Текст книги "Восемь трупов под килем"

– Ну… – Голицын почесал затылок, сделал продолжительный глоток – настолько продолжительный, что после него осталось только потрясти банку, – как бы выразить в трех словах?.. Резкий, но добрый, умный, но наивный, близорукий, но дальнозоркий… Я говорил, что взял его на работу в свои структуры, – кстати, вовсе не за тем, чтобы сделать одолжение братцу. Николай хорошо учился в институте, имеет диплом с отличием, у него феноменальная память, из парня уже формировался неплохой юрист с цепкой хваткой. В принципе, если бы все пошло нормально, через год-другой я переместил бы его поближе к себе…

– Как насчет недостатков?

– Обычные человеческие недостатки, – пожал плечами Голицын. – Временами вспыльчив, недоверчив, хитер. Но пацан без подлости – уж я бы раскусил, будь в нем что неладно…

– Отношения с Ксенией у него были серьезные?

– А почему вы спрашиваете? – удивился Голицын. – Их свадьба, как говорится, была на мази. Никто не возражал, Ольга Андреевна, насколько я знаю, к невестке относится вполне благосклонно…

– У Ксения и Николая были отдельные каюты, – лаконично объяснил Турецкий.

– Ах, вот оно что… Пусть вас это не обманывает. Жест приличия перед матерью и отчимом. Можете не сомневаться, после того как все улеглись, либо Николай пришел к Ксении, либо Ксения пришла к…

Голицын осекся, озадаченно потер лоб донышком пустой банки, уставился с интересом на сыщика.

– Вы хотите сказать, что?..

– Ничего я не хочу сказать, – фыркнул Турецкий. – И подозревать несчастную девушку раньше времени – тоже не хочу. И вам не советую. Уговорили, Игорь Максимович, буду разбираться. Скажите, какие отношения были у вашей супруги с Николаем?

Серая тень пробежала по челу миллионера.

– Ну, что вы, какие отношения… Они от силы несколько раз виделись. Точнее сказать, два раза. Когда Лаврушины в полном составе приезжали к нам в гости в Дагомыс, и в прошлом году – на День весны и труда я устраивал аналогичную прогулку на яхте… Кстати, публика, за малым исключением, была та же самая. Ах, простите, на ваш вопрос я не ответил. Про отношение Ирины… Спокойное, Александр Борисович, отношение. Николай – мальчик, Ирина – взрослая женщина.

– Почему у вас с братом разные фамилии?

– А что в этом странного? – миллионер пожал плечами. – Двадцать лет ношу, не жалуюсь. Голицына – девичья фамилия моей матери. Сменил, когда открыл свой первый кооператив по изготовлению садовых леек и тяпок. Хорошо звучит, согласитесь, – тяпки от Голицына? – миллионер тихо засмеялся. – Еще вопросы есть, Александр Борисович? У вас появилось хоть одно твердое мнение?

– Появилось, – согласился Турецкий. – Могу с уверенностью сказать, что человек, затащивший меня на «Антигону», и человек, убивший Николая – совершенно разные люди, но оба они находятся здесь. Вам не кажется происходящее каким-то странным, Игорь Максимович?

– Это не ваша забота, Александр Борисович, – в голосе миллионера заскрипела жесть. Возникала уверенность, что «богатенький буратино» что-то знает. Но природное упрямство (или другие неведомые науке причины) не позволяет обратиться за помощью к правоохранительным органам. – Расследуйте преступление, уважаемый сыщик. Судя по всему, оно имело место. Осмотрите хорошенько тело, оно продолжает лежать в каюте.

– Вы кого-то подозреваете?

– Нет.

– Понимаю, ведь на яхте только близкие и проверенные люди… Последний вопрос, Игорь Максимович. Вернее, просьба. Я должен позвонить жене. Не делайте протестующих жестов – это естественное желание нормального человека. Потеряв меня из вида, она обратится в милицию. Милиция не разгонится, допускаю. Пресловутые сорок восемь часов еще не истекли. Но она будет действовать через Москву. Не сомневайтесь, Игорь Максимович, после нескольких звонков сочинская милиция построится и дружными колоннами отправится меня искать. Будут работать со всеми бродягами, нештатными сотрудниками и осведомителями. Найдется тот, кто видел меня поздним вечером. Не исключаю, что в разработке появится слово «Антигона». При изящном повороте дела инцидент могут рассмотреть, как насильственное удерживание человека. Всячески не хочу угрожать, но… вам оно надо? – Турецкий подумал и добавил: – В добавление к уже имеющимся у вас неприятностям?

Губы Голицына побелели. «А ведь определенно что-то не так, – сообразил Турецкий. – Этот тип чего-то боится. Он считает, что смерть Николая – первая ласточка. Ему плевать на Николая, он боится за себя. И у него есть причины держаться подальше от официальных структур».

– Александр Борисович, не надо на меня давить. В этом море все равно нет никакой связи.

– Перестаньте, Игорь Максимович. Нас же не вчера в капусте нашли.

Он добился, чего хотел. Голицын сделал раздраженное лицо, вышел из каюты. Вернулся через пару минут – Турецкий не успел даже толком задремать. Сунул в руку громоздкий спутниковый телефон.

– Пользуйтесь. Надеюсь, хватит ума не упоминать в разговоре слово «Антигона»? Звоните, Александр Борисович, не смотрите на меня так выразительно – я не выйду.

– Я слушаю, – прозвучал в трубке сухой, но немного дрожащий от волнения голос Ирины. Сердце защемило.

– Это я, Ириша. Со мной все в порядке, не волнуйся.

– С чего ты взял, что я волнуюсь?

– Прекрати, Ириша… Я виновен только в том, что собрался в баре пропустить стопку. В ней что-то было. А я сглупил – выпил и вторую. Этот тип… он сидел через столик. Я посадил его за убийство двенадцать лет назад. Ты считаешь, было бы лучше, если бы он меня убил из позыва благородной мести? Он подговорил бармена. Не подойди я за этой клятой стопкой, нам обоим бы подсунули отраву в еду или в шампанское.

– Бедненький, – посочувствовала Ирина, – ты принял удар на себя?

– Давай без иронии.

– Давай без иронии, – согласилась жена. – Не возражаешь, если мы перейдем к менее существенному вопросу? Сущий пустяк: куда на сей раз тебя занесло коварное либидо?

– В море, Ириша.

– Какая прелесть, – восхитилась она. – А можно спросить, что ты там делаешь? Надеюсь, ты не на плоту? У тебя нет под боком сладострастно дышащей русалки?

– Нет, здесь много мужчин, которых не устраивает, что я собрался три недели прожить без работы. Мне подкинули халтурку, так что сегодня я вряд ли вернусь. Кстати, если не вернусь завтра или послезавтра, то тоже не надо бить тревогу – здесь много работы. Это не шутка, Ириша. Я не вру. В общем, загадочная история… Ты зря меня вчера бросила.

– Между прочим, я вчера вернулась, – возмутилась Ирина, – но ты обрадовался, что я ушла, и уже куда-то слинял. Почему я должна верить, что какие-то злые дядьки взяли тебя в заложники и требуют поработать по специальности?

– Потому что это правда! – закипел Турецкий.

– Ну, все, довольно! – Голицын вырвал у него из рук телефон. – Позвонили? Все в порядке? Жена довольна, отлично проводит время? Поздравляю, наши жены тезки. Сами виноваты, Александр Борисович, нужно быть бдительнее. Даже на отдыхе. Идите, сделайте что-нибудь полезное. Можете заглянуть на кухню, намекнуть Герде, что проголодались…

Он не возражал бы обстоятельно перекусить, но решил это сделать после осмотра трупа. Однако трудно что-то рассмотреть, когда в затылок алчно дышат двое мужчин.

– Господа, – пробормотал Турецкий, – отдаю должное вашей любознательности, но не могли бы вы дать мне спокойно поработать?

– О, простите за чрезмерное любопытство, это, видимо, профессиональное, – добродушно улыбнулся толстяк, творящий под псевдонимом Феликс Печорин. – Вы не волнуйтесь, я не помешаю.

– А уж как я не помешаю! – ехидно добавил Манцевич. Присутствие последнего раздражало больше всего. От этого типа исходила дурная энергетика – раздражение и тоску навеивало не только его присутствие, но даже и мысль о нем. – Работайте, Турецкий, работайте. Может, и мы что-нибудь с вами наработаем.

Можно представить, с каким удовольствием Манцевич приложился бы к его затылку. Он бы тоже в долгу не остался. Обоим приходилось терпеть. Турецкий осмотрелся. Здесь не за что было зацепиться взглядом. Умеренной кубатуры, но комфортная каюта, пол отделан «под мрамор», мягкие ковровые покрытия на полу. Кровать частично заправлена, простыня на месте, а вот вставить подушку в свежую наволочку Николай не успел. Она висела в свернутом виде на спинке стула. Видимо, этим паренек и занимался, когда в каюту проник посторонний. Обходился без слуг. Похвально. В каюте царил удушливый запах. Утром он едва ощущался, а сейчас назойливо проникал в нос, усиливая тошноту.

– Да тут сущая кондитерская фабрика, – Феликс вытащил из кармана скомканный носовой платок, расправил, прижал к носу. – Скажите, детектив, вы видите хоть одну причину, почему мы не должны открыть окно?

Манцевич не дождался ответа, перешагнул через тело, провернул «ушастую» гайку. Иллюминатор, жалобно скрипнув, открылся. Свежий воздух потек в помещение.

Турецкий напрасно терял время. Он был уже здесь, он уже нагибался, он все видел. Больше двенадцати часов прошло с момента смерти. Плоть несчастного Николая начинала разлагаться, выделяя специфический запах. Голубые глаза смотрели в потолок.

– Жуткая картина, – передернул глазами Феликс. – Час назад несчастная Ольга Андреевна снова сюда рвалась. Хотела посидеть с сыном. Альберт ее не пустил. Ей-богу, женщина готова умом тронуться…

В позе мертвого Николая не было ничего интересного для следствия. Ударился затылком, кровоизлияние в мозг, смерть не замедлила нарисоваться. В принципе, это мог быть несчастный случай, но на размышления наводили припухлость у переносицы и рваная царапина, до краев наполненная засохшей кровью. Причуды Голицына не могли не раздражать. Медэксперту не составит труда выделить частицы чужеродного вещества из раны, взять анализы у пассажиров яхты…

Стиснув зубы, он продолжал осмотр. Даже с синяком смерть Николая могла быть трагической случайностью. Он с кем-то разговаривал, градус беседы накалился. Возможно, он сам полез с кулаками, оппонент ударил его по лицу, защищаясь, Николай не устоял. Но если несчастный случай, почему нельзя признаться? Здесь все свои, дело можно вывернуть так, что ни о каком уголовном преследовании речь не пойдет. Понятно, что виновник «торжества» испугался, но ведь должны у него рано или поздно извилины заработать? Заработают в обозримом будущем? Ну что ж, имеет смысл подождать…

– Что вы делаете, Манцевич?

Подручный Голицына не собирался спрашивать разрешения у Турецкого – он расстегнул рубашку на мертвеце, осмотрел торс. Дополнительных повреждений на теле не было.

– Довольны? – ядовито осведомился Турецкий.

– Идите к черту, – огрызнулся Манцевич. – Вы мне не указ, Турецкий.

– Понимаю. Будем проводить параллельные расследования. И какого же мнения вы о случившемся? Помимо того, что Игорь Максимович поторопился доверить чужаку следственные мероприятия, поскольку подозрения в убийстве с чужака никто не снимал. Во всяком случае, вы не снимали.

– Не снимал, – согласился Манцевич. Он сверлил Турецкого взглядом. – Ваше счастье, что я не могу навязывать Игорю Максимовичу свою волю. Я могу лишь консультировать, давать советы, а уж его дело – прислушиваться к ним или нет.

– Вы просто невзлюбили меня, – отмахнулся Турецкий. – Но, будучи человеком неглупым, понимаете, что к смерти на борту я вряд ли причастен. Вам просто трудно уложить в голове, что два инцидента на яхте, произошедшие примерно в одно и то же время, – смерть и появление незнакомца в полубессознательном состоянии – никоим образом между собой не связаны. Итак, ваше мнение?

– Не думаю, что оно сильно отличается от вашего, – криво усмехнулся Манцевич. – Имеется мертвое тело и несколько ночных часов, о которых мы ничего не знаем. Игорь Максимович с супругой, я, Салим и Герда прибыли на пирс около десяти часов вечера. Машина тут же уехала. Матросы Глотов и Шорохов уже находились на борту, один обслуживал такелаж, другой работал в машинном отделении. Люди из охранной фирмы проверили судно, отчитались передо мной и убыли. Голицын с Ириной Сергеевной отправились отдыхать, Герда занималась продуктами – ей даже некогда было распаковать свои вещи. Трап на причал находился в ведении Салима и матросов. Без нескольких минут одиннадцать на борт взобрался Феликс.

– Святая правда, – подтвердил писатель, – прикатил на такси, прямо из аэропорта. Думал, не успею.

– Несколько минут спустя подъехало семейство Лаврушиных.

– И примкнувшая к ним Ксюша, – добавил Феликс. – Я как раз находился на левом борту, курил, попивая кофе, спустился к ним, чтобы выразить свое почтение.

– Выразили?

– А как же. Любезно раскланялись, даже обнялись. Предвосхищаю ваш следующий вопрос, господин сыщик. Вели они себя вполне естественно, выглядели нормально, волнения и прочих странностей в их поведении я не заметил. Ольга Андреевна – хорошая женщина, хотя, на мой взгляд, ей так не повезло с последним мужем…

– А что случилось с предыдущим?

– Не стоит удивляться, он жив. Бросил семью много лет назад, уехал куда-то на восток, то ли в Корякию, то ли на Сахалин. Ольге гордость не позволяла требовать с него алименты. Хорошо, что встретила Ивана…

– Не пойму я вас, Феликс. То не повезло, то хорошо, что встретила.

– Да скучный он, – простодушно объяснил писатель. – Ни куража, ни шарма. Ничего общего с Игорем, хоть и изготовлены, хм, одним производителем. У Игорька еще в детстве обозначилась деловая хватка, а Иван по жизни был тюфяком. Двадцать лет проработал инженером, по настоянию брата, которому больно было смотреть, как тот влачит существование, занялся мелким бизнесом. Игорь помог на первых этапах, а когда Иван встретил Ольгу, собрался завести семью, даже дом ему построил. Подросшего пасынка на хорошую работу определил…

– Усвоено, – кивнул Турецкий. – Мы, кажется, про кого-то забыли. Ах, да, иностранцы. Держу пари, вы хорошо их знаете.

– А я вообще их не знаю, – хохотнул Феликс. – В прошлом году на майской «марине» таковых персоналий не было. Впервые вчера увидел, когда они примчались позже всех. Втроем – они да шофер – никак не могли вытащить из багажника чемодан – здоровенный такой. Всунуть смогли, а вытаскивали так, что хоть на камеру снимай. Игорь с Ириной услышали шум, спустились, Игорь похихикал над ними. Эти чудики – особенно баба – немного экстравагантные, не без этого, но, по-моему, нормальные люди.

– Только не убеждайте меня, что Николь не принимает наркотики, – пробормотал Турецкий.

– А вот это увольте, – писатель протестующее закрылся пухлыми ладошками. – Обвинять, инкриминировать – давайте сами. Впрочем, отдаю должное вашей наблюдательности. Давайте считать, что Николь, долбанувшись по прибытии, отправилась в прогулку по ночному кораблю, вторглась в каюту к незнакомому молодому человеку и лишила его жизни.

– Их нельзя назвать незнакомыми, – усмехнулся Манцевич. – В марте, на дне рождения Игоря Максимовича, Лаврушины и чета Буи сидели за одним столом и тесно общались. Они знакомы. Робер и Николай, выпив виски, обсуждали дела гостиничного бизнеса в Геленджике, в котором крутятся деньги Буи и Голицына, а Николай работает в фирме, занимающейся юридическим обеспечением этой сферы бизнеса.

– А меня не пригласили.

– Вас приглашали, Феликс, – возразил Манцевич, – но вам приспичило на той неделе убраться в Лондон, на встречу с туманами, и вы впоследствии долго извинялись перед Игорем Максимовичем, что не смогли подкорректировать свой график.

– Ну, я же не виноват, что мои произведения хотели издать в «Саймон и Ко», – развел руками Феликс. – Написали приглашение, пришлось бросить все свои дела…

– Раз уж вы здесь, господа, – кашлянул Турецкий, покосившись на тело, про которое, кажется, забыли, – давайте сразу уясним, где вы находились вчера вечером, и не стали ли свидетелем чего-то необычного.

– Вы собираетесь нас допрашивать? – насторожился Манцевич.

– И очень кровожадно, – кивнул Турецкий. – А с жалобой обратитесь к Голицыну, хотя весьма сомневаюсь, что он предоставит вам иммунитет. Думаете, мне доставляет огромное удовольствие вас допрашивать?

– Смешно, – хрюкнул Феликс. – Всю жизнь выдумывал детективные истории, и вот, наконец-то, стал подозреваемым. Замечательно! Эту историю я обязательно где-нибудь отражу – изменю, конечно, имена, кое-какие обстоятельства. Эта идея не кажется такой уж затертой?

– Вот видите, как удачно для вас складывается, Феликс. Не нужно напрягаться, выдумывать сюжет, не спать ночами, ломая голову. Кстати, вы хорошо спали вчера ночью?

– М-м… средненько. Не так хорошо, как хотелось бы, но и не так плохо, как могло бы быть. Ладно, детектив, давайте вспомним. Без четверти двенадцать яхта отдала концы… я имею, в виду, пустилась в свое драматическое плавание. Мы посидели минут пятнадцать в кают-компании… кто же был при этом? Ах, да, Игорь Максимович, Робер с Николь, ваш покорный слуга, заглянули Николай с Ксенией – и быстро убежали. Пришла Ольга Андреевна – у нее, кстати, было прекрасное настроение, поблагодарила за приглашение, извинилась за Ивана Максимовича, который лег спать, потому что у него голова болела… Ничего необычного. Посидели, отправились спать, договорившись встретиться утром на верхней палубе. Я спустился к каютам через подсобки и камбуз, на минутку выглянул на улицу… О! – Феликс поднял указательный палец. – На левом борту я заметил Николая и Ксению, они о чем-то беседовали. Мне показалось, что беседа носит напряженный характер. Слов не слышал, но Ксения энергично что-то выговаривала Николаю. Я человек скромный, в чужие дела не лезу, быстренько удалился. Когда входил в свою каюту, видел, как с другого конца палубы в коридор вошли Робер и Николь. Николь смеялась, Робер брюзжал. В языке Дюма и Мопассана я, увы, не силен. Видимо, они спустились по наружной лестнице у бака. Охота же им ноги ломать… Вот и все, детектив. Уснул, проснулся, несколько раз вставал хлебнуть водички – из каюты не выходил, – проворочался минут пятнадцать, что довольно неплохой результат в сравнении с еженощной пыткой, отлетел в объятия Морфея, до утра не просыпался. В начале десятого поднялся на камбуз, обсудили с Гердой меню на день грядущий, развалился на палубе, где уже сидел Манцевич. Вскоре потянулись остальные. Предвосхищаю второй вопрос: нет, в их поведении я не заметил ничего странного. Хотя все они на что-то жаловались. Робер сокрушался, как можно делать деньги без рекламы? Голицын пошутил, что без рекламы делать деньги можно, но способен на это только монетный двор. Николь не понравилась погода, а утро действительно выдалось ветреным. Ирине – прогноз на последующие дни: она услышала где-то по радио, что нас ожидают бури, грозы, шторма, цунами и гигантские блуждающие волны. Голицын уверил, что она слушает не то радио. По его агентурным сведениям, все будет нормально. Ксения жаловалась на легкую простуду. Ольга Андреевна – на слезящиеся глаза, из-за чего она даже в отсутствие солнца вынуждена носить черные очки. Лаврушин-старший – на склонность к перепадам внутричерепного давления. Герда принесла напитки, жаловаться перестали, начали хихикать, обсуждать Николая, который спит, как хорек, и может проспать весь круиз…

– Вы? – Турецкий повернулся к Манцевичу.

– Не буду таким многословным, как Феликс, – пожал плечами помощник миллионера. – Когда вечером уходил из кают-компании, там оставались Игорь Максимович с женой. На яхте было тихо, никого не видел. Заперся в каюте, лег спать. Проснулся в восемь, прошелся по нижней палубе, поднялся на верхнюю. Герда уже не спала, готовила завтрак. Поздоровался, перекинулся парой слов, расположился на палубе. Люблю, знаете, утренний бриз.

– Не густо, – пробормотал Турецкий. – И последнее, господа. Ваше мнение о случившемся. Не поверю, что мысленно вы не очертили круг подозреваемых. Вы, Манцевич, обязаны это делать по долгу службы, а вы, Феликс – из профессионального писательского интереса. Все свои, понимаю, но ведь кто-то это сделал? Вы готовы исключить из списка чету Лаврушиных и невесту убиенного?

Манцевич смотрел на Турецкого с возрастающей неприязнью. Феликс смял платок и высморкался.

– Глупо подозревать родителей и невесту, не находите? – вкрадчиво произнес Манцевич.

– Иван Максимович – не родной отец, – возразил Турецкий.

– Иван Максимович – рохля, – фыркнул Феликс. – Да и не было у него в отношениях с пасынком неразрешимых противоречий. А Ольга Андреевна души не чаяла в своем единственном сыне.

– А Ксения – девушка разумная, – тихо заметил Манцевич. – Можно поссориться с женихом, можно его толкнуть в припадке злости, но молчать после этого, как рыба… Она не убивала. Она была потрясена, когда узнала о смерти жениха.

«Она могла его толкнуть и уйти, – подумал Турецкий. – А утром узнала, что он скончался».

– Была потрясена и Ольга Андреевна, – продолжал Манцевич, – Реакция, знаете ли, будь здоров… Сильно расстроился Иван Максимович…

– Могу вам, впрочем, подыграть, детектив, – внезапно заулыбался Феликс. – В Северо-Западном округе столицы на улице Балканской в апреле-месяце пропал молодой паренек семнадцати лет. Родители убивались, милиция и добровольные помощники сбились с ног. Искали по пустырям, лесным массивам, гаражным кооперативам. Когда надежда на благополучное возвращение испарилась, один из оперов обратил внимание на странное поведение родителей. Была устроена засада. В багажнике машины нашли расчлененное тело паренька. То есть расчлененное полностью – голова, конечности, торс рассечен надвое. Стали выяснять шокирующие подробности. Волосы дыбом – даже у видавших виды оперов. Жили-поживали – обычная российская семья. Мама, папа, сын. В один прекрасный день паренек нарисовался пьяным, наехал на предков, требовал денег – в циничной и оскорбительной форме. Слово за слово, хреном по столу… Мать взъярилась, схватила нож со стола, всадила сынуле под ребро. Покойник, шок, слезы! Порыдали с мужем, а что делать? Одну жизнь угробили, гробить еще две? Нужно от тела избавляться. Вынести трудно – под домом оживленная магистраль, даже ночью хватает людей и машин. Расчленили в ванной, кровь слили в канализацию, освободили старый холодильник, что стоял в «клоповнике», сунули туда части тела. Так и покоился в холоде бедолага, пока велись поиски. Милиция несколько раз бывала в доме, но кому придет в голову открывать старый холодильник? Резинка плотная, запах не просачивается. А потом видения стали мучить, призраки блуждали по квартире – решили избавиться от тела. Снесли частями в машину, поехали на Волоколамку, а тут и опера…

– Миленько, – пробормотал Манцевич.

– А был еще случай, – воодушевлялся писатель, – я даже использовал эту историю в одной из своих работ. Невеста с женихом накануне свадьбы крепко полаялись. Девушка была эмоциональная, вспыльчивая, выхватила из серванта пивную кружку, треснула любимого по макушке и убежала на кухню. Макушка оказалась слабой, череп треснул, жених скончался, не приходя в сознание. Полночи она его трясла, умоляла проснуться, кричала, что все простит, потом сообразила, что женихов на свете много, а жизнь одна, позвонила маме, рассказала свою печальную историю, поинтересовалась, есть ли у мамы дельные мысли? Как она относится к такой теме – избавиться совместными усилиями от тела и состряпать дочери алиби? Мама пришла, посмотрела на это безобразие… и сдала дочь правоохранительным органам. Правильно, охота была связываться с этой тупой истеричкой. Себе дороже. У мамы была полноценная жизнь, новый муж с большими деньгами…

– То есть вы допускаете мысль, что в убийстве могут быть замешаны Лаврушины и Ксения? – перебил Турецкий.

– Да боже упаси, – испугался Феликс. – Аномалии случаются, но это не тот случай. Ксюша – девушка с головой, а не только с прической. С родителями Николай никогда не ссорился – он любил мать, а мать безумно любила его. Как не любить такого одаренного, практически без изъянов паренька? Она гордилась им…

– А Иван Максимович – рохля, – усмехнулся Турецкий.

– Вы не понимаете, – поморщился Феликс. – Они вчера приехали на моих глазах. Николай шутил с Ольгой Андреевной и приемным отцом. Я видел, как они разговаривали. Случись натянутость, я бы ее почувствовал. А то, что они повздорили о чем-то с Ксюшей – то дело молодое. Полагаю, на данный момент у вас с женой также не полная идиллия, нет? – Феликс по-приятельски подмигнул.

Турецкий проглотил уже слетающую с языка реплику.

– Хорошо, – сменил он тему. – Мы с вами хорошо продвинулись, господа. Итак, что мы имеем? Лаврушины и Ксения к злодеянию не причастны. Так?

– Так, – подумав, признал Феликс.

– Присутствующие в этой каюте – тоже. Верно?

– Уж я-то точно, – засмеялся писатель. – Зачем мне убивать паренька, к которому хорошо относился? Или, если начать издалека, почему я оказался ночью в его каюте? Это нонсенс. Имей я жгучее желание с ним поговорить, я бы сделал это до отхода ко сну.

– Логично, – пробормотал Турецкий. – Какого черта вам к нему переться, не зная, находится ли у него в каюте Ксения?..

– Вот именно, – оживился писатель, – разве что свечку подержать.

– И вы не виноваты, – повернулся Турецкий к Манцевичу. Увы, за четверть часа общения этот тип не сделался ближе и роднее. Находиться рядом с ним было по-прежнему неприятно и дискомфортно.

– Я спал, Турецкий, – поморщился Манцевич, – неужели не ясно?

– Трибуналу все ясно. Итак, пятерых мы уже исключили. Добавляем к этому списку супругов Голицыных – уж им-то этот кошмар нужен меньше всего. Сюда же плюсуем до кучи Робера с Николь – парочка, конечно, любопытная для психологов и, я думаю, психиатров, но зачем им совершать убийство в чужой стране человека, которого они практически не знают? К списку непричастных с удовольствием добавляем телохранителя Салима – этот парень выполняет свои обязанности, а в них не входит мочить пассажиров яхты. А также обоих матросов – парни трудятся по найму, и сомнительно, чтобы они водили знакомство с молодым Лаврушиным. И довели это знакомство до такого абсурда, что пришлось его убить. Поздравляю, господа. Кто у нас остается в списке подозреваемых?

– Герда, – составив мысленно «видеоряд», сказал Манцевич.

– Ух, злодейка, – пробормотал Феликс.

– Пойдемте брать, – вздохнул Турецкий. – Мы выведем ее на чистую воду. Она у нас во всем признается. Что же вы, господа? Мы раскрыли преступление, осталось выяснить мотив и некоторые технические детали.

Никто не сдвинулся с места. Феликс с интересом разглядывал дверь, снабженную круглым окошком из ребристого непрозрачного стекла. Манцевич разлепил плотно сжатые губы.

– Турецкий, на вашем месте лучше лишний раз не проявлять сарказм…

Все это было полной бессмысленностью. Здравый смысл подсказывал, что на яхте произошло убийство по неосторожности. Виновник молчит, это дело виновника. Но интуиция боролась со здравым смыслом, настаивая, что в этом деле есть что-то еще. Оно или уже проявилось (никем не замеченное), или в скором будущем проявится, и кому-то тут не поздоровится. На определенные размышления наводило и поведение Голицына. Тот чего-то боялся. А если боялся, какого черта отправился в плавание? Сидел бы дома за своими каменными (или какие там у него?) стенами…

Прибыли вызванные Манцевичем матросы. Глотов – рослый, мускулистый, с короткими волнистыми волосами и живым взглядом. Шорохов – угрюмый, коренастый, с массивной челюстью и короткой стрижкой. У последнего действительно было что-то не в порядке с правым глазом – его движения вроде бы повторяли движение левого, но отличались цветом и производили впечатление мутного стекла. Они в задумчивости постояли над телом. Шорохов стащил с кровати простыню, расстелил на полу. Николая перевернули, закутали в «саван». Один взял за ноги, другой под мышки. Феликс украдкой перекрестился и сгинул. «Траурная процессия», возглавляемая Манцевичем, двинулась по коридору. Добралась до кормовой части, повернула на лестницу, ведущую в машинное отделение. Трюм оказался гораздо вместительнее, чем можно было представить. Пролетом ниже расположилась низкая дверь. Холодильная установка, – значилась надпись на английском. Хотелось бы верить, что все продукты, если они там были, заблаговременно унесли. Глотову пришлось согнуться в три погибели, чтобы втиснуться в проем. В небольшом помещении, где вспыхнул свет, находились два вертикальных холодильных шкафа и горизонтальный стальной ящик, отдаленно напоминающий комод. Дверцы раскрылись, как половинки разводного моста. Из вместилища пахнуло стужей. Дружно крякнув, матросы взвалили тело на край ящика, перевели дыхание, опустили вниз. Дружно перекрестились, при этом как-то недоверчиво посмотрели друг на друга, закрыли установку. Манцевич провернул рукоятку, похожую на древний переключатель телевизионных каналов…

Он провалился в оцепенение, из которого его вывел недовольный голос Манцевича:

– Идете, Турецкий? А то смотрите, могу закрыть по забывчивости. Через час встретитесь с Николаем.

Он выбрался из задумчивости. Матросы уже удалились. Турецкий вышел, пригнув голову. Манцевич хлопнул дверью, покосился на него без всякого почтения.

– Работайте, Турецкий, солнце еще высоко…

Он терялся в догадках – что тут можно сделать? Часть пассажиров относится к тебе с недоверием, часть с иронией, другим он откровенно не нравится (и правильно, между прочим, делает). Он стоял в полутемном закутке между двумя трапами, чувствовал, как возвращается мерзкое состояние. Видимо, вторая волна… Он подавил в себе желание мгновенно выбежать на улицу, вылить в море все, что съел, прислушался к гулу, исходящему из машинного отделения, начал осторожно туда спускаться.

Работал генератор, исторгая утробный гул и специфическую вонь мазута. В килевой части судна царил полумрак. Перемещались тяжелые поршни, из чего можно было заключить, что судно не стоит на месте, а куда-то, все же, плывет. Работал кривошип, нервно подрагивали дисковые манометры с нервными стрелками. Из-за ящика с электрическим оборудованием высунулся матрос Глотов – он уже приступил к своим обязанностям, что-то подкручивал в невообразимой груде металла. Вопросительно глянул на Турецкого. Тот предупредил жестом: все в порядке, просто любопытная Варвара заглянула на минутку. Присутствие постороннего Глотову не понравилось, он что-то проворчал под нос, вытер руки о масляную ветошь, отвернулся, открыл пластмассовый саквояж для слесарного инструмента.

Разговаривать в этом грохоте не хотелось совершенно. Он удалился из машинного отделения, отложив это удовольствие на неопределенное будущее.

Глотнув свежего воздуха, он вернулся в закрытую часть нижней палубы.

На вкрадчивый стук никто не отозвался. Стучать громче было неприлично. Он толкнул дверь.