Текст книги "Мечи и черная магия"

Поначалу кое-кто из них держал оружие наготове на случай внезапного нападения или засады, но вскоре даже самые осмотрительные небрежно опустили мечи, стали прикладываться к бурдюкам с вином и перебрасываться шуточками. Неуклюжий кормчий с пятнами желтоватой пены на белокурой бороде затянул матросскую песню, остальные подхватили, и влажные стены задрожали от мощного рева. Все глубже и глубже проникали они в эту пещеру – а может, и замок, – двигаясь по широкому изгибающемуся коридору, устланному ковром из тины.

Фафхрда несло по течению. Когда он замедлял шаг, другие подталкивали его, и он шел быстрее, но все это происходило механически. Ему остались подвластны только глаза, они бегали из стороны в сторону и с неимоверным любопытством впитывали каждую подробность: и многочисленные неразборчивые резные изображения морских чудовищ, отвратительных человекоподобных фигур, скатов и осьминогов, которые, казалось, оживали и двигались в мерцающем свечении; и высоко прорезанные окна или какие-то другие проемы со свисавшими из них темными скользкими водорослями; и лужи морской воды; и еще живые рыбы, хватавшие ртом воздух: люди наступали на них или отбрасывали ногой в сторону; и висевшие по углам гроздья усатых моллюсков; и, как казалось Фафхрду, еще какие-то существа, поспешно удиравшие у них с пути. В голове у него все более отчетливо звучала мысль: остальные явно должны понимать, где они находятся. Должны сообразить, что желтоватое свечение – это морская фосфоресценция. Должны догадаться, что они идут по жилищу самых таинственных обитателей глубин. Они обязательно должны осознать, что Симоргия действительно погрузилась под воду и всплыла только вчера или даже несколько часов назад.

Но люди шли за Лавасом Лерком и все так же пели, кричали и быстрыми глотками вливали в себя вино, поднося на ходу бурдюки к запрокинутым головам. А Фафхрд лишился дара речи. Плечи ему свело, словно море всей тяжестью уже давило на них. Его ум был совершенно подавлен зловещим появлением затонувшей Симоргии. Воспоминания о легендах. Мысли о черных столетиях, в течение которых морская живность медленно влезала, вползала и вплывала сюда, пока не заняла каждую щелочку и трещину и Симоргия не слилась с таинственным океаном. В глубоком гроте, выходившем в коридор, Фафхрд увидел каменный стол и рядом широкое каменное кресло; ему показалось, что он различил даже осьминога, который, словно передразнивая человека, развалился в кресле, обвив щупальцами подлокотники и глядя на пришельцев немигающими блестящими глазками.

Постепенно фосфоресценция становилась все ярче, и дымные факелы побледнели. А когда пение смолкло, прибоя уже не было слышно.

Коридор резко повернул вбок, и Лавас Лерк издал торжествующий вопль. Его приспешники, спотыкаясь, пошатываясь и перекликаясь, поспешили следом.

– Симоргия! – вопил Лавас Лерк. – Мы нашли твою сокровищницу!

Потолок квадратной комнаты, в которую они попали, был значительно ниже, чем в коридоре. В ней стояли черные, пропитавшиеся водой, тяжелые окованные железом сундуки. Под ногами чавкал густой ил, тут и там виднелись лужи воды. Свечение стало еще ярче.

Пока остальные раздумывали, светлобородый гребец выскочил вперед и дернул за крышку ближайшего сундука. Ее угол остался у него в руках: дерево оказалось мягче сыра, а металл – черным вязким илом. Гребец снова вцепился в сундук и почти целиком сорвал с него крышку; тускло заблестело золото, чуть засверкали покрытые тиной самоцветы. По драгоценностям пробежало похожее на краба существо и юркнуло в дыру в задней стенке.

С алчным воплем матросы набросились на сундуки, принялись их дергать, трясти и даже рубить мечами трухлявое дерево. Двое грабителей, борясь за право открыть сундук, рухнули прямо на него, он разлетелся на кусочки, и они продолжали тузить друг друга, лежа в грязи на груде драгоценностей.

Все это время Лавас Лерк так и не сошел с места, откуда издал недавно язвительный и ликующий крик. Фафхрду, который стоял рядом, забытый всеми, показалось, что Лавас Лерк огорчен тем, что его долгие поиски увенчались успехом, и отчаянно ищет чего-то большего, нежели золото и драгоценные камни, чтобы насытить свой дикий каприз. Затем Фафхрд обратил внимание, что Лавас Лерк что-то внимательно разглядывает – это была квадратная, заросшая илом, но, несомненно, золотая дверь в противоположной стене комнаты с изображенным на ней странно изгибающимся и плоским, словно одеяло, морским чудовищем. Послышался гортанный смех Лаваса Лерка, и Северянин увидел, что тот твердой поступью направился к двери, зажав что-то в руке. С удивлением Фафхрд сообразил, что это отнятое у него кольцо. Он увидел, как Лавас Лерк толкнул дверь, но та не шелохнулась. Он увидел, как, повозившись немного с кольцом, Лавас Лерк вставил его в золотую дверь и повернул. Увидел, как после очередного толчка дверь чуть приоткрылась.

И тут Фафхрд понял – мгновенно, как будто на него рухнула стена воды, – что все происшедшее не случайно, что с того мига, как его стрела пронзила рыбу, все направлялось кем-то или чем-то, кому было нужно, чтобы эту дверь открыли. И, повернувшись, Фафхрд припустил назад по коридору, словно на пятки ему наступала приливная волна.

Без света факелов коридор казался бледным и переменчивым, словно в ночном кошмаре. Свечение передвигалось как живое, открывая в каждом углублении не замеченных раньше Фафхрдом тварей. Споткнувшись, он растянулся во весь рост, вскочил и бросился дальше. Как ни торопился Фафхрд, ему казалось, что он движется медленно, будто в дурном сне. Он старался смотреть только вперед, но краем глаза все равно замечал виденные уже подробности: свисающие отовсюду водоросли, чудовищные орнаменты, усатых моллюсков, угрюмые и неподвижные глазки осьминога. Он с удивлением отметил, что его ноги и тело светятся в тех местах, где на них попал ил. Наконец среди вездесущего свечения Фафхрд разглядел черный квадрат и со всех ног устремился к нему. Квадрат постепенно увеличивался – это был портал. Фафхрд перескочил через порог и нырнул в ночь, откуда его звал чей-то голос.

Это был голос Серого Мышелова. Он доносился со стороны, противоположной той, где лежала разбитая галера. По предательским скальным уступам Фафхрд ринулся на голос. В свете снова вышедших на небо звезд он увидел под ногами черный провал. Фафхрд прыгнул вниз, сильно ударившись ногами, приземлился на очередную скалу и, к счастью, не потеряв равновесия, бросился дальше. Над кромкой черноты он увидел верхушку мачты и буквально скатился на маленькую фигурку, которая пристально смотрела в ту сторону, откуда он появился. Схватив Фафхрда за плечо, Мышелов подтащил его к обрыву и толкнул. Они одновременно коснулись воды и поплыли в сторону одномачтовика, стоявшего на якоре в тихой, защищенной скалами бухточке. Мышелов принялся было выбирать якорь, но Фафхрд, выхватив у него из-за пояса нож, перерезал канат и несколькими молниеносными движениями поднял парус.

Одномачтовик тронулся с места. Рябь на воде постепенно превратилась в небольшие волны, которые с каждой минутой набирали силу. Обогнув черный, покрытый клочьями пены остроконечный утес, они оказались в открытом море. Фафхрд молча собирал все имевшиеся на борту куски парусины и вообще лез вон из кожи, стараясь увеличить ход своего потрепанного суденышка. Озадаченный Мышелов покорно помогал ему.

Они успели пройти совсем немного, как вдруг раздался грохот. Мышелов, смотревший с кормы назад, издал хриплый недоверчивый возглас. На них шла волна, которая была выше мачты. И одномачтовик засасывало назад. Мышелов поднял руки, как бы защищаясь от чего-то. Суденышко начало медленно вскарабкиваться на волну, все выше и выше; наконец оно достигло гребня и скользнуло вниз по противоположному скату. За первой волной последовала вторая, за ней – третья, четвертая, и все такие же громадные. Судно больших размеров неминуемо бы погибло. В конце концов волны уступили место такой пенистой круговерти, в которой потребовались все мыслимые и немыслимые усилия и тысяча молниеносных маневров, чтобы удержать судно на плаву.

Когда предрассветный полумрак начал рассеиваться, Фафхрд и Мышелов уже спокойно плыли, держа курс в сторону дома; маленький временный парус заменил прежний, разорванный в клочья во время шторма, из трюма было выкачано достаточно воды, чтобы одномачтовик обрел хоть какую-то мореходность. Фафхрд сонно наблюдал восход солнца и чувствовал себя слабым, как женщина. До его сознания долетали лишь обрывки рассказа Мышелова о том, как он потерял галеру из вида во время бури, но продолжал двигаться курсом, каким, по его мнению, она должна была идти, пока море не утихло, а потом увидел странный остров и высадился на нем, ошибочно решив, что галера вышла в море именно оттуда.

Потом Мышелов принес горьковатого разбавленного вина и соленой рыбы, но Фафхрд отказался от угощения и проговорил:

– Мне кое-что обязательно нужно знать. Назад я не оглядывался. А ты смотрел во все глаза на что-то у меня за спиной. Что это было?

Мышелов пожал плечами.

– Не знаю. Было слишком далеко, да и освещение подкачало. То, что я видел, выглядело довольно нелепо. Я много бы отдал за то, чтобы быть поближе. – Он нахмурился и снова пожал плечами. – Словом, мне показалось, что я вижу вот что: толпа людей в больших черных плащах – по виду они были похожи на северян – выбежала из какого-то прохода. Во всем этом было нечто странное: свет, который их освещал, словно не имел источника. Потом они принялись вращать в воздухе этими своими черными плащами, словно сражались с ними или отплясывали какой-то танец… Говорю тебе, все это выглядело крайне нелепо… А потом они встали на четвереньки, накрылись плащами и поползли назад – туда, откуда вышли. А теперь можешь сказать, что я врун.

Фафхрд покачал головой.

– Это были не плащи, – заметил он.

Мышелов почувствовал, что за всем этим кроется больше, чем он предполагал.

– А что же это было? – спросил он.

– Не знаю, – ответил Фафхрд.

– А что это было за место – я имею в виду остров, который чуть было не утянул нас за собой, когда стал тонуть?

– Симоргия, – ответил Фафхрд, поднял голову, и, широко раскрыв глаза, ухмыльнулся такой ледяной, жестокой усмешкой, что Мышелов оторопел. – Симоргия, – повторил Фафхрд и, подтянувшись к борту, уставился на бегущую мимо воду. – Симоргия. И теперь она затонула снова. Чтоб ей мокнуть там веки вечные, гнить и разлагаться, пока она вся не превратится в дерьмо!

Фафхрда передернуло от собственного проклятия, и он устало улегся на палубу. На восточной кромке неба уже проступала красноватая полоса.

Семь черных жрецов

Глаза на лице цвета остывшей лавы, горя, словно лава раскаленная, пристально всматривались вдоль отвесного склона вниз, в длинный скалистый уступ, пропадавший в ледяной тьме, едва тронутой рассветом. Сердце гулко стучало в груди у черного жреца. За всю его жизнь и за жизнь его отца, тоже жреца, ни один чужак не появлялся на этой узкой тропе, которая шла от Крайнего моря через горы, известные под названием гряды Бренных Останков. Уже трижды наступал и через много лет снова возвращался год Чудовищ, четырежды ходил корабль в тропический Клеш за женами, но за все это время никто, кроме него самого и его собратьев-жрецов, не ставил ногу на эту тропу. Однако он всегда охранял ее так внимательно и самоотверженно, словно в любую ночь по ней могли крадучись пойти на приступ нечестивые копейщики и лучники.

И вот опять – сомнений быть не могло! – кто-то громко запел. Судя по голосу, грудная клетка у этого вокалиста не меньше медвежьей. Привычно, как будто он еженощно упражнялся в этом (а так оно и было), черный жрец, отложив в сторону конусообразную шляпу и сняв меховые сапоги и балахон, обнажил свое поджарое, тщательно намазанное жиром тело.

Отойдя в глубь каменной ниши, жрец выбрал в огороженном от сквозняков костре небольшую палочку и положил ее поперек выдолбленной в скале ямы. Ровное пламя осветило насыпанный в яму и на ладонь не доходивший до ее края тонкий порошок, который сверкал, словно растертые в пыль драгоценные камни. Жрец прикинул, что примерно через тридцать медленных вдохов и выдохов палочка посредине прогорит.

Он молча вернулся к краю ниши над заснеженным уступом, которая была в три нормальных человеческих роста и раз в семь выше него самого. Теперь на самом конце тропы он смутно различил фигуру – нет, даже две. Вытащив из набедренной повязки длинный нож, жрец подался вперед и замер, стоя на четвереньках. Едва слышно он шептал молитву своему странному, невероятному божеству. Где-то наверху чуть потрескивали не то скалы, не то лед – как будто сама гора разминала мышцы в предвкушении убийства.

– Ну-ка давай следующий стих, Фафхрд! – весело воскликнул первый из шедших по снежной тропе. – Чтобы его сочинить, у тебя было тридцать шагов, да и наше приключение длилось не дольше. А может, сова твоей поэзии наконец-то окоченела у тебя в глотке?

Мышелов ухмыльнулся, с кажущейся беспечностью вышагивая по снегу; на боку у него раскачивался его меч Скальпель. Высокий ворот серого плаща и надвинутый на лоб клобук бросали тень на его смуглое лицо, но не могли скрыть написанной на нем известной наглости.

Одежда Фафхрда, которую удалось спасти, после того как их одномачтовик разбился о студеный берег, была сшита сплошь из мехов и шерсти. На груди у него тускло поблескивала большая золотая пряжка, спутанные рыжеватые волосы были кое-как подвязаны золотой лентой. Белокожее лицо с широко расставленными серыми глазами казалось спокойным и уверенным, однако лоб был задумчиво наморщен. Из-за его правого плеча торчал лук, а над левым горели сапфировые глаза драконьей головы – это было навершие висевшего за спиной меча.

Наконец чело Фафхрда просветлело, и он запел – так запела бы гора, но несколько более добродушная, чем та, по которой они шли:

 
Лавас Лерк был похож
Своей рожей на нож
И внушал страшный ужас врагам,
И корабль его был
Просмолен и скользил
Лучше всех кораблей по волнам;
Но его все равно
Погрузили на дно
Мышелов, я и сказочный храм,
И теперь Лерк погиб —
Кормит яствами рыб.
Но…
 

Песня внезапно оборвалась, и Мышелов услышал, как зашуршала по снегу кожа. Резко обернувшись, он увидел, что Фафхрд скользит к краю пропасти; на какую-то секунду Мышелову даже пришло в голову, что Северянин, опьяненный собственными виршами, решил продемонстрировать трагическое погружение Лаваса Лерка в бездонную пучину.

В следующий миг Фафхрду уже удалось задержаться с помощью локтей и ладоней у самого обрыва. Одновременно на столь драматически освобожденное Северянином место откуда-то сверху влетела черная блестящая фигурка, приземлилась на согнутые руки и, перекувырнувшись, бросилась на Мышелова с ножом, сверкнувшим как осколок луны. Еще немного, и нож вонзился бы Мышелову в живот, однако Фафхрд, одной рукой держась за край обрыва, дернул другой нападающего за щиколотку. Тихо и страшно зашипев, черный человечек вывернулся и кинулся на Фафхрда. Но тут наконец Мышелов сбросил оцепенение, которое, как впоследствии он сам себя уверял, никогда не охватило бы его в местности менее холодной и мерзкой. Нырнув вперед, он резко толкнул человечка, кинжал которого высек искры из камня совсем рядом с рукою Фафхрда, и намазанная жиром фигурка стремительно заскользила вниз по отвесному склону. Бесшумно, словно летучая мышь, она мгновенно скрылась из вида.

Раскачивая свое могучее тело над пропастью, Фафхрд закончил стишок:

– Но вкуснейшее яство – он сам.

– Тише, Фафхрд! – наклонясь и к чему-то прислушиваясь, прошипел Мышелов. – Кажется, я слышал звук удара.

Фафхрд рассеянно присел на краю обрыва.

– Не мог ты ничего слышать, даже если высота здесь вдвое меньше, чем когда мы в последний раз заглядывали в эту пропасть, – заверил он приятеля.

– Но кто это был? – нахмурившись, спросил Мышелов. – Он похож на уроженца Клеша.

– Ага, особенно если учесть, что до клешских джунглей отсюда как до луны, – ухмыльнувшись, напомнил Фафхрд. – Какой-нибудь обмороженный до черноты полоумный отшельник, наверное. Говорят, в этих горушках встречаются всякие странные типы.

Запрокинув голову. Мышелов принялся изучать головокружительную вершину в милю высотой и заметил нишу над тропой.

– Интересно, есть там еще кто-нибудь? – с тревогой спросил он.

– Тронутые обычно ходят в одиночку, – вставая, успокоил его Фафхрд. – Пошли, ворчунишка, раз тебе нужен горячий завтрак, нам пора идти. Если древние предания не врут, мы к восходу достигнем Стылых Пустошей, а там по крайней мере есть хоть какие-то деревья.

В этот миг в нише, откуда спрыгнул их противник, вспыхнуло зарево. Оно пульсировало, становясь то фиолетовым, то зеленым, то желтым, то красным.

– А это еще что? – задумчиво проговорил Фафхрд, в котором наконец пробудился интерес к происходящему. – О том, что в гряде Бренных Останков бывают огненные сполохи, древние предания умалчивают. Если б мне хотелось тебя подзадорить, я предложил бы тебе подняться на этот холмик и самому…

– Ну уж нет, – перебил Мышелов, таща гиганта за рукав и проклиная себя за то, что начал задавать вопросы. – Я хочу, чтобы мой завтрак был приготовлен на нормальном огне. И я буду далеко отсюда, прежде чем это зарево увидят еще чьи-нибудь глаза.

– Да никто его не увидит, – с улыбкой ответил Фафхрд, покорно идя вслед за другом по тропе. – Вот уж любитель тайн на мою голову. Смотри, сияние уже почти погасло.

Но разноцветные сполохи увидел по крайней мере еще один глаз – размером с осьминожий и яркий, как Сириус.

– Гляди-ка, Фафхрд! – несколько часов спустя, уже утром, весело закричал Серый Мышелов. – Это знамение, чтобы отогреть наши замерзшие сердца! Зеленый холм подмигивает окоченевшим путникам, он строит нам глазки, словно умащенная зелеными притираниями смуглая клешская куртизанка!

– Должно быть, он и не менее пылок, чем клешская куртизанка, – в свою очередь обходя громадный валун, добавил могучий Северянин. – Видишь, он растопил весь снег.

Так оно и было. На горизонте снега и ледники Стылых Пустошей светились зеленовато-белым сиянием, но совсем рядом виднелось небольшое незамерзающее озерцо. И хотя воздух вокруг был студеным и дыхание путешественников вырывалось изо ртов облачками пара, на коричневатой тропе, по которой они шли, снега не было.

У ближайшего берега озерца высился холм, который имел в виду Мышелов, а на склоне холма, отражая лучи утреннего солнца, ослепительно блестела какая-то точка.

– Может быть, – не стал возражать Фафхрд. – Не знаю, клешская это куртизанка или холм, но у него несколько лиц.

Фафхрд попал в самую точку. При богатом воображении бугристые склоны холма можно было принять за какие-то чудовищные лица с закрытыми глазами – кроме одного, который мерцал перед ними. Ближе к подножию холма лица, словно восковые, стекали вниз каменными ручейками – или это были слоновьи хоботы? – впадая в зеркальную, похожую на кислоту воду. Тут и там на фоне зелени краснела небольшая скала; это напоминало то ли о пятнах крови, то ли о красногубых ртах. Округлая вершина холма разительно отличалась по цвету и, казалось, была сделана из розовато-телесного мрамора. И она тоже что-то напоминала – скорее всего, лицо спящего великана. Ее пересекал пласт ярко-красного камня – это могли быть великаньи губы. Из щели в красном пласте поднимался легкий туман.

Холм был явно вулканического происхождения. Словно какая-то дикая, первобытная сила, более необузданная, чем все известные Фафхрду и Мышелову, вынесла земную плоть на поверхность и та навечно застыла, соприкоснувшись с молодым и еще слабым миром, – застыла в постоянном бдении, ожидании, томлении.

А потом иллюзия исчезла – четыре лица пропали, черты пятого заколыхались и стали нерезкими. Холм снова стал холмом – вулканической причудой Стылых Пустошей, зеленым холмом со сверкающей точкой на склоне.

Фафхрд шумно вздохнул и принялся обозревать дальний берег озера. Он был кочковатый, поросший какой-то темной растительностью, которая неприятно напоминала мех. В одном месте из него торчал каменный столб, похожий чем-то на алтарь. А вокруг густого кустарника, расцвеченного кое-где красными листьями, простирались лед и снег, на которых изредка виднелись большие камни да кучки карликовых деревьев.

Однако мысли Мышелова были заняты другим.

– Глаз, Фафхрд! Радостный, сверкающий глаз! – зашептал он очень тихо, словно находился на людной улице и его мог подслушать какой-нибудь осведомитель или соперник. – Только раз я видел такое сверкание, это было при лунном свете, в царской сокровищнице. Тот огромный бриллиант мне унести не удалось. Помешала сторожевая змея. Ее я, конечно, убил, но своим шипением она разбудила других стражей. А сейчас нужно всего лишь взобраться на холм. И если даже на таком расстоянии камень светится столь ярко, – для пущей убедительности Мышелов вцепился пальцами в ногу Фафхрда, в чувствительное место ниже колена, – сам подумай, до чего он громаден!

Северянин, слегка нахмурившись от боли, равно как от дурных опасений и предчувствий, тем не менее алчно вдохнул ледяной воздух.

– И мы, бедные мародеры с разбитого корабля, – восторженно продолжал Мышелов, – сможем рассказать изумленным и завистливым ланкмарским ворам, что не только прошли по гряде Бренных Останков, но и обчистили их по пути.

И Мышелов весело понесся по узкой тропке, переходившей в неширокую скалистую седловину над озером, которая соединяла горный массив с зеленым холмом. Фафхрд двигался не так быстро и не спускал глаз с холма, ожидая, что лица появятся снова или исчезнут вовсе. Но ни того, ни другого не случилось. Ему пришло в голову, что холм, пусть даже частично, – дело человеческих рук, да и мысль об идоле с бриллиантовым глазом не казалась такой уж невероятной. Почти добравшись до конца седловины, у самого подножия холма, Фафхрд налетел на Мышелова, рассматривавшего плоский черный камень, испещренный черточками явно искусственного происхождения, как с первого взгляда убедился Северянин.

– Руны тропического Клеша! – пробормотал он. – Откуда они взялись здесь, так далеко от джунглей?

– Надо полагать, их вырезал какой-то обмороженный до черноты отшельник, в безумном озарении научившийся клешскому языку, – язвительно заметил Мышелов. – Ты что, забыл нашего ночного гостя с ножом?

Фафхрд лишь коротко кивнул. Друзья склонились над глубоко вырезанными иероглифами, стараясь призвать на помощь свои скудные знания, полученные при изучении древних карт с изображением мест, где спрятаны клады, и чтении перехваченных у шпионов зашифрованных посланий.

– Семь черных… – с трудом прочел Фафхрд.

– …жрецов, – закончил Мышелов. – Это мы прочли правильно, кто бы там ни были эти жрецы. А дальше что-то про бога, зверя или дьявола – вот этот замысловатый иероглиф означает одно из трех в зависимости от окружающих слов, которых я не понимаю. Это очень древняя надпись. И семь черных жрецов должны не то служить этому замысловатому иероглифу, не то держать его связанным, а может, и то, и другое.

– И пока будет длиться это служение, – продолжал разбирать Фафхрд, – этот самый бого-звере-дьявол будет лежать спокойно… или спать… или останется мертвым… или не встанет…

Внезапно Мышелов подскочил, болтая в воздухе ногами.

– А скала-то горячая! – пожаловался он.

Фафхрд кивнул. Даже через толстые подметки своих сапог из моржовой кожи он начал ощущать странное тепло.

– Горячее, чем пол в преисподней, – заметил Мышелов, подпрыгивая то на одной ноге, то на другой. – Ну что, Фафхрд? Полезем или нет?

Внезапно расхохотавшись, Фафхрд отозвался:

– Да ведь ты, малыш, уже давно принял решение! Разве это я завел разговор о громадных бриллиантах?

И они полезли, выбрав место, где конец гигантского хобота или щупальца, а может, и складка оплывшего подбородка выступала из гранитной скалы. Лезть было нелегко с самого начала: зеленые камни имели округлую форму без каких-либо следов долота или топора, что сильно поколебало и без того сомнительную теорию Фафхрда относительно того, что холм – наполовину рукотворный.

Друзья карабкались и карабкались вверх, изо ртов у них вырывались облака пара, хотя камень чуть ли не обжигал им руки. Дюйм за дюймом преодолев скользкую поверхность с помощью рук, ног, локтей, коленей и даже обожженных подбородков, они оказались на нижней губе одного из ртов зеленого холма. Похоже, на этом их восхождение и закончилось: громадная щека над ними была совершенно гладкой и выступала вперед на длину копья.

Однако Фафхрд снял со спины у Мышелова веревку, ранее служившую вантой на их разбитом одномачтовике, завязал на конце петлю и бросил ее в сторону лба, из которого торчало нечто вроде рога или короткого щупальца. Петля села на место с первого же раза. Фафхрд, навалившись всем своим весом, натянул веревку, проверяя ее на прочность, после чего вопросительно взглянул на спутника.

– Что ты надумал? – осведомился Мышелов, любовно приникнув к скале. – Эта затея начинает казаться мне дурацкой.

– А как же алмаз? – с добродушной иронией отозвался Фафхрд. – Он ведь такой большой, Мышелов, просто громадный!

– Скорее всего, это кусок кварца, – кисло ответил Мышелов. – У меня что-то пропал к нему аппетит.

– А вот я, – вскричал Фафхрд, – наоборот, нагулял аппетит!

И, держась за веревку, он прыгнул в пустоту, плавной дугой огибая щеку в прозрачном, залитом солнечными лучами воздухе.

Несколько мгновений ему казалось, что раскачиваются озеро и зеленый холм, а не он сам. Остановился он как раз напротив чудовищно припухшего века. Забравшись на него и отыскав на припухлости хорошую опору для ног, он швырнул конец веревки Мышелову, который был скрыт от него щекою гигантского лица. После третьего броска конец веревки не вернулся. Фафхрд присел на корточки и надежно закрепился. Веревка у него в руках натянулась. Вскоре и Мышелов уже стоял рядом с ним на выступе.

На лице маленького мошенника снова было написано веселье, но веселье какое-то хрупкое, словно он хотел покончить со всем этим как можно скорее. Пройдя по огромному нижнему веку, приятели остановились прямо под воображаемым зрачком. Он располагался над головой Фафхрда, но Мышелов ловко вскарабкался приятелю на плечи и заглянул в глаз.

Упершись в зеленую стену, Фафхрд нетерпеливо ждал. Казалось, Мышелов будет молчать вечно.

– Ну что там? – в конце концов спросил Северянин, у которого уже начали ныть плечи от тяжести приятеля.

– Это и в самом деле алмаз. – Голос Мышелова звучал на удивление равнодушно. – Большой. Я даже не могу обхватить его пальцами в поперечнике. Он сделан в виде гладкого шара – действительно что-то вроде алмазного глаза. Но вот вытащить его отсюда… Он сидит очень глубоко. Попробовать? Да не вопи ты так, Фафхрд, а то мы оба свалимся вниз! Пожалуй, раз уж мы здесь, то его нужно взять. Но это не так-то легко. Моим ножом мне… хотя нет, получилось! Я думал, алмаз вправлен прямо в скалу, но тут что-то вроде смолы. Липкое. Ну вот, готово. Я спускаюсь.

Краем глаза Фафхрд успел заметить, что Мышелов держит в руках нечто шарообразное, гладкое и ослепительное, опоясанное каким-то уродливым и неровным смолистым кольцом, как вдруг почувствовал, что его кто-то словно слегка задел за локоть. Северянин обернулся и посмотрел. На секунду ему почудилось, что он вдруг оказался в душных зеленых джунглях Клеша: из коричневого меха его шубы торчала зловеще зазубренная небольшая стрела, густо намазанная какой-то черной смолистой дрянью, очень похожей на ту, что налипла на алмазный глаз.

Фафхрд молниеносно бросился ничком на уступ и крикнул Мышелову сделать то же самое. Затем осторожно вытащил стрелу и с облегчением убедился, что та лишь пробила толстую меховую шубу, но руку не задела.

– Кажется, я его вижу! – крикнул Мышелов, чуть приподняв голову над краем уступа. – Маленький человечек с длиннющей трубкой для выдувания стрел, одетый в какой-то мех и конусообразную шляпу. Сидит на корточках в темных кустах на том берегу озера. Похоже, такой же черный, как и наш ночной гость с ножом. По-моему, уроженец Клеша – если, конечно, не еще один из твоих обмороженных отшельников. Осторожно, он снова подносит трубку к губам!

Вторая стрела звякнула о скалу у них над головами и упала рядом с рукою Фафхрда. Тот поспешно ее отдернул.

Затем послышалось жужжание и приглушенный щелчок. Это решил вступить в схватку Мышелов. Пользоваться пращой, лежа ничком на узком уступе, нелегко, однако пущенный Мышеловом снаряд врезался в кусты совсем рядом с черным стрелком, и тот моментально исчез.

Разработать дальнейший план операции оказалось делом несложным, потому что возможностей у друзей оставалось не густо. Пока Мышелов с помощью пращи прочесывал кусты на том берегу, Фафхрд спускался вниз по веревке. Несмотря на прикрытие Мышелова, он горячо молился, чтобы его шуба оказалась достаточно толстой. По своему опыту он знал, что клешские стрелы – штука скверная. Северянина немного подбадривало раздававшееся время от времени жужжание пращи.

Достигнув подножия зеленого холма, он натянул на лук тетиву и крикнул Мышелову, что готов прикрывать его отход. Фафхрд не переставая обшаривал взглядом обомшелые скалы на том берегу; дважды он замечал какое-то движение и тут же посылал туда одну из своих драгоценных двадцати стрел. Наконец Мышелов спустился, и они побежали по горячему подножию холма в то место, где загадочно зеленел древний ледник. Не раз оглядывались они на подозрительные кусты на том берегу, кое-где расцвеченные кроваво-красными листьями, и несколько раз им казалось, что видят кого-то, крадущегося за ними вслед. Они всякий раз выпускали в ту сторону стрелу или камень, однако с каким результатом – не знали.

– Семь черных жрецов, – пробормотал Фафхрд.

– Шесть, – поправил Мышелов. – Одного мы прикончили вчера ночью.

– Правильно, тогда шесть, – согласился Фафхрд. – Похоже, они на нас рассердились.

– А почему бы и нет? – отозвался Мышелов. – Мы же похитили единственный глаз их идола. Такие вещи обычно приводят жрецов в невероятное раздражение.

– Кажется, у него есть и другие глаза, – задумчиво предположил Фафхрд, – только он их еще не открыл.

– И слава Аарту! – прошипел Мышелов. – Осторожно, стрела!

Фафхрд мгновенно бросился лицом в землю, вернее, в скалу, и черная стрела зашуршала по льду, рядом с ними.

– Они раскипятились, по-моему, даже слишком, – неторопливо поднимаясь, заметил Фафхрд.

– А жрецы всегда так, – философски ответил Мышелов и вздрогнул, искоса взглянув на острие стрелы с черной коркой.

– По крайней мере мы от них избавились, – с облегчением вымолвил Фафхрд, когда они с Мышеловом запрыгали по льду. Мышелов язвительно ухмыльнулся, но Фафхрд этого не заметил.