился Франц.

И тут они вернулись, легчайшие, едва заметные, как и раньше, перышками щекочущие на самом пороге восприятия – запашок горелого, горьковатый медный привкус, касания невидимых паутин, полувибрации-полузвуки, шипение и пощелкивание призрачного гравия… те самые незначительные ощущения, как назвал я их про себя.

Я понял, что Вики с Францем тоже это ощутили, только потому, что больше они не сказали ни слова и я почувствовал, как они оба напряженно застыли… и тут один из последних солнечных лучей коснулся какой-то зеркальной плоскости на скалистой вершине напротив, очевидно, кварцевого вкрапления, поскольку отраженный луч вонзился в меня, словно золотая рапира, отчего я моргнул – и тут на мгновенье он стал глянцево-черным и мне показалось, что я увидел (хотя далеко не так четко, как того уже упомянутого паука-многоножку на утесе), черный силуэт – черный диковатой вспененной чернотой, которую можно увидеть, только закрыв глаза ночью. Силуэт стремительным зигзагом метнулся куда-то вниз, к изрытым пещерами скальным выступам, провалился окончательно и бесповоротно в подлесок над гранитным уступом и исчез.

В этот момент Вики судорожно стиснула мой локоть, а Франц резко развернулся к нам, после чего отвернулся опять.

Все это было очень странно. Я чувствовал испуг и в то же время нетерпение, словно вот-вот должно было случиться какое-то чудо, вот-вот должна была открыться какая-то тайна. И все это время наше поведение было на удивление сдержанным и уравновешенным. Одна фантастически тривиальная подробность – никто из нас не расплескал ни капли кофе.

Минуты две мы разглядывали стену каньона выше уступа.

Потом Франц сказал, каким-то чуть ли не радостным тоном:

– Пора обедать. После поговорим.

Я с глубоким облегчением опять ощутил на себе удивительное действие дома, как только мы снова в него зашли – тот словно излучал покой, основательность, умиротворение и уют, казался пусть маленькой, но надежной крепостью, способной защитить от любой опасности, угрожающей извне. Я понял, что это союзник.

III

«Когда этот глубоко убежденный рационалист впервые пришел проконсультироваться со мной, он был в таком паническом состоянии, что уже не только он сам, но и я вместе с ним почувствовал, откуда ветер дует – со стороны сумасшедшего дома!»

Карл Густав Юнг, «Психология и символ»

Мы с аппетитом навернули приготовленное Францем мясо с толстыми ломтями черного ржаного хлеба и розоватым сыром, запили соком и кофе, а потом, взяв с собой еще кофе, переместились на длинный диван перед большим смотровым окном в гостиной. В небе еще теплился желтоватый радужный полусвет, но пока мы устраивались, он окончательно угас. Вскоре на севере слабо замерцала первая звездочка.

– А почему черный – страшный цвет? – неожиданно подала голос Вики.

– Ночь, – отозвался Франц. – Хотя тут можно поспорить, цвет ли это, или же отсутствие цвета, или просто некая пустая основа для восприятия. Но такой ли уж он изначально страшный?

Вики кивнула, поджав губы.

Я заметил:

– Почему-то самый сильный неосознанный страх лично у меня всегда вызывает фраза «черные пространства между звездами». На сами звезды могу смотреть, даже не задумываясь, а вот фраза меня достает.

Вики проговорила:

– А у меня такой страх вызывает мысль о чернильно-черных трещинах, взламывающих вдруг весь окружающий мир, сначала тротуары и стены домов, потом мебель, полы, машины и прочие предметы, и наконец, страницы книг, и лица людей, и голубое небо. Трещинах чернильно- черных – где ничего, кроме беспросветной черноты.

– Как если бы вселенная представляла собой гигантский кроссворд с черной заливкой между квадратиками для букв? – полуутвердительно вставил я.

– Почти. Или византийскую мозаику. Глянцевое золото и глянцевую черноту .

Франц заметил:

– Нарисованная тобой картина, Вики, хорошо иллюстрирует то ощущение всеобщего развала, которое не оставляет нас в современном мире. Семьи, нации, классы, любые другие группы, в которые по тем или иным признакам объединялись люди, распадаются на глазах. Вещи меняются, прежде чем успеваешь как следует их узнать. Смерть, при которой жизнь уходит по частям, словно взносы при плате в рассрочку – или гниение столь скорое, что уже неотличимо от смерти. Нежданное-негаданное рождение. Возникновение чего-то из ничего. Реальность, вытесненная фантастикой с такой быстротой, что уже не понять, где фантастика, а где реальность. Не отпускающее ощущение дежа-вю – «я тут уже был – но когда, каким образом?» Даже вероятность того, что попросту не существует такого понятия, как ход событий, плавно перетекающих из одного в другое, что между ними только какие-то загадочные провалы. И, конечно же, в каждом таком новом провале – или трещине – сразу гнездится страх.

– Иллюстрирует также и фрагментарность знания, как это кто-то обозвал, – подхватил я. – Мир слишком велик и сложен, чтобы охватить его целиком, а не отдельными пятнами. Одному это не под силу. Нужны целые армии специалистов – армии из армий. У каждого специалиста своя область, свое пятно, своя строчка кроссворда, но между любыми двумя областями всегда найдется обширный нехоженный край.

– Правильно, Гленн, – резко вклинился Франц, – и сегодня, по-моему, в один из таких обширных краев мы втроем и сунулись.

Он помедлил и как-то неуверенно, чуть ли не смущенно проговорил:

– По-моему, каждому из нас хочется сейчас поговорить о том, что мы видели – и вряд ли стоит держать рот на замке только лишь из опасения, что рассказ об увиденном может как-то повлиять на представления, сложившиеся у других, и исказить их свидетельства. Так вот, насчет черноты предмета, или тени, или видения, что наблюдал я (я назвал его «черной царицей», но пожалуй, более точным было бы слово «сфинкс» – посреди черного лохматого пятна проглядывало длинное звериное или змеиное тело) – так насчет черноты: чернота эта была явно гуще той клубящейся тьмы, что плавает перед глазами при отсутствии света, хотя что-то общее с ней имела.

– Верно, – подтвердил я.

– О да, – вторила мне Вики.

– Было ощущение, – продолжал Франц, – будто эта штуковина, возникшая где-то у меня в глазах, в голове, располагалась при этом и далеко на горизонте – я имею в виду, на утесе. Каким-то образом она являлась одновременно субъективной – существуя в моем сознании, и объективной – наличествуя в материальном мире, или же… – тут он помешкал и понизил голос, – или же имела отношение к некой более основной, более изначальной и менее органической области, нежели материальный мир и сознание.

– Почему не может существовать каких-то иных типов пространства помимо тех, что мы знаем? – продолжал он, будто бы оправдываясь. – Неких иных закоулков в пещере вселенной? Одних пространственных измерений люди уже ухитрились выдумать и четыре, и пять, и более! На что похоже чувство пространства внутри атома, или пространства между галактиками, или за пределами любых галактик? О, я прекрасно понимаю, что вопросы, которые я задаю, для большинства ученых просто нонсенс – это вопросы из тех, сказали бы они, к которым не применимы ни эксперимент, ни логика – но ведь те же ученые не способны дать даже намека на ответ, где и в каком виде существует пространство сознания, каким образом студень из нервных клеток способен поддерживать необъятный пламенеющий мир внутренней реальности – они отговорятся под предлогом (вполне по-своему законным) что наука имеет дело с вещами, которые могут быть измерены и на которые, что называется, можно указать пальцем, а кто способен измерить мысль или указать на нее пальцем? Но сознание-то как таковое есть – это основа, на которой все мы существуем и зародились, это основа, на которой зародилась сама наука, вне зависимости от того, способна она объяснить ее или нет – так что лично для меня вполне допустимо предположение о существовании некого основного, первородного пространства, служащего мостом между сознанием и материей… и о принадлежности того, что мы видели, именно к такому пространству.

– А может, все-таки есть специалисты в подобной области, да только мы их выпускаем из виду, – совершенно серьезно сказала Вики. – Не ученые, а мистики и оккультисты, по крайней мере, некоторые из них – честное меньшинство среди толпы мошенников. У вас в библиотеке есть их книги. Я узнала заглавия.

Франц пожал плечами.

– Лично я никогда не находил в оккультной литературе ничего, что можно было бы взять за основу. Понимаете, оккультизм – почти как литературные и киношные «ужастики» – это нечто вроде игры. Да и как большинство религий. Поверь в игру и прими ее правила – или условности рассказа или фильма – и испытаешь страх, или чего там тебе еще нужно. Прими мир спиритов – увидишь духов и побеседуешь с безвременно усопшим родственником. Прими рай – и обретешь надежду на вечную жизнь и помощь всемогущего бога, работающего на твоей стороне. Прими ад – и столкнешься с дьяволами и демонами, если это то, что тебе надо. Прими – пусть даже с чисто литературными целями – колдовство, друидизм, шаманизм, волшебство в каком-то ином современном варианте, и получай оборотней, вампиров, стихию неведомого. Или поверь в таинственное влияние и сверхъестественное могущество могилы, старинного дома или изваяния, мертвой религии или старого камня с полустертыми надписями на нем – и получай нечистую силу все того же общего сорта. Но я думаю про тот страх – который, пожалуй, больше опасливое изумление – что лежит за пределами любой игры, что свободен от любых правил, не подчиняется никакой созданной людьми теологии, не поддается никаким чарам или защитным ритуалам, что бродит по миру невидимым и бьет без предупреждения куда только пожелает, во многом подобно (хотя и устроен совсем по-иному) молнии, или чуме, или вражеской атомной бомбе. Про тот страх, ради защиты от которого и ради того, чтобы забыть о нем, и было возведено все здание цивилизации. Страх, о котором ничего не поведают никакие человеческие знания.

Я встал и подошел ближе к окну. Звезд на небе почти не прибавилось. Я попытался разглядеть гранитный уступ напротив, но он скрывался за отражениями в оконном стекле.

– Может, и так, – отозвалась Вики, – но парочку этих книг мне все равно хотелось бы пролистать заново. По-моему, они как раз над письменным столом.

– Как называются? – спросил Франц. – Я помогу найти.

– А я пока прогуляюсь по «палубе», – бросил я как можно небрежней, двигаясь в противоположную сторону. Ответа не последовало, но у меня было чувство, что внимательные взгляды проводили меня до самых дверей.

Как только я толкнул от себя дверь – что потребовало определенного волевого усилия – и прикрыл ее за собой, до конца не захлопывая – что тоже далось не без труда – я начал сознавать две вещи: во-первых, что на улице гораздо темней, чем я ожидал – широкое окно гостиной скрывалось за углом стены и бросало лишь слабый отсвет на узенькую площадку перед обрывом, а не считая звезд, других источников света здесь не было; и во-вторых, что темнота, как я обнаружил, вселяет чувство уверенности.

Причина этого была вполне очевидной – испытанный ранее страх ассоциировался с солнцем, с ослепительным солнечным светом. Теперь я был от него в безопасности – хотя если бы кто-то невидимый вдруг зажег у меня перед лицом спичку, результат мог оказаться совершенно непредсказуемым.

Короткими шажками я двинулся вперед, нашаривая вытянутыми руками поручень.

Я прекрасно понимал, зачем вышел из дома. Я хотел испытать свою храбрость, бросив вызов этой штуковине, какой бы она не была – иллюзорной, реальной или какой-то еще, гнездящейся внутри нашего разума или вне его, или же способной каким-то образом, как предположил Франц, существовать в обеих этих областях одновременно. Но помимо этого, как я сознаю теперь, уже присутствовало и начало очарования .

Наконец мои руки коснулись поручня. Я вперился взглядом в черную стену напротив, то отводя глаза, то всматриваясь снова, как делаешь, когда пытаешься получше рассмотреть звезду или какой-то неясный предмет в темноте. Через некоторое время мне удалось разглядеть огромный белесый уступ и несколько скал над ним, но минуты через две я убедился, что если и дальше буду шарить взглядом по окутанным тьмой камням, то прыгающих по ним черных теней насмотрюсь хоть отбавляй.

Я поднял взгляд к небу. Млечного Пути еще не было, но он должен был показаться совсем скоро, звезды разгорались так ярко и густо, как никогда не увидишь в затянутом смогом Анжелесе. Прямо над обведенным россыпью звезд темным силуэтом скалистой вершины напротив я нашел Полярную звезду и расходящиеся от нее ломаные цепочки Большой Медведицы и Кассиопеи. Внезапно я словно всем телом ощутил объем атмосферы, безбрежность расстояния между мной и звездами, а потом – будто обрел вдруг способность проникать взглядом во все стороны одновременно – ощутил вокруг себя вселенную, с каждым мигом все больше отдаваясь этому невероятно притягательному чувству, которое поглотило меня подобно какому-то вязкому веществу.

Пролегшая позади меня безупречно скругленная выпуклость земли около сотни миль вышиной закрывала собой солнце. За толщей земной коры под моей правой ступней раскинулась Африка, под левой – Австралия, и дикой казалась мысль о страшно сжатой раскаленной материи, что пролегла между нами под холодной земной мантией – ослепительно сверкающем расплавленном металле или камне, где не было глаз, чтобы видеть их сияние, и не имелось даже миллионной доли дюйма свободного пространства, в котором мог перемещаться этот нестерпимо яркий, наглухо запертый свет. Я ощутил безмолвные мучения исковерканного льда у безжизненных полюсов, страшное давление воды в глубинах морей, слепое шевеление пальцев расползающейся во все стороны лавы, почувствовал, как тяжело ворочаются и осыпаются комочки сырой земли под упорно лезущими вглубь пытливыми отростками бесчисленного множества корней с копошащимися меж них червями.