Текст книги "Анти-Дюринг. Диалектика природы"

Вместе с человеком мы вступаем в область истории. И животные имеют историю, именно историю своего происхождения и постепенного развития до своего теперешнего состояния. Но они являются пассивными объектами этой истории; а поскольку они сами принимают в ней участие, это происходит без их ведома и желания. Люди же, наоборот, чем больше они удаляются от животных в узком смысле слова, тем в большей мере они делают свою историю сами, сознательно, и тем меньше становится влияние на эту историю непредвиденных последствий, неконтролируемых сил, и тем точнее соответствует исторический результат установленной заранее цели. Но если мы подойдем с этим масштабом к человеческой истории, даже к истории самых развитых народов современности, то мы найдем, что здесь все еще существует огромное несоответствие между поставленными себе целями и достигнутыми результатами, что продолжают преобладать непредвиденные последствия, что неконтролируемые силы гораздо могущественнее, чем силы, приводимые в движение планомерно. И это не может быть иначе до тех пор, пока самая существенная историческая деятельность людей, та деятельность, которая подняла их от животного состояния до человеческого, которая образует материальную основу всех прочих видов их деятельности, – производство, направленное на удовлетворение жизненных потребностей людей, т. е. в наше время общественное производство, – особенно подчинена слепой игре не входивших в их намерения воздействий неконтролируемых сил и пока желаемая цель осуществляется здесь лишь в виде исключения, гораздо же чаще осуществляются прямо противоположные ей результаты. В самых передовых промышленных странах мы укротили силы природы и поставили их на службу человеку; благодаря этому мы безмерно увеличили производство, так что теперь ребенок производит больше, чем раньше сотня взрослых людей. Но каковы же следствия этого роста производства? Рост чрезмерного труда, рост нищеты масс и каждые десять лет – огромный крах. Дарвин не подозревал, какую горькую сатиру он написал на людей, и в особенности на своих земляков, когда он доказал, что свободная конкуренция, борьба за существование, прославляемая экономистами как величайшее историческое достижение, является нормальным состоянием мира животных. Лишь сознательная организация общественного производства с планомерным производством и планомерным распределением может поднять людей над прочими животными в общественном отношении точно так же, как их в специфически биологическом отношении подняло производство вообще. Историческое развитие делает такую организацию с каждым днем все более необходимой и с каждым днем все более возможной. От нее начнет свое летосчисление новая историческая эпоха, в которой сами люди, а вместе с ними все отрасли их деятельности, и в частности естествознание, сделают такие успехи, что это совершенно затмит все сделанное до сих пор.

Но «все, что возникает, заслуживает гибели».[320]320
  Гёте. «Фауст», часть I, сцена третья («Кабинет Фауста»).


[Закрыть] Может быть, пройдут еще миллионы лет, народятся и сойдут в могилу сотни тысяч поколений, но неумолимо надвигается время, когда истощающаяся солнечная теплота будет уже не в силах растапливать надвигающийся с полюсов лед, когда все более и более скучивающееся у экватора человечество перестанет находить и там необходимую для жизни теплоту, когда постепенно исчезнет и последний след органической жизни, и Земля – мертвый, остывший шар вроде Луны – будет кружить в глубоком мраке по все более коротким орбитам вокруг тоже умершего Солнца, на которое она, в конце концов, упадет. Одни планеты испытают эту участь раньше, другие позже Земли; вместо гармонически расчлененной, светлой, теплой солнечной системы останется лишь один холодный, мертвый шар, следующий своим одиноким путем в мировом пространстве. И та же судьба, которая постигнет нашу солнечную систему, должна раньше или позже постигнуть все прочие системы нашего мирового острова, должна постигнуть системы всех прочих бесчисленных мировых островов, даже тех, свет от которых никогда не достигнет Земли, пока еще будет существовать на ней человеческий глаз, способный воспринять его.

Но когда подобная солнечная система завершит свой жизненный путь и подвергнется судьбе всего конечного – смерти, то что будет дальше? Будет ли труп Солнца продолжать катиться вечно в виде трупа в беспредельном пространстве, и все, прежде бесконечно разнообразно дифференцированные, силы природы превратятся навсегда в одну-единственную форму движения – в притяжение?

«Или же», – как спрашивает Секки (стр. 810), – «в природе имеются силы, способные вернуть мертвую систему в первоначальное состояние раскаленной туманности и могущие опять пробудить ее для новой жизни? Мы этого не знаем».

Конечно, мы этого не знаем в том смысле, в каком мы знаем, что 2x2=4 или что притяжение материи увеличивается и уменьшается соответственно квадрату расстояния. Но в теоретическом естествознании, которое свои взгляды на природу насколько возможно объединяет в одно гармоническое целое и без которого в наше время не может обойтись даже самый скудоумный эмпирик, нам приходится очень часто оперировать с не вполне известными величинами, и последовательность мысли во все времена должна была помогать недостаточным еще знаниям двигаться дальше. Современное естествознание вынуждено было заимствовать у философии положение о неуничтожимости движения; без этого положения естествознание теперь не может уже существовать. Но движение материи – это не одно только грубое механическое движение, не одно только перемещение; это – теплота и свет, электрическое и магнитное напряжение, химическое соединение и разложение, жизнь и, наконец, сознание. Говорить, будто материя за все время своего бесконечного существования имела только один-единственный раз – и то на одно лишь мгновение по сравнению с вечностью ее существования – возможность дифференцировать свое движение и тем самым развернуть все богатство этого движения и что до этого и после этого она навеки ограничена одним простым перемещением, – говорить это значит утверждать, что материя смертна и движение преходяще. Неуничтожимость движения надо понимать не только в количественном, но и в качественном смысле. Материя, чисто механическое перемещение которой хотя и содержит в себе возможность превращения при благоприятных условиях в теплоту, электричество, химическое действие, жизнь, но которая не в состоянии породить из самой себя эти условия, такая материя потерпела определенный ущерб в своем движении. Движение, которое потеряло способность превращаться в свойственные ему различные формы, хотя и обладает еще dynamis,[321]321
  Возможностью. Ред.


[Закрыть] но не обладает уже energeia[322]322
  Действительностью. Ред.


[Закрыть] и, таким образом, частично уничтожено. Но и то и другое немыслимо.

Одно, во всяком случае, несомненно: было время, когда материя нашего мирового острова превратила в теплоту такое огромное количество движения, – мы до сих пор еще не знаем, какого именно рода, – что отсюда могли развиться солнечные системы, принадлежащие по меньшей мере (по Медлеру) к 20 миллионам звезд, – системы, постепенное умирание которых равным образом несомненно. Как произошло это превращение? Мы это знаем так же мало, как мало знает патер Секки, превратится ли будущее caput mortuum[323]323
  Буквально: мертвая голова; в переносном смысле: мертвые остатки, отходы после прокаливания, химической реакции и т. д.; здесь имеется в виду потухшее Солнце вместе с упавшими на него лишенными жизни планетами. Ред.


[Закрыть] нашей солнечной системы когда-либо снова в сырье для новых солнечных систем. Но здесь мы вынуждены либо обратиться к помощи творца, либо сделать тот вывод, что раскаленное сырье для солнечных систем нашего мирового острова возникло естественным путем, путем превращений движения, которые от природы присущи движущейся материи и условия которых должны, следовательно, быть снова воспроизведены материей, хотя бы спустя миллионы и миллионы лет, более или менее случайным образом, но с необходимостью, внутренне присущей также и случаю.

Теперь начинают все более и более признавать возможность подобного превращения. Приходят к убеждению, что конечная участь небесных тел – это упасть друг на друга, и вычисляют даже количество теплоты, которое должно развиться при подобных столкновениях. Внезапное появление новых звезд, столь же внезапное увеличение яркости давно известных звезд, о котором сообщает нам астрономия, легче всего объясняются подобными столкновениями. При этом надо иметь в виду, что не только наша планетная группа вращается вокруг Солнца, а наше Солнце движется внутри нашего мирового острова, но что и весь наш мировой остров движется в мировом пространстве, находясь во временном относительном равновесии с прочими мировыми островами, ибо даже относительное равновесие свободно парящих тел может существовать лишь при взаимно обусловленном движении; кроме того, некоторые допускают, что температура в мировом пространстве не повсюду одинакова. Наконец, мы знаем, что, за исключением ничтожно малой части, теплота бесчисленных солнц нашего мирового острова исчезает в пространстве, тщетно пытаясь поднять температуру мирового пространства хотя бы на одну миллионную долю градуса Цельсия. Что происходит со всем этим огромным количеством теплоты? Погибает ли она навсегда в попытке согреть мировое пространство, перестает ли она практически существовать, сохраняясь лишь теоретически в том факте, что мировое пространство нагрелось на долю градуса, выражаемую в десятичной дроби, начинающейся десятью или более нулями? Это предположение отрицает неуничтожимость движения; оно допускает возможность того, что путем последовательного падения небесных тел друг на друга все существующее механическое движение превратится в теплоту, которая будет излучена в мировое пространство, благодаря чему, несмотря на всю «неуничтожимость силы», прекратилось бы вообще всякое движение. (Между прочим, здесь обнаруживается, как неудачно выражение: неуничтожимость силы, вместо выражения: неуничтожимость движения.) Мы приходим, таким образом, к выводу, что излученная в мировое пространство теплота должна иметь возможность каким-то путем, – путем, установление которого будет когда-то в будущем задачей естествознания, – превратиться в другую форму движения, в которой она может снова сосредоточиться и начать активно функционировать. Тем самым отпадает главная трудность, стоявшая на пути к признанию обратного превращения отживших солнц в раскаленную туманность.

К тому же, вечно повторяющаяся последовательная смена миров в бесконечном времени является только логическим дополнением к одновременному сосуществованию бесчисленных миров в бесконечном пространстве: положение, принудительную необходимость которого вынужден был признать даже антитеоретический мозг янки Дрейпера.[324]324
  «Множественность миров в бесконечном пространстве приводит к представлению о последовательной смене миров в бесконечном времени» (Дрейпер, «История умственного развития», т. II, стр. 325).


[Закрыть]

Вот вечный круговорот, в котором движется материя, – круговорот, который завершает свой путь лишь в такие промежутки времени, для которых наш земной год уже не может служить достаточной единицей измерения; круговорот, в котором время наивысшего развития, время органической жизни и, тем более, время жизни существ, сознающих себя и природу, отмерено столь же скудно, как и то пространство, в пределах которого существует жизнь и самосознание; круговорот, в котором каждая конечная форма существования материи – безразлично, солнце или туманность, отдельное животное или животный вид, химическое соединение или разложение – одинаково преходяща и в котором ничто не вечно, кроме вечно изменяющейся, вечно движущейся материи и законов ее движения и изменения. Но как бы часто и как бы безжалостно ни совершался во времени и в пространстве этот круговорот; сколько бы миллионов солнц и земель ни возникало и ни погибало; как бы долго ни длилось время, пока в какой-нибудь солнечной системе и только на одной планете не создались условия для органической жизни; сколько бы бесчисленных органических существ ни должно было раньше возникнуть и погибнуть, прежде чем из их среды разовьются животные со способным к мышлению мозгом, находя на короткий срок пригодные для своей жизни условия, чтобы затем быть тоже истребленными без милосердия, – у нас есть уверенность в том, что материя во всех своих превращениях остается вечно одной и той же, что ни один из ее атрибутов никогда не может быть утрачен и что поэтому с той же самой железной необходимостью, с какой она когда-нибудь истребит на Земле свой высший цвет – мыслящий дух, она должна будет его снова породить где-нибудь в другом месте и в другое время.

СТАРОЕ ПРЕДИСЛОВИЕ К «АНТИ-ДЮРИНГУ». О ДИАЛЕКТИКЕ[325]325
  Так названа эта статья в оглавлении второй связки, куда она отнесена Энгельсом при группировке материалов «Диалектики природы». Сама рукопись статьи имеет в качестве заголовка только одно слово «Предисловие», а вверху первой страницы стоит еще пометка «Дюринг, Переворот в науке». Статья написана в мае или в начале июня 1878 г. в качестве предисловия к первому изданию «Анти-Дюринга» (см. примечание[784]784
  «Анти-Дюринг» – под таким названием вошел в историю классический труд Ф. Энгельса «Переворот в науке, произведенный господином Евгением Дюрингом». // Произведение Энгельса возникло как непосредственный результат идеологической борьбы в социал-демократической партии Германии. // Впервые Маркс и Энгельс обратили внимание на работы Дюринга в связи с рецензией Дюринга на первый том «Капитала» Маркса, которая была опубликована в декабре 1867 г. в журнале «Erganzungs-blatter», т. III, вып. 3. В ряде писем Маркса и Энгельса, особенно за январь – март 1868 г., нашло отражение то критическое отношение к Дюрингу, которое у них сложилось уже в это время. // В середине 70-х годов влияние Дюринга среди социал-демократов стало весьма значительным. Наиболее активными дюрингианцами оказались Э. Бернштейн, И. Мост, Ф. В. Фриче. Кратковременное влияние дюрингианства испытал на себе даже А. Бебель. В марте 1874 г. в центральном органе Социал-демократической рабочей партии (так называемых эйзенахцев) газете «Volksstaat» были анонимно опубликованы две его статьи о Дюринге под названием «Новый коммунист». В связи с этим Маркс и Энгельс обратились с резким протестом к редактору газеты В. Либкнехту. // К началу 1875 г. распространение дюрингианства приняло опасные размеры. Этому особенно способствовали второе издание книги Дюринга «Критическая история политической экономии и социализма» (вышло в свет в ноябре 1874 г.) и издание его книги «Курс философии» (последний выпуск вышел в свет в феврале 1875 г.). В этих работах Дюринг, провозгласивший себя приверженцем социализма, выступил с особенно резкими нападками на марксизм. Это побудило Либкнехта обратиться к Энгельсу, в письмах от 1 февраля и 21 апреля 1875 г., с прямым предложением выступить против Дюринга на страницах «Volksstaat». В октябре 1875 г. г. Либкнехт послал Энгельсу отвергнутую газетой хвалебную заметку А. Энса о Дюринге, а в мае 1876 г. – аналогичную статью И. Моста. // Уже в феврале 1876 г. Энгельс счел необходимым публично выступить против Дюринга. Энгельс сделал это в своей статье «Прусская водка в германском рейхстаге», опубликованной в газете «Volksstaat» (см. настоящее издание, т. 19, стр. 47). // Усиление дюрингианства, распространение его среди части членов только что объединившейся Социалистической рабочей партии Германии (основана на съезде в Готе в мае 1875 г.) вынудило Энгельса прервать свою работу над «Диалектикой природы», чтобы дать отпор новоявленному «социалистическому» учению и отстоять марксизм как единственно верное мировоззрение пролетарской партии. // Это решение было принято в конце мая 1876 года. Энгельс в письме Марксу от 24 мая 1876 г. высказывает намерение подвергнуть критике писания Дюринга. В ответном письме от 25 мая Маркс решительно поддерживает это намерение. Энгельс сразу же принимается за работу и уже 28 мая в письме Марксу он намечает общий план и характер своего труда. // Энгельс работал над «Анти-Дюрингом» в течение двух лет – с конца мая 1876 до начала июля 1878 года. // Первый отдел книги был написан в основном с сентября 1876 по январь 1877 года. Он был опубликован в виде серии статей под названием «Переворот в философии, произведенный господином Евгением Дюрингом» в газете «Vorwarts» в январе – мае 1877 г. (№ 1, 3. I; № 2, 5.I; № 3, 7.I; № 4, 10.I; № 5, 12.I; № 6, 14.I; № 7, 17.I; № 10, 24.I; № 11, 26.I; № 17, 9.II; № 24, 25.II; № 25, 28.II; № 36, 25.III; № 37, 28.III; № 44, 15.IV; № 45, 18.IV;.№ 49, 27.IV; № 50, 29.IV; № 55, 11.V; № 56, 13.V). В этот отдел входили и первые две главы, которые впоследствии, начиная с первого отдельного издания книги, были выделены в самостоятельное общее введение ко всем трем отделам. // Второй отдел книги был написан в основном с июня по август 1877 года. Последняя, X глава этого отдела, касающаяся истории политической экономии, была написана Марксом: первая часть главы – до начала марта, а вторая часть, посвященная разбору «Экономической таблицы» Кенэ, – до начала августа 1877 года. Второй отдел был опубликован под названием «Переворот в политической экономии, произведенный господином Евгением Дюрингом» в Научном приложении и в Приложении к газете «Vorwarts» в июле – декабре 1877 г. (к № 87, 27.VII; № 93, 10.VIII; № 96, 47.VIII; № 105, 7.IX; № 108, 14.IX; № 127, 28.X; № 130, 4.XI; № 139, 28.XI; № 152, 30.XII). // Третий отдел книги был написан в основном с августа 1877 по апрель 1878 года. Он был опубликован под названием «Переворот в социализме, произведенный господином Евгением Дюрингом» в Приложении к газете «Vorwarts» в мае – июле 1878 г. (к № 52, 5.V; № 61, 26.V; № 64, 2.VI; № 75, 28.VI; № 79, 7.VII). // Публикация «Анти-Дюринга» вызвала ожесточенное сопротивление дюрингианцев. На очередном партийном съезде в Готе 27–29 мая 1877 г. они предприняли попытку добиться запрещения публиковать работу Энгельса в центральном органе партии. Не без их влияния «Анти-Дюринг» печатался в газете с большими перерывами. // В июле 1877 г. первый отдел работы Энгельса был издан в Лейпциге отдельной брошюрой под названием «Переворот в науке, произведенный господином Евгением Дюрингом. I. Философия». В июле 1878 г. там же отдельной брошюрой были изданы второй и третий отделы под названием «Переворот в науке, произведенный господином Евгением Дюрингом. II. Политическая экономия. Социализм». Одновременно, около 8 июля 1878 г., с предисловием Энгельса вышло первое отдельное издание всей книги под названием: F. Engels. «Herrn Eugen Duhring's Umwalzung der Wissenschaft. Philosophie. Politische Oekonoinie. Sozialismus». Leipzig, 1878 (Ф. Энгельс. «Переворот в науке, произведенный господином Евгением Дюрингом. Философия. Политическая экономия. Социализм». Лейпциг, 1878). В последующих немецких изданиях книга выходила под тем же названием, но без подзаголовка «Философия. Политическая экономия. Социализм». Второе издание книги вышло в Цюрихе в 1886 году. Третье, просмотренное и дополненное издание вышло в Штутгарте в 1894 году; это было последнее прижизненное издание «Анти-Дюринга». // Название книги Энгельса иронически перефразирует название работы Дюринга «Carey's Umwalzung der Volkswirtschaftslehre und Socialwissenschaft» («Переворот в учении о народном хозяйстве и асоциальной науке, произведенный Кэри»), которая была издана в Мюнхене в 1865 году. В этой работе Дюринг превозносил вульгарного экономиста Кэри, являвшегося, по существу, его учителем в области политической экономии. // В конце октября 1878 г., после введения в Германии исключительного закона против социалистов, «Анти-Дюринг», как и другие работы Энгельса, был запрещен. // В 1880 г. по просьбе П. Лафарга Энгельс переработал три главы «Анти-Дюринга» (I главу «Введения» и I и II главы третьего отдела) в самостоятельную популярную брошюру, вышедшую сперва под заголовком «Утопический социализм и научный социализм», а затем под заголовком «Развитие социализма от утопии к науке». Брошюра эта еще при жизни Энгельса была переведена на ряд европейских языков и получила широкое распространение среди рабочих. Последнее прижизненное немецкое (четвертое) издание этой брошюры было выпущено в Берлине в 1891 году. Брошюра отличается от соответствующих глав «Анти-Дюринга» по расположению материала, содержит дополнительные вставки и кое-какие изменения по сравнению с текстом «Анти-Дюринга». // В России еще при жизни Энгельса переводы некоторых глав «Анти-Дюринга» получили самое широкое распространение. В августе 1879 г. в журнале «Критическое Обозрение» № 15 была напечатана рецензия Н. Зибера на книгу Энгельса, содержавшая переводы целых страниц из «Анти-Дюринга». В ноябре того же года в журнале «Слово» была опубликована большая статья Зибера «Диалектика в ее применении к науке», представлявшая собой сокращенный перевод первого отдела и трех глав третьего отдела «Анти-Дюринга»; продолжение статьи не последовало из-за цензурных препятствий. В 1884 г. в Женеве в переводе В. Засулич вышло русское издание «Развития социализма от утопии к науке»; в приложении к брошюре был дан перевод трех глав о теории насилия из второго отдела «Анти-Дюринга». Существовало несколько нелегальных изданий частичных переводов «Анти-Дюринга» на русский язык. Первый русский перевод «Анти-Дюринга», однако с целым рядом цензурных купюр, был издан в Петербурге в 1904 г. под названием «Философия, Политическая экономия, Социализм (Переворот в науке, произведенный Дюрингом)». Полный перевод на русский язык был издан в Петербурге в 1907 г. под названием «Анти-Дюринг (Переворот в науках, совершенный г. Дюрингом)».


[Закрыть]). Однако это первоначальное предисловие Энгельс решил заменить более коротким (см. настоящее издание, стр. 5–8). Новое предисловие, датированное 11 июня 1878 г., в основном совпадает с использованной в нем частью «Старого предисловия».


[Закрыть]

Предлагаемая работа возникла отнюдь не по «внутреннему побуждению». Напротив, мой друг Либкнехт может засвидетельствовать, сколько труда ему стоило склонить меня к тому, чтобы критически осветить новейшую социалистическую теорию г-на Дюринга. Но раз я решился на это, мне ничего не оставалось, как рассмотреть эту теорию, выдающую себя за конечный практический результат некоторой новой философской системы, во внутренней связи этой системы, а вместе с тем подвергнуть разбору и самоё эту систему. Я вынужден был поэтому последовать за г-ном Дюрингом в ту обширную область, где он толкует о всех возможных вещах и еще кое о чем сверх того. Так возник ряд статей, которые печатались с начала 1877 г. в лейпцигском «Vorwarts» и предлагаются здесь в связном виде.

Два соображения могут оправдать ту обстоятельность, с которой выступает критика этой столь незначительной, несмотря на все самовосхваление, системы, – обстоятельность, связанную с характером самого предмета. С одной стороны, эта критика дала мне возможность в положительной форме развить в различных областях знания мое понимание вопросов, имеющих в настоящее время общий научный или практический интерес. И как бы мало мне ни приходило в голову противопоставить системе г-на Дюринга другую систему, все же надо надеяться, что при всем разнообразии рассмотренного мной материала от читателя не ускользнет внутренняя связь также и в выдвинутых мной воззрениях.

С другой стороны, «системосозидающий» г-н Дюринг не представляет собой единичного явления в современной немецкой действительности. С некоторых пор философские, особенно натурфилософские, системы растут в Германии, как грибы после дождя, не говоря уже о бесчисленных новых системах политики, политической экономии и т. д. Подобно тому как в современном государстве предполагается, что каждый гражданин способен судить обо всех тех вопросах, по которым ему приходится подавать свой голос; подобно тому как в политической экономии исходят из предположения, что каждый покупатель является также и знатоком всех тех товаров, которые ему приходится покупать для своего жизненного обихода, – подобно этому теперь считается, что и в науке следует придерживаться такого же предположения. Каждый может писать обо всем, и «свобода науки» понимается именно как право человека писать в особенности о том, чего он не изучал, и выдавать это за единственный строго научный метод. А г-н Дюринг представляет собой один из характернейших типов этой развязной псевдонауки, которая в наши дни в Германии повсюду лезет на передний план и все заглушает грохотом своего высокопарного пустозвонства. Высокопарное пустозвонство в поэзии, в философии, в политической экономии, в истории, высокопарное пустозвонство с кафедры и трибуны, высокопарное пустозвонство везде, высокопарное пустозвонство с претензией на превосходство и глубокомыслие в отличие от простого, плосковульгарного пустозвонства других наций, высокопарное пустозвонство как характернейший и наиболее массовый продукт немецкой интеллектуальной индустрии, с девизом «дешево, да гнило», – совсем как другие немецкие фабрикаты, рядом с которыми оно, к сожалению, не было представлено в Филадельфии[326]326
  См. примечание[785]785
  10 мая 1876 г. в связи со столетием со дня основания США в Филадельфии открылась шестая всемирная промышленная выставка. Среди сорока стран, представленных на ней, была и Германия. Однако назначенный германским правительством в качестве председателя немецкого жюри директор берлинской промышленной академии профессор Ф. Рёло вынужден был признать, что германская промышленность значительно отстает от промышленности других стран и что она руководствуется принципом «дешево, да гнило». Это заявление вызвало многочисленные отклики в печати. Газета «Volksstaat», в частности, напечатала в июле – сентябре ряд статей, посвященных этому скандальному факту.


[Закрыть].


[Закрыть]. Даже немецкий социализм – особенно со времени благого примера, поданного г-ном Дюрингом, – весьма усердно промышляет в наши дни высокопарным пустозвонством; то, что практическое социал-демократическое движение так мало дает сбить себя с толку этим высокопарным пустозвонством, является новым доказательством замечательно здоровой натуры рабочего класса в нашей стране, в которой в данный момент, за исключением естествознания, чуть ли не все остальное поражено болезнью.

Если Негели в своей речи на Мюнхенском съезде естествоиспытателей высказался в том смысле, что человеческое познание никогда не будет обладать характером всеведения[327]327
  «Tageblatt der 50. Versammlung deutscher Naturforscher und Aerzte in Munchen 1877». Beilage, S. 18.


[Закрыть], то ему, очевидно, остались неизвестными подвиги г-на Дюринга. Подвиги эти заставили меня последовать за ним также и в целый ряд таких областей, где в лучшем случае я могу выступать лишь в качестве дилетанта. Это относится в особенности к различным отраслям естествознания, где до сих пор нередко считалось более чем нескромным, если какой-нибудь «профан» пытался высказать свое мнение. Однако меня несколько ободряет высказанное также в Мюнхене и подробнее изложенное в другом месте замечание г-на Вирхова, что каждый естествоиспытатель вне своей собственной специальности является тоже только полузнайкой[328]328
  См. примечание[786]786
  Энгельс имеет в виду выступление Р. Вирхова на 50-м съезде немецких естествоиспытателей и врачей в Мюнхене 22 сентября 1877 года. См. R. Virchow. «Die Freiheit der Wissenschaft im modernen Staat». Berlin, 1877; S. 13 (P. Вирхов. «Свобода науки в современном государстве». Берлин, 1877, стр. 13).


[Закрыть].


[Закрыть], vulgo[329]329
  Попросту говоря. Ред.


[Закрыть] профаном. Подобно тому как такой специалист может и должен время от времени переходить в смежные области и подобно тому как специалисты этих областей прощают ему в этом случае неловкость в выражениях и небольшие неточности, так и я взял на себя смелость приводить в качестве примеров, подтверждающих мои общетеоретические воззрения, те или иные процессы природы и ее законы, и я считаю себя вправе рассчитывать на такое же снисхождение[330]330
  Часть рукописи «Старого предисловия» от начала до настоящего места Энгельс перечеркнул вертикальной чертой, поскольку он использовал эту часть в предисловии к первому изданию «Анти-Дюринга». Ред.


[Закрыть]. Дело в том, что всякому, кто занимается теоретическими вопросами, результаты современного естествознания навязываются с такой же принудительностью, с какой современные естествоиспытатели – желают ли они этого или нет – вынуждены приходить к общетеоретическим выводам. И здесь происходит известная компенсация. Если теоретики являются полузнайками в области естествознания, то современные естествоиспытатели фактически в такой же мере являются полузнайками в области теории, в области того, что до сих пор называлось философией.

Эмпирическое естествознание накопило такую необъятную массу положительного материала, что в каждой отдельной области исследования стала прямо-таки неустранимой необходимость упорядочить этот материал систематически и сообразно его внутренней связи. Точно так же становится неустранимой задача приведения в правильную связь между собой отдельных областей знания. Но, занявшись этим, естествознание вступает в теоретическую область, а здесь эмпирические методы оказываются бессильными, здесь может оказать помощь только теоретическое мышление.[331]331
  В рукописи эта и предыдущая фразы подчеркнуты карандашом. Ред.


[Закрыть] Но теоретическое мышление является прирожденным свойством только в виде способности. Эта способность должна быть развита, усовершенствована, а для этого не существует до сих пор никакого иного средства, кроме изучения всей предшествующей философии.

Теоретическое мышление каждой эпохи, а значит и нашей эпохи, это – исторический продукт, принимающий в различные времена очень различные формы и вместе с тем очень различное содержание. Следовательно, наука о мышлении, как и всякая другая наука, есть историческая наука, наука об историческом развитии человеческого мышления. А это имеет важное значение также и для практического применения мышления к эмпирическим областям. Ибо, во-первых, теория законов мышления отнюдь не есть какая-то раз навсегда установленная «вечная истина», как это связывает со словом «логика» филистерская мысль. Сама формальная логика остается, начиная с Аристотеля и до наших дней, ареной ожесточенных споров. Что же касается диалектики, то до сих пор она была исследована более или менее точным образом лишь двумя мыслителями: Аристотелем и Гегелем. Но именно диалектика является для современного естествознания наиболее важной формой мышления, ибо только она представляет аналог и тем самым метод объяснения для происходящих в природе процессов развития, для всеобщих связей природы, для переходов от одной области исследования к другой.

А, во-вторых, знакомство с ходом исторического развития человеческого мышления, с выступавшими в различные времена воззрениями на всеобщие связи внешнего мира необходимо для теоретического естествознания и потому, что оно дает масштаб для оценки выдвигаемых им самим теорий. Но здесь недостаток знакомства с историей философии выступает довольно-таки часто и резко. Положения, установленные в философии уже сотни лет тому назад, положения, с которыми в философии давно уже покончили, часто выступают у теоретизирующих естествоиспытателей в качестве самоновейших истин, становясь на время даже предметом моды. Когда механическая теория теплоты привела новые доказательства в подтверждение положения о сохранении энергии и снова выдвинула его на передний план, то это несомненно было огромным ее успехом; но могло ли бы это положение фигурировать в качестве чего-то столь абсолютно нового, если бы господа физики вспомнили, что оно было выдвинуто уже Декартом? С тех пор как физика и химия стали опять оперировать почти исключительно молекулами и атомами, древнегреческая атомистическая философия с необходимостью снова выступила на передний план. Но как поверхностно трактуется она даже лучшими из естествоиспытателей! Так, например, Кекуле рассказывает («Цели и достижения химии»), будто она имеет своим родоначальником Демокрита (вместо Левкиппа), и утверждает, будто Дальтон первый пришел к мысли о существовании качественно различных элементарных атомов и первый приписал им различные, специфические для различных элементов веса;[332]332
  A Kekule. «Die wissenschaftlichen Ziele und Leistungen der Chemie». Bonn, 1878, S. 13–15.


[Закрыть] между тем у Диогена Лаэрция (кн. X, §§ 43–44 и 61) можно прочесть, что уже Эпикур приписывал атомам не только различия по величине и форме, но также и различия по весу, т. е. что Эпикур по-своему уже знал атомный вес и атомный объем.

1848 год, который в Германии в общем ничего не довел до конца, произвел там полный переворот только в области философии. Устремившись в область практики и положив начало, с одной стороны, крупной промышленности и спекуляции, а с другой стороны, тому мощному подъему, который естествознание с тех пор переживает в Германии и первыми странствующими проповедниками которого явились карикатурные персонажи Фогт, Бюхнер и т. д., – нация решительно отвернулась от затерявшейся в песках берлинского старргегельянства классической немецкой философии. Берлинское старогегельянство вполне это заслужило. Но нация, желающая стоять на высоте пауки, не может обойтись без теоретического мышления. Вместе с гегельянством выбросили за борт и диалектику – как раз в тот самый момент, когда диалектический характер процессов природы стал непреодолимо навязываться мысли и когда, следовательно, только диалектика могла помочь естествознанию выбраться из теоретических трудностей. В результате этого снова оказались беспомощными жертвами старой метафизики. Среди публики получили с тех пор широкое распространение, с одной стороны, приноровленные к духовному уровню филистера плоские размышления Шопенгауэра, впоследствии даже Гартмана, а с другой – вульгарный, в стиле странствующих проповедников, материализм разных Фогтов и Бюхнеров. В университетах конкурировали между собой различнейшие сорта эклектизма, у которых общим было только то, что они были состряпаны из одних лишь отбросов старых философских систем и были все одинаково метафизичны. Из остатков классической философии сохранилось только известного рода неокантианство, последним словом которого была вечно непознаваемая вещь в себе, т. е. та часть кантовского учения, которая меньше всего заслуживала сохранения. Конечным результатом были господствующие теперь разброд и путаница в области теоретического мышления.

Нельзя теперь взять в руки почти ни одной теоретической книги по естествознанию, не получив из чтения ее такого впечатления, что сами естествоиспытатели чувствуют, как сильно над ними господствует этот разброд и эта путаница, и что имеющая ныне хождение, с позволения сказать, философия не дает абсолютно никакого выхода. И здесь действительно нет никакого другого выхода, никакой другой возможности добиться ясности, кроме возврата в той или иной форме от метафизического мышления к диалектическому.

Этот возврат может совершиться различным образом. Он может проложить себе путь стихийно, просто благодаря напору самих естественнонаучных открытий, не умещающихся больше в старом метафизическом прокрустовом ложе. Но это – длительный и трудный процесс, при котором приходится преодолевать бесконечное множество излишних трений. Процесс этот в значительной степени уже происходит, в особенности в биологии. Он может быть сильно сокращен, если представители теоретического естествознания захотят поближе познакомиться с диалектической философией в ее исторически данных формах. Среди этих форм особенно плодотворными для современного естествознания могут стать две.

Первая – это греческая философия. Здесь диалектическое мышление выступает еще в первобытной простоте, не нарушаемой теми милыми препятствиями,[333]333
  «Милые препятствия» (holde Hindernisse) – выражение из стихотворного цикла Гейне «Новая весна», Пролог.


[Закрыть] которые сама себе создала метафизика XVII и XVIII веков – Бэкон и Локк в Англии, Вольф в Германии – и которыми она заградила себе путь от понимания отдельного к пониманию целого, к постижению всеобщей связи вещей. У греков – именно потому, что они еще не дошли до расчленения, до анализа природы, – природа еще рассматривается в общем, как одно целое. Всеобщая связь явлений природы не доказывается в подробностях: она является для греков результатом непосредственного созерцания. В этом недостаток греческой философии, из-за которого она должна была впоследствии уступить место другим воззрениям. Но в этом же заключается и ее превосходство над всеми ее позднейшими метафизическими противниками. Если метафизика права по отношению к грекам в подробностях, то в целом греки правы по отношению к метафизике. Это одна из причин, заставляющих нас все снова и снова возвращаться в философии, как и во многих других областях, к достижениям того маленького народа, универсальная одаренность и деятельность которого обеспечили ему в истории развития человечества место, на какое не может претендовать ни один другой народ. Другой же причиной является то, что в многообразных формах греческой философии уже имеются в зародыше, в процессе возникновения, почти все позднейшие типы мировоззрений. Поэтому и теоретическое естествознание, если оно хочет проследить историю возникновения и развития своих теперешних общих положений, вынуждено возвращаться к грекам. И понимание этого все более и более прокладывает себе дорогу. Все более редкими становятся те естествоиспытатели, которые, сами оперируя обрывками греческой философии, например атомистики, как вечными истинами, смотрят на греков по-бэконовски свысока на том основании, что у последних не было эмпирического естествознания. Было бы только желательно, чтобы это понимание углубилось и привело к действительному ознакомлению с греческой философией.

Второй формой диалектики, особенно близкой как раз немецким естествоиспытателям, является классическая немецкая философия от Канта до Гегеля. Здесь уже кое-какое начало положено, ибо также и помимо упомянутого уже неокантианства становится снова модой возвращаться к Канту. С тех пор как открыли, что Кант является творцом двух гениальных гипотез, без которых нынешнее теоретическое естествознание не может ступить и шага, – а именно приписывавшейся прежде Лапласу теории возникновения солнечной системы и теории замедления вращения Земли благодаря приливам, – с тех пор Кант снова оказался в должном почете у естествоиспытателей. Но учиться диалектике у Канта было бы без нужды утомительной и неблагодарной работой, с тех пор как в произведениях Гегеля мы имеем обширный компендий диалектики, хотя и развитый из совершенно ложного исходного пункта.

После того как, с одной стороны, реакция против «натурфилософии», – в значительной степени оправдывавшаяся этим ложным исходным пунктом и жалким обмелением берлинского гегельянства, – исчерпала себя, выродившись под конец в простую ругань, после того как, с другой стороны, естествознание в своих теоретических запросах было столь безнадежно оставлено в беспомощном положении ходячей эклектической метафизикой, – может быть, станет возможным опять заговорить перед естествоиспытателями о Гегеле, не вызывая этим у них той виттовой пляски, в которой так забавен г-н Дюринг.

Прежде всего следует установить, что дело идет здесь отнюдь не о защите гегелевской исходной точки зрения, согласно которой дух, мысль, идея есть первичное, а действительный мир – только слепок с идеи. От этого отказался уже Фейербах. Мы все согласны с тем, что в любой научной области – как в области природы, так и в области истории – надо исходить из данных нам фактов, стало быть, в естествознании – из различных предметных форм и различных форм движения материи,[334]334
  Далее в рукописи перечеркнуто: «Мы, социалистические материалисты, идем в этом отношении даже еще значительно дальше, чем естествоиспытатели, так как мы также и…». Ред.


[Закрыть] и что, следовательно, также и в теоретическом естествознании нельзя конструировать связи и вносить их в факты, а надо извлекать их из фактов и, найдя, доказывать их, насколько это возможно, опытным путем.

Точно так же речь не может идти и о том, чтобы сохранить догматическое содержание гегелевской системы, как оно проповедовалось берлинскими гегельянцами старшей и младшей линии. Вместе с идеалистическим исходным пунктом падает и построенная на нем система, следовательно в частности и гегелевская натурфилософия. Но здесь следует напомнить о том, что естественнонаучная полемика против Гегеля, поскольку она вообще правильно понимала его, направлялась только против обоих этих пунктов: против идеалистического исходного пункта и против произвольного, противоречащего фактам, построения системы.

За вычетом всего этого остается еще гегелевская диалектика. Заслугой Маркса является то, что он впервые извлек снова на свет, в противовес «крикливым, претенциозным и весьма посредственным эпигонам, задающим тон в современной Германии»,[335]335
  См. настоящее издание, т. 23, стр. 21.


[Закрыть] забытый диалектический метод, указал на его связь с гегелевской диалектикой, а также и на его отличие от последней и в то же время дал в «Капитале» применение этого метода к фактам определенной эмпирической науки, политической экономии. И сделал он это с таким успехом, что даже в Германии новейшая экономическая школа поднимается над вульгарным фритредерством лишь благодаря тому, что она, под предлогом критики Маркса, занимается списыванием у него (довольно часто неверным).

У Гегеля в диалектике господствует то же самое извращение всех действительных связей, как и во всех прочих разветвлениях его системы. Но, как замечает Маркс, «мистификация, которую претерпела диалектика в руках Гегеля, отнюдь не помешала тому, что именно Гегель первый дал всеобъемлющее и сознательное изображение ее всеобщих форм движения. У Гегеля диалектика стоит на голове. Надо ее поставить на ноги, чтобы вскрыть под мистической оболочкой рациональное зерно».[336]336
  См. настоящее издание, т. 23, стр. 22.


[Закрыть]