Текст книги "Тройная игра"

8

Если бы на следующий день, перед обедом, выбежавшая за пирожками Леночка заглянула в салон видавшего виды «жигуленка», стоявшего на Басманной совсем неподалеку от их офиса, она бы сразу признала в водителе этой машины вчерашнего телефонного мастера. Тот сидел в расслабленной позе человека, отдыхающего после утомительной дороги, делал вид, что дремлет; на самом же деле он зорко следил за улицей, машинально, по профессиональной привычке замечая все наиболее существенное – мало ли, может как раз пригодится потом для чего-нибудь вспомнить, что вот эта Грантова секретарша выскочила на улицу ровно в 13.15 и перебежала через дорогу в кондитерскую. Он нисколько не боялся, что она его опознает. Во-первых, он заметил ее раньше, так что если надо – успел бы отвернуться или как-то иначе спрятать от нее лицо. А во-вторых, она, свистушка, даже и не подумала посмотреть в его сторону – что ей какой-то задрипанный «жигуленок». Вот если бы «вольво» или «мерседес»…

Так что Мастерила, такая была у этого человека кличка, по-прежнему как сидел, расслабленно откинувшись назад, так и остался сидеть в своей желтой «трешке», в которой он с упорством настоящего охотника дожидался клиента. При том что глаза Мастерилы не знали покоя, голова его была совершенно пуста. Он даже не дал себе труда хоть на секунду задуматься, как будет пасти свою жертву. Чего думать раньше времени? Когда Разумовский поедет, тогда он и будет думать, как не отстать от «клиента» в московских пробках, как, упаси бог, не потерять его ну и, само собой, не попасться ему лишний раз на глаза.

Конечно, можно было бы сразу, заранее поехать на Житную – теперь, когда работал поставленный им вчера «жучок», он точно знал, что «клиент» едет именно туда, знал и к какому конкретно часу. Вообще-то Мастерила был киллер, и если бы у него было всегдашнее задание – шлепнуть заказанное лицо, он бы так и сделал. Но в том-то и гадость, что задание у него было сегодня необычное – Мастерила должен был пока всего лишь сфотографировать Гранта, как тот входит в ментовское гнездо, как выходит; если с кем здоровается за ручку – тоже; за это ему даже была обещана отдельная плата. Заказчику нужен был компромат, но компромат очень своеобразный: свидетельство братания Гранта с ментами. «Фотоохота, блин!» – презрительно подумал Мастерила и даже приоткрыл со своей стороны стекло, чтобы возмущенно сплюнуть. Как бы то ни было, он стоял сейчас не на Житной, а на Басманной, чтобы проследить клиента от самого начала – а ну как Грант по дороге завернет еще куда-нибудь, с кем-нибудь встретится. За такую дополнительную информацию заказчик тоже обещал отдельную плату. Так сказать, премиальные.

Заказчик был ему чем-то подозрителен: рожа страшная – кожа да кости, просто живой череп какой-то, а главное – уж очень он был похож на бывшего военного. А может, и нынешнего, только переодетого. У него и ботинки были форменные – это Мастерила сразу приметил своим натренированным глазом.

«Я понимаю, что тебе вроде бы не по профилю, – объяснял, как бы извинялся заказчик, – но понимаешь… Шлепнуть ты его всегда шлепнешь. Но потом. А сейчас нам надо на него этого… компромата подсобрать, понял? И побольше, побольше, чтоб было его потом за что убирать. Постарайся, братец, и монета тебе гарантирована. Хорошая монета, сыном клянусь!»

Он был поэтом своей профессии – например, иногда размышлял о том, что в древности основными знатоками анатомии были, наверно, не доктора, а палачи. Удушить, отрубить какой-нибудь член, сломать хребет, пустить кровь, выколоть глаз, оскопить – для всего этого надо детально знать, как устроен человек…

Он любил оружие, но и понимал, что все эти старые способы – стрельба, удавка, нож – это все устаревшее говно. Его очень интересовали последние достижения третьего тысячелетия, а в числе этих достижений главным образом были яды – весьма гуманный, щадящий и жертву и палача способ умерщвления (исключая, конечно, те случаи, когда жертва приговорена к смерти мучительной). А уж современные яды – это вообще одно из чудес, порожденных человеческой мыслью.

Например, помазал край рюмки такой бякой – и все. Ни одна экспертиза через несколько часов ничего не раскопает (так, например, ухлопали «лукойловского» гения Шмидта или, по слухам, Собчака).

Надо убрать чиновника – пожалуйста. Одно вещество наносится на дверную ручку, второе – на телефонную трубку. По отдельности оба этих вещества совершенно безвредны. Но вот человек пришел на службу, открыл дверь, сделал звонок – и все. Яды на его руке вошли в соприкосновение, и пошло-поехало. Чахнет бедный титулярный советник, и все тут. И никакая медицина ему уже не поможет…

Или вот радиация. Теперь вроде все про нее знают. И зачем атомная бомба, зачем Чернобыль. Чуть-чуть радиоактивного вещества где-нибудь в кабинете того же титулярного советника, лучше всего сделать закладку в телефонную трубку – и готовьте венки…

А вот последнее достижение непоседливого человеческого ума. Допустим, интересующий тебя персонаж ездит в машине. Ты, к примеру, знаешь, где он должен проехать. И вот, если на этом пути есть лужа – подсыпь туда определенного вещества. Стоит машине пересечь эту лужу, обмакнуть в адский коктейль колеса, как через несколько минут все в салоне мертвы… Ну не чудо ли? Не прелесть? А главное, попробуй найди потом виноватых… Да, прогресс – великая вещь. Жаль только, что сейчас от него, от профи, требуется другое. Ну да ничего, квалификации он не потеряет. Правильно зэки говорят: «Чего съел – того не отнимут».

Мастерила поначалу сдуру даже попробовал было отказаться – не его, мол, профиль, а потом подумал: да какая разница! Тем более что фотоаппараты сейчас стали – делать не хрена, только дави на кнопочку, и все. Какая тебе, в натуре, разница – на кнопку давить или на спуск снайперки…

О «клиенте» Мастерила знал немного, и, естественно, то, что ему сказали люди заказчика. Знал, что он ссучившийся законник, что раньше был в силе, числился даже авторитетным смотрящим, а теперь вот скурвился. Не то он кого-то заложил, не то деньги из общака под себя пригреб, так что и братва в обиде, и большие люди, от которых, собственно, заказ и идет. Кто они, эти большие люди, знать ему было не положено, да он к тому и не стремился. Только ощущение было какое-то раздвоенное: не то за этим Грантом урки охотятся, не то сами менты… Впрочем, если честно, вообще-то эти подробности – кто да за что – его почти не интересовали. Он вообще старался никогда не воспринимать заказанного как живого человека. Начнешь вникать – еще, пожалуй, и пожалеешь. А так он, Мастерила, как божья кара, как гнев господень: покарал, значит, так надо, все равно уже ничего не поправишь… Его дело было теперь выполнить задание как можно успешнее, за что и получить свои деньги. И чем больше денег, тем лучше.

И он начал, как обычно, следить. Как обычно – это значит вот что. Всегда перед тем, как замочить «клиента», он самолично узнавал его привычные маршруты, его повадки – когда в баню, когда к любовнице, что из себя представляет охрана… Вообще-то задал ему новый клиент мороки. Ну начать с того, что был он жуткий ходок, бабник. В поле зрения Мастерилы по крайней мере попало сразу две его пассии: маленькая черненькая шустрячка, живая, словно ртуть, с которой клиент встречался в самых неожиданных местах и, судя по всему, имел горячие любовные утехи в самые неподходящие моменты. А вторая вообще отпад – известная певичка, эстрадная звезда. Яркая, нафуфыренная. Но с этой клиент больше встречался по вечерам да ночами, все больше ошивался по злачным местам – то ресторан, то казино, то какой-то, прости господи, фитнесс-центр, на вывеске которого красовались полуголые, соблазнительные бабенки. Была еще девчонка-секретарша из клиентова офиса. Эту Грант самолично пару раз подвозил до дома. Всего пару раз, но судя по тому, как, расставаясь, долго держал за ручку, имел на нее виды. Этот вариант Мастерила в душе даже одобрил: чернявая, на его вкус, была уже слишком пожившая, слишком опытная, про певицу вообще речь не шла – это была такая прожженная курва – никаких денег не напасешься, была у него у самого когда-то одна похожая – сто рублей убытку, а не баба. А вот секретуточка была самое оно, в чем он лишний раз мог убедиться, когда ставил «жучка», – спокойная, скромная, такую доведись – и удочерить не страшно…

Но бабы – это бы полдела, все мы живые люди, а была у клиента одна страсть, которая вообще ни в какие ворота. Он, ети его мать, раз в неделю, а то и два ездил на подмосковный учебный аэродром – он, видите ли, прыгал с парашютом! Ну скажите, нормальный человек? Это ж надо придумать, как адреналином накачиваться! Одни на мотоциклах гоняют, другие по скалам без страховки лазают; там, на том же аэродроме, один знаменитый телевизионный ведущий каждую неделю на самолете летал. А этот…Честное слово, недоразумение какое-то, а не клиент!

И вообще, чем дольше он к этому клиенту приглядывался, тем больше крепло в нем убеждение, что в чем-то заказчик явно морочит ему голову. Ну, во-первых, про этого Гранта говорят, что он богач, чуть ли не олигарх, а он ездит практически без охраны. Сказали, что законник, а он на законника ну никак не тянет, хотя и общается иногда с братвой – этого Мастерила, конечно, не мог не засечь. А вообще-то лох, пижон и вся повадка у него лоховская: похоже, даже и не думает о том, что ему может хоть что-то угрожать. Что это? Беспечность? Раздолбайство? Водила его, похоже, таскает под мышкой пистоль, но самое смешное, что сам-то водила с Грантом ездит не всегда – все больше «клиент» норовит вести сам, то есть ездить без всякого прикрытия. Ну типичный лох. Его и с самого-то начала не жалко было – заказали какого-то урода, чего его жалеть. А вот когда заказчик попросил зафиксировать, как этот Грант с ментами обнимается, тут Мастерила на него даже загорелся сердцем, да так, что хоть прямо сейчас шмальни в него, чтоб не мотаться почем зря по всяким там казино да аэродромам. Однако ему строго-настрого было наказано: пока – только следить и щелкать фотоаппаратом. Щелкать как можно чаще и ни о чем не думать – камера суперсовременная, сама, можно сказать, снимает…

Ну что ж, заказчик – барин, правда, через какое-то время Мастерила все равно малость заежился: следить-то он следит, а время идет, и все за те же бабки. А что, если «клиент» только через месяц с ментами встречаться будет? Или через полгода? Этак он вообще прогорит. Сколько бы он за это время «нормальных» заказов смог принять… «Не бенди, – успокоил его заказчиков человек, работавший с ним в последнее время. – Мы тебе поможем, понял? Мы его для тебя выманим…»

Вот этого малого, который представился так: «Ты зови меня, как мама звала, Виталиком. А вообще-то погоняло у меня – Кент. Может, слышал про такого?» – этого малого Мастерила как раз понимал, не то что непонятного заказчика. Этот был прост и ясен, и вся его уголовная биография была словно написана на его прелестном кирпичного цвета личике. И все равно он тогда не поверил этому Виталику – как это они выманят «клиента». А зря не поверил, котелок у Виталика варил как надо – вот он, его «клиент», готов выехать на Житную, своими же ушами и слышал с помощью вчерашнего жучка, как этот Грант, сука продажная, договаривался с генералом Гуськовым о встрече. Жалко, что прослушка не у него в машине – сейчас знал бы и когда тот конкретно будет выезжать, и завернет ли еще куда-нибудь… Однако стоило ему об этом подумать, как у него затрезвонила «мобила», валявшаяся на сиденье рядом. «Ну вот и поехали», – подумал он и не ошибся.

– Не спишь? – спросил нахрапистый голос, который он сразу признал: Виталик! – Хватит яйца мять, сейчас поедешь, понял! – вдохновил его Виталик-Кент.

– Не знаешь, никуда заворачивать не собирается?

– Вроде ни с кем не договаривался. Так что все идет, как решили. Давай только без самодеятельности, ладно? Он, этот Грант, мужик хитрож…

Мастерила, конечно, не знал, что Кент в это время размышлял, сообщать ли ему, что Грант вроде договаривался с кем-то последить насчет хвоста, но, подумав, говорить не стал. Во-первых, информация была неточная, во-вторых, зачем волновать исполнителя перед делом? Пусть работает себе и ни о чем не думает. Сказал только:

– Ты там аппаратурой-то особо не тряси, смотри, чтоб не засекли. Давай, Женька, ни пуха тебе…

Мастерила растрогался. Женькой его последний раз называли лет пятнадцать назад, еще до армии…

Он, вернее, они доехали до Житной без происшествий. «Клиент» и на этот раз был без охраны, и Мастерила уже десять раз мог бы его шлепнуть, а вместо этого он тащился за ним следом, парился в трех огромных пробках, пока они наконец не выскочили к Житной со стороны Серпуховки. «Клиенту» это было просто – он собирался въехать за ворота, к самому зданию МВД, Мастериле было труднее – за ворота его никто, конечно, не пустит, а и пустили бы – он сам бы не полез в эту ловушку. Но это ничего – он позаботился об этом раньше, и теперь у него было припасено местечко на стоянке рядом с забором министерства. Стоянка была служебная, принадлежала большому нефтегазовому тресту, но они с Кентом договорились заранее с мужиком, управляющим шлагбаумом, купили место на неделю за полштуки баксов. Здесь была одна замечательная точка: рядом с министерским забором, из-за прогала в кустах акации, виден был весь двор министерства и парадный вход под квадратными колоннами, придерживающими своеобразный угловой портик.

Он ловко, едва не задев соседнюю машину, воткнулся рядом с чьей-то пыльной «девяткой», и очень вовремя – он увидел, как «клиент» как раз вышел из своей машины и теперь закрывал ее. То есть у Мастерилы было несколько секунд, чтобы изготовить камеру к работе. Потом он, приоткрыв форточку (вот еще чем хороша «трешка» – у нее в передних окнах форточки), щелкнул раз десять, пока Грант шел к портику, поднимался на его приступку, как, стоя рядом с вывеской ментовской конторы, тянул на себя тяжелую дверь.

Все это было очень похоже на работу со снайперкой: он ловил фигуру «клиента» в зрачок видоискателя с прицельным кружком по центру, затаив дыхание, давил на нужную кнопочку, и камера оживала, выбрасывала вперед объектив… Хорошая игрушка, надо будет себе такую тоже купить – мало ли что, сгодится… А что, выйдет на покой – может, правда, фотографией займется? Вон какое увеличение – птичкин глаз крупно заснять можно метров со ста… Щелкая, он не забывал проверяться. Вроде вокруг никаких посторонних глаз, никаких случайных (и неслучайных – тоже) наблюдателей…

Когда Грант исчез за дверью, Мастерила тут же убрал камеру, засунул ее поглубже в перчаточное отделение, потом подумал и переложил под соседнее сиденье. Мало ли что, береженого, как говорится, и бог бережет. Потом он парился в машине еще, наверно, час, если не больше – машина на солнце нагрелась до того, что в ней нечем стало дышать. В конце концов, он открыл дверцу и долго сидел так, готовый в любой момент начать действовать… И снова у него все получилось: через час тридцать пять (теперь-то, когда время погонять стало не нужно, Мастерила позволил себе взглянуть на часы) «клиент» снова появился во дворе, причем не один – его сопровождал высокий красномордый мент в штанах с яркими лампасами – не просто легаш, а король легашей. И, словно позируя перед его камерой, герой и ментовский начальник обнялись и облобызались, да так горячо, будто не расставались, а только-только встретились. «Что и требовалось доказать», – довольно пробормотал Мастерила, снова пряча так замечательно сослужившую ему службу камеру. «Вот все говорят: грех убивать, грех. Маманя-покойница внушала: „Спать, мол, Женька, не будешь, а будут тебе покойники являться… Но неужели же и такую вот суку, как его клиент, шлепнуть – это тоже грех?“ – упрямо думал Мастерила, наблюдая настороженно, как Грант, вместо того чтобы усесться в свой черный „мерседес“, вдруг встал словно вкопанный, пристально глядя в его сторону.

У него снова заверещала «мобила», но он решил для себя: возьмет телефон в руки только тогда, когда отъедет отсюда подальше, на безопасное расстояние…

Пора было сматываться! «И ни хрена они не снятся, маманя!» – еще подумал Мастерила, врубая зажигание.

9

– Пожалуйста, Игорь Кириллович! – сказал ему офицер, возвращая паспорт с вложенным в него листком пропуска. – Второй этаж.

– Спасибо, я знаю, – кивнул благодарно Разумовский.

«Надо же, – подумал он при этом о Гуськове, – генерал-лейтенантом стал, а забуреть не забурел, не забыл заказать пропуск. Чаще наоборот бывает. Благородно!» – подытожил он с усмешкой. «Благородно» раньше было любимым словцом Гуськова. В ресторан его ведешь, войдет в зал, оценит интерьер и, если понравится, если богато, непременно скажет: «Благородно!» Взятку несешь, пересчитает – все в порядке: «Благородно». Успешно облегчился в туалете, попал струей в писсуар – опять «Благородно!»…

Игорь Кириллович шел по «начальницкому» коридору – тихому, малолюдному. Ноги, утопая в толстом ковровом покрытии, делали шаги совершенно бесшумными, и, может, поэтому он напрягся, когда на его пути открылась с тихим шорохом одна из боковых дверей и оттуда вышел, словно бы специально поджидал его, генерал-майор милиции Суконцев. Они были давно знакомы, Суконцев прекрасно знал, кто он такой, но сейчас, в новых генеральских погонах, не счел нужным ответить, когда Игорь Кириллович кивнул ему в знак приветствия. И Разумовский, не сбавляя скорости, пошел дальше, чувствуя, как Суконцев, вынужденно пристроившись сзади, идет за ним следом. Ощущение возникло исключительно неприятное, будто Суконцев конвоирует его. Игорь Кириллович даже приостановился, чтобы пропустить генерала вперед, но тот тоже притормозил и с кислой миной показал гостеприимно широким жестом – ничего, мол, иди первым. При этом он вдруг почему-то даже снизошел до разговора с ним.

– Что, к Гуськову? На прием?

– Точно так-с, – ответил Игорь Кириллович. – Владимир Андреевич мне на три назначил. – Он уже догадывался, что движутся они в одном направлении и теперь уж так и будут двигаться вместе. И угадал.

– Ну вот видите, и я к нему, – неизвестно зачем сообщил ему Суконцев и снова замолчал.

«Ну и личико, – подумал Игорь Кириллович, стараясь не смотреть на генерала. – Увидишь во сне – проснешься в холодном поту!» У Суконцева было длинное, узкое лицо, холодное, бесстрастное и такое костистое, словно под обтягивавшей его череп кожей не было ни мышц, ни других мягких тканей – недаром его сослуживцы за глаза звали «СС – Мертвая голова». Единственное, что портило точность этого замечательного прозвища, полные, алчно-красные губы, выделявшиеся на этом лице таким ярким пятном, что казались неприятно порочными, будто подведенными помадой. «Надо же, а сынок почему-то мордастый, как Гуськов. Может, Суконцев и бабу свою начальнику удружил?», – почему-то подумал Игорь Кириллович и тут же укорил себя: не к чему свою злобу против Толика переносить на кого-то еще, тем более на какую-то женщину, которую он и в глаза-то не видел…

Так они и шли: Грант впереди, Суконцев сзади, как конвоир – почему-то не захотел идти рядом, ронять свое генеральское достоинство. «Шаг влево, шаг вправо… считается побегом», – усмехнулся про себя Игорь Кириллович и со злости даже подыграл малость: заложил руки за спину – арестованный, да и только, разве что вместо робы – дорогой французский костюм с белоснежной сорочкой и кокетливо выпущенным из нагрудного кармана платочком той же ткани, что и галстук.

Впрочем, на пороге гуськовского кабинета они все же поменялись местами. Суконцев, не слишком вежливо оттеснив его, вошел в «предбанник» первым.

– Подожди пока, – буркнул ему свежеиспеченный генерал, намереваясь войти к начальству в одиночку, но вставшая им навстречу секретарша все переиграла:

– Владимир Андреевич просил сказать, чтобы господин Разумовский заходил сразу, как появится.

Суконцев хотел было возразить что-то, но секретарша, решительно распахнувшая дверь гуськовского кабинета, громко, чтобы слышал хозяин, объявила:

– Пришли оба, Владимир Андреевич!

Гуськов сидел за огромным рабочим столом, развалясь в своем громадном кожаном кресле, как в дачном шезлонге – расположился полулежа, выбросив далеко впереди себя ноги, длину и начальственную значимость которых подчеркивали широкие алые лампасы. Он и не подумал вставать вошедшим навстречу, не оторвался от телефона, по которому говорил, только показал вяловато-властным жестом свободной руки – проходите, мол, чего застряли-то.

Внешне Гуськов являл разительный контраст своему заму: Гуськов был мордастый, сангвинически-краснорожий, немного даже заплывший. И, в отличие от угрюмо-унылого Суконцева, шумный, моторный. Этакий, если судить по внешности, любитель выпивки, баб и анекдотов.

Игорь Кириллович невольно прислушался, сразу поняв, о чем говорит хозяин кабинета с невидимым собеседником.

– Что-то они у вас там пораспустились, эти журналюги долбаные!.. Мне по барабану в общем-то, но ведь тень на все управление, на доблестных наших бойцов, вот что обидно! Ведь случись что – сами же к нам и бежите: ах спасите, ах помогите… – Почувствовал на себе взгляд Игоря Кирилловича, посмотрел весело-злыми глазами, заговорщически подмигнул ему, страшно оскалив при этом недавно вставленные голубоватые зубы из металлокерамики. (Лишь бы не выбил кто по пьянке, а так – лучше собственных, – хвастал он и жутко клацал полюбившимся новоприобретением.) – Да что вы все чуть что – сразу демократия, демократия. Я же не говорю тебе: закрой, мол, газету. Я говорю: ребята, знайте меру, не плюйте в колодец. Если никто не будет уважать ни власть, ни ее представителей, какая же у нас демократия будет? Это, знаешь, собачья свадьба будет, а не демократия!..

Наконец он, явно довольный разговором, повесил трубку, приходя в себя, с веселым недоумением посмотрел на посетителей.

– Давайте, давайте, что вы там как бедные сироты в дверях застыли! – Сказал персонально Игорю Кирилловичу: – Обрадовался небось статейке-то? Думаешь, поди, надо спешить пользоваться, пока Гуськов при власти, а потом и хрен бы с ним?

– Ну зачем вы так, Владимир Андреевич. Подумаешь, квакнул журналистишка! Я думаю, он уже может считать себя безработным, нет?

– Это самое мягкое, дорогой, самое мягкое, чего я ему хотел бы… Хотя, конечно, чешутся руки, да нельзя. Все-таки замминистра я, человек на виду… – Гуськов, судя по всему, чувствовал себя таким неуязвимым, что не побоялся даже такой откровенности: раздавил бы, мол, гниду, да жаль нельзя – на виду теперь…

Однако Суконцев этой откровенности не одобрил. Кашлянул многозначительно, сказал, стараясь никак не называть Игоря Кирилловича:

– Он говорит, ты ему назначил. Правда, что ли?

– Правильно говорит, – кивнул Гуськов, делая пометки в лежащих на столе бумагах. – У тебя что – сомнения какие-то на этот счет?

Суконцев неопределенно пожал плечами.

– Не боишься с ним вот так, в открытую встречаться?

– А что такое? – довольно искренне удивился Гуськов, отодвигая в сторону бумаги. – Что, разве не могу? Я же не с преступником каким встречаюсь, как некоторые сволочи пишут, а с известным бизнесменом.

Игорь Кириллович понял: за всем этим разговором стоит какой-то другой, наверно, даже недавний. Поди, как следует обсудили тут на пару статью Штернфельда, не иначе…

– Ну вообще-то, – осторожно пояснил-таки Суконцев, – я бы на твоем месте все же поостерегся… По крайней мере сейчас…

– Ну ты пока, слава богу, не на моем месте! – парировал хозяин кабинета. – И вообще, может, он ко мне по вопросам благотворительности. Как, Гарик, ты не по этим вопросам?

Игорь Кириллович, не раздумывая, включился в игру:

– Как раз по ним. Насчет вашего, Владимир Андреевич, Фонда социальной поддержки сотрудников милиции.

Действительно, был такой фонд, работавший под эгидой самого Гуськова, и взносы в него добровольно-принудительно платили многие процветающие столичные предприниматели.

– Ну разве что фонд, – нехотя кивнул Суконцев. – Повод, конечно. А все равно поостерегся бы. Стукнет кто – не отмоешься…

Хозяин кабинета ощерился в нехорошей улыбке:

– А кто стукнет? Я не стукну, Гарик не стукнет – ему ни к чему. Если только ты. А? Больше ведь о нашей встрече никто вроде не знает. Ты как, Семен, способен?

– Ну зачем ты так? – мягко укорил его Суконцев.

– Зачем? Как ты там любишь говорить? Крыса, дескать, сама маленькая, а защищается как большой зверь? А?

– Ну зачем ты так, – снова повторил Суконцев. – Что я, про себя, что ли, говорил…

– Значит, не стукнешь? Ну вот и хорошо, что не стукнешь. Стало быть, мы с господином Разумовским можем покалякать… с глазу на глаз, чтобы у тебя соблазна какого не возникло… Меньше знаешь – лучше спишь, как наш с тобой контингент выражается. А пока ты еще здесь, ты мне вот что скажи, дорогой товарищ генерал-майор. Сколько можно терпеть унижения от этого… как его… Штейн… Штерн…

– Штернфельда, Владимир Андреевич!

– А мне один хер! Ишь ты, взятки я, видите ли, беру. Да какое тебе-то дело?! Я тебе когда сказал: Семен, сделай что-нибудь! Ты уже меры принял?

На гуськовского зама даже смотреть не хотелось – становилось жалко эту костлявую сволочь.

– Думаем, Владимир Андреевич, как лучше…

– Думают они! Ты мне, братец, давай гениталии-то не крути!.. Штерн – это чего, звезда, что ли, по-ихнему? Звездунов, значит…

– Так точно!

– А ты и рад блеснуть. Полиглот, понимаешь. А твоя задача не в слова играть, а заткнуть этого Звездунова, чтобы он и вякнуть больше не смел! Чтоб не звездил! Ты смотри, Семен! Я ведь на расправу мужик крутой! Я тебе уже два раза намекал – ты не понял. Теперь вот говорю напрямую и при свидетеле: не заткнешь – не спасут тебя ни твои погоны, ни поплавок твой академический. Хрен ли толку, что ты академию кончал, если такое простое дело сделать не можешь!

Дело было вовсе не простое, но кто бы осмелился сейчас Гуськову возразить? Только не Суконцев. И уж конечно не Грант.

Суконцев, белый, напряженный, стоял навытяжку, стоял и Грант, с ленивым и веселым любопытством ожидая, что же будет дальше. Какое счастье, думал он, что его напрямую не касаются все эти истерики, что он не служит официально ни в этом здании на Житной, ни в каком-либо другом.

Суконцеву бы оставить Гранта в приемной замминистра и, проигнорировав секретаршу, сначала заглянуть к нему, узнать, в каком начальство настроении, а он, балда, поперся напрямую. Ну и получил – Гуськов, словно Гранта здесь и не было, распекал Суконцева, крыл его почем зря, а тот стоял, боясь даже пошевельнуться, и страшно было видеть, как этот немолодой в общем-то человек, совсем недавно получивший генеральское звание и все еще то и дело скашивающий глаз на новые погоны, словно уменьшался в размерах. Вот зачем только Гуськов устроил этот разнос при нем? Ведь теперь этот Суконцев, который и так его, мягко говоря, не жалует, будет ненавидеть Игоря Кирилловича всеми фибрами! А, ладно, бог не выдаст, свинья не съест!

Устав от всей этой нервной ситуации, Грант решительно сел, не дожидаясь больше приглашения хозяина, чем того нисколько не удивил. Сел – и ладно. Надо будет – припомнит обязательно, а сейчас не до того. Грант понимал Гуськова: очень уж донимал его, замминистра, куратора и шефа Главного управления по борьбе с организованной преступностью, этот Штернфельд, ухитрившийся каким-то образом раскопать такие сведения о генерале, каких и самые близкие его сослуживцы знать не могли. Все эти сведения были правдой, а вся эта ситуация свидетельствовала о том, что не только урки имеют в ГУБОПе надежных информаторов, но и журналист скандальной газеты тоже. Чем больше Грант слушал Гуськова, тем больше понимал, что того сейчас интересовал даже не сам источник информации Звездунова, сколько необходимость как можно быстрее и как можно надежнее заткнуть ему рот. Уж больно не ко времени погнал бумагомарака волну! Оно и всегда-то не ко времени, но сейчас… Тут вот-вот министр МВД сменится, закачался уже – и что тогда? Сушить весла? Да и академический поплавок Суконцева не зря он зацепил, словно подчеркнув лишний раз свою неприязнь – неприязнь человека, поднявшегося наверх с самого низа, из оперативников, к тем, кто протирал зады на школьных и студенческих партах, к тем, кто брал чины усидчивостью, а не собственной шустростью и отчаянной хитростью, направленной не столько на искоренение преступного элемента – что с ним, бороться, что ли, некому? – сколько на неуклонное карабкание по служебной лестнице. Да и то ведь подумать: еще полгода назад он, Гуськов, был всего лишь полковником, каких тысячи и тысячи, а сейчас он уже генерал-лейтенант милиции. Вот что значит научиться оказываться в нужное время в нужном месте. А генерал-лейтенантов, извините, считают уже на штуки…

Наконец Гуськов, решив, что достаточно наскипидарил подчиненного, оборвал себя на полуслове, вытянулся в своем кресле, убрав ноги в лампасах под стол, и сказал вполне миролюбиво:

– Садись, Семен, чего стоишь-то! – Сказал с такой интонацией, как будто тот по какой-то странной причуде не хотел до сих пор садиться сам. Спросил деловито: – Ну так что ты предлагаешь? Давай, давай делись, что ты там надумал. И боже упаси тебя решить, что ты мне одолжение делаешь. Загремлю я, загремишь ты – это однозначно. – При этом он почему-то пристально смотрел на Гранта. – Какого хера я тебя столько времени поддерживаю, можно сказать, за уши тащу! – снова сказал он задумчиво. – Сам не можешь ничего придумать – посоветуйся с какими-нибудь умными людьми. Но как-нибудь так, осторожно, понимаешь. Давай-ка хоть вон его, Гранта, к этому делу привлечем! – И, словно не замечая, как непроизвольно скривился Суконцев, продолжил, радуясь внезапно пришедшей в голову идее: – Вот, между прочим, у кого котелок варит. Я другой раз, между нами, девочками, ему сам завидую! Он деньги такие гребет, такие деньги – Рокфеллеру такие не снились. Должен, между прочим, когда-нибудь и с другими поделиться, и знаешь почему? Хорошая голова – дар божий. А дар божий – он как бы всем принадлежит! – И заржал довольный. – Ты как считаешь, Сеня?

Ну и, спрашивается, как при такой постановке вопроса должен был считать Суконцев? Конечно, он считал точно так же, как заместитель министра генерал-лейтенант Гуськов, его непосредственный начальник… В то же время разговор становился опасно двусмысленным. Однако Гуськов, слава богу, не стал углубляться в скользкую тему дележки – так, намекнул, чтобы подергать нервы, и вернулся к тому, что его сейчас волновало больше всего.