Текст книги "Прокурор по вызову"

Турецкий. 7 апреля. 15.00

Турецкий уже в десятый, наверное, раз сверялся со схемой, нарисованной Лидочкой, – как найти дачу Шестова. Лидочка старалась, минут пять вычерчивала и подписывала все маломальские ориентиры на местности, и все без толку: туман. Съезд с Рижского шоссе на проселок он еще кое-как нашел, и то не без приключений. Сзади шла бежевая «пятерка», за рулем пацан лет двадцати, зазевался и чуть не долбанул служебную «Волгу» Турецкого в зад. «Там одна нормальная грунтовка, местами асфальтированная, остальные дороги – сплошные колдобины, не ошибетесь». Как же тут не ошибиться! Дождь, туман, полевые работы, на «нормальную грунтовку» трактора натащили столько грязи, что отличить ее от остальных проселков стало невозможно.

Он несколько раз сворачивал не туда, возвращался, увязал, скреб днищем о щебенку и за всю дорогу не встретил ни единого человека, как будто вымер целый район.

И все– таки ему повезло в итоге: добравшись до Веледникова и отыскав по плану центр села, он увидел участкового. Участковый загрузил в служебный «уазик» какую-то арматуру и, похоже, собирался отбыть далеко и надолго, опоздай Турецкий хоть на минуту, -считай, съездил зря.

– Генеральная прокуратура, – произнес он солидно и с достоинством, демонстрируя участковому удостоверение, – следователь по особо важным делам Турецкий Александр Борисович.

Участковый был пенсионного возраста, человек старой закалки, но при словах «Генеральная прокуратура» не смог скрыть улыбки. От расспросов на тему «ну, как там поживает наш генеральный», правда, воздержался.

– Семенов, – представился он, козырнув, – Петр Семенович.

– Я по поводу пожара.

– А-а, там, где дачник сгорел. Езжайте следом, покажу.

Ехать пришлось минуты две. «Уазик» остановился возле металлических ворот. Они были заперты на висячий замок изнутри. Участок, небольшой, примерно четыре сотки, со стороны дороги был огорожен кирпичным забором, остальная часть периметра обнесена проволочной сеткой. Турецкий подергал калитку – тоже заперта.

Петр Семенович вышел из машины и стал рядом с Турецким.

– Загорелось ночью, примерно часов в одиннадцать или в половине двенадцатого. Видите выгоревшую раму? Это столовая. Есть еще маленькая комната и деревянная пристройка с той стороны дома – веранда. Вот эта веранда и сгорела, ну и столовая тоже. Там камин был. Он, Шестов то есть, с вечера подбросил дров и лег спать. Искра, видать, попала на ковер, и пошло-поехало. Собственно, в зале, где он спал, огня большого не было, он в дыму задохнулся, бедолага. – Семенов глубоко вздохнул, снял фуражку и вытер платком несуществующий пот на лысине.

– А кто огонь увидел, соседи?

– Да нет, не было никого из соседей, видите же, кругом дачи, а еще не сезон. Наши местные двое гуляли допоздна – женихались, вот они и заметили. Он полез в окно, она побежала за подмогой. Но уже поздно было, Шестов полчаса уж как задохнулся, – Семенов опять слегка подрагивающей рукой снял фуражку и протер сухую лысину, – я прибежал, а Емельянов, тот, что первым заметил и в окно полез, уже открыл дверь изнутри и вытащил его во двор. Я пощупал – не дышит.

– А почему вы думаете, что Шестов именно полчаса был мертв, а не десять минут и не час?

Участковый недоверчиво посмотрел на Турецкого, помолчал и, наконец, выдохнул:

– Шурин мой вел дело, Серега. Он следователь в райпрокуратуре. А живет здесь, в Веледникове.

Вот и замечательно, подумал Турецкий, все устроилось само собой. Не нужно подписывать никаких сомнительных бумажек, выяснять подробности через знакомых, не нужно делать полуофициальных телодвижений. А они на самом деле чреваты: или пронюхает какая-нибудь сволочь, работающая на Ильичева, а может, на кого-то другого, кто стоит за этим делом, или Меркулов заинтересуется, чем занимается «важняк» Турецкий, пока судьбоносное для всей России расследование топчется на месте.

Семенов проводил «важняка» к дому своего шурина, представил и собрался откланяться, но Турецкий уговорил его остаться – участковый, похоже, проникся к нему доверием, и это следовало по возможности использовать.

– А, собственно, рассказывать нечего, – пожал плечами районный следователь, – дело почти не расследовалось. Я вынес постановление об отказе в возбуждении уголовного дела ввиду отсутствия события преступления. Или состава преступления. – Он посмотрел на Турецкого, потом на Семенова и добавил: – Вот и все, собственно. В полном соответствии с процессуальной формой.

Повисла пауза.

– Я, конечно, все понимаю, – первым прервал ее Турецкий, – вы меня впервые в жизни видите и, что я, простите, за хрен с бугра, не имеете понятия. Но все-таки как-никак следователь по особо важным делам, наверное, не полный идиот, вы как считаете? Зачем вы меня сюда пригласили, Петр Семенович? Просто для того, чтобы познакомить со своим родственником, который мне коллега?

Следователь опять посмотрел на участкового, а участковый на следователя, снова все замолчали.

– Хорошо, не хотите говорить – не надо, я ухожу. – Сказав это, Турецкий тем не менее остался сидеть. – Если вы настаиваете, чтобы я действовал исключительно официально, ну что ж…

– Да ладно тебе, Серега! – не выдержал Петр Семенович. – Ты же сам сто раз говорил, что районный прокурор – мудак. И не ты один, все это знают: вон уже до Москвы докатилось. Чего ты теперь его выгораживаешь?

– Ну приказал он мне вынести это постановление, – нехотя согласился следователь, – там не все чисто было. Пожар начался в столовой, где Шестов спал. Она отделена от веранды фанерной перегородкой. Перегородка сразу загорелась и от жара лопнула, поэтому огонь перекинулся на веранду, а столовая пострадала мало. И то в основном после того, как Емельянов… Вам Петр Семенович сказал, как пожар обнаружили?

– Да, – кивнул Турецкий, – про Емельянова я уже в курсе.

– Так вот, столовая выгорела большей частью после того, как он разбил окно – огонь сквозняком потянуло. Вскрытие провели сразу: у нас в морге в райбольнице холодильник сломался, поэтому провели судмедэкспертизу и отправили тело в Москву. Серьезных ожогов у Шестова не было, а угарного газа в крови – страшное дело. Хотя горела-то в основном веранда, и хорошо горела, как спичка, там и форточка была открыта. Емельянов, между прочим, тоже утверждает, что в комнате, когда он залез в окно, дыма было не очень много. В общем, нестыковка: угорел человек, а вроде не с чего было, и не пьян был, должен был проснуться, почувствовать, что бока подрумяниваются… Снотворного он не принимал, отравления не было, – продолжил следователь после паузы, – проверили все очень скрупулезно, раз такое дело непонятное. Травм, следов борьбы – ничего. Выходит, по голове его никто не стукнул. Непонятно, почему он не проснулся! Я ездил в Москву, хотел допросить родственников, знакомых. Родственников у него – только сестра, и та не в Москве живет, а в Казани. Соседи утверждают, что Шестов был здоров, на сердце не жаловался, короче, опять ничего. А на работу к нему я зайти не успел, позвонил в район доложить и получил ценное руководящее указание: отправляться в прокуратуру Москвы к следователю Соколову, вводить его в курс. С каких таких, спрашивается, материалы передали в прокуратуру Москвы, если человек погиб в нашем районе?! Может, обнаружилось что-то, связь с чем-то там еще? Так нет! В общем, нашел я этого Соколова, в двух словах все ему обсказал, договорились, что на следующий день он с самого утра приедет за материалами дела. Я вернулся, за пятнадцать минут подготовил все для передачи, следственного материала-то – с гулькин нос. А с утра Соколова нет, в обед нет, я звоню в Москву, на месте его тоже нет. А часа в три меня вызвал районный прокурор и прямо сказал, что ничего в Москву передавать не будем – дело прекращаем за отсутствием состава преступления. Я должен вынести соответствующее постановление.

– И вы больше ни с кем не встречались и никаких следственных действий не предпринимали? – уточнил Турецкий.

Следователь отрицательно покачал головой.

– Сестра его приезжала, – сказал участковый, – смотрела дом, я ее осторожно расспросил, но она ни сном ни духом. Уверена, что это несчастный случай. А вообще, как я понял, они общались редко, и она не в курсе, чем он занимался, сказала, что работал в солидной фирме и прилично зарабатывал.

– Когда это было?

– В субботу. Посмотрели дом, я ей отдал ключи от калитки и от ворот, с ней еще сосед Шестова был, чтобы машину в Москву отогнать, она сама водить не умеет.

– А после пожара какие-нибудь бумаги, документы в доме сохранились?

– Вещи Шестова на стуле висели рядом с диваном, – ответил участковый, – они не сгорели, там был кошелек, триста рублей, кредитные карточки, ключи от московской квартиры. А документы на машину в машине и лежали. Все, больше никаких бумаг не было. Разве что на веранде. Там могли дотла сгореть. Э-э-э… – Семенов замялся. – Понимаете, какая история. Пацаны вроде видели, как в субботу, на следующий день после пожара, к дому кто-то подъезжал. Два типа. Один здоровый, рыжий с бородкой и косичкой, второй за рулем сидел, не выходил, его не рассмотрели: в машине стекла затемненные. Тот, что с косичкой, стал заглядывать через забор, заметил пацанов, сделал вид, что вроде отлить вышел. Ну и все, справил нужду, и они укатили. Пацанам крепко доверять нельзя – там самому старшему десять лет. Я на всякий случай проходил мимо несколько раз и днем, и когда стемнело – все тихо, никто поблизости не крутится. А когда мы с сестрой Шестова вошли в дом, я сразу заметил: кто-то похозяйничал. Письменный стол в столовой передвинули, он почти не обгорел, выдвигали ящики, и много чего по мелочам. Но я-то запомнил, я вместе с дежурной группой все осматривал и последний из дома выходил. Может, кто из местных поработал, искал, чем поживиться, у нас тоже своих деятелей хватает. Сестре Шестова я ничего не сказал, да ей, правда, и не до того было: она только через порог – и скорей назад во двор. Так вот, в общем.

– Ну что ж, большое спасибо. – Турецкий, поднялся и стал прощаться. – Вы люди опытные, но все-таки я должен напомнить: о нашем разговоре и вообще о моем визите никому ни слова. Если понадобится, я приглашу вас в Генпрокуратуру.

Про возможный вызов вышло здорово, подумал Турецкий, садясь в машину. У обоих лица вытянулись, как будто я им приговор зачитал, теперь наверняка будут молчать как мертвые. Он уже трогался, когда участковый нагнал его и постучал в дверцу. Турецкий опустил боковое стекло.

– Александр Борисович! Еще кое-что. В тот вечер к Шестову приезжала женщина. На белой иномарке. Приехала в семь, может, в восемь, а уехала в десять – начале одиннадцатого. Как раз перед самым пожаром.

– Кто ее видел? – спросил Турецкий спокойно, не показывая своей заинтересованности.

– Одна наша пенсионерка.

– Опознать сможет?

– Нет, она ее не разглядела толком, темно было. Говорит, молодая совсем.

– Номер, марка машины?

Участковый махнул рукой:

– Она ко мне только в понедельник пришла, боялась: а вдруг девица ее тоже запомнила, глаза-то молодые. Так что ее не вызывали и не опрашивали. Если что, я вас к ней отведу, но все равно вы ничего нового от нее не услышите, все, что видела, она мне уже рассказала.

– Еще раз спасибо!

Турецкий выехал на трассу и свернул на обочину. Думать за рулем не получалось: туман совсем сгустился, приходилось неотрывно следить за дорогой. Участковый фамилию свидетельницы не назвал – это хорошо, значит, она действительно боится и будет помалкивать. Как долго? Нужно завтра же встретиться с этим Соколовым из Прокуратуры Москвы, поговорить с сестрой Шестова, если она еще не уехала, взять у нее ключи от дачи и как можно скорее все там осмотреть. Хорошо было бы захватить с собой Лидочку, чтобы на месте показала, что и как, но ей показываться в Веледникове нельзя. Дачу Шестова обшарила, конечно, не местная шпана, а Тихонов и Свешников. Они, скорее всего, побывали и у него в квартире или собираются побывать, если не нашли деньги на даче. То, что они их требуют от Лидочки, разумеется, ни о чем не говорит: это они для Ильичева стараются, а не для себя. И нужно прояснить насчет документов: действительно ли они сгорели.

Ну и наконец – самое главное. Надо придать частному расследованию дела Шестова законные основания. А для этого впендюрить Косте мысль о том, что в деле Замятина начал просматриваться интерес к некой фирме «Данко», где, кстати, недавно совершено уголовное преступление: убит главный юрист. А «Данко» наверняка связана с Минтопэнерго – нефть же! Поэтому, раскручивая дело Замятина, некоторые темные силы – Братишко можно не упоминать, достаточно тактично на него намекнуть – очень стараются прекратить производством дело об убийстве Шестова. Как прежде тормозили и дело по Минтопэнерго. Костя, естественно, спросит: а какая тут связь? Так вот именно это и есть предмет расследования! В общем, надо установить над делом Шестова прокурорский надзор и разрешить Турецкому действовать в дальнейшем в соответствии со статьей 211 Уголовно-процессуального кодекса. В противном случае тот же Соколов пошлет его подальше, и будет прав.

Хмуренко. 7 апреля. 20.30

– Александр Сергеевич! Очень рад, что вы согласились! Вы просто от виселицы меня спасли, от гильотины, можно сказать. – Петр Витальевич был еще любезнее, чем обычно, долго тряс руку своими потными маленькими ладошками, только что целоваться не лез.

– На что я согласился? – спросил Хмуренко, отстраняясь.

– Ну вы же приехали прямо к прямому эфиру. – Петр Витальевич возбужденно засмеялся. – Бросьте, Александр Сергеевич! Вы все понимаете. Если вам приятно это слушать, пожалуйста! Я скажу, все что вы хотите, разве мне жалко для вас?!

– Вы что, хотите, чтобы я вышел сейчас в эфир с аналитической программой?!! – Хмуренко от удивления растерялся и несколько секунд не мог сказать ни слова, беззвучно открывал и закрывал рот, как рыба в аквариуме. – Да вы в своем уме, Петр Витальевич?! Что угодно ожидал от вас услышать, только не это! Программа же не смонтирована. Я представляю, как страшно далеки вы от всего этого, но вы же не первый день на телевидении!

– Да нет же! – Петр Витальевич замахал руками. – При чем здесь аналитическая программа? Ежедневный выпуск новостей.

– А я здесь при чем?! – еще больше удивился Хмуренко. – У вас что, дикторы перевелись, всех эпидемия скосила?

– Александр Сергеевич! Ну, неужели же вы не понимаете?! Вы же сами меня недавно уверяли, что следите за событиями. Все сегодня как будто свихнулись, на мою голову! Под каким соусом ни подай, все равно завтра наблюдательный совет сварит меня в моем собственном соку. А послезавтра вышибет коленом под зад. И вас заодно, и еще многих. Скопом, чтобы не возиться с каждым в отдельности.

Хмуренко пришел в себя, погрузился в кресло и заговорил спокойно:

– Вы считаете, Петр Витальевич, что меня выгонят вместе с вами? – Он усмехнулся. – Тут возможны варианты.

– Не надо тешить себя иллюзиями, Александр Сергеевич! Прицепят вас к моему паровозу.

– А что вы мне предлагаете? Принять удар на себя? Тогда меня действительно, без вариантов уже, прицепят к вашему паровозу. Если ему дадут зеленый свет.

– Нет. Нет, Александр Сергеевич. Психологию своих противников нужно понимать лучше! Вы же для них объект животной ненависти. Не важно, что вы скажете, – они вас заранее ненавидят. Поэтому из ваших уст они это примут как должное. Чего вам бояться? Семь бед – один ответ. Или вы все-таки боитесь?

– Это вы боитесь, Петр Витальевич. А я взвешиваю.

– Чего тут…

Хмуренко поднял руку вверх:

– Помолчите одну минуту! Хорошо, я озвучиваю сегодняшние новости. Мое условие: в течение следующих шести недель я веду девятичасовые новости по будням. Во вторник, скажем, или в среду, чтобы появляться на экране равномерно.

– Три недели! – быстро сказал Петр Витальевич.

– Не торгуйтесь, мы не на базаре. Пять.

– Включая нынешнюю!

– Да, черт с вами.

Петр Витальевич шумно вздохнул и расплылся в кресле. Пальцы у него дрожали, поймав взгляд Хмуренко, он спрятал руки под стол.

– Что у вас с лицом, Александр Сергеевич? – спросил он уже другим голосом.

– Коммунисты приложились.

– Правда?!

– Смотрите новости, я все расскажу. У меня же нет секретов от народа! – Хмуренко подмигнул позеленевшему вмиг Петру Витальевичу. – Я пошел гримироваться.

Турецкий. 7 апреля. 20.50

– Как служба? – иронически поинтересовалась Ирина Генриховна, едва Турецкий шагнул через порог.

– Костя, что ли, звонил? – заволновался он. – Когда? И почему домой, у меня же телефон в машине.

– Спроси лучше, сколько раз!

– Ну и сколько?

– А ты как думаешь?

– Не томи, говори давай! – разозлился Турецкий. – Я же не в бирюльки на работе играю! Раз Меркулов телефон обрывает, – значит, что-то важное.

– Начиная с четырех часов каждые пятнадцать минут. Ты делом Замятина занимаешься?

Турецкий на секунду опешил:

– С чего ты взяла?

– Дедукция. Ты с Грязновым в муровских подвалах коньяк употреблял, или поддерживал ведомственную традицию: весь вечер был игрушкой темных сил? – Ирина Генриховна принюхалась. – Понятно. Коньяком не пахнет.

– Что тебе понятно?! – Турецкий разозлился в этот раз не на шутку. – Говори сейчас же, чего Меркулов хотел! Замятин… Дедукция у нее!

– Меркулов хотел, чтобы ты ознакомился с последними событиями, например телевизор посмотрел и сразу ему перезвонил.

– Погоди, Ир, объясни, пожалуйста, что стряслось? – попросил он примирительным тоном. – Война с Австралией?

– И ты еще говоришь, что на работе не в бирюльки играешь! – Ирина Генриховна всплеснула руками. – А после работы?! Точнее – вместо! Иди включай телевизор, новости начинаются. – Она ушла на кухню, хлопнув за собой дверью.

Новости вел Хмуренко. Лоб у него был заклеен пластырем. Горит на работе, усмехнулся про себя Турецкий. Хмуренко потрогал пластырь и стал зачитывать краткую сводку событий дня.

"…Генеральный прокурор Замятин, временно отстраненный от своих обязанностей два дня назад, подает в отставку.

Президент отставку принимает. Теперь, согласно Конституции, ее должен утвердить Совет Федерации.

Совет Федерации создает комиссию для расследования обстоятельств дела Замятина и договаривается о взаимодействии с созданной вчера аналогичной комиссией при Президенте России.

Государственная дума тоже создает комиссию по Замятину и объявляет о недоверии президентской комиссии.

Информационные агентства со ссылкой на источники в МВД сообщают, что охранное агентство «Вулкан» занималось тотальной слежкой за генпрокурором Замятиным по заказу Сосновского. Сосновский опровергает эти заявления.

Коммунистические молодчики в центре Москвы совершают нападение на тележурналиста. Тележурналист не боится угроз коммунистических молодчиков и заявляет об этом в эфире…"

Турецкий схватил телефон и набрал Меркулова.

– Я говорил с Ильиным и Позняком, – сказал Меркулов, пока Турецкий формулировал первую фразу. – Если тебе известно еще что-то, немедленно приезжай.

– Ничего мне пока неизвестно. Я их видел последний раз около часа дня.

– Я понял, что ты им не вполне доверяешь, раз отправился сам в неизвестном направлении. Это из-за твоей дурацкой ссоры с Грязновым?

– Да все нормально! У меня к ним нет никаких претензий. Пока по крайней мере.

– Прости, конечно, за мелочную опеку, ты можешь в таком случае объяснить, где был вечером?

– Нет. Нужно провести трафталогическую экспертизу.

– А-а-а, Ирина Генриховна рядом! – понимающе сказал Меркулов, услышав эту абракадабру.

– Да, – вдохновенно соврал Турецкий.

– Поэтому не можешь объяснить, где был?

– Да.

– Новости смотришь?

– Да.

– Зайдешь ко мне завтра прямо с утра.

– Зайду. Кстати, Костя, выплыли новые факты по Минтопэнерго. Нужно кое-что перепроверить.

– Лично?

– Там слишком много всего увязано. Дольше объяснять, чем сделать самому. И потом, Замятин на меня давил в связи с этим делом. Возможно, это как-то связано с нашей видеозаписью. Мне понадобится твое официальное указание.

– По-моему, ты стремишься обнаружить влияние лунного света на плотность рельсов. Ладно, зайди с утра. И приготовь свою бумагу, я подпишу.

Турецкий. 8 апреля. 8.00

С утра Меркулова на месте не оказалось, он был на совещании у нового и. о. генерального. Секретарша сказала Турецкому, что Константин Дмитриевич желал ему дальнейших успехов и просил никуда не уходить, не дождавшись его звонка.

Турецкий оказался в дурацком положении: раз Меркулов просил, значит, придется сидеть сложа руки, ждать его звонка, вместо того чтобы встретиться со следователем Соколовым из городской прокуратуры. А потом среди дня можно и не вырваться.

У Замятина всегда все не слава богу и не вовремя, сколько его знаю, с раздражением подумал Турецкий. Нашел момент в отставку подавать! Костя просидит на совещании до белых мух, это как пить дать, с учетом двух вчерашних парламентских комиссий.

Зазвонил телефон. Турецкий снял трубку.

– Меркулов. Специально сбежал на две минуты, чтобы тебе позвонить. Найди, пожалуйста, время и составь до конца дня план следственно-розыскных мероприятий по делу. Чем масштабнее, тем лучше. Абсолютная реалистичность от тебя не требуется. И выполнять его тебя никто не заставит, но бумага наверняка понадобится.

– А-а, Константин Дмитриевич! – произнес Турецкий с издевкой. – В Кремль поедешь с моей бумагой! Будешь руководству страны очки втирать. Кстати, мой документ у тебя на столе.

– Не паясничай. И потом, если руководство страны дает указание втереть себе очки, я обязан его выполнить. А по… Шестову, да? Я подписываю. Правда, не знаю зачем.

Соколов Турецкому не понравился с первого взгляда. Хотя явных поводов для этого он не дал, наоборот – демонстрировал максимальную готовность к сотрудничеству. Может, именно поэтому не понравился: слишком суетился.

– Дело решено было передать для расследования мне. Нужно было проверить, имел ли место умышленный поджог… Я подчеркиваю: все это подлежало проверке. Так вот, если он имел место, то совершил его человек, знавший Шестова. Вы согласны с этим, Александр Борисович?

– С чем согласен? – уточнил Турецкий. – С тем, что веледниковские жители не совершали поджога, или с тем, что это может служить основанием для передачи дела?

– А в Веледникове Шестов никого не знал, кроме соседей, возможно, но никого из них в тот день на даче не было, – продолжил Соколов, пропустив слова Турецкого мимо ушей. – Значит, корни преступления, еще раз подчеркиваю, если это было преступление, уходят в Москву.

– Логично, – кивнул Турецкий, – но мы прекрасно знаем, как работает наша система. Она не руководствуется логическими доводами и соображениями целесообразности. Следствие ведет тот орган, на территории которого совершено преступление. Дело передается другому органу, если есть основания для объединения его с другим делом.

Соколов пожал плечами:

– Вы мне лекцию хотите прочесть?

– Нет. Я хочу, чтобы вы мне помогли разобраться, почему дело Шестова, вопреки существующим нормам, решено было передать в Прокуратуру Москвы. Само собой, такое решение состояться не могло, несмотря на его осмысленность с практической точки зрения, в чем вы меня только что пытались убедить.

Соколов еще раз пожал плечами:

– Решение о передаче дела принимал не я, как вы понимаете. Меня вызвал начальник следственного управления Мосгорпрокуратуры и сказал: «Примешь дело по факту гибели гражданина Шестова». Я, конечно, поинтересовался, почему оно передано нам.

– И он сказал вам примерно то же, что вы мне только что изложили?

– Да.

– А о подоплеке вы не догадываетесь? Вы же говорили с районным следователем.

– У районного следователя мания преследования. У них там два тяжких преступления в год, наверное, на весь район. Убийство, тем более не бытовуха, – явление редкое. Он в это дело зубами вцепился. Вот вам и подоплека.

– Не понял! – удивился Турецкий. – Не вижу связи.

– Что тут непонятного, Александр Борисович?! – Соколов посмотрел на него с недоуменным выражением. – Следователь хочет сесть в кресло районного прокурора, ему нужно отличиться. А прокурору нужно не позволить следователю отличиться. Все ясно, как дважды два. Кроме одного: какое отношение имеет к этому Генеральная прокуратура?

– Теперь самое прямое. С постановлением заместителя генерального прокурора я вас ознакомлю, – сказал Турецкий, изображая напряженную работу мысли. – А сейчас – спасибо за помощь.

Из машины Турецкий позвонил Лидочке:

– Встречаемся через двадцать минут в сквере напротив бронетанковой академии.

– Что-то случилось? – заволновалась Лидочка.

– Нет, не случилось, – поспешил он ее успокоить.

– Тогда почему такая срочность?

– Через двадцать минут, – Турецкий не стал вдаваться в подробности, – жду.

Срочности особой как бы и не было, но по телефону он разговаривать не хотел – Лидочку могли прослушивать, хотя и это сомнительно.

Она опоздала на десять минут. Села на другом краю лавочки, потом подвинулась и попросила огоньку.

– Конспирация? – поинтересовался Турецкий, доставая зажигалку.

Она кивнула.

– Вообще-то я не курю. Специально купила. – Она повертела в руках пачку «Парламента».

– Тогда угости. – Турецкий затянулся. – Не надо вертеться. Если за нами кто-то наблюдает, ты все равно его не заметишь. Лучше делай вид, что просто села покурить.

– За мной следят? – ужаснулась она.

– Не знаю, – признался Турецкий, – это не так важно. Что они могут увидеть? Меня? Я и так уже засветился по полной программе, когда взялся раскапывать обстоятельства смерти Шестова. Считай, что я их провоцирую.

– Кого «их»?

– Пока точно не знаю.

– Не тяните, пожалуйста, Александр Борисович! – Лидочка заметно нервничала. – Зачем вы меня вызвали? Вам хоть что-нибудь удалось разузнать?

– Извини. Твои «темные личности» приезжали к Шестову на следующий день после пожара. Очевидно, за документами. Из чего я делаю вывод, что к его гибели они непосредственного отношения не имеют. В Веледникове тебя видела одна старушка, когда ты уезжала.

Лидочка молча закрыла лицо руками.

– Спокойствие! – Турецкий взял ее за руку. – Только спокойствие. Во-первых, было темно, она не сможет тебя опознать, во-вторых, гибель Шестова признана несчастным случаем, следствие прекращено. В-третьих, ты же никому не говорила, что ездила к Шестову вечером на дачу?

– Нет.

– Значит, либо Шестов кому-то проговорился, что документы привезешь именно ты, либо за его дачей наблюдали. А скорее – и то и другое сразу. Он сказал Тихонову и Свешникову. А видел тебя Братишко.

– Аркадий?!

– Не обязательно лично. – Турецкий усмехнулся. – Я тоже плохо себе представляю его засевшим в кустах на соседнем участке, если ты это имеешь в виду. Но по-другому он не мог выяснить, что ты как-то связана с этой историей. Или он просто взял тебя на пушку?

– Нет! – Лидочка покачала головой. – Он точно знал, что я там была.

– Допустим. В таком случае его осведомленность – штука обоюдоострая. Теперь по поводу документов: как они выглядели?

– Черная кожаная папка. В ней около сотни стандартных листов.

– Папка со скоросшивателем? Может, с металлическими уголками? Что-то от нее должно было остаться, когда она сгорела?

– Нет. Простая кожаная папка.

– И в ней хранились важные документы?! – удивился Турецкий. – Ты ее случайно уронишь, бумаги рассыплются, – он взмахнул руками, изображая разлетающиеся листы бумаги, – и контракт на миллион баксов сквозняком унесет в окно?!

– Не унесет! – Лидочка улыбнулась. – Папка была с застежкой.

– С металлической?

– С пластиковой. Вы считаете… – Лидочка запнулась.

– Погоди делать выводы. Сперва я хочу уяснить все детали. Вы смотрели документы в столовой или на веранде?

– В столовой. Мы, собственно, ничего не смотрели. Леонид Макарович собирался работать утром в субботу. Выпили чаю, поболтали, и я уехала. Во время разговора он держал папку на коленях и периодически машинально перелистывал страницы. А когда пошел меня провожать – оставил ее на веранде.

– Но он бы не бросил ее на веранде на ночь, как ты считаешь? А спал он, похоже, крепко, если не проснулся, когда начался пожар.

Лидочка пожала плечами:

– Вы имеете в виду, не опасался ли он, что их похитят? Нет, не опасался, это я могу сказать точно. Не знаю, как чутко спал Леонид Макарович, но Джек бы вора не проспал.

– Джек?! Джек – это собака?!

– Да, овчарка, очень умная. То есть умный. Шестов его любил страшно.

– Интересно, что он делал во время пожара?

– Убежал, наверное, со двора. Через забор перепрыгнуть он не мог, значит, под проволочную сетку подрылся. Хотя нет. Шестов говорил, что специально сетку на полметра в землю углубил, причем не в землю даже, а в специальный шлак. Во-первых, он колючий, во-вторых, сетка не так ржавеет. Тогда через забор.

– Секундочку, секундочку! Почему ты мне раньше про собаку ничего не рассказала? – спросил Турецкий укоризненно.

– Ну откуда же я могла знать, Александр Борисович, что это важно?

– Ладно, – сказал Турецкий с досадой, – не будем препираться. Значит, Шестов выпускал на ночь собаку во двор?

– Не совсем так. Он во входной двери сделал для Джека дверцу. Джек сам, когда хотел, выходил во двор, когда хотел, заходил в дом.

– На веранду?

– Да, вход в дом через веранду.

– И Джек до того ни разу со двора не убегал?

– Не знаю, Александр Борисович, вроде не убегал… – Лидочка посмотрела на Турецкого с нескрываемым страхом. – Вы считаете, что это было убийство?!

– Ничего я пока не считаю, успокойся, пожалуйста. Еще – Шестов топил камин?

– Да, топил.

– А окна все были закрыты?

– Он же грипповал – конечно, были закрыты.

– Надо обязательно узнать, что случилось с Джеком. Я сегодня постараюсь поговорить с сестрой Шестова, если она еще в Москве.

– А я поговорю со Скрыпником, – сказала Лидочка.

– Кто такой Скрыпник?

– Он у нас в «Данко» эксперт по всем вопросам. Кроме того, он старый знакомый Шестова, они живут в одном дворе, вдобавок он еще и собачник.

– Лучше я с ним поговорю, не надо тебе лишний раз акцентировать свою причастность к пропаже документов. – Турецкий замолчал, стараясь сообразить, как лучше распорядиться временем. Теперь еще этот Скрыпник! Времени не хватает катастрофически. Нужно обязательно съездить осмотреть место пожара. Когда, спрашивается?!

– Простите, пожалуйста, Александр Борисович, – Лидочка поднялась и озабоченно посмотрела на часы, – мне нужно возвращаться на работу.

– Да, – кивнул Турецкий рассеянно, – вечером я обязательно позвоню или зайду.

Времени не хватает! Ни на что не хватает, думал он, глядя, как удаляется Лидочка.

Когда она отошла метров на пятьдесят, с одной из лавочек поднялся молодой человек и зашагал вслед за ней… Турецкому его лицо показалось знакомым…