Текст книги "Смертельный лабиринт"

– Во всяком случае, логично. Нужно, чтоб я попросил? Сам не можешь?

– Она – на работе, так солиднее.

– Не возражаю. Набирай номер и дай мне трубку.

Климов по памяти, естественно, набрал телефонный номер и заметил удивленно вскинутые брови Турецкого. Услышал вопрос:

– Постой, а как зовут эту барышню, главную редакторшу?

Тоже улыбавшийся Грязнов открыл было рот, но Турецкий перехватил инициативу:

– Подожди, пусть сам скажет.

– А ты еще не понял? – обрадовался Грязнов, совсем смутив Климова. – Не, ты, Саня, на его усищи погляди! Так бы и забодал!

– Марина Эдуардовна, – взяв себя в руки, ответил Климов. – Алло? Одну минуточку, Марина Эдуардовна, здравствуйте, – сказал он сухим тоном. – Я сейчас передам трубочку руководителю оперативно-следственной бригады Александру Борисовичу Турецкому. У нас имеется к вам просьба. – И хмуро протянул трубку Турецкому. А у того играла на губах хитрая улыбка.

– Здравствуйте, госпожа Малинина. Просьба действительно серьезная. Мы наконец обнаружили личный архив вашего коллеги Морозова и пытаемся разобраться в нем. Честно говоря, нужна помощь специалиста. Сергей Никитович подсказал вашу кандидатуру. Суть в том, чтобы в максимально сжатые сроки мы могли отделить важное от второстепенного. Ваша консультация может быть неоценимой. Мы все тут очень надеемся, что вы нам не откажете, тем более что речь идет, прежде всего, ведь и о престиже вашего телеканала, не так ли?

Марина, видимо, что-то сказала, потому что Александр Борисович помолчал, кивая, а потом снова заговорил:

– Но если у вас действительно напряженка, я мог бы немедленно связаться с вашим гендиректором... – Он повернул голову к Климову: – Как его?

– Сапов, – негромко подсказал Климов, – Геннадий Васильевич.

– С Геннадием Васильевичем, да. Надеюсь, он нам не откажет в такой любезности... А сделать это просто. Сейчас мы отправим за вами машину, и она привезет вас сюда, на Чичерина, это же недалеко. Какая машина?.. – Турецкий тронул за плечо Грязнова: – Славка, я твою, ладно? Она с мигалкой.

– Да ради бога... Для хорошей же... ну для хорошего дела – какие разговоры?

– За вами приедет джип «Мерседес» с мигалкой, вы легко его обнаружите. Одевайтесь. Сейчас Сергей Никитович спустится к водителю и объяснит, куда ему ехать. Еще раз благодарю вас... – Он отдал трубку Сергею и сказал многозначительно: – Голос, доложу вам, друзья мои, очень приятный. Я ничего лишнего не наговорил, нет? Не хотелось бы портить впечатление у симпатичной наверняка женщины. Славка, как я выгляжу? – Турецкий одернул китель, поправил галстук, большого напольного зеркала не хватало, чтоб еще огляделся, и удивленно сказал Сергею: – А ты чего здесь стоишь? Бегом к водителю!.. – И они оба, довольные, захохотали.

Отчего понятые, люди, видимо, простые, для которых диалоги «прокуроров» были тайнами за семью печатями, даже вздрогнули от не совсем уместного, с их точки зрения, веселья...

Марина относилась к тем женщинам, которые выглядели точно так, как им желалось в данную минуту. Хочу быть отдаленным прототипом старухи Шапокляк и носить на голове «дулю» – буду, ничего не стоит. А захочу, так стану «жемчужной женщиной» – во всем ее блеске. Вот как теперь. Ко всему прочему, она была без шапки и даже без косынки, и ее «жемчужные» волосы спадали густой переливающейся гривой на широкий воротник полушубка. А узкие брючки, заправленные в высокие сапоги, делали ее фигуру стройной и пикантно привлекательной.

Выходя из джипа и принимая поданную ей Климовым руку, она заметила, как у него расширились удивленно глаза, и сказала с явной иронией:

– А что, сам не мог объяснить? Маленький?

– Начальству видней, – уклончиво и сухо ответил Климов. – Наверх, на четвертый этаж.

– Я знаю, – улыбка тронула ее губы, – я здесь бывала... А где нашли, если не секрет?

– Теперь уже нет... В подвале снимал кладовку. Тут, в доме, у многих, оказывается, есть. Я как раз и занимаюсь.

– Так, может, сразу туда? Зачем наверх? Познакомиться можно и позже.

– Ну... порядок все-таки... А потом, я хочу, чтоб эти двое злодеев-остряков увидели тебя и поняли, что им тут ничего не светит – ровным счетом.

– Ты так думаешь? – Она удивленно уставилась на него, даже остановилась. – А откуда у тебя такая уверенность?

– Так, значит, теперь и ты будешь мне нервы мотать? – сдерживаясь, но внутренне сердясь, спросил Сергей.

– Ах, так у вас тут целый спектакль разыгрывается? Молодцы. Человека только что зарыли, а вы веселитесь. Очень остроумно.

– Да никакого веселья нет, там криминалисты работают. Между прочим, есть поразительные находки. Но это уж пусть Саша тебе скажет. Или генерал. А что шутим? Ну нельзя же вечно хмуриться, так и свихнуться можно. Я вон с утра уже пылищи наглотался. А там, внизу, Витя Кузьмин, старший опер, с утра задыхается. Какое уж веселье?..

– Прости, я не хотела обидеть. Но у вас, чую, нечто похожее на розыгрыш назревает. Не ошиблась?

– А это будет целиком зависеть от тебя. Как себя сразу поставишь.

– Поставлю, не волнуйся...

То, что Марина произвела впечатление на генералов, было несомненно. Ох как загорелись глаза у этих «начальников»! Грязнов, например, немедленно непривычно для него резво вскочил со стула, предложив его даме. Турецкий расшаркался, а в довершение всего поднес ее ручку к губам и почтительно поцеловал кончики пальцев. А когда Марина распахнула воротник полушубка, у нее на шее блеснула нитка черного жемчуга, ну, не черного, конечно, цвета, а такого серебристо-лилового перламутра, который поразительно сочетался с цветом ее волос, – тут «народ» просто замер. Полный отпад!

Было такое ощущение, что они забыли, зачем пригласили главного редактора телеканала. Просто любоваться ею? Так это можно было сделать и в иной обстановке.

Заметив, что Сережа начинает «заводиться» от бесконечной любезности Турецкого с Грязновым, Марина взяла инициативу в свои руки:

– Я здесь не раз бывала вместе с коллегами. Спрашивайте, я к вашим услугам.

– С удовольствием, только давайте пройдем на кухню, чтоб не мешать людям работать. – Турецкий кивнул в сторону криминалиста, который в свою очередь обернулся к Марине, сощурился через очки и вежливо кивнул. – Понятые, останьтесь, я полагаю, мы вас задержим уже недолго. Извините, не каждый день такая история...

Те безнадежно развели руками, понимая свою роль.

Вышли на кухню и закрыли за собой дверь. Стали рассаживаться. Климов остался стоять, ему стула не хватило, а выходить не хотелось, и он присел на край стола.

– Основная работа, Марина Эдуардовна, внизу, в подвале... – начал Турецкий.

– Можете просто Мариной. У нас так принято издавна.

– Да, я знаю, одно время сам в газете работал, – сказал Турецкий, беря стул и присаживаясь напротив Марины. – Меня зовите Сашей, это – Вячеслав, Слава, ну а Сережу вы, как я понял, знаете... Мы вас здесь задерживать тоже не будем. Просто несколько вопросов по ходу дела. Штука, понимаете ли, в том, что в квартире обнаружены подслушивающие устройства.

Марина искренне удивилась. Турецкий внимательно проследил за ее реакцией, словно нечаянно скользнул взглядом по Сергею и удовлетворенно кивнул. А Сергей подумал, что очень правильно поступил, ничего не сказав Марине о «жучках». Маленькая проверка на вшивость? Так это называется?

– А теперь вопрос. Были ли, на ваш взгляд, Марина, люди, среди окружавших Морозова, которые имели бы основания прослушивать его телефонные переговоры и вообще разговоры в квартире? Прошу иметь в виду следующее: первое – среди его коллег и второе – среди тех, о ком он делал свои критические передачи?

– Среди тех, о ком он делал материалы, – не исключаю. И таких много. Сергей смотрел все основные передачи, прошедшие в эфир за последний год, и может дать себе отчет, какой там объем поиска. А в коллективе – вряд ли. Точнее, нет. Хотя зависть у нас, как и везде, как, возможно, и у вас – и в прокуратуре, и в милиции, – но до прослушивания пока дело не доходило. Я уточню. У нас на канале сложилось одно время твердое убеждение, что Леонид ходит по краю. Еще, мол, одна резкая реплика, и дни его сочтены. Не его лично, а судьбы передачи. Закроют и – без выходного пособия. А он не слушал советов и делал то, что ему казалось наиболее нужным и острым с точки зрения массового восприятия. И даже некоторыми своими наметками пробовал делиться. Со мной. Не знаю, с кем еще. Но вряд ли, могли и продать тему конкурентам.

– А чем поделился, если теперь не секрет? – спросил Турецкий, вынимая блокнот и ручку.

– А вы, вероятно, наткнетесь на некоторые его разработки в этом плане, если хорошо пошарите в архиве. Я, честно говоря, была уверена, что этот бардак, который устроили неизвестные в его квартире, дело рук как раз конкурентов. Но, может быть, вы считаете, что это не так? Видимо, вам и карты в руки.

– А тема-то, тема? – не выдержал Грязнов.

– Тема? – улыбнулась Марина. – Она может кому-то показаться слишком мелкой. Но только на первый взгляд. И лишь по той причине, что нас это не волнует. Я имею в виду основную массу населения России. Он хотел всерьез поговорить о том, что давно уже перестало быть проблемой во многих странах мира, а у нас находится в каком-то странном состоянии не то полузапрета, не то полуразрешения, – о гомосексуализме.

– Ага! – многозначительно заметил Грязнов. – Губа не дура... Как, Саня?

– Сереж, – Турецкий повернулся к стоявшему Климову, – чего ты торчишь, сядь, возьми стул. Вы с Витькой там, внизу, ничего такого не обнаружили?

– Да мы только весь его огромный архив сумели переписать! И подошли к новым материалам. На закуску, так сказать. А сидеть не хочу, сейчас пойду, Витя там совсем, видать, замаялся, отпущу его подышать свежим воздухом.

– Ладно, сейчас пойдете, – заговорил Грязнов. – Сережа, обрати на эту тему особое внимание. Все, что обнаружите, немедленно ко мне, понял? Любой факт, любой намек! Саня, я сам займусь, я знаю...

– Ты думаешь? – прищурился Турецкий.

– А тут и думать нечего. Это тебе не кабаки на МКАДе, два «законника» – славянин с «апельсинщиком» – поссорились! Ну и что? Впервые разве? Тут я, Сереж, с муровцами полностью солидарен. Но раз вы с Саней решили дожать эту тему, я не возражаю, вы видите, хотя, по моему твердому убеждению, вытянете пустышку. И время потеряете. Но, с другой стороны, отрицательный результат – тоже результат. Тут вы с Саней спелись. А вот те, о ком я думаю, ребятки, дай Бог, чтоб я ошибся, но нельзя исключить, что мы имеем дело с «ремонтниками», вот! – Грязнов многозначительно поднял палец. – А до них хрен когда доберешься! Извини старика, Марина.

– Нет вопросов, – улыбнулась Марина, – у нас на студии и похлеще случается.

– А что они за звери такие? – удивился Климов.

– Хотите с этого места поподробнее? – усмехнулся Вячеслав. – Со всем нашим удовольствием. «Ремонтниками», ребятки, эта «голубая» публика называет палачей. Мужиков, убивающих геев, которых выбирают себе в жертвы на их тусовках... Марина, прямой вопрос. Впрочем, если неудобно или противно, можешь не отвечать. Какая у вашего Лени была ориентация?

– Действительно вопрос! – улыбнулась она. – Личного опыта не имею. Но знаю, что у него была невеста, в которую он был влюблен, а после жутко рассорился. Причины – банальные: провинциальное непонимание высокой миссии, возложенной на плечи выдающегося мужчины. Примерно в таком духе. Женщины у него были, правда, это ни о чем не говорит, поскольку есть и бисексуалы. Тут, господа, – с иронией хмыкнула она, – уже вам видней. Это ж вы отлавливаете всяких «пидарасов», прости господи, не к ночи будь помянут «наш дорогой Никита Сергеич»...

Это получилось у нее так смешно, что все дружно рассмеялись.

– Значит, исключить некоего интереса нельзя? – продолжил Грязнов.

– Я бы не стала, во всяком случае.

– Ваше мнение особенно ценно, спасибо.

– Чем же?

– Женским, точным глазом. Настоящую женщину не обманешь. Хотя иногда бывали случаи. Но это уже информация для застолья, а не для расследования. Саня, извини, продолжай.

– А что он вообще рассказывал вам о женщинах своих? Я прошу вас понять меня правильно, Марина. Иногда больше говорит даже и не смысл, а интонация сказанного, понимаете? Так вот, как он вам это подавал? Жаловался? Хвастался? Пытался вызвать ревность? Дразнил? Сопли распускал? От вас-то он чего хотел? Я снова прошу у вас прощения за свои не очень этичные, скажем так, вопросы, но это поможет понять человека в его специфическом окружении. Если таковое у него имелось.

– Я понимаю, не извиняйтесь. Мы сейчас, как актеры, обсуждаем характер героя. Не дразнил и не пытался вызвать ревность – это однозначно. Иногда ныл, это было. Напившись – и такое случалось, правда, нечасто, – сопли распускал. А вот хвастался ли? Возможно, но так, как это делают детишки, удачно стащившие из буфета конфетку, о чем они рассказывают таким же маленьким плутишкам. То есть несерьезно. «Ах, какая! Ах, что умеет! Ах, как она меня благодарила!..» Ну и в таком духе: обратите на меня внимание! Не по-мужски у него иногда это получалось. Оно даже и не противно, а... может, гнусновато? Наверное, поэтому на ваш вопрос об ориентации, Саша, я так и отреагировала. Хотя прямых поводов не было... А конкретно от меня он ничего не хотел, кроме товарищеского сочувствия. Ну так уж был устроен.

– Вот так? – удивился Турецкий. – Интересная характеристика... Большой ребенок?

– Я говорю про детское удивление. Оно ведь у некоторых особей мужского пола, избалованных вниманием, и не только женщин, но и родителей, и педагогов в школе, и коллег на службе, и телезрителей, в конце концов, – есть же рейтинги! – начинается как бы с игры, а заканчивается стойкой уверенностью в своем особом даре и сильно завышенными самооценками. А вот когда наши разговоры касались ненависти или некоторых моментов его общения с той же невестой Зоей, там сцены, которые он закатывал, – опять же, по его рассказам – бывали крайне неприятными. Некоторые мужики, между прочим, обожают все дерьмо, накопленное в собственной душе, время от времени изливать на более-менее близких людей, которые обладают лично для себя весьма скверным качеством – умеют слушать. И за это им главным образом и достается. Леонид был из таких... помесь мазохиста с садистом, что ли? По-моему, он получал удовольствие, рассказывая иногда, как его «кинули», какие сволочи его окружают, как ему гадко, как... ну и прочее, прочее. Это было нелегко слушать, но он за годы нашей совместной работы привык и считал не только возможным, но и должным время от времени исповедоваться мне. Нередко в нетрезвом виде. Но это у него, к счастью, быстро проходило, а вот его несомненный талант журналиста... он оставался с ним. И за это мы ему многое прощали.

– Зная, что большого злодейства он все-таки не совершит? – улыбнулся Турецкий, чтобы слегка смягчить тональность разговора.

– Конечно. Вечный конфликт: гений и злодейство. Но ни до того, ни до другого Леонид не дотягивал. И тем не менее это его, как видите, не спасло. Я думаю, конфликт возник не на почве его таланта. Это к вопросу о профессиональной зависти. А вот злодейство, между прочим, способно к мимикрии.

– Возьмет вдруг и представится маленькой шалостью, этакой детской шуткой, да?

– Что-нибудь в этом духе.

– Спасибо, Марина... Сережа, учись! Да, Слава? – Оба дружно закивали, выражая одобрение. – Тогда, Сережа, забирай главного редактора, но не забудь, пожалуйста, что она женщина, и женщина красивая, следовательно, не сильно там пылите. Или перенесите архив куда-нибудь, в конце концов. Изъятие обязательно оформите протоколом. Мариночка, вы черкните им там, ладно? Формальность, но необходимая. Мы, наверное, все эти материалы вам передадим потом? Как вы у себя на студии сами решите? Это ж была не его личная затея, а в конечном счете ваши задания, я правильно понимаю? – Он с легкой усмешкой уставился ей в глаза. – А полезная инициатива всегда поощряется руководством, не так ли?

Марина улыбнулась:

– В общем, так.

– Вот и отлично. Закончите – поднимайтесь. Или, если мы завершим раньше, спустимся к вам. Желаю удачи. Сережа, проводи, пожалуйста. – И когда Марина с Климовым вышли, крикнул им вдогонку: – Сергей, прости, на секундочку! Марина, он вас догонит! – И когда тот сунул голову в дверной проем, Турецкий показал ему кулак и тихо сказал: – Головой отвечаешь, понял? Во баба! – и потряс оттопыренным большим пальцем. – Беги и считай, что Бог тебя в темечко поцеловал... Да, Славка?

И генерал только развел руками от восхищения.

2

Находки сделала Марина.

Она, чихая и вытирая время от времени выступавшие на глазах слезы, помогала Сереже разбирать свежие, незапыленные стопки тетрадей, перелистывая каждую. А Виктор все старательно записывал, и исписанных им страниц было много, больше двух десятков.

Собственно, чихали все, потому что в тесном помещении пыль так и висела в воздухе. И они выходили по очереди на улицу – отдышаться. А чтобы перенести все материалы с полок куда-то еще, об этом не шло и речи: они не хотели нарушать тот четкий и рациональный порядок расположения материалов, который установил для себя сам Леонид. Наверняка в этом был смысл, пока, правда, непонятный. Но ведь всегда легче разобраться, чем сломать, а потом думать, к чему бы это?.. Вот и Марина сказала, что готова потерпеть, лишь бы для пользы дела. И честно, и даже с удовольствием исполняла возложенную на нее миссию: определить, что здесь важно, а что – простые заметки для себя, без видимых перспектив.

Она и помогать им начала, чтоб ускорить процесс, но просматривала документы и записи не с начала полки, а с конца. То есть материалы, которые называл Сергей, тут же определяла по принадлежности, а сама в то же время просматривала другие. И ей первой повезло. Она раскрыла коричневый блок-бювар, полный разрозненных бумажек с телефонными номерами, именами, фамилиями, названиями типа «Дирижабль», «Юстин» и прочее.

– Ну-ка, ребятки, – сказала Марина, невольно переняв у Грязнова его обращение, – бросьте-ка все и посмотрите, что это? Уж не то ли, о чем говорил ваш Слава? «Дирижабль» – кто слышал такое название? Что это может быть?

– А тут и думать нечего, – немедленно отозвался Кузьмин. – Ночной клуб геев.

– Вон как? А тут, я смотрю, прямо целая картотека. Сереж, глянь ты. И вы, Витя. А еще дискет навалом! Ого! Крупная рыбка попалась! Надо Грязнову немедленно сообщить... Витя, вам необходимо проветриться, вы все время кашляете, забирайте-ка эту всю кипу и тащите наверх.

И когда Кузьмин, сложив все материалы, указанные Мариной, в пластиковый пакет, вышел, она тыльными сторонами пальцев осторожно поправила волосы и посмотрела на Климова:

– Ну как, мой дорогой? Я, кажется, пришлась ко двору?

– По-моему, даже слишком, – делая вид, что сердится, ответил он.

– Мой милый, я терпеть не могу ревности, заруби на носу. Лучше поцелуй, а то я долго быть с тобой рядом просто так не могу... – И после затяжного, как парашютный прыжок, поцелуя, от которого у нее закружилась голова – естественно, не от пыли же и духоты! – она, обеими руками обняв его за шею, спросила: – Докладывай быстро, зачем тебя твой Турецкий задержал? И почему ты вышел такой растерянный? Гадость про меня сказал?

– Да ты чего? Наоборот. Показал мне кулак и сказал, что убьет, если я тебя когда-нибудь обижу. И они решили со Славой, что Бог меня почему-то в темечко поцеловал. Это как понимать надо?

– А вот так и понимать, – она приникла лицом к его груди, – что повезло нам с тобой, и они это увидели... Да, Сереженька, теперь я могу сказать, что ты действительно попал в достойную компанию. Все свои подозрения снимаю. Но давай быстрей работать. Я тут с тобой ночевать не собираюсь...

– Я тоже, можешь быть уверена. И вообще, я думаю сейчас о том, как бы поскорее услышать пьянящий скрип твоей кровати.

– Ка-акой на-ахал! – Марина сделала огромные глаза. – Он еще и беллетрист! Лучше бы о своем деле думал, хулиган этакий!..

Климов радостно топорщил усы, он был очень доволен.

А через полчаса Мариной была сделана следующая находка.

В соседней, пухлой связке бумаг, перевязанных нейлоновой бечевкой, которую, естественно, развязала Марина, чтобы посмотреть, о чем идет речь, была собрана личная переписка Леонида с его, можно сказать, поклонниками и поклонницами, просто телезрителями. Чисто деловых писем тут, похоже, не было. Аккуратист Леня к каждому письму с конвертом прикреплял степлером листок с копией своего ответа. Марине стало интересно, что он отвечал. Она посмотрела один ответ, другой, третий... Они хоть и были короткими, но не формальными отписками. Леня, видимо, отвечал по существу. А некоторые письма, вероятно, касались каких-то сугубо личных вопросов, потому что Морозов просто благодарил своих корреспондентов. Вообще, интересно было бы теперь почитать эту переписку, наверняка в ней есть масса любопытного.

Марина вскользь пожалела, что ей, скорее всего, не придется этого делать – и не только из-за времени, а потому, что она все же испытывала какое-то неудобство перед Леней. Наверное, не самый лучший вариант после смерти человека копаться в его белье – чистом, грязном – это уже не играло ни малейшей, тем более решающей, роли. Подобное вмешательство само по себе некрасиво...

Размышляя так, Марина продолжала переворачивать письма с ответами, глядя уже чисто механически: «Благодарю Вас...», «Приму к сведению...», «Весьма признателен...», «Спасибо, уважаемая...», «К сожалению, дорогая...»...

«Что это за дорогая?» – словно пробудилась Марина. Пробежала глазами написанное круглым ученическим почерком письмо на листке из тетради в клеточку и засмеялась.

– Ты что? – обратил внимание Сергей.

– Школьница... в любви ему объясняется... Как мило, господи!..

– А он что? – не отрываясь от своей работы, спросил Сергей.

– А он уверяет, что, если бы был моложе, обязательно постарался бы составить ей счастье. Но он обременен семьей и детьми. И ломать им жизнь нехорошо, нечестно. Вот же врунишка!

– Святая ложь?

– Скорее, я думаю, еще одна форма кокетства... О! А это что? Смотри-ка, «Без ответа» и три восклицательных знака. И позапрошлый год обозначен. К чему бы?

Заинтересованный Климов подошел к Марине, но та не обратила на него внимания, потому что была углублена в чтение.

– Боже мой, что это?! – вдруг гневно воскликнула, сжимая письмо в руке и не отдавая его Сергею. – А тут продолжение? – Она взяла следующее письмо. Посмотрела дальше. – Какая мерзость!.. Господи, какой кошмар!..

– Дай мне взглянуть. – Климов требовательно протянул руку, и Марина неуверенно отдала ему оба письма.

Он хотел бегло пробежать глазами написанный ровными строчками, словно ученической либо женской рукой, текст, но мысли стали путаться оттого, что никак не мог вникнуть в смысл того, что читал. То есть слова были понятны, больше того, они стали бы еще понятнее, если бы Климов услышал их где-нибудь возле пивной, произнесенные ссорящимися пьяными мужиками. Но в письме – почти матерная речь? Да что там – почти!..

Сперва шло обращение, где самым мягким выражением было «сукин сын», затем дама информировала Леонида, что она, вопреки собственному желанию и настойчивым протестам родителей, сделала то, что он потребовал от нее в ультимативной форме. И что же? Все оказалось чистейшей ложью?! Подлым обманом?! Потому что никакой реакции с его стороны на ее телефонные звонки не последовало, как и элементарных, хотя бы вежливых, ответов на письма. И это убедило ее в том, что больше верить ни одному его слову нельзя. И, решив так, она нашла возможность установить за ним постоянное скрытое наблюдение.

А дальше пошли выводы, которые она сделала из результатов установленной за Морозовым скрытой слежки. Другими словами, получалось, что подслушивающие устройства были поставлены в квартире Морозова не менее двух лет назад. Ничего себе!

Самой отвратительной среди множества мерзких других его поступков была давняя сексуальная связь со старухой – подлой и отвратительной, проклятой уродиной, которая без всяких угрызений совести затащила в кровать своего молодого сотрудника. Можно было, не задумываясь, жестоко отомстить этой грязной проститутке, если бы не было известно, что Леонида, как извращенца, всегда тянуло к таким же грязным тварям, как и он сам. Было четко установлено, когда эта старая гадина, называвшая себя главным редактором телевизионного канала, а на самом деле использовавшая свое положение для утоления своего сексуального бешенства, неоднократно посещала Леонида. Известно, сколько времени проводила в его постели и когда возвращалась к себе домой, обласканная им, видевшим в развратной связи с ней возможность для собственного продвижения по службе.

Короче говоря, если бы у нее (имелся в виду автор письма) хотя бы на миг появилось желание предъявить счет обманувшему ее мерзавцу, он был бы велик. Но счет предъявлять никто не станет, все будет проделано иначе, и Морозов очень скоро пожалеет о своей подлости. Ну а эта старая б..., она тоже получит свое сполна, причем так, что ей хватит черных воспоминаний до последних мгновений ее мерзкого существования.

Письмо было без подписи. Подразумевалось, видимо, что Морозов должен был знать, о чем и о ком идет речь.

Второе письмо было совсем коротким, и под ним, в отличие от первого, стояла четкая дата: «17 ноября 2005 года». То есть это было совсем недавнее письмо, полтора месяца назад пришло.

В начале, вместо обращения, снова изощренное, грязное ругательство, которое вряд ли, как подумал Климов, могло бы принадлежать даже очень оскорбленной в своих чувствах женщине. Тут явно пахло провокацией. Морозова «доставали» достаточно примитивно и в то же время не без выдумки. Снова шли указания, правда без упоминания имен и фамилий, на очередные его связи. Одновременно сообщалось, что счет его «долгов» продолжает расти и скоро придется по нему платить. Но еще есть немного времени, чтобы одуматься, стать на колени и вымолить себе прощение. Кто знает, может быть, повезет. Но уверенности в этом нет. А вот старые и грязные б... – те пусть дрожат от страха, возмездие приближается семимильными шагами.

И снова без подписи. Почерк – тот же. Словарный запас ругательств хоть и ограниченный, но используется на всю катушку, не стесняясь повторов. То есть выдумки маловато.

Все это тоже отметил Климов, а потом взглянул на Марину. Лицо ее было неестественно серым, словно присыпанным пеплом. Какой ужас! Ну нельзя же так реагировать на подобную грязь!.. А как надо?.. Что смог сказать Сергей?

Да ничего. Он просто обнял Марину одной рукой и притянул к себе. Прижал к груди, поцеловал в висок и тихо сказал:

– Плюнь и разотри. И забудь. Ничего не было, и ты ничего не читала, ясно?

– То есть как?! – воскликнула она и резко отстранилась от него, глядя с возмущением, почти с ненавистью. Или так ему показалось. Но Климов вдруг почувствовал, что не владеет ситуацией. Более того, он даже способен потерять над собой контроль. И вот уже тогда они оба, так ни до чего и не договорившись, наделают непоправимых ошибок.

Сергей сделал вид, что еще раз пробежал письма глазами и задумался, как бы разыгрывая для себя различные варианты реагирования на эту мерзость.

Неожиданно явилась мысль: а зачем Морозов сохранил эти письма? Он что, поверил, что угроза могла осуществиться, и тогда эти «писюльки» стали бы у него фактами для обвинительного заключения? Значит, все-таки поверил? Или, хорошо зная автора «текста», просто плюнул на этот бред с высокого потолка и оставил в архиве, подчиняясь выработанной привычке? Кстати, в первом письме речь шла еще о каких-то письмах, надо будет внимательно все просмотреть...

– Ты думаешь, она могла осуществить свою угрозу? – спросил он. – Ты понимаешь, о ком я говорю?

– Прекрасно понимаю. Но я ни в чем не уверена. Оскорбленная женщина... Впрочем, тебе виднее, ты с ней разговаривал. А я только видела пару раз. Но на меня она не производила впечатления закоренелой злодейки...

– Послушай, Маришенька... – Климов оглянулся, Кузьмин все не возвращался, видно, Грязнов с Турецким задержали его с этими геями. – Во-первых, почему ты уверена, что это писала Зоя, а не кто-нибудь еще? А во-вторых, мы тут с тобой вдвоем. Я все понимаю, и твои чувства тем более. Надеюсь, и ты понимаешь, что я не верю ни одному слову?.. Но готов повторить: что случилось бы, если бы эти два письма пропали? Исчезли еще на почте? Не дошли по адресу? Ни-че-го! Их не было, можем же мы позволить себе так считать или нет? А доводить уголовное дело до логического завершения все равно ведь придется. Так я хотя бы буду теперь твердо знать, с кем имею дело! К тому же в гневе сказанные слова – не доказательства. Подумай...

– Он мне рассказывал о том, что поссорился со своей изрядно надоевшей ему «детской привязанностью». То есть с Зоей. Видимо, она рассчитывала на него, а он ее подставил, бросил. Отсюда и ярость. Только я-то при чем? А в общем, что я теряю, узнав о себе из частного письма этой оскорбленной мерзавки такое, что и в дурном сне не приснится? Собственную честь? Нет. Твое уважение и любовь? Надеюсь, тоже нет.

– Как тебе не стыдно!

– Будь реалистом. Может быть, уважение коллег, в случае если письмо будет предано следствием огласке? Вот тут, кстати, вполне возможно. Но полагаю, что вы все-таки – порядочные люди. Иначе разочарование было бы слишком тяжким для меня.

– О чем ты говоришь? Перестань немедленно!

– Сережа, тебе трудно понять, что может чувствовать женщина, когда ее так... когда ее ни за что ни про что прикладывают мордой об асфальт...

– Ни черта подобного! Если даже сто человек скажут мне, что я пьян, а я твердо знаю, что не пил, я эту сотню пошлю так далеко, что мало не покажется.

– Я согласна, но... Но ложь слишком прилипчива, как всякая подлость...

– Уважаемые, чего вы так кричите? – спросил вошедший Кузьмин. – На улице слышно. Сергей, тебя просит подойти Грязнов. По поводу родителей Морозова. Ты говорил, что знаешь, где их найти? А мы с вами, Марина, давайте заканчивать. Тут на полчаса работы, не больше, так что попробуем в темпе, а то слишком затянули. Наверху уже опечатывают квартиру.

– Мариша, я быстро – туда и обратно, – сказал Сергей, отдавая ей письма.

Марина резко отстранилась.

– Передай их Турецкому. Пусть читает. Без всяких моих комментариев.

– Ну смотри, – сердито выдохнул Климов и быстро вышел из подвала.

– Что у вас тут произошло? – спросил удивленный Кузьмин.

– Два чрезвычайно неприятных, оскорбительных для себя письма я обнаружила, – неохотно ответила Марина, складывая и связывая пачку с письмами. – Отмечайте, Витя: личная переписка в количестве... потом сами подсчитаете, а примерно сотни полторы-две экземпляров. Место на полке – девятое, вот пастой написано. Скрупулезный был товарищ... – недобро усмехнулась она. – Поехали дальше, а то действительно у меня бездарно пропадает целый рабочий день.