Текст книги "Мечи и черная магия"

Юноша язвительно рассмеялся:

– Помочь, а потом ты меня предашь? Они будут бить меня плетью, а ты станешь любоваться? Я должен слушать твой сладкий лживый голосок, а тем временем егеря твоего отца окружат меня? Нет, у меня другие замыслы.

– Замыслы? – переспросила девушка. В ее голосе слышалась тревога. – Мышонок, пока ты здесь бродишь, твоя жизнь в опасности. Люди моего отца поклялись убить тебя, как только обнаружат. Поверь, я умру, если они тебя поймают. Уходи отсюда немедля. Только скажи прежде, что ты не питаешь ко мне ненависти.

Юноша снова ехидно рассмеялся.

– Ты недостойна моей ненависти, – прозвучали жгучие слова. – Я презираю тебя за твою трусость и слабость. Главас Ро слишком много говорил о любви. В мире существуют законы ненависти, которым подчиняется даже любовь, и теперь настало время заставить их поработать на меня. Не подходи! Я не собираюсь рассказывать тебе о своих замыслах и выдавать норы, в которых я прячусь. Но одно я тебе скажу, слушай меня внимательно. Через неделю начнутся мучения твоего отца.

– Мучения моего отца?.. Мышонок, Мышонок, послушай. Я хочу расспросить тебя об учении Главаса Ро. Я хочу расспросить тебя о самом Главасе Ро. Отец намекнул, что он знал мою мать и что она, возможно, родила меня от него.

На сей раз последовало молчание, и только потом язвительный смех зазвучал с удвоенной силой.

– Прекрасно! Чудесно! Я с радостью думаю, что Седобородый Старик взял кое-что от жизни, прежде чем стал таким мудрым-мудрым. Очень хочется верить, что он и впрямь завалил в каком-нибудь уголке твою мать. Тогда было бы понятно все его благородство. Там, где есть столько любви к любому существу, прежде должны были быть похоть и грех. Его белая магия была рождена этой встречей и всей злобой твоей матери. Точно! Грех и белая магия, рука об руку, – и боги никогда не лгут! И в результате дочь Главаса Ро обрекает своего истинного отца на смерть в дыму и копоти.

Лицо исчезло, осталась лишь черная дыра в обрамлении листьев. Девушка бросилась в лес, зовя Мышонка, пытаясь бежать на звук удаляющегося смеха. Но вскоре смех замер; стоя в какой-то сумрачной лощине, Ивриана думала, как злобно звучал смех ученика чародея – как будто он смеялся над смертью всей любви или даже над тем, что она так и не родилась. Паника охватила девушку, и она бросилась назад; колючие кусты цеплялись за ее одежду и ветви царапали ей лицо, пока она не добралась до поляны и не поскакала галопом сквозь сгущающиеся сумерки, преследуемая тысячью страхов и чувствуя боль в сердце оттого, что нет больше на земле человека, который не испытывал бы к ней ненависти и презрения.

Когда Ивриана подскакала к крепости, ей показалось, что та нависла над нею, словно какое-то жуткое чудовище с иззубренным хребтом, а когда она проезжала через большие ворота, ей почудилось, что чудовище навсегда проглотило ее.

На седьмой день вечером, сидя в просторной зале, где был накрыт обед и раздавались гул голосов и звяканье серебряной посуды, Джанарл внезапно тихо вскрикнул и прижал руку к сердцу.

– Ничего, – через несколько секунд успокоил он сидящего рядом узколицего оруженосца. – Налей-ка мне вина! Выпью, оно и полегчает.

Однако герцог оставался бледным и, явно чувствуя себя не в своей тарелке, почти не ел мяса, поданного большими дымящимися ломтями. Взгляд его, перебегая по лицам сотрапезников, наконец остановился на дочери.

– Перестань так угрюмо пялиться на меня! – воскликнул он. – Можно подумать, что ты отравила мне вино и теперь ждешь, пока я пойду зелеными пятнами. Или красными с черной каемочкой.

Взрыв хохота, казалось, порадовал герцога: он оторвал крылышко курицы и жадно впился в него зубами, однако тут же снова вскрикнул, уже громче, чем в первый раз, качаясь, встал, судорожно прижал руку к груди и опрокинулся на стол, рыча и корчась от боли.

– У герцога удар, – сообщил узколицый оруженосец, с важным видом наклонившись над хозяином, хотя это и так было ясно. – Отнесите его в постель. И расстегните кто-нибудь герцогу ворот, ему не хватает воздуха.

Над столом пролетел шепоток. Когда двери покоев герцога распахнулись, в столовую ворвался холодный воздух, от которого пламя факелов замигало и поголубело, а в залу вползли тени. Внезапно один из факелов вспыхнул яркой звездой и осветил лицо девушки. Ивриана увидела, что люди стали отодвигаться от нее, бросая подозрительные взгляды и что-то бормоча, как будто шутка герцога была недалека от истины. Она продолжала сидеть, потупя взор. Через несколько минут к ней подошел человек и объявил, что герцог зовет ее к себе. Ивриана встала и молча пошла за ним.

Исказившееся от боли лицо герцога было серым, но он держал себя в руках, и только его пальцы с каждым вдохом судорожно сжимались на краю кровати, так что костяшки становились белыми. Он сидел, обложенный подушками и плотно завернутый в меховой плащ; вокруг постели стояли жаровни на высоких треножниках, но герцога, несмотря на это, бил озноб.

– Подойди сюда, дочь, – велел он тихим усталым голосом, со свистом вырывавшимся из горла вместе с дыханием. – Ты знаешь, что произошло. Сердце у меня горит, словно под ним разожгли костер, а тело будто сковано льдом. В суставах такая боль, точно в каждую кость воткнули по игле. Это работа колдуна.

– Работа колдуна, тут сомнений быть не может, – подтвердил Джискорл, узколицый оруженосец, стоявший подле кровати. – И нет нужды гадать, что это за колдун. Говорят, он бродит по окрестным лесам и ведет беседы с… кое с кем, – добавил он, пристально и подозрительно глядя на Ивриану.

Волна боли захлестнула герцога.

– Нужно было прибить звереныша на месте, – прохрипел он и взглянул на Ивриану. – Послушай, дочь, тебя видели в лесу недалеко от места, где был убит старый колдун. Люди считают, что ты разговаривала с этим молокососом.

Облизнув губы, Ивриана попыталась что-то сказать, но лишь отрицательно покачала головой. Она ощущала на себе испытующий взгляд отца. Внезапно он поднял руку и схватил девушку за волосы.

– Я уверен, что ты с ним в сговоре! – Его шепот прорезал тишину, как ржавый нож. – Ты помогла ему напустить на меня порчу. Признавайся! Признавайся немедленно! – Герцог сунул дочь щекой в ближайшую жаровню, так что у девушки задымились волосы и ее «Нет!» прозвучало дрожащим воплем. Жаровня покачнулась, но Джискорл поправил ее. Сквозь крик Иврианы послышался рык герцога: – Твоя мать однажды держала в руке горячие уголья, чтобы доказать свою невиновность.

Призрачное голубое пламя побежало по волосам Иврианы. Герцог оттолкнул ее от жаровни и упал на подушки.

– Уберите ее отсюда, – в конце концов с усилием, едва слышно прошептал он. – Она трусиха и не осмелится причинить вред даже мне. А ты, Джискорл, пошли побольше людей на лесную охоту. Они должны отыскать его логовище до рассвета, или мое сердце разорвется, пока я терплю эту боль.

Джискорл грубо подтолкнул Ивриану к двери. Она съежилась и, едва сдерживая слезы, выскользнула из комнаты. Ее щека горела от боли. Она не заметила странной задумчивой улыбки, с которой наблюдал за ней узколицый оруженосец.

Ивриана стояла в своей комнате подле узкого окошка и наблюдала за снующими туда и сюда кучками всадников, факелы которых мерцали как блуждающие огоньки в лесу. В замке царило таинственное оживление. Ожили, казалось, даже его камни, чтобы разделить страдания хозяина.

Ивриану неудержимо тянуло к одному месту, находящемуся где-то там, в темноте. Она снова и снова вспоминала, как однажды Главас Ро показал ей маленькую пещеру на круче холма и сказал, что когда-то там совершались запретные колдовские обряды. Она поглаживала то шрам на щеке, напоминающий серп, то выжженную прядь волос.

Наконец ее тревога и стремление убежать в ночь сделались нестерпимыми. Не зажигая огня, девушка оделась и приоткрыла дверь спальни. В коридоре, похоже, никого не было. Вжимаясь в стены, она добралась до лестницы и побежала вниз по взгорбленным каменным ступеням. Чьи-то шаги заставили ее спрятаться в нишу: мимо с угрюмыми лицами в спальню герцога прошли два егеря. Они были все в пыли и после долгой езды двигались неуверенно.

– В такой тьме его не найти, – пробормотал один из них. – Это все равно что охотиться в погребе на муравьев.

Второй кивнул.

– А колдуны умеют переставлять ориентиры и скручивать в кольцо лесные тропинки, так что погоня ходит по кругу.

Как только они прошли, Ивриана бросилась в большую залу, темную и пустую, а из нее – в кухню с высокими кирпичными печами и сверкающими в полумраке громадными медными котлами.

Во дворе повсюду горели факелы и царило оживление: конюхи приводили свежих лошадей и уводили уставших, однако Ивриана надеялась, что благодаря охотничьему костюму ее никто не узнает. Держась в тени, она стала пробираться к конюшням. Когда девушка вошла в стойло, ее лошадь тревожно заржала, но Ивриана тихим шепотом успокоила ее. Через несколько минут она уже вела оседланную лошадь к полям позади замка. Всадников вокруг видно не было, и девушка, вскочив в седло, понеслась в сторону леса.

В душе у нее бушевало смятение. Почему ей достало смелости зайти так далеко, она могла объяснить себе только волшебным и неумолимым притяжением заветного места в ночи – пещеры, относительно которой ее предостерегал Главас Ро.

Углубившись в лес, Ивриана внезапно осознала, что отдается на милость тьмы и навсегда оставляет мрачный замок и его обитателей. За густой листвой звезд почти не было видно. Она отпустила поводья, надеясь, что лошадь сама привезет ее куда нужно, и не ошиблась: через полчаса перед нею открылась неглубокая ложбина, которой можно было доехать до пещеры.

И тут ее лошадь впервые забеспокоилась. Она начала то и дело артачиться и всхрапывать от страха, не желая бежать по ложбине. Вскоре она сменила рысь на шаг, а еще через несколько минут остановилась как вкопанная. Прижав уши, животное дрожало всем телом.

Ивриана спешилась и пошла дальше. В лесу стояла торжественная тишина, как будто все животные, птицы и даже насекомые покинули его. Тьма впереди была почти осязаемой, казалось, протяни руку – и наткнешься на стену из черных кирпичей.

И тут Ивриана различила зеленоватый свет – слабый, едва заметный, как при рождении утренней зари. Постепенно он стал ярче и начал мерцать, поскольку завеса листьев перед ним становилась все реже. Внезапно девушка обнаружила, что смотрит прямо на источник света – широкие коптящие языки пламени, которое не плясало как обычно, а странно корчилось. Если бы зеленый ил сделался огнем, он выглядел бы точно так же. Пламя горело у входа в неглубокую пещеру.

Вскоре рядом с пламенем Ивриана увидела лицо ученика Главаса Ро, и в тот же миг ее пронзили ужас и сочувствие.

Лицо юноши казалось нечеловеческим – зеленая маска страдания без каких-либо признаков жизни. Впалые щеки, дико горящие глаза, бледная кожа вся в капельках ледяного пота, выступившего от неимоверного внутреннего напряжения. На лице было написано страдание и вместе с тем воля – воля повелевать извивающимися тенями, толпившимися вокруг зеленого пламени и таившимися в них силами ненависти. Через определенные промежутки времени губы юноши приходили в движение, руки поднимались в одних и тех же жестах.

Ивриане почудилось, что она слышит бархатистый голос Главаса Ро, который повторяет слова, сказанные им когда-то Мышонку и ей. «Никто не может пользоваться черной магией без того, чтобы не истерзать свою душу и не запятнать ее сделкой. Никто не может заставить другого страдать, не страдая сам. Никто не может с помощью чар и заклинаний наслать на человека смерть и не оказаться при этом на краю смертной пропасти и не уронить в нее хотя бы несколько капель собственной крови. Силы, пробуждаемые черной магией, похожи на обоюдоострые отравленные мечи, рукояти которых утыканы жалами скорпионов. Только могучий человек с задубевшими ладонями, в котором прочно обосновались ненависть и злоба, может держать их в руках, да и то недолго».

В лице Мышонка Ивриана увидела подтверждение этих слов. Шаг за шагом она стала приближаться к нему, не в силах более управлять своим телом, как это бывает в кошмарном сне. Она начала ощущать присутствие теней, словно прокладывала себе путь сквозь сотканную ими паутину. Девушка так близко подошла к Мышонку, что могла дотронуться до него рукой, но он не замечал ее, как будто его дух носился где-то среди звезд в стремлении обхватить собою мрак.

Под ногой Иврианы хрустнула ветка, и Мышонок вскочил с устрашающей быстротой, высвобождая энергию каждого напряженного мускула. Выхватив меч, он бросился на пришелицу, и лишь когда зеленое лезвие уже было на расстоянии ладони от горла девушки, молодой человек с трудом задержал его полет. Оскалившись, он свирепо смотрел на нее; хотя удар и не был нанесен, Мышонок, казалось, с трудом узнал девушку.

В этот миг на Ивриану налетел порыв ветра из пещеры, странного ветра, в котором кружились тени. Быстро перебегая по сучьям, зеленое пламя стало меньше, почти погасло.

Потом ветер стих, и все окружила липкая темнота, на смену которой уже шел тусклый серый свет, возвещавший о приходе зари. Пламя из зеленого стало желтым. Ученик чародея покачнулся, и меч выпал у него из руки.

– Зачем ты пришла сюда? – заплетающимся языком спросил он.

Девушка увидела, что лицо его исхудало от голода и ненависти, а на одежду легли следы многих ночей, проведенных под открытым небом в лесу. И тут она вдруг поняла, что знает, как ответить на его вопрос.

– Ах, Мышонок, – прошептала она, – давай уйдем отсюда. Здесь вокруг один ужас. – Он снова покачнулся, и она поддержала его. – Возьми меня с собой, – добавила она.

Нахмурившись, он смотрел ей прямо в глаза.

– Выходит, ты не испытываешь ко мне ненависти за то, что я сделал с твоим отцом? И за то, как я поступил с заветами Главаса Ро? – озадаченно спросил Мышонок. – Ты не боишься меня?

– Я всего боюсь, – прижавшись к нему, прошептала девушка. – И тебя, даже очень. Но от этого страха можно отвыкнуть. О, Мышонок, ты заберешь меня отсюда? В Ланкмар или даже на край земли?

Он обхватил ее за плечи и медленно произнес:

– Я давно мечтаю об этом. Но ты?..

– Ученик Главаса Ро? – вдруг загремел резкий торжествующий голос. – Именем герцога Джанарла ты арестован за то, что наслал на него порчу!

Из кустов выскочили четверо егерей с мечами наголо, за ними – Джискорл. Мышонок бросился к ним навстречу. За сей раз они быстро обнаружили, что имеют дело не с ослепшим от ярости юнцом, а с холодным и расчетливым фехтовальщиком. Его старый клинок был словно заколдованным. Точным выпадом Мышонок распорол руку первого нападающего, неожиданным поворотом кисти обезоружил второго и стал хладнокровно отражать удары остальных, медленно отступая назад. Но тут набежали другие егеря и окружили сражающихся. Продолжая неистово отвечать ударом на удар, Мышонок все же уступил натиску превосходящих сил и упал на землю. Схватив его за руки, егеря подняли юношу на ноги. Из раны на щеке у него струилась кровь, но он высоко держал свою лохматую, как у зверя, голову. Налитыми кровью глазами он искал Ивриану.

– Мне следовало бы догадаться, – спокойно проговорил он, – что, предав Главаса Ро, ты не остановишься, пока не предашь и меня. Ты справилась отлично, любезнейшая. Надеюсь, моя смерть доставит тебе удовольствие.

Джискорл расхохотался. Слова Мышонка бичом ударили Ивриану. Она была не в силах встретиться с ним взглядом. Но тут за спиной у Джискорла она заметила всадника и, вглядевшись, узнала в нем своего отца. Он сидел в седле, скрючившись от боли, лицо его походило на смертную маску. Казалось чудом, что ему удается не упасть с лошади.

– Скорее, Джискорл! – прошипел он.

Но узколицый оруженосец уже что-то вынюхивал у входа в пещеру, словно хорошо натасканный хорек. Издав удовлетворенный возглас, он поднял маленькую фигурку, лежавшую на доске над огнем, и тут же затоптал костер. Фигурку он держал бережно, словно она была сделана из паутины. Когда он проходил мимо, Ивриана разглядела у него в руках глиняную куклу, очень толстую, одетую в коричневые и желтые листья и карикатурно похожую на ее отца. В нескольких местах из нее торчали длинные костяные иглы.

– Вот она, хозяин, – подняв куклу, проговорил Джискорл, но герцог лишь повторил:

– Скорее!

Оруженосец начал вытаскивать самую длинную иглу, торчащую на груди куклы, герцог охнул от боли и воскликнул:

– Не забудь бальзам!

Вытащив зубами пробку из пузатой склянки, Джискорл облил куклу тягучей жидкостью, и герцог немного перевел дух. Тогда Джискорл принялся одну за одной вытаскивать иглы, и всякий раз герцог начинал дышать чаще и прикладывал руку то к плечу, то к бедру, как будто иглы выходили из его тела. Когда все было кончено, он обвис в седле и долго сидел, не произнося ни звука. Когда же он наконец поднял голову, все увидели, как удивительно преобразился их хозяин: лицо порозовело, вызванные болью морщины исчезли, голос стал громким и звучным.

– Отведите пленника в замок – там он будет ждать нашего суда, – воскликнул он. – И пусть судьба его будет предостережением всем, кто захочет заниматься колдовством на наших землях. Джискорл, ты доказал свою преданность. – Взгляд герцога упал на Ивриану. – А ты слишком долго играла в ворожею, дочь, я сам займусь твоим воспитанием. Для начала ты будешь присутствовать при наказании этого мерзкого колдунишки.

– Да ведь это для нее награда, герцог! – воскликнул Мышонок. Его посадили в седло и связали ноги под брюхом у лошади. – Убери с моих глаз свою дочь, эту гнусную шпионку! И не позволяй ей видеть мои мучения.

– Эй, там, заткните-ка ему рот! – велел герцог. – А ты, Ивриана, поедешь сразу за ним, это приказ.

В разгорающемся свете дня небольшая кавалькада медленно двинулась к замку. Ивриане привели ее лошадь, и девушка, сломленная горем и поражением, заняла свое место, как ей велел отец. Ивриане казалось, что перед нею развернулась вся ее жизнь – прошлое, настоящее и будущее, – которая состояла из страха, одиночества и боли. Воспоминания о матери, умершей, когда она была совсем маленькой, от ужаса, до сих пор заставляли биться сердце Иврианы чаще: это была отважная, красивая женщина, всегда с бичом в руке, которую побаивался даже отец. Ивриана вспомнила, что, когда слуга принес весть о том, что мать упала с лошади и сломала шею, ее единственным чувством был страх: а вдруг ей солгали, вдруг это очередная уловка матери, чтобы усыпить ее бдительность, и вскоре последует какое-то новое наказание?

А после смерти матери она не видела от отца ничего, кроме извращенной жестокости. Возможно, из огорчения, что у него родилась дочь, а не сын, герцог обращался с нею как с трусливым мальчиком, а не как с девочкой, и всячески поощрял самых подлых из своих слуг к тому, чтобы они третировали ее – от горничных, которые изображали привидений у ее постели, до кухонных девок, которые клали ей в молоко лягушек и жгучую крапиву в салат.

Порою же ей казалось, что злостью по поводу рождения дочери в полной мере объяснить жестокость отца нельзя, что он отыгрывается на ней за страх, который испытывал перед покойной женой, до сих пор оказывающей влияние на его поступки: герцог так и не женился вторично и даже не держал любовниц, по крайней мере в открытую. А вдруг то, что он сказал насчет ее матери и Главаса Ро, – правда? Но нет, это дикие выдумки, порожденные его злобой. А может – как он сам порою ей признавался, – герцог хотел вырастить дочь по образу и подобию ее жестокой и кровожадной матери, пытаясь воссоздать свою ненавидимую и вместе с тем обожаемую жену в личности дочери и находя противоестественное удовольствие в преодолении неподатливого материала, с которым работал, и в нелепости всей затеи.

И вот Ивриана нашла спасение у Главаса Ро. Когда она, скитаясь в одиночестве по лесам, впервые натолкнулась на этого седобородого старика, он лечил олененку сломанную ногу и сразу тихим голосом стал рассказывать ей о доброте и братстве между всеми живыми существами, людьми и животными. И она изо дня в день стала приходить к нему, чтобы услышать истину, о которой сама смутно догадывалась, чтобы спрятаться за его неизменной добротой… и чтобы поддержать робкую дружбу с его маленьким, но сметливым учеником. Но теперь Главас Ро погиб, а Мышонок вступил на паучью дорогу, змеиный путь, кошачью тропу, как старый чародей называл порой эту гибельную магию.

Девушка подняла глаза и увидела Мышонка: со связанными за спиной руками, согнувшись, он ехал впереди, чуть сбоку от нее. Она почувствовала угрызения совести, потому что была виновной в поимке Мышонка. Но еще сильнее была боль из-за утраченной возможности: впереди ехал человек, который мог спасти Ивриану, вырвать ее из этой жизни, и этот человек был обречен.

Тропа сузилась, и девушка оказалась рядом с Мышонком. Торопливо, стыдясь самой себя, она проговорила:

– Если я могу сделать что-то, чтобы ты простил меня…

Юноша бросил на нее снизу вверх острый, одобрительный и на удивление живой взгляд.

– Вероятно, можешь, – тихо, чтобы не услышал ехавший впереди егерь, прошептал он. – Ты прекрасно понимаешь, что твой отец замучает меня до смерти. Ты будешь при этом присутствовать. Сделай вот что. Ни на секунду не спускай с меня глаз. Сядь рядом с отцом. Положи ладонь ему на руку и поцелуй его. Главное, не показывай, что тебе страшно или противно. Будь словно мраморная статуя. И просиди так до конца. Да, и еще одно: надень, если удастся, платье матери или какую-нибудь другую ее вещь. – Мышонок слабо улыбнулся. – Сделай так, и я хоть немного утешусь, видя, как ты дрожишь, дрожишь, дрожишь!

– Эй, хватит там бормотать всякие заклятья! – закричал внезапно егерь и дернул лошадь Мышонка за повод.

Ивриана пошатнулась, как будто ее ударили по лицу. Ей казалось, что она так несчастна, что дальше некуда. Однако слова Мышонка довели ее до последней черты. В этот миг кавалькада выехала из леса, и вдали появился замок – черное зазубренное пятно на фоне восходящего солнца. Никогда еще замок не казался девушке столь чудовищным. Его высокие ворота были для Иврианы железными челюстями смерти.

Спускаясь в находящуюся глубоко в подземелье камеру для пыток, Джанарл испытывал ликование, какое всегда охватывало его, когда он со своими егерями затравливал зверя. Однако захлестнувшая его волна радости была покрыта пеной страха. Он чувствовал себя как изголодавшийся человек, приглашенный на роскошный ужин, но предупрежденный прорицателем, что яства могут быть отравлены. Герцога преследовало воспоминание об искаженном испугом лице егеря, раненного в руку позеленевшим мечом юного колдуна. Джанарл встретился взглядом с учеником Главаса Ро, чье полуобнаженное тело уже было растянуто на дыбе – к пытке, правда, еще не приступали, – и его страх усилился. Глаза Мышонка были такие испытующие, такие холодные и грозные, так явно чувствовалось в них колдовское могущество…

Герцог сердито оборвал поток этих мыслей и в душе сказал себе, что немного боли – и взгляд этих глаз станет затравленным, испуганным. Он подумал, что до сих пор не пришел в себя после вчерашних ужасов, когда его чуть было не вколотили в гроб с помощью мерзкого колдовства. Но в глубине сердца он знал, что страх всегда жил в нем – страх, что однажды кто-то или что-то окажется сильнее его и заставит его страдать, как он сам заставлял страдать других, страх перед мертвыми, которых он погубил и перед которыми теперь бессилен, страх перед своей покойной женой, которая была сильнее и бессердечнее, чем он, и унижала его тысячью способов, о чем помнил он один.

Но герцог знал и другое: скоро сюда придет его дочь, и он сможет переложить свой страх на нее, заставить ее бояться и тем самым вернуть себе мужество, как он уже делал бессчетное число раз.

Поэтому Джанарл уверенно занял свое место и велел приступать к пыткам.

Когда большое колесо заскрипело и кожаные браслеты на руках и ногах немного натянулись, Мышонок почувствовал, как его захлестывает волна беспомощности и паника. Она сконцентрировалась в его суставах – этих глубоко спрятанных сочленениях, обычно не подвергающихся опасности. Боли пока не было. Просто его тело немного напряглось, словно он зевнул и потянулся.

Прямо перед собой он видел низкий потолок. Неверное пламя факелов освещало швы между камнями и пыльную паутину. У своих ног Мышонок видел верхнюю часть колеса и две большие руки, которые легко и очень медленно проворачивали его, делая остановки в двадцать ударов сердца. Повернув голову набок и скосив глаза, он видел внушительную фигуру герцога – не такую толстую, какой была кукла, но достаточно массивную, – который сидел в резном деревянном кресле, а за его спиной стояли два вооруженных воина. Унизанные сверкающими перстнями смуглые пальцы герцога крепко сжимали подлокотники кресла. Ноги его твердо упирались в пол. Лицо выражало упрямство. И только в его глазах проскальзывала не то тревога, не то чувство беззащитности. Они бегали из стороны в сторону, суетливо и непрестанно, словно подвешенные на шарнирах глазки куклы.

– Моя дочь должна быть здесь, – глухо и отрывисто проговорил герцог. – Поторопите ее. Нечего ей там копаться.

Один из стражников немедленно вышел.

И тут появилась боль: она вспыхивала то в предплечье, то в спине, то в колене. Усилием воли Мышонок сделал бесстрастное лицо. Он сосредоточил все свое внимание на окружавших его физиономиях, подробно рассматривал их, словно перед ним была картина, отмечая блики света на щеках и глазах, созерцая колеблющиеся в свете факелов тени на низких стенах.

И вскоре эти низкие стены стали медленно таять, и перед Мышонком открылись невиданные им доселе просторы, словно расстояния вовсе перестали существовать: он увидел громадные леса, залитые светом янтарные пустыни и бирюзовые моря, увидел озеро Чудовищ, город Упырей, великолепный Ланкмар, Землю Восьми Городов, горы Пляшущих Троллей, сказочные Стылые Пустоши и там – спешащего куда-то рыже-волосого и высокого юнца с открытым лицом, которого он приметил когда-то среди пиратов и с которым потом разговаривал, – увидел чужие места и чужих людей, но так ясно, словно перед ним была гравюра, сделанная художником-миниатюристом.

Боль вернулась внезапно и сделалась ощутимее. Коварная длинная игла зашевелилась у него внутри, сильные пальцы поползли по рукам и ногам к позвоночнику, словно пытаясь раздвинуть бедра. Мышонок отчаянно напряг все свои мускулы.

И тут послышался голос герцога:

– Не так быстро. Погодите немного.

Мышонку показалось, что он уловил в голосе герцога панику. Несмотря на острую боль, он повернул голову и посмотрел на беспокойные глаза Джанарла. Они продолжали бегать туда и сюда, словно крошечные маятники.

Внезапно, словно время перестало существовать, Мышонок увидел сцену, происходившую в этом подземелье когда-то раньше. Герцог так же сидел в своем кресле, глазки у него бегали, как и сейчас, но выглядел он моложе, и на лице его была нескрываемая паника и ужас. Рядом с ним сидела вызывающе красивая женщина в темно-красном платье с низким вырезом и вставками из желтого шелка. На месте Мышонка, на дыбе, лежала здоровая и привлекательная, но жалобно стонущая девушка, которую женщина в красном невозмутимо и подробно расспрашивала относительно любовных свиданий с герцогом и попытки отравить ее, супругу герцога.

Зазвучали шаги, и сцена исчезла – как будто в воду с отражающимся в ней пейзажем бросили камень, прошлое уступило место настоящему. Послышался чей-то голос:

– Твоя дочь, о герцог.

Мышонок собрал в кулак все свое мужество. Только сейчас, несмотря даже на боль, он понял, как боится этой встречи. С горькой уверенностью он осознал, что Ивриана не выполнит его просьбу. Она не злая, он знал это, и не хотела его предать, но была начисто лишена мужества. Она начнет хныкать, своими страданиями лишит его остатков самообладания и развеет по ветру его последний невероятный замысел.

Послышались легкие шаги – шаги Иврианы. Звучали они с несвойственной им размеренностью.

Повернуть голову так, чтобы увидеть дверь, означало для Мышонка новую боль, но он пошел на это и стал ждать, когда девушка вступит в полосу красноватого света факелов.

И тут он увидел ее глаза. Они были широко раскрыты и пристально смотрели прямо на него. И не убегали в сторону. Лицо девушки было бледным, но совершенно спокойным.

Мышонок увидел, что она одета в темно-красное платье с низким вырезом и вставками из желтого шелка.

Душа Мышонка возликовала: Ивриана все-таки выполнила его просьбу. Однажды Главас Ро сказал: «Жертва может перекинуть боль назад на своего мучителя, если того удастся обманом заставить открыть канал для ненависти». И теперь такой канал был открыт и вел к самой сути Джанарла.

Мышонок жадно вперил взгляд в немигающие глаза Иврианы, словно это были заводи черной магии, мерцавшие в холодном свете луны. Он знал: эти глаза вберут в себя то, что он им пошлет.

Мышонок смотрел, как девушка села подле герцога, как тот искоса взглянул на дочь и подскочил, как будто увидел привидение. Однако Ивриана, не глядя на отца, сжала пальцами его запястье, и он дрожа рухнул в свое кресло.

– Продолжайте! – велел герцог палачам, и Мышонок по его голосу понял, что паника Джанарла вот-вот прорвется наружу.

Колесо повернулось еще немного. Мышонок услышал свой жалобный стон. Но теперь в нем самом пробудилось нечто, что было выше боли и не имело отношения к стону. Он почувствовал, что между его глазами и глазами Иврианы пролегла связующая нить – канал со стенами из камня, по которому силы человеческого духа и даже другие, более могущественные силы могут нестись, словно сокрушительный горящий поток, и между тем Ивриана не отводила взгляда. Когда он застонал, на ее лице не дрогнул ни один мускул, и только глаза стали темнее и сама она побледнела. Мышонок почувствовал, как преобразуются ощущения в его теле, из кипящих пучин боли на поверхность стала всплывать ненависть. Он толкнул ее вдоль по каналу с каменными стенами и увидел, что она достигла Иврианы: лицо девушки стало еще сильнее походить на смертную маску, пальцы сжались еще крепче на руке отца, который уже не мог побороть бившей его дрожи.

Колесо повернулось еще немного. Откуда-то издалека Мышонок услышал ровный, душераздирающий стон. Но теперь часть его существа находилась за пределами подземелья – высоко, в леденящей пустоте над миром. Он увидел под собою ночную панораму лесистых холмов и долин. На вершине одного из холмов сгрудились крошечные каменные башенки. И, словно наделенный волшебным ястребиным зрением, Мышонок, глядя сквозь крыши и стены этих башенок, увидел в самом низу мрачную комнату, в которой, съежившись, копошились крохотные человечки. Кое-кто из них что-то делал с механизмом, причинявшим боль существу, похожему на белого корчащегося муравья. И боль этого существа, слабые крики которого едва проникали в сознание Мышонка, на этой высоте странно влияла на него: внутренние силы росли, а с глаз как бы спала пелена, скрывавшая до этих пор всю черноту вселенной.