Текст книги "Пираты Ледового моря"

Сигнализация

Я сидела и плакала. Мимо прошла женщина в меховой шапке и ладно сшитых кожаных штанах. У нее было обветренное лицо. Она остановила свои санки и посмотрела на меня. «Наверное, на Волчьих островах детей встречаешь нечасто», – подумала я.

– Почему ты здесь сидишь?

Я не видела смысла отвечать, вообще ни в чем не видела смысла.

Женщина постояла немного, а потом направилась в контору. Назад она вышла с пакетом под мышкой. Видимо, старик рассказал ей обо мне, потому что теперь она сказала:

– Ага, так тебя оставили на берегу?

Я и на это ничего не ответила.

Женщина ждала, внимательно меня рассматривая.

– Разумно ли такой малявке отправляться на поиски Белоголового? – спросила она, а когда не получила ответа, продолжила: – Может, даже хорошо, что кто-то помешал тебе?

– Ничего в этом нет хорошего! – проворчала я. – Мои планы – мое дело.

На этот раз она ничего не ответила, но, помолчав, спросила:

– Есть хочешь?

Я кивнула.

– Тогда пойдем ко мне, – пригласила женщина, сняла рукавицу и протянула мне руку: – Нанни.

– Сири, – ответила я и встала. Возможно, это было чистым безумием – пойти вот так за совершенно незнакомым человеком к нему домой. Но что еще мне оставалось делать? Если не найти крышу над головой, за ночь наверняка замерзнешь насмерть. Старика из конторы, который отчасти был виновником всех моих бед, моя судьба нисколечко не волновала.

Мы шли по улице на север мимо плохоньких домишек и магазинчиков. Нанни объяснила, что пакет, который она получила в конторе, привез корабль с Козьего острова. Там живет ее сестра, она раз в год присылает несколько пар новых носков, потому что носки быстро протираются, если носить их не снимая.

– А почему ты не снимаешь носки? – удивилась я.

Мы вышли из поселка, и теперь полозья саней разрезали свежевыпавший снег, но еще можно было различить следы охотников. Нанни не ответила на мой вопрос, а только улыбнулась.

Скоро от поселка остались лишь ленточки дыма на горизонте. Спустя час с небольшим я смогла разглядеть пару серых домишек, почти утонувших в снегу. Это было жилище Нанни.

Все постройки были сделаны из плавника, который она нашла на берегу. В Ледовом море гибнет много кораблей, так что собрать обломки – самый простой способ раздобыть доски. Покосившиеся домишки выглядели немного печально. Снаружи Нанни натянула веревку довольно необычным способом – от окошка в доме к шесту, воткнутому в снег.

– А белье не замерзает на таком морозе? – спросила я. Но Нанни снова только улыбнулась. Она остановила сани, сняла с них какие-то тряпки, под которыми оказалось ружье. Взяла его и открыла дверь в один из домов. Я последовала за ней.

Первым, что я увидела внутри, была большая белая шкура на полу. Другая такая же лежала на лавке, третья – висела на стене рядом с еще одним ружьем.

– Ты что, охотишься на волков? – удивилась я.

Нанни бросила хворост в маленький очаг и повернулась ко мне – глаза ее блестели.

– Ясное дело, – сказала она.

– Но… – начала я, однако не нашлась что сказать дальше.

Нанни взяла котел и вышла на улицу. Когда она вернулась, котел был полон снега. Она повесила его на цепь, свисавшую над огнем, а потом открыла ларь, достала два куска мяса и бросила их в котел вместе со щепоткой соли – для супа из волчатины больше ничего не требовалось.

Все это время я молча стояла поодаль. Мне не хотелось садиться на шкуру, хотя она и казалась мягкой на вид. Есть бульон из волчьего мяса я тоже не собиралась.

Но желудок требовал пищи. Обед был уже очень давно.

– Не хочешь? – спросила Нанни, разливая суп.

Я покачала головой.

Тогда она села и принялась есть. Мясо было жестким, так что ей приходилось долго его жевать.

– Я считаю, что волков убивать нельзя, – сказала я.

– Ну-ну, – пробормотала Нанни, не глядя на меня.

И снова повисла тишина. Слышалось только чавканье Нанни, хруст, когда она грызла хрящ, и чмоканье, когда пила бульон.

Ох, как у меня живот подвело! Голова казалась совсем пустой и кружилась, в висках стучало.

– Ты хотя бы волчиц не убиваешь? – спросила я.

– А что?

– Ты ведь в волчиц не стреляешь? Хотя бы в тех, у кого есть волчата? – допытывалась я.

Нанни провела пальцем по своей миске, облизала его, а миску убрала.

– Я отстреливаю всех волков, которые мне встречаются, – ответила она, а потом вынула из ларя кусок сырого мяса и ушла с ним на улицу. Наступал вечер.

Вдруг у меня за спиной что-то загремело. Я подскочила от неожиданности: я-то была уверена, что осталась в хижине одна. Приглядевшись, я обнаружила, что это гремели жестяные банки, крепко привязанные к веревке – той самой, которая через дыру в стене выходила наружу и которую я приняла поначалу за веревку для белья.

Нанни вернулась. Взяла одно из своих ружей, зарядила его через ствол пулей, которую достала из ящика на верхней полке. Потом поставила ружье к отверстию в стене и устроилась на лежанке.

– А теперь не шуми, – предупредила она, словно я до этого болтала без умолку.

Она заснула. Глупо было стоять столбом, дрожа от холода, в то время как эта незнакомая женщина в кожаных штанах лежала и посапывала во сне.

Прошло два-три часа – так мне, по крайней мере, показалось. Я так устала и проголодалась, что у меня даже мысли начали путаться. А над очагом все еще висел котел с едой. Конечно, суп уже остыл, но я все равно чувствовала его запах. И даже словно бы ощущала его вкус на языке, представляла, как бульон льется вниз по горлу, заполняя страшную пустоту в животе.

А что если все-таки взять кусочек, она ведь даже не заметит. Ну же, решайся! Всего один кусочек! Только чтобы почувствовать вкус.

Я бесшумно прокралась по полу. В комнате было темно, огонек керосиновой лампы уже догорал. Выловив ложкой маленький кусочек мяса, я сунула его в рот и принялась жевать. Мясо было жестким, но вкусным. Я не могла удержаться, чтобы не взять еще, и еще, и еще. А потом поднесла котел к губам и выпила остатки густого бульона. И в этот самый миг вновь что-то загремело за дырой в стене. От испуга я выронила котел. В тот же миг Нанни проснулась и бросилась к своему ружью.

Грянул выстрел. Я обхватила голову руками; сердце стучало так сильно, что я боялась, как бы оно не пробило грудную клетку. Нанни подлила керосина в лампу, чтобы стало светлее. Снова зарядила ружье, взяла его в одну руку, а в другую – фонарь и вышла на улицу, даже не взглянув на меня.

Вскоре она вернулась. Немного постояла в дверях.

– Думаю, ты обрадуешься, узнав, что я промахнулась, – сказала она, а потом посмотрела на лежащий на полу котел. – Или ты уже переменила мнение об охоте на волков?

Я ничего не ответила. Просто подняла котел. Надеюсь, она не увидела, как я собрала в него с пола остатки мяса и съела их. Капли бульона попали на волчью шкуру на полу, там их было не стереть.

– Тебе же хуже, – сказала Нанни и швырнула шкуру на лежанку рядом со своей. – Сама я не сплю на грязном.

Она еще раз вышла из дома с мясом, и вскоре я услышала, как снова загрохотали банки.

«Сигнализация» – так называла свое изобретение Нанни. Веревка, которая тянулась от дырки в стене к шесту в снегу, на самом деле предназначалась не для белья. На шест Нанни вешала мясо. Когда волк, привлеченный запахом, набрасывался на приманку, он задевал веревку, и банки начинали греметь. Тут уж надо было не мешкать. Но даже если Нанни действовала расторопно, все равно ей случалось промазывать, особенно по ночам, когда светили только звезды. И все-таки в кладовке у нее было столько мяса, что одной не съесть. Нанни перебралась в эти края пару лет назад с острова Диво и не загадывала, на сколько тут останется. Мало кто родился на Волчьих островах, а вот умерло много. Жизнь искателя удачи полна опасностей.

Вновь настроив свою сигнализацию, Нанни вернулась в дом и легла. Я тоже к тому времени свернулась калачиком под шкурой, пусть та и была мокрой и жирной, но согревала хорошо. Запах был сильный – пряный острый запах зверя. Именно так пахнет волк, когда он рыщет по округе, не чуя опасности. А вместе с ним, возможно, волчата – бегут следом, чтобы не отстать.

«Интересно, что бы сказал папа, – подумала я, – узнай он, что я лежу под волчьей шкурой в доме у человека, у которого столько мяса, что она не знает, куда его девать?» Папа считал, что нельзя брать у природы больше, чем необходимо. «Нельзя жадничать», – говорил он.

В конце концов усталость взяла свое. Мы с Нанни лежали валетом. Засыпая, я успела подумать: хорошо, что именно сегодня она надела новые носки.

Мой первый выстрел

Не могло быть и речи о том, чтобы снять носки в доме Нанни. Я поняла это на следующее утро, когда проснулась. Огонь в очаге давным-давно потух. Пол был так плохо сбит, что в некоторых местах сквозь щели виднелась земля.

Удивительным образом в тот день мы уже не были такими чужими друг другу, как накануне. Я даже почувствовала себя почти как дома. А когда Нанни сварила на завтрак кашу с волчатиной, я, конечно, не закричала ура и не побежала со всех ног к столу, но все-таки мне было легче согласиться и сказать спасибо.

Снаружи разыгралась настоящая метель, снежинки летали огромные, словно варежки. В доме Нанни не было окон, но кое-что можно было разглядеть сквозь отверстие в стене. Дверь мы старались открывать как можно реже. «Странно проходит жизнь в такой вот сторожке, – размышляла я. – Словно угорь в норе – сидишь и ждешь, пока добыча проплывет мимо прямо тебе в рот, а тогда – бах! Потом заглатываешь кусочек повкуснее, а все лишнее выплевываешь». В самом деле, вокруг того места, где сидела в засаде Нанни, валялись горы костей. Снег засыпал их, так что можно было не беспокоиться об уборке.

Нанни, словно догадавшись, о чем я думаю, спросила:

– Что, не нравится такая жизнь? И охота на волков тоже не по душе?

Она протянула мне кружку с кипятком. Обхватив ее ладонями, я почувствовала, как согреваются пальцы. Потом поднесла к губам, подула и отхлебнула.

– Зачем убивать так много? – спросила я немного погодя.

Нанни рассмеялась. Не со злости, наверное, просто решила, что я дурочка. У нее были мелкие редкие зубы.

– Настрелять побольше – в этом весь смысл, – ответила она.

– Но… почему? Разве недостаточно убивать ровно столько, чтобы быть сытой? А волчата? Их-то хотя бы можно было не трогать?

– Волчата – главная моя добыча, – перебила Нанни. – Каждую ночь, лежа в темноте, я мечтаю, что к шесту с мясом придет волчица с волчатами. Знаешь, какую отличную цену дают за каждого волчонка?

Она сунула руку в карман куртки, вынула кошелек, расстегнула и показала мне. Сколько там было серебряных монет! Гораздо больше, чем Фредерик получил за свою работу на корабле.

– Все это за волков, которых я продала в поселковые лавки, – сказала Нанни. – Тамошние торговцы сбывают зверей на корабли, а те увозят их в дальние края – на большие острова, где полно богачей, мечтающих о белых шкурах на полу и белом волке во главе упряжки.

Она закрыла кошелек и сунула назад в карман.

– Каждый выживает как умеет, – сказала она. – Так поступают волки, так поступаю и я.

Она вздохнула и посмотрела в отверстие в стене.

– Да когда же это кончится! – пробормотала она.

Она имела в виду метель. Снег валил уже много часов кряду, ничего нельзя было разглядеть в этой грязно-белой кутерьме. Нанни не выходила проверять сигнализацию – ждала, когда снегопад поутихнет. Но время шло, и она начала терять терпение. Банки на веревке висели недвижимо и не издавали ни звука. В конце концов Нанни принялась расхаживать взад и вперед, досадуя, что приходится вот так сидеть сложа руки.

– Мясо, поди, свалилось с шеста, – сказала она, словно на самом деле увидела, как оно упало в снег, а какой-то волк сожрал его в один присест и убежал прочь, сытый и довольный.

Вдруг она подошла к своему ружью, взяла его и решительно направилась к двери.

– Все-таки пойду посмотрю.

Ей пришлось всем телом навалиться на дверь – так нас занесло снегом.

Я закрыла за ней, а потом подошла к дыре в стене – посмотреть, где Нанни, но в белом месиве ее было не различить.

Зато теперь я услышала, какая здесь царит тишина. Лишь тихо-тихо потрескивал огонь в очаге, а больше – ни звука. Снежинки, метавшиеся в воздухе, бесшумно опускались на мягкую кровлю, под крышей не слышно было, как завывает и стонет ветер.

Нет, все-таки тут было не совсем тихо. Вдруг я услышала приглушенный крик, будто кто-то со скрипом проволок мебель по полу. Он донесся откуда-то снаружи, из метели.

– Сири!

Это кричала Нанни, голос ее дрожал от страха. Крик оборвался, а потом я услыхала звук, от которого все во мне похолодело: заливистый волчий лай!

Я бросилась было к двери, но сразу вернулась, схватила второе ружье, висевшее на стене, и взяла со стола коробку с пулями.

Только я вышла, как сразу провалилась в снег, которого намело выше колен, и выронила ружье. Я выловила его и огляделась. Все кругом было белым-бело – все белое, липкое и мокрое. Снежинки налипали на брови, ничего нельзя было разглядеть, кроме этой сплошной белизны.

– Где ты? – крикнула я.

– Здесь!

Я попробовала пойти на голос, но сразу же потеряла направление.

– Где? Крикни еще раз!

– У шеста! Скорее сюда!

Конечно, у шеста – теперь мне стало ясно, что делать. Я вернулась назад к двери и прошла вдоль стены дома к дыре. Сунув коробку с пулями в карман, я ухватилась за веревку и так начала пробираться вперед, держась за нее. Веревка была почти десять метров длиной, так говорила Нанни; на то, чтобы пройти столько по глубокому снегу, требуется немало времени. Сердце мое стучало от страха – страха перед волком, который, как я догадывалась, поджидал меня там; страха увидеть, как он приближается ко мне, раскрыв пасть; страха, что зверь вцепится тебе в живот, но сильнее всего был страх остаться снова одной. Ведь если волк убьет Нанни, а меня не тронет, я снова останусь одна – поэтому я спешила изо всех сил, так быстро, что веревка жгла руку. Другой я сжимала холодный ствол ружья.

Вдруг я различила в метели белую спину.

– Это я! – крикнула я, скорее обращаясь к волку, как бы глупо это ни звучало. – У меня ружье!

– Стреляй же! – велела Нанни.

Волк обернулся, ища меня в пелене снега. Увидев меня, он замер на миг, оценивая, кто я такая. Он был здоровенный, но худой. Я вздрогнула, когда он оскалился. Нащупала в кармане коробку, достала пулю и сунула в дуло. Коробка сразу стала грязной от снега. Я попробовала закрыть крышку, но ударила так, что почти все пули выпали, и осталось только две. Теперь волк направился в мою сторону. Какой же он был огромный и страшный, а клыки длиннющие – такому наверняка ничего не стоило слопать меня в один момент. Я прицелилась. Теперь мне на самом деле хотелось убить его; я его ненавидела, он заставил каждый мускул моего тела дрожать от ужаса, пробудил во мне злобу, клокотавшую в горле. Я посмотрела прямо в его холодные глаза: волку не было до меня никакого дела, ему было все равно, что я плакала над тем маленьким волчонком, которого видела в порту. Да, Нанни права: каждый заботится лишь о том, чтобы выжить самому.

Мне показалось, что курок спустился сам собой, приклад ударил в плечо, и боль пронзила все тело.

Я промахнулась. Волк вздрогнул, выгнул спину, но, отбежав в сторону, остановился и оглянулся. Выстрел и запах пороха испугали его.

Тогда я решилась. Снова зарядила ружье, но на этот раз подняла дуло вверх и выстрелила. Волк отбежал еще дальше. Снова остановился и посмотрел на меня, словно догадывался, что скоро у меня кончатся пули, и хотел знать, как я распоряжусь последней.

Пока я заряжала ружье, руки дрожали так, что, казалось, оно жило само по себе в моих руках, металось туда-сюда, будто пойманная рыба. Я целилась то в волка, то в воздух и не могла решиться. Зверь смотрел на меня холодными глазами. Он ждал. Нанни крикнула, чтобы я стреляла скорее, но снег заглушил ее голос, так что он казался почти ненастоящим. Единственное, что было настоящим, – это волк передо мной. Казалось, время остановилось, может быть, прошел целый год.

Но вот зверь дернулся, бросился наутек и исчез в молочно-белом мире. Выстрелив в воздух, я поискала его взглядом. Волка нигде не было.

Кто годится в охотники

Нанни пробралась ко мне через снег – глаза все еще влажные, губы сложены в виноватую усмешку.

– Убит? – спросила она.

Я покачала головой. Держась за веревку, мы быстро прошли к сторожке. Оказавшись в доме, мы вместе навалились на дверь, чтобы закрыть ее. Потом Нанни как следует все заперла.

Я так дрожала, что едва держалась на ногах. Пока Нанни подкладывала хворост в очаг, я подошла к скамейке и села. Огонь снова разгорелся. Мои замерзшие покрасневшие руки заныли, когда в них стало возвращаться тепло. Нанни подошла и села рядом.

– Он появился совершенно беззвучно, – сказала она. – Я только собиралась проверить, надежно ли привязано мясо, и стряхнуть с него снег, а тут вдруг он. Словно тролль. Я хотела его подстрелить, но уронила ружье. Оно провалилось в снег.

Нанни закрыла лицо руками и немного посидела молча, я слышала лишь ее тяжелое дыхание. Потом она шмыгнула носом и внимательно посмотрела на меня.

– А ты не робкого десятка, – похвалила она. – Храбрее многих мужчин, приходивших сюда и считавших, что стоять вот так зимой, глядя глаза в глаза волку, – плевое дело.

И тут словно что-то прорвалось у меня внутри, и слезы хлынули из глаз.

– Никакая я не храбрая! – всхлипнула я. – Да я испугалась до смерти! Никогда прежде так не трусила.

Нанни погладила меня по спине.

– Ну-ну, все прошло. Не плачь.

Но я продолжала рыдать. Так мы сидели долго-долго, я всхлипывала, а Нанни меня гладила. Несколько раз она пыталась меня успокоить, но ничего не получалось. Тогда она сказала:

– Перестанешь плакать, если я расскажу тебе одну веселую историю?

– Не знаю, может быть.

Нанни немного подумала, а потом решила рассказать об одном случае на Волчьих островах. Она сама об этом услышала, когда только-только появилась в этих краях, и история подбодрила ее и помогла привыкнуть к новому незнакомому месту. Так что она начала:

– Дурень и Пустое Место купили ружье и решили научиться стрелять. Пустое Место хотел попробовать первый. Взял ружье и выстрелил, но пуля рикошетом угодила ему в лоб. Он упал на землю. Дурень побежал в поселок, где на постоялом дворе сидели охотники.

– Пуля попала в Пустое Место! – завопил он.

– Ну и ладно, – сказали охотники.

– Вы что, не поняли, что я сказал? – крикнул Дурень.

– Поняли: ты промазал, бывает, – ответили ему.

– Да помогите же! Надо торопиться! – кричал в отчаянии бедняга.

Охотники удивленно посмотрели на него и спросили:

– Ты что, дурень?

– Да! – ответил Дурень.

Закончив рассказ, Нанни покатилась со смеху. Я тоже почувствовала, как где-то глубоко внутри проснулся смех. Так вода начинает закипать в котле. Сперва медленно и осторожно, почти незаметно, потом поднимается со дна первая жемчужная ниточка воздуха, затем больше и больше, пока вся поверхность не забурлит живыми веселыми пузырьками. Конечно, история была дурацкая, но я все равно смеялась и радовалась, чувствуя, как страх вытекает из тела. Приятно сознавать, что сегодня не умрешь.

Нанни смахнула слезинки с уголков глаз. Потом снова посмотрела на меня долгим взглядом.

– Говори, что хочешь, – сказала она, – но мне кажется, ты тут вполне прижилась. Да и мне хорошо, когда в доме есть кто-то еще.

Она поднялась и посмотрела в отверстие в стене. Наконец-то снег перестал. Падали последние редкие снежинки, припозднившиеся и теперь недоумевавшие: куда же подевались все остальные?

– Пойду попробую отыскать ружье, – решила она.

– Пули я тоже выронила, – призналась я.

Нанни ответила, что коробок с пулями у нее много. Она отодвинула засов и распахнула дверь. Небо было все еще серым, но над самым горизонтом уже немного прояснилось. Можно было спокойно выходить.

Она закрыла за собой дверь, а я осталась сидеть, размышляя над ее словами. Может, и впрямь мне стоит научиться стрелять и стать охотником, как Нанни?

Я встала, обошла комнату и попыталась представить, что это мой дом и все здесь – мое. Остановилась у шкуры, висевшей на стене, погладила густой белый мех. А если бы это я застрелила этого волка и выдубила его шкуру? Если бы у меня был кошелек, полный серебряных монет? Если бы я со всем своим богатством вернулась в Синюю бухту…

Нет. Домой мне дороги нет. Но вот в другие края – пожалуй. Туда, где мощеные улицы. Я бы накупила там всяких сладостей. А вдруг Фредерик был не прав, говоря, что нельзя забыть? Вдруг, если очень захотеть, можно стереть из памяти корзину с ягодами, сестренку и шахту?

Дверь снова распахнулась. Нанни отыскала ружье. Она улыбнулась мне. Только тогда я заметила, что все еще глажу шкуру на стене, и отдернула руку.

– Многие бы хотели повесить на стену такую шкуру, – сказала Нанни.

Не знаю, что на меня в тот миг нашло. Я не вспоминала об этом с тех пор, как покинула Синюю бухту, но рот словно сам раскрылся, и я спросила:

– А знаешь, что висит на стене у нас дома?

Нанни посмотрела на меня с любопытством.

– Плавник русалки! – выпалила я и почувствовала, как воздух наполняет мои легкие так, что рубашка на груди становится тесной.

Нанни снова улыбнулась, будто я сказала глупость.

– Я хотела сказать, кусок плавника, – поправилась я.

– Кто тебе такое наврал? – спросила Нанни.

Она села на скамейку и принялась осматривать ружье.

– Никто мне не врал, он там висит, и все, – ответила я. – Я сама клеила камушки на рамку.

Она кивнула, продолжая улыбаться.

– Русалка попалась к папе в сети, – объяснила я. – Она была еще маленькая.

Нанни положила ружье на колени, посмотрела на меня и сказала:

– Сири, русалок не бывает.

Я рассмеялась: на этот раз Нанни сморозила глупость, а не я.

– Откуда же тогда плавник, если их нет? Ха-ха! Об этом-то ты не подумала!

– Просто отец решил над тобой подшутить, – сказала Нанни почти с раздражением. – Ты что, не понимаешь?

– А вот и нет! Я сама видела. Он вернулся из плавания и все нам рассказал. Вовсе это был не розыгрыш.

Нанни вздохнула и закатила глаза. Тогда я уперла руки в бока.

– Мне лучше знать, когда мой папа шутит, а когда нет.

– Ну, тогда он просто придурок, – пробормотала она.

– Что?

– Может, он и не хотел шутить, откуда мне знать, – пожала плечами Нанни. – Но я точно знаю: русалок не существует, это тебе не птицы, не рыбы и не волки. Так что, если твой отец, вернувшись из плавания, всерьез рассказывал о том, что видел русалку, то он просто придуривался. Да пойми же это, и нечего нам с тобой ссориться из-за пустяков.

Она продолжила возиться с ружьем. Я смотрела, как она протирала рукавом ствол, как осторожно выдувала снег из затвора. Нет, никогда я не поверю, что мой папа меня обманывал! А вот я себя пыталась только что обмануть: решила, что смогу стать охотником! Но я бы тогда перестала быть самой собой и превратилась в Нанни, которая возится с ружьем, словно с собственным ребенком. А на самом деле нетерпение, с которым она ждет, когда прекратится метель, – не что иное, как гадкая, разъедающая душу жадность.

– Никогда я не буду с тобой охотиться! – сказала я.

– Ну-ну, – пробормотала Нанни, не поднимая глаз.

Я немного помолчала, собираясь с духом. А потом сказала:

– Если ты отстреливаешь волков ради денег, ты ничем не лучше Белоголового. Вы – два сапога пара.

Нанни так резко встала, что я вздрогнула. Лицо ее исказила злоба. Она уставилась на меня:

– Возьми свои слова обратно!

– Нет! Не возьму, потому что это правда.

– Одно дело – охотиться на волков, пусть и ради денег, и совсем другое – охотиться за детьми!

– Это только люди так считают! – выкрикнула я, схватила куртку, рукавицы и шапку и выскочила из хижины.