Текст книги "Любители варенья"

4

В вагоне пассажиры спешно собирали вещи, и Крюкин прилип к окну. Поезд замедлял ход, и некоторые встречающие бежали по перрону вдоль вагонов, заглядывая в окна. На лицах улыбки, словно великое счастье их ожидает в этих вагонах. Уже слышались приветственные крики, пассажиры махали встречающим из окон. Крюкина никто не встречал, и он с рюкзачком вышел одним из первых.

В Новороссийске он не бывал много лет и пришлось спросить на привокзальной площади, как добраться до улицы Ленина. Таксисты наперебой предлагали свои услуги, но заламывали такие цены, что он сразу отсекал их.

– Да я за такие бабки могу назад в Пермь вернуться! – злобно выкрикнул он в лицо молодому амбалу, который небрежным движением крутил в руке ключ от машины.

– Ну и возвращайся, своих таких полно… – спокойно ответил тот, бросив быстрый взгляд на наколки на руке Крюкина.

Но нашлась нормальная тетка, которая сказала, что нужный ему автобус на той стороне площади, а к улице Ленина ехать минут двадцать. Но нужно выйти немного раньше, потому что по самой улице автобус не идет. Только до перекрестка.

Всю дорогу он стоял – автобус брали штурмом, и мест, конечно, на всех не хватило. Крюкин с любопытством смотрел в окно и думал, примет его тетка Варя или даже калитку не откроет. Своим угрюмым нравом она очень отличалась от всех родственников, которых когда-то было много, но порода почему-то оказалась не из живучих, и вся родня вымерла за последние лет десять, словно их поразила чума. Даже молодые – двоюродный брат Сенька угодил под трактор, уснув спьяну в поле, троюродный брат Петр упал со скалы в Гурзуфе, опять же по пьяни. Сестра Женя в свои сорок умерла от рака груди, оставив двух ребятишек, которых забрали в детдом, потому что ее муж уже несколько лет как срывался от алиментов, и его поиски не дали никаких результатов. Все эти похоронные новости в своих редких письмах Крюкину сообщала его тетка Варя, единственная родственница, которую он считал близкой родней.

Автобус остановился на перекрестке улиц Павлова и Ленина и нужно было пройти почти всю улицу Ленина. Вот эти места Крюкин уже начал вспоминать, потому что когда-то бегал здесь еще мальчишкой. Он шел не спеша, рюкзачок в такт его шагам подпрыгивал за спиной. Надо было бы тетке какой-нибудь подарок купить, задобрить ее, запоздало подумал он, но потом решил, что лучше даст ей сколько-нибудь денег, посмотрит по обстоятельствам. А то ведь неизвестно, как она его примет. Что ж зря тратиться?

За невысоким забором он услышал собачье тявканье и увидел пацана лет пятнадцати. Тот нашел себе забаву, и она Крюкину совсем не понравилась.

– Слышь, пацан, – обратился Крюкин к подростку, который с тоскующим видом пинал ногой мяч, пытаясь попасть в собачью конуру, как в футбольные ворота. Изнутри раздавался жалобный визг. – Ты зачем пса мучаешь?

– Мой пес, хочу и мучаю, – огрызнулся парень, но на чужой голос все-таки оглянулся. – Шел бы ты, дядя, своей дорогой.

– Ща пойду, – пообещал Крюкин и, нагнувшись, поднял камень. – Спорим, с одного раза тебе башку проломлю?

– Да ты что, дядя! – тут же юркнул за дерево парень.

– Я те дам дядю! Попробуй еще раз собаку тронь, увижу – мозги вышибу.

Парень бросился в дом, Крюкин постоял с минуту, но тот не выходил. Из будки вылезла собака – жалкая, худющая, вся шерсть в репьях…

– Что ж у тебя хозяин за сука! – в сердцах воскликнул Крюкин. Из дома никто не выходил, значит, взрослых нет. Иначе этот ублюдок пожаловался бы, что какой-то прохожий пообещал проломить ему голову. Недолго думая, Крюкин запустил камень в окно, и стекло разлетелось вдребезги. Но даже после этого урод не появился.

Крюкин с чувством исполненного долга потопал дальше. По обе стороны пыльной улочки стояли частные дома. В одном из них жила его тетка. Улица Ленина, дом 139. Это почти в конце улицы…

Тетка почему-то совсем не обрадовалась племяннику. Она неодобрительно посмотрела на его заросшее щетиной лицо, сальные волосы, которые он между тем, готовясь к встрече, расчесал на косой пробор. Одежда племянника тоже не вызывала доверия – грязноватая, к тому же с неприятным запахом.

– Давно мылся? – спросила она, пропуская его во двор и брезгливо увернувшись от родственного поцелуя.

– С неделю назад, тетя Варя, – честно признался племянник. – Но жрать хочу еще больше, чем помыться.

– Нет, сначала помоешься, – твердо ответила тетка и грузно пошла впереди, провожая его к летнему душу.

– А в доме у тебя разве помыться нельзя? – поежился Крюкин. Он, может, всю дорогу мечтал принять горячий душ в нормальной домашней обстановке.

– Избаловался в тюрьме, небось горячую ванну принимал ежедневно, – съязвила тетка.

Злая она на язык и всегда такой была. Родственников не любила, хорошо хоть на порог пустила. Могла вообще калитку не открыть.

Тетка молча указала на кривоногую скамеечку у душа, так же молча пошла в дом. Крюкин стал раздеваться, складывая одежду на скамейку. Носки понюхал и с отвращением забросил в кусты. Зашел в душ – примитивную конструкцию, состоящую из четырех столбов, вокруг которых кто-то криворукий кое-как прибил две выгоревшие на южном солнце клеенки. Он ожидал, что на голову ему сейчас польется ледяная вода, и уже заранее съежился, но был приятно удивлен: теплая вода ливанула на его бледное тело, он даже рассмеялся от радости. Все напряжение, которое вынуждало его не расслабляться еще от Перми, когда вышел за ворота тюрьмы, разом отпустило. Он тщательно мылся куском хозяйственного мыла. Вот жлобка тетка, даже нормального туалетного мыла не купит… Когда наплескался вволю, вспомнил, что нечем вытереться. Он выглянул из-за клеенки и увидел на скамейке полотенце. Позаботилась-таки, старая кочерга, подумал он беззлобно. Завернулся в полотенце, отдернул занавеску и остатки воды брызнули на него, как мелкий дождичек. Крюкину это понравилось, и он еще раз потряс занавеской.

– Не балуй! – услышал строгий голос тетки. – Оторвешь еще, а кто прибивать будет?

– Да я бы и прибил, – решил не раздражать лишний раз тетку Крюкин.

Она уже подходила к душу со стопкой одежды в руках и насмешливо смотрела на него. Худой, все тело в татуировке, на груди убогий кустик длинных прямых волос свисал, как намокшая бороденка, голые белые ноги жилистые, в синих венах. Морда немного посвежела после душа, если его побрить – хоть чуточку станет похож на человека.

– На, переоденься. Это все моего бывшего постояльца, царство ему небесное.

Крюкин был несуеверным. Ну помер и помер хозяин одежды, не в ней же его хоронили.

И белье, и рубашка с джинсами были размера на два побольше, но какая разница? Лишь бы чистое.

– А где мои шмотки? – спросил он у хозяйки дома.

– Вон, – указала она пальцем в угол двора, где горел костер и дым низко стелился над землей.

– Да ты что, тетя Варя? – изумился ее самоуправству Крюкин. – Я ж ее двенадцать лет дожидался, в казенном ходил!

– Знаешь что, племяш, – зло сузила глаза тетка, – я тут хозяйка. Еще не хватало, чтобы ты мне вшей или блох принес в дом, или другую какую заразу. У тебя, часом, туберкулеза нет?

– Тьфу-тьфу, Бог миловал, – сплюнул Крюкин через левое плечо.

– Ну ладно, – недоверчиво посмотрела на него тетка, и Крюкин в который раз удивился, какие они разные с его матерью. А ведь одних корней, одна кровь течет в их жилах, единородные сестры – как говорила его покойная мамаша, которая не в пример тетке была сердечнее и щедрее на улыбку.

– На тебе бритвенный прибор, побреешься… А то как будто тебе за полтинник. А ведь еще и сорока нет…

– Бритва тоже покойника? – поинтересовался Крюкин.

– Его же.

– А где же дядькино все?

– Вспомнил… Григорий уже как восемь лет умер. Все его добро раздала людям, в церковь снесла. Мне так матушка в церкви посоветовала, когда я Сорокоуст заказывала. Чтобы моему Григорию на том свете легче было, когда мытарства станет проходить.

Надо же, тетка еще и набожная, оказывается, удивился Крюкин. А ведь нипочем не скажешь. Вся такая жесткая, взгляд колючий, как у контролера в тюряге.

– Ну и помогло, как ты думаешь? – спросил Крюкин ради любопытства. Все-таки интересно, приходят ли с того света какие-нибудь новости.

– А то как же! Как прошло сорок дней, он, Григорий мой, приснился мне – такой весь нарядный, в красивом костюме выходном. Мы его в нем хоронили. Рубашка белая, прямо светится. И сам светится…

– Сказал что-нибудь?

– Нет, молчал. Постоял в столпе сияния – такой весь улыбается, добрый, я его таким и не помню… И уплыл. Вверх…

– Раз в сиянии – это добрый знак, – задумчиво сказал Крюкин.

– Добрый, правду говоришь… – Тетка пригорюнилась, задумчиво глядя на племянника. Надо же, из тюрьмы пришел, а какое-то понятие в нем сохранилось.

Крюкин пристроился у зеркала в коридорчике и быстро сбрил трехдневную щетину.

– А теперь уже покормлю, – смилостивилась тетка, удовлетворенно оглядев племянника. Рожа, конечно, бандитская, ее выражение никаким хозяйственным мылом не отмоешь, кирпичом не ототрешь. Но хоть насекомых в дом теперь не занесет. Волосы после тщательной помывки поднялись пушистым венчиком, и она не удержалась, все-таки провела по голове сироты убогого ладонью. Но тут же строго сказала:

– Садись, пока не передумала.

– Люблю повеселиться, особенно пожрать! – ощерился в улыбке племянник, и тетка заметила, что с зубами у него совсем плохо. Передние еще ничего, хотя и цвета землистого, а те, что боковые, – одни пеньки…

Крюкин жадно набросился на еду, не обращая внимания на то, что тетка не сводила с него взгляда. Когда он выхлебал полную тарелку борща, а затем тарелку картошки и целую рыбину, хрустя огурцами и не забывая откусывать нехилые куски хлеба, тетка проворчала:

– Значит, так, племяш, аппетит у тебя хороший. А я не миллионерша, прокормить такую утробу. Слышала, в тюрьме люди тоже работают, деньги зарабатывают. Так что ты мне за обеды деньги давай. Или у тебя другие планы? Может, подашься куда?

Крюкин молча сунул руку в рюкзачок и достал газетный сверточек, перевязанный суровой ниткой. Зашуршал бумагой и извлек стопочку сторублевок.

– Здесь штука. На первую неделю. Если не возражаешь, теть Варь, я у тебя перекантуюсь какое-то время. Как у нас говорят, день кантовки – месяц жизни, – усмехнулся он одними губами, а глаза смотрели холодно и безразлично. – Осмотрюсь, может, на работу куда возьмут. Нет у меня, кроме тебя, никого на белом свете… А ты все-таки кровь родная, чай не выгонишь.

– Ну, если на порог пустила, то уже не выгоню. Какое-то время… – язвительно сказала она, но глаза у нее жадно заблестели, когда она перехватила из его рук пачку денег. Да у нее пенсия три тыщи со всякими дотациями… А он на такие деньги, сколько давать собирается, не наест, так что чистый приварок ей будет рублей пятьсот каждую неделю. Уж готовить экономно она умеет, нужда заставила. А если пятьсот умножить на четыре недели, так это уже две тысячи в месяц, – быстро сосчитала она в уме.

– Спать будешь в запроходной комнате, у меня там и жилец два года прожил, пока не помер. Поезд его задавил, когда он решил через пути перебежать, время сэкономить… Вишь как бывает – две минуты экономии и конец всей жизни..

– Я пока пойду прогуляюсь, – сказал ей Крюкин, похлопав себя по животу. – Жирок растрясу.

Не хотелось ему выслушивать подробности горестной истории последних минут жизни бывшего теткиного квартиранта, душа жаждала приключений, новых знакомств. А то он, пока добирался к тетке, полной свободы и не почувствовал. Какая свобода, когда в поездах валом народу, все полки заняты, как нары на зоне, даже ни с кем говорить не хотелось. Какие-то дети ревели, мамаши заполошные с ними нянькались, пьяные мужики соображали на троих и на десятерых, граждане всей страны словно договорились промеж собой, дружно сорвались с места и решили поменять свое местожительство…

Крюкин пошел по улице к центру, независимо засунув руки в карманы просторных штанов, время от времени подтягивая их и озираясь на женщин, иногда подмигивая им. Хоть бы одна улыбнулась в ответ. Даже страшненькие опускали глаза, когда проходили мимо. Ну ничего, он не особо горевал. Найдутся и такие, кому он по нраву придется.

Улица Ленина совсем не изменилась за те годы, сколько он здесь не бывал. А последний раз он приезжал сюда еще с матерью, когда ему было лет тринадцать. Тут у него и компания сложилась веселая, все пацаны, как на подбор, – без царя в голове и на выдумку горазды. Здесь где-то киоск стоял, который они ночью грабанули и благополучно смылись. Теперь нет его, зато на его месте магазинчик вполне европейского вида – маленький, из красного кирпича, крыша из модного пластика не пластика, а какой-то хрени зеленого цвета. Он новомодных материалов и названий не знает. Столько всего нового появилось в мире за время его отсидки. Это ж сколько наверстывать нужно!

На соседней улице уже народу побольше, пооживленнее, потому что рядом совсем уж центр. А если еще минут тридцать пешочком прогуляться, то и на набережную можно выйти. А там и море. Надо себе плавки купить, днем вода прогреется, можно и искупаться. Он когда-то и в конце октября в Черном море купался, и ничего, хоть народ смотрел и удивлялся. А в середине сентября, можно считать, бархатный сезон.

Девки-то какие пошли красивые, яркие, так бы и съел! Крюкин даже облизнулся. Но эти девки не про него, нечего и рыпаться. Домашние девочки, избалованные. Ему бы что попроще. Вот как раз такая и идет – губы накрашены, будто кровью обпилась, румянец на всю щеку, прямо от глаз до подбородка. И глазища плавают в такой густой синеве, что даже страшно за нее, сколько ядовитой краски на себя извела.

– Ну что, красотка, пойдем погуляем? – с места в карьер начал Крюкин незатейливое ухаживание.

– А деньги у тебя есть, красавчик? – деловито поинтересовалась она. Крюкин даже опешил. Он хотел ее осчастливить, а она же еще и денег хочет!

– Деньги есть, но не про твою честь, – сердито ответил он.

– Ну и гуляй, дядя, – бесстрашно ответила девица и двинула дальше, виляя задницей, в которую так и хотелось ногой заехать.

«Ну ты глянь, блин, совсем шлюхи оборзели, ни хрена не боятся. Ведь поняла, что я из зоны… То ли дура, то ли крыша у нее надежная…»

Крюкин решил не париться, жизнь только начинается, он свое еще подгонит.

На набережной гуляли цивильные люди, морячки, девчонки, прямо будто у них тут городской праздник. Крюкин как-то не очень уютно чувствовал себя в этой яркой толпе, ему казалось – все на него смотрят, потом что и одет плохо – явно с чужого плеча, и с лица не красавец: бледный, как смерть, – а где ему загорать было на зоне? Ноги сами вынесли его на пляж. И тут праздник жизни, а до чего же девки хороши! Все голые, точнее, почти голые, все у них наружу, а он так истосковался по бабскому телу!.. Надо было ту шлюху подцепить, хрен с ней, посулил бы ей денег. А там можно было бы и кинуть. Но ведь не одна она такая, Новороссийск – город портовый. А где порт – там и шлюхи. Это он стопудово знал. В глазах прямо зарябило от голых тел, даже в горле пересохло. Вдоль набережной прямо западные питейные палатки, пей – хоть залейся. И пива-то разных сортов, глаза разбегаются. И очереди небольшие, не то что в старые времена, когда, чтобы потушить пожар в глотке, нужно было еще и настояться в очереди… Он пристроился за двумя мужиками, которые вели неторопливый разговор о каком-то убийстве, и понял, что позапрошлой ночью замочили проститутку, где-то в том конце набережной, – указал рукой один из говоривших. Мужики получили свое пиво и ушли, а Крюкин взял сразу три бутылки и сел за столик. Хорошо-то как… И как быстро забывается все плохое, словно он век вот так гуляет праздно и пьет в свое удовольствие. Повезло, что ему срок скостили, а то еще три года пришлось бы чалиться…

Лучше бы он не вспоминал о своей отсидке. Потому что мысли сразу вернулись к прошлому, а ведь так хорошо начал свой день. Но память никуда не денешь, как ни старайся отвлекаться на все эти сиськи и задницы, которые так и мелькают вокруг. Так и хочется какую-нибудь ущипнуть…

Подумать страшно – отсидел двенадцать лет… Считай, чуть ли не полжизни проворонил. А ведь сколько всего можно было успеть! В Саратове тогда с корешами удачно палатки бомбили, прямо одну за другой. Страху на город навели, хорошо погуляли, пока милицейский патруль их с поличными не поймал. И он тогда почти уже и вырвался, да какой-то елдан в милицейской форме его как засветил промеж глаз своим дубком, так Крюкин с ног и свалился. Ох и разозлился он на мента, хорошо что голова у него крепкая, даже сознание не потерял. А вскочил сразу и кулаком менту по кумполу. От всего сердца. Тот только крякнул, а тут к менту и подмога подоспела. Корешей уже повязали, так что вся команда ментовская на него дружно накинулась, наваляла, нос сломали, и тогда уже смогли взять. Когда нос болит – это еще похуже, чем зубы. Тогда за участие в разбойном нападении и нанесении побоев должностному лицу целых пятнадцать лет дали. Тоже мне побои – один раз ведь только вмазал, но крепко. И на память о ментовских доблестях на носу гуля какая-то образовалась. Перелом-то со смещением получился. А кто ж на зоне носы лечит? Скорее покалечат…

Мать за эти годы поездила-поездила с передачками, застудилась однажды в холодах да и померла от воспаления легких. А отец еще раньше помер от цирроза печени. Одна тетка и осталась. Иногда письма писала, но передачи ни разу не привозила, даже посылки не посылала. Письма, конечно, писать легче, все его нравоучениями воспитывала. Дескать, надо жить честно. Ну и прожила честно, всю жизнь в библиотеке районной проработала. А пенсия у нее какая? Вон как глаза жадно сверкнули, когда он ей тыщу дал.

Подышал Крюкин свежим воздухом, зашел в магазин плавки купить, искупнулся и лег спать на песочек. Только голову замотал рубахой жмурика, чтобы не напекло. Днем в середине сентября солнце здесь печет будь здоров.

Проснулся он только к вечеру. То ли отсыпался за всю дорогу, то ли на солнце его сморило, но когда он высунул из-под рубахи лицо и оглядел пляж, народу как не бывало. С набережной шум доносился, люди гуляли, а вот на пляже никого. И продрог он уже. Собрался домой, пора уже и ужинать. Не зря же он тетке такие бабки отвалил. И опять поразили его местные красотки, но что-то не очень они ему радовались. Ни одну не удалось склеить. И что в нем не так? Ведь раньше, до тюрьмы, бабы у него были, не слишком много, но и жаловаться грех. А сейчас – ну ни одна не реагирует, словно он прокаженный. Раздосадованный Крюкин свернул на улицу Багратионовскую и увидел троих алкашей, а с ними бабу. Те уже шатались, но бурно спорили, кому бежать за водкой. Он остановился и весело спросил:

– Какие проблемы, мужики?

– О, мужик, выпьешь с нами? – обрадовался ему, как родному, один из них – чернявый, с широкими скулами и тоненькой ниточкой усов под здоровым шнобелем.

– А есть что хлебнуть? – спросил Крюкин, а сам уже устремил жадный взор на бабу. Так бы он ни за что не остановился с алкашами, поскольку сам был трезв, как стеклышко. Но баба, еще не совсем пьяная, пялилась на него и даже улыбалась поощряюще. Первая за весь этот неудачный в смысле женского внимания день.

– Пока нету, все уже выпили, но может, ты поставишь? А то у нас только на одну наскреблось, – с мольбой в голосе проговорил второй – белобрысый молодой парень с налитыми кровью глазами. Небось уже давно квасит – подумал про него Крюкин.

– Деньги есть – Уфа гуляем, денег нет – Чишмы сидим… – пошутил он.

– Чего? – не поняли мужики.

– Подкол… Лады, ставлю. Ща принесу, – пообещал Крюкин и вернулся на уголок, где только что видел бабок с бутылками в хозяйственных сумках, которые они поставили прямо на асфальт. Там он уже не скупился – купил у какой-то бабки пять бутылок водки, наверняка самопальной, потому что взяла недорого, и вернулся к взволнованной предстоящим пиршеством компании.

– А пить где будем? На улице, что ли? – спросил у оживившихся алкашей.

– Зачем на улице? У нас хата имеется, – горделиво приосанился чернявый.

Хатой оказался заброшенный сарай в глубине двора, куда они всей гурьбой и направились. Давненько здесь никто не жил. Остатки дома растаскали по бревнышкам, а сарай остался за ненадобностью. Сколоченный кое-как в древние времена, покосившийся и почерневший от старости, он даже вызвал опасения у Крюкина.

– Не завалится?

– Да мы здесь всегда отдыхаем. Он еще сто лет простоит, – пообещал белобрысый. Чернявый и еще один мужичонка, весь какой-то неказистый, корявый, только рассмеялись, любовно поглядывая на водку. Четвертый мужик оказался немым, только мычал что-то да руками размахивал. А бабенка повеселела, волосенки свои пригладила, зажмурилась довольно и скромненько села в уголок. Немой достал из кармана стопочку пластиковых стаканчиков многоразового использования, как заметил Крюкин, и раздал жаждущим товарищам. Крюкин наделил всех и терпеливо дожидался, кто отвалится первым. Мужикам много не надо было, поскольку пиршество у них продолжалось, видно, уже давно – их развезло вконец, но они еще трепыхались и даже желали общаться, приставая с дурацкими расспросами. Но Крюкин подсел к бабенке и завел с ней разговор. Спросил, как зовут, ответила – Настя. Спросил на всякий случай, замужем ли. А то вдруг кто-нибудь из этих мужиков ее муж. Чтобы потом не предъявил на нее свои права. Бабенка кокетливо ответила, что муж объелся груш, из чего Крюкин понял, что никто в ней не нуждается, кроме него, и то потому, что давно уже не имел бабы. Двое тем временем быстро отключились и захрапели, повалившись друг на друга. Двое еще немного покуролесили и тоже наконец угомонились. И когда Крюкин, в предвкушении великого наслаждения конкретно ухватил бабенку за кое-какие места, она вдруг стала отбиваться. Вот это Крюкину совсем не понравилось. На водку тратился? Тратился. Этих уродов слушал? Слушал. Время потерял? Потерял. Да и бабенка на трезвую голову была совсем бросовая, это только с большого горя да еще накачав себя водкой, он перестал обращать внимание на ее немытую рожу и грязные ноги. А также на прыщавые щеки и крепкий дух несвежей одежды. Пришлось ее немного помять, но баба сопротивлялась, словно ее собирались лишить девственности. Он совсем озверел, не ожидая такого бешеного сопротивления, и, в конце концов, решил ее деморализовать, обхватив сзади шею и не выпуская, пока она не обмякла в его руках. А когда он уже приготовился совершить то, чем были заняты его мысли весь этот день, баба взяла и испустила дух. То есть буквально откинулась под ним. Видимо, он перестарался, дыхалку ей совсем переклинил. Крюкин сразу понял, что бабец загнулась, но не хотел себе верить. Это ж надо какую подлянку ему устроила! На всякий случай он потряс ее и даже огрел кулаком по кумполу. От такого удара мертвый бы встал, не то что живой. Но эта шмара не желала подавать признаков жизни. От досады отпихнул бабу, и та повалилась, как тряпичная кукла. Но кукла такая увесистая, пришлось еще раз подтолкнуть, чтобы освободить пространство и не наступить на спящих мертвецким сном мужиков. Вся компания дрыхла, как в лафовом отеле. Не оставалось ничего делать, как возвращаться домой.

Тетка уже давно спала, заперевшись на своей половине. Он подергал дверь, но замок был крепкий, да и сон у тетки как после будуна. Так и не проснулась. И поговорить не с кем. Он прошел в выделенную ему комнату, даже не зажигая свет. Ишь, заперлась от родного племянника. Не доверяет. А ему и по фигу. На теткино добро, а тем более на ее никчемную жизнь он не собирался посягать. Прямо в одежде рухнул на кровать, но сон не шел. Злобно вспомнил бабу, которая так и не дала ему осуществить задуманное. Ну и поплатилась… Все его тело налилось свинцовой тяжестью, никак не освободиться. Нет, в таком состоянии он не уснет. Чай, не в тюряге, здесь шалав полный город, и вряд ли они после двенадцати дружно и чинно отправляются в свои девичьи постельки… Крюкин вскочил с кровати и, уже стараясь не шуметь, вышел во двор. Пускай тетка даже не догадывается, когда он пришел и когда отправился на прогулку. Ночь была звездная, месяц сиял, что начищенный пятак, где-то слышались голоса и звонкий смех, словно не час ночи, а только вечереет. Разве можно пренебрегать первым же днем свободы и не воспользоваться этой самой свободой?

Он быстро зашагал, словно кто-то подгонял его, завернул на соседнюю улицу и услышал мужские голоса за невысоким забором. Присмотрелся – во дворе напротив двухэтажного дома вытянулся ряд низких гаражей. В распахнутой двери одного из гаражей горел неяркий свет и несколько человек толпились у входа, пытаясь одновременно протиснуться внутрь. Негромкий голос одного из мужиков сердито проворчал:

– Тихо, а то сейчас соседи проснутся. А если моя Тамарка – то и милицию может вызвать.

Женский голос захихикал, и Крюкин, уж не раздумывая, зашел во двор.

– Со своим бухляком примете в компанию?

Мужики разом повернули голову и дружно закивали головами.

– Только нас четверо, не ошибись! – проинструктировал один из них.

– Ща принесу! – пообещал Крюкин и поспешил на уголок, где, как помнил, бабки торговали самопалом.

Обернулся он быстро, вся компания уже ждала его в гараже.

– Дверь закрой, – пробормотал хозяин.

Уже успели нализаться, не дожидаясь новой порции, – понял Крюкин. Шалава с любопытством уставилась на него, но ее интерес к новому собутыльнику почему-то сразу пропал. Она оживилась только тогда, когда один из мужиков, видимо хозяин, стал раздавать стаканы. В этот раз Крюкин был настроен серьезно. Он доливал и доливал мужикам, особенно старался подливать девчонке, удивляясь, что такая красотка делает в этой сомнительной компании алкашей. И хотя компания вела себя вполне безобидно, один чернявый, нерусский по виду, явно оказывал ей знаки внимания и ревниво поглядывал на Крюкина.

– Как тебя зовут? – спросил Крюкин девчонку, когда она в очередной раз подставила свой стакан.

– Лидия… – повернула она к нему свое смуглое с тонкими чертами лицо. Ее выразительные серые глаза уже осоловели, но все равно красота девушки его поразила. А ее пухлые, немного надутые губы вызывали просто-таки дикое желание впиться в них.

– Что ты здесь делаешь?

– А меня со свадьбы выгнали, – заплетающимся языком пожаловалась она. – Илюшкины дружки меня напоили и велели его за сарай заманить. Ну, сам понимаешь… право первой ночи… – понесла она уже полную чушь. – А Танька увидела, как он меня лапал, она его невеста, орать начала. Парни ржать, бабы меня в шею… Хорошо, что эти подвернулись. Как их… Один Ашот… Один какой-то Ретя… Остальных забыла как зовут… А то я из Сторожанки приехала, автобусы уже не ходят… А эти обещали, что тут заночую.

– Заночуешь, дорогуша, это точно, – многозначительно пообещал Крюкин и обнял девчонку, крепко прижав ее к груди. Та только повела плечом, но особо не сопротивлялась. Два мужика уже отвалились и только изредка издавали какие-то нечленораздельные звуки, но третий, Ашот, не сводил блестящих черных глаз с девчонки, потом неожиданно вскочил и попытался оторвать Крюкина от красотки, вцепившись двумя клешнями в его плечи. Крюкин еще раньше заметил на полу кирпич и ловко стукнул черноглазого по голове. Тот рухнул на пол, а Крюкин обхватил девчонку и повалил ее на кровать.

– Чо ты делаешь? – плаксивым тоном заныла она. – Я Серому скажу! Ашота зачем по башке трахнул? Вдруг убил?

– Потом скажешь. А пока не шуми, – по-доброму попросил ее Крюкин и навалился сверху. Девчонка действительно вела себя тихо по причине полной невменяемости, только сопела ему в ухо. Крюкин дорвался до женской плоти и работал как заведенный. Он не сразу понял, почему у него загудело в голове. А это совсем некстати очнулся пришибленный Ашот и решил поквитаться – тем же кирпичом огрел Крюкина по затылку.

– Вот падла! – возмутился Крюкин, замотав головой. Но голова у него была крепкая, поэтому он только на минуту отвлекся от девушки и дважды огрел противника по голове. Тот опять свалился.

– Может, хватит уже? – застонала девица, когда Крюкин опять взобрался на нее.

– Мне теперь долго не хватит. Я знаешь сколько лет девок не трахал? – запыхавшись проговорил он. – Да еще таких красавиц…

На этот раз девчонка уже стала приходить в себя и даже вяло сопротивляться и звать зачем-то Ашота, но Крюкин не обращал на ее телодвижения никакого внимания. И когда с полу поднялся очнувшийся черноглазый и девушка тихо простонала: «Ашот, помоги!», а едва державшийся на ногах спаситель замахнулся кирпичом, чтобы отомстить обидчику, Крюкин краем глаза увидел движение сбоку и резко выбросил руку, перехватив кирпич. Он яростно несколько раз ударил живучего Ашота по голове, для этого пришлось вскочить с кровати. Ашот зашатался и рухнул, неловко подогнув под себя ноги. У шмары откуда силы только взялись, она воспользовалась моментом, сползла с кровати и неверными шагами направилась к выходу, одергивая на ходу нарядное, но уже похожее на измятую тряпку платье и одновременно машинально приглаживая сильно взлохмаченные волосы. Крюкин, все еще находясь в состоянии бешенства, бросил скрюченного и не подающего признаков жизни Ашота и перехватил девчонку у самой двери. Швырнул на пол, а затем в исступлении стал молотить кирпичом по голове, пока она не перестала дергаться. Крюкин прислушался – не дышит. Это правильно он придумал, что и ее вальнул – одобрил Крюкин свои действия. Нечего свидетелей оставлять. Ашот тоже, похоже, загнулся. А те двое спят и назавтра вряд ли хоть что-то вспомнят, поскольку отключились, когда ничего не предвещало такого неожиданного даже для Крюкина конца вечеринки.

Надо девку вытащить отсюда, почему-то подумал он. Взвалил ее на плечо и потащился в соседний двор, где между гаражами нашел узкую щель, куда она как раз и поместилась. Правда, пришлось приложить усилия. Ноги девчонки все время вываливались наружу. Тогда он напрягся и втолкнул ее подальше уже вместе с ногами. Вернулся в гараж и прикрыл голову Ашота какой-то тряпкой.

Голова разболелась не на шутку. Крюкин забеспокоился – а ну как сотрясение мозга? Еще днем, прогуливаясь по району, он заметил на одной из улиц одноэтажный дом с вывеской «Скорая помощь». Где-то недалеко, через два-три квартала, – стал припоминать он. Надо сходить к врачу, чтобы хоть посмотрели. Может, швы нужно наложить. Не хватало в первый же день в больничке залечь…

Пожилая тетка в белом халате не сдержала удивления:

– Это где вас так отделали? Опять морячки балуют? Они как на берег сходят, прямо с цепи срываются. Что наши, что заграничные…

– Морячки, – подтвердил Крюкин, а тетка уже суетилась над ним, осматривая голову и колдуя над ней.