Текст книги "Болезнь претендента"

Глава 8
КОРОБКА С ВАЛЮТОЙ

Поскольку конфеты показывали милиционерам без Владимира Максимовича и тому не посчастливилось увидеть, как у них при этом вытянулись лица, Валерий Бурмистров уступил тестю право сходить с деньгами к профессору Плиткину и рассказать ему всю историю про злополучную коробку конфет «Король-олень».

Сначала они вволю посмеялись над милиционерами, поставившими себя в дурацкое положение. Затем обсудили, как поступить с этими деньгами.

– Опорочить вас хотели, Артур Михайлович, вот что я вам скажу.

– Какая им от этого корысть?

– Значит, какая-то есть. Ведь большими деньгами рисковали.

– Странно. Очень странно. – Плиткин ненадолго задумался и вдруг просиял: – Давайте-ка позвоним московскому следователю. Он на днях выяснял у меня про яд, которым могли отравить Ширинбекова и Самощенко, и на всякий случай оставил свой телефон.

Позвонив, Артур Михайлович только намекнул Турецкому про непонятную историю с коробкой конфет, как тот сразу сказал, что сейчас же приедет к нему.

– Пусть ваш знакомый тоже дождется меня, если может. Владимир Максимович радостно сказал, что готов все дела отложить, лишь бы пообщаться с московским «важняком».

Когда он рассказал Турецкому про приключения коробки с деньгами, тот хохотал взахлеб:

– Ничего смешнее я давно не слышал. Отсмеявшись, Александр Борисович принялся выяснять подробности происшедшего. Надо сказать, обычно люди, когда силовики предъявляют им свои удостоверения, редко запоминают, что там написано. Увидят в «шапке» документа слова «Министерство внутренних дел» или «Федеральная служба безопасности», этого им с лихвой достаточно. Запоминать должность или фамилию считают излишним. Однако пытавшийся разобраться в этапах превращения денег в конфеты Толкачев в панике настолько часто без всякой нужды козырял своим удостоверением направо и налево, что в конце концов его фамилия многим запомнилась.

Александр Борисович позвонил майору Горяинову.

– Да это правая рука Корсарина, – объяснил тот. – Если Толкачев ввязался в какую-то авантюру, значит, это его заставил сделать полковник. Тут сомнений быть не может.

– Ясно, кто заварил эту кашу, – закончив разговор с майором, сказал Турецкий. – Однако что заставило Корсарина предпринять такой шаг, все равно остается загадкой. Может, вы, – он пристально посмотрел на Плиткина, – баллотируетесь в губернаторы?

– Боже упаси! – отшатнулся Артур Михайлович.

– Может, вас собираются назначить министром здравоохранения?

– Тоже нет. Если меня и вызвали сейчас в Москву, так это для участия в ток-шоу «Перчатка брошена».

– Знаем такую передачку. Обычно там два участника с полярными взглядами обсуждают какую-либо тему.

– Совершенно точно, – подтвердил Плиткин. – На этот раз предлагается обсудить тему, касающуюся покушения на одного из заметных наших политиков, Самощенко, о трудностях установления диагноза болезни, сильно обезобразившей его лицо. Когда мне предложили участвовать, я сразу согласился. Если предоставляется столь заметная трибуна для изложения своих взглядов, нелепо было бы не воспользоваться такой возможностью.

– У вас должен быть оппонент. Уже известно, кто он?

– Да. Это Дмитрий Петрович Викентьев, бывший врач ЦКБ.

– Что-то я слышал о нем, – вспомнил Александр Борисович. – Это тот самый, который сначала подтвердил факт отравления, а потом собрал другую пресс-конференцию, где это уже отрицал. Его потом уволили из «Кремлевки».

– Викентьев ходил жаловаться генеральному прокурору. Тот потом даже звонил мне.

– Вячеслав Устинович? – удивился Турецкий. – Здорово, видать, достал его ваш оппонент, раз он звонил. Но это все не дает ответа на вопрос, почему им понадобилось вас опозорить, уличить во взяточничестве. Ведь ваш прокурор на своей пресс-конференции тоже заявил, что никакого отравления не было.

В разговор вступил Владимир Максимович:

– Вы меня извините. Может, я чего не понимаю, только мне кажется, что вся эта верхушка «Неделимой России» всячески поддерживает своих однопартийцев.

– Вот! – воскликнул Турецкий, и Владимир Максимович зарделся от смущения. – Сейчас я попрошу кое-что выяснить, и, возможно, после этого все станет на свои места. Светлана, – сказал он, позвонив Перовой, – помнишь, ты говорила, что на пресс-конференции прокурора Рыкалова познакомилась с журналистом из местной задиристой газеты?

– Было дело. С Леонидом Хаустовым.

– Тебя не затруднит выяснить через него одну вещь? Наверняка это в газете знают или легко могут узнать.

И он объяснил Перовой, что именно требуется.

В ожидании ответа мужчины заговорили о том, что делать с деньгами. Особенно это волновало Владимира Максимовича.

– Мне с такой суммой ходить страшно, – признался он. – Боюсь, либо украдут, либо сам потеряю. Как бы мне от них побыстрее избавиться?

– Это типичный вещдок, и я буду чертовски признателен за то, что вы передадите их нам. Только нужно все это соответствующим образом оформить.

У предусмотрительного Турецкого при себе был бланк протокола изъятия, Артур Михайлович позвал двоих врачей – они стали понятыми. И пока они оформляли передачу денег, тяготивших Владимира Максимовича, интенсивно работала цепочка Перова-Хаустов-Станислав Фокин, известный в московских журналистских кругах под прозвищем Фокстерьер. Именно он разузнал новость, которую тотчас передал красносибирским коллегам, те по цепочке в обратном направлении, и в тот момент, когда злополучные меченые евро уже перекочевали к следователю, ему позвонила Светлана Перова и сообщила:

– Александр Борисович, Викентьев на днях вступил в партию «Неделимая Россия». Причем принимали его в Красносибирске, и там же он стал членом политсовета местного отделения.

Глава 9
УТРО ТУМАННОЕ

Владислав Игоревич Корсарин рвал и метал, от негодования полковник милиции не находил себе места. Что же за пентюхи работают у него, если не смогли провести такую простенькую операцию! Гнать нужно всех поганой метлой к чертовой бабушке!

Он и Базилевский рассматривали несколько вариантов, как поставить на место слишком разболтавшегося профессора Плиткина, завзятого оппонента их человека, московского врача Викентьева. Артур Михайлович уперся словно баран и продолжал гнуть свою линию насчет умышленного отравления Самощенко. Если такого вовремя не опозорить, он никогда не заткнется.

Сначала намеревались обвинить Плиткина в том, что он использовал неопубликованные работы своих коллег, то есть занимался научным воровством. При хорошей подготовке способ практически беспроигрышный. Настораживала только узость его эффекта: на это могут среагировать только специалисты. Но ведь не из одних медиков состоит электорат.

Потом склонялись к тому, чтобы приписать Артуру Михайловичу использование донорских органов живых людей. Не впрямую, конечно, он не хирург, а в качестве консультанта. Тут и самому проверить трудно. Вроде бы посоветовал коллегам что-то дельное на ходу оказалось, как раз тем, которые химичили с органами. Тоже хороший способ, однако громоздкий, требует кропотливой многоступенчатой подготовки.

В конце концов остановились на элементарной взятке. Явление старое, но вечно молодое, известное всем от мала до велика и до сих пор вызывающее возмущение. Врачи тоже берут, тоже люди, жить каждому хочется. Нужно вручить рассеянному Плиткину коробочку конфет, от такой мелочи не откажется самый принципиальный человек, а внутри пусть лежат деньги. Снабдили тысячей евро. Купюры меченые, однако настоящие, не фальшивые, подотчетная сумма выделена бухгалтерией на время операции из бюджета ГУВД. Потом две тысячи нужно обязательно вернуть.

У Корсарина был агент по фамилии Ольшанский – забитый, безропотный человек, не лишенный, впрочем, природной хитрости. Владислав Игоревич считал его хорошим осведомителем. До выхода на пенсию тот работал на небольшой должности в научно-исследовательском институте, а сейчас служил в охране телецентра. Его сто раз предупредили, что в коробке деньги, а не конфеты. Он должен был вручить коробку Плиткину якобы в благодарность за выздоровление жены. У Ольшанского очень слезливый вид. Глядя на него, сразу поверишь, что у него и жена больная, и дети неприкаянные (так, собственно говоря, и есть на самом деле).

Конечно, капитан Толкачев что-то прошляпил. Он должен был сразу завалиться с двумя милиционерами к Плиткину сказать, что поступило сообщение о взятке в крупных размерах, взять коробку, пересчитать деньги и так далее. Неизвестно, где его так долго черти носили. Наверное, уже обмывал успешную операцию, он вообще выпить не прочь. Так или иначе, за то время, когда ушел Ольшанский и пришли милиционеры, профессор успел отдать коробку одной из медсестер, которая унесла ее в ординаторскую, где девушки пили чай. Больше того – когда Толкачев пришел туда, коробки и там не оказалось. Якобы ее взяла одна из медсестер, которая ехала в гости, и подруги навязали эту коробку ей. Мол, зачем тебе тратиться на конфеты, у нас их полно, вон сколько добра пациенты нанесли. А эта Мякотина к тому времени уже уехала, причем неизвестно куда. Наконец недотепа Толкачев дождался, пока с работы придет ее мать и скажет, у кого в гостях находится дочь. Та была в семье неких Бурмистровых. На вопрос капитана Зинаида ответила по телефону, что коробку они уже раскрыли и половину конфет съели.

И началась бодяга. Когда Толкачев приехал на квартиру Бурмистровых, те действительно показали ему изрядно опустошенную коробку конфет «Король-олень», которую привезла с собой Зинаида. Теперь непонятно, к кому придраться. Ольшанский клянется и божится, что коробку профессору вручал, да тот и не отрицает. Конечно, особой веры Ольшанскому нет. В больницу он ехал вместе с милиционерами. Машина осталась возле главного входа, и дальше, на территорию, он прошел один. В том корпусе, где работает Плиткин, на первом этаже есть маленький магазинчик, где можно купить кое-какие лакомства для больных. Набор «Король-олень» там не продается. Может быть и такой вариант – по пути четверо договорились купить коробку настоящих конфет, отдать ее Артуру Михайловичу, а деньги разделить между собой. Маловероятно. Трудно предположить, что сам Плиткин мог заменить коробку и отдать медсестре Ларисе Шахворостовой другую. А дальше не поймешь: медсестры утверждают, что ничего не меняли, то же самое утверждают Бурмистровы. Совершенно непонятная история. Так либо иначе ясно одно: казенные деньги пропали. Неясно другое – в чьих руках они оказались. Если в руках милиционеров или агента, это еще полбеды, украли и украли, пускай подавятся. Если же их припрятала, условно говоря, плиткинская сторона, получается совсем другой коленкор, это уже катастрофа. Тогда начнется страшный шум, скорее всего, в прессе, и многим несдобровать, в первую очередь достанется ему. Из-за такой ерунды можно проколоться.

Обо всем этом размышлял Корсарин по пути на дачу, где его поджидает спрятанный им от греха подальше Володька Приходько. Тоже, конечно, хорошая головная боль. Психопат несчастный. Была совершенно чистая ситуация, и вдруг этот болван убил Фортунова, причем чуть ли не при свидетелях. Еле-еле удалось не то что замять дело, а потянуть время, чтобы спрятать Приходько. Ведь у майора язык без костей, при первом же допросе выложит все до мельчайших подробностей. А так получается более или менее удачно. Приходько посчитал такой поступок Корсарина за большое благодеяние – как же, человек спас меня от тюрьмы! По-своему он ему благодарен, готов выполнить любое поручение. Вот и пришлось поручить ему убить Филенкова. Ну а когда шум вокруг смерти Филенкова утихнет, нужно будет расправиться с Приходько, тогда можно вздохнуть спокойно. Сейчас же живешь, как на пороховом погребе.

И психопат Приходько, и невыполненная операция с конфетами привели полковника в мрачное расположение духа. При таком настроении тебя раздражает все вокруг. Кажется, будто весь мир ополчился против тебя. Даже природа, которой в такое время года полагается быть радостной и лучезарной, сегодня наводит тоску: небо пасмурно, в низине туман. Перед носом уже бог знает сколько времени маячит широкая платформа, перевозящая бульдозер. Она занимает чуть ли не обе полосы и едет со скоростью пешехода. Главное – обгонять ее опасно, из-за сильного тумана плохая видимость. Однако сколько можно терпеть издевательскую скорость этого тихохода, да и машин на шоссе в сторону города сейчас вообще мало, сегодня в основном едут в сторону области.

Обгоняя опостылевшую платформу слева, Корсарин выехал на встречную полосу. Яркие автобусные фары появились не постепенно, как можно было бы ожидать, а сразу. Только что не было даже намека на огни, и вдруг полковник внезапно увидел их перед собой: желтые, круглые, злые, как глаза сказочного чудовища. И так же быстро, как появились они, так же быстро и исчезли. А вместе с ними исчез и туман, и растущие на обочине елки, и мерно трюхающая справа платформа. Все исчезло для Корсарина – навсегда.

Глава 10
ИНТИМНАЯ ЖИЗНЬ ПУБЛИЧНОГО ЧЕЛОВЕКА

По утверждениям врачей, состояние губернатора Сокольского стало значительно лучше, именитого пациента перевели из реанимации в отдельную палату. Александр Борисович узнал это от его жены, которая позвонила вечером. Она сказала, что Аристарх Васильевич опять настоятельно просит московского следователя навестить его на следующее утро.

– Анастасия Антоновна, ваш муж знает о гибели Корсарина?

– Я всячески скрываю это от него. Попросила врачей, чтобы кто-нибудь случайно не проговорился. В его состоянии подобная весть может вызвать нежелательную реакцию.

– Пусть врачи предупредят всех посетителей, чтобы не говорили про трагическое происшествие.

– И об этом сто раз просила.

Когда Турецкий советовал оградить больного от неприятной новости, им двигало не только человеколюбие. Можно было предположить, что губернатор захочет сделать какие-то, к сожалению, предсмертные признания. В такие мгновения люди проявляют феноменальную откровенность, им хочется облегчить душу. Иногда умирающие говорят не только о своих прегрешениях, но и о проступках других людей. Как знать, если губернатор будет знать про гибель Корсарина, не припишет ли он ему преступления других людей. Мол, Владиславу Игоревичу теперь все равно, а другим еще жить и жить. Так пусть их участь будет по возможности облегчена. И делается это из самых лучших, гуманных соображений: пускай кому-то на белом свете станет лучше, тогда люди помянут меня добрым словом.

Поздно вечером Александру Борисовичу позвонил директор краеведческого музея Глейзер и тоже передал просьбу губернатора.

– Обязательно приду, Матвей Семенович. Вы с ним сегодня виделись?

– Да.

– Аристарх Васильевич случайно не сказал вам, о чем хочет поговорить со мной?

– Даже не намекнул.

– Ведь мы с губернатором не знакомы, и вдруг он зовет именно меня.

– Думаю, в данном случае он обратил внимание на должность. Наверное, ему нужен опытный человек, который поможет разобраться в неких хитросплетениях. Вы сможете провести аналогии, сделать на основе этого правильные выводы.

– Если и говорить о моем опыте, то он, прежде всего, связан с криминальным миром, с множеством преступлений.

– А кто сказал, что вас ожидает благостный разговор?

Палата напоминала малогабаритную квартиру – с кухней, спальней и гостиной, где следователь застал Аристарха Васильевича утонувшим в большом кожаном кресле. Такое гигантское кресло делало любого сидящего в нем миниатюрным. Чего уж говорить о сильно похудевшем, осунувшемся Сокольском. Казалось, что в кресле сидит ребенок.

При появлении гостя он, несмотря на уговоры не беспокоиться, встал и даже пытался пойти ему навстречу. Однако Турецкий предупредительно почти подбежал к нему, чтобы не вынуждать губернатора показывать свою беспомощность. Тот делал все очень медленно, чувствовалось, у него мало сил и он старается это скрыть.

– Рад, очень рад наконец вас видеть, – медленно произнес он. Голос у него был неожиданно зычным. Легко представить, как трепетали перед Сокольским подчиненные, заслышав раскаты его баса. – Надеялся, вы без приглашения зайдете ко мне, представитесь. Но…

– Мы прибыли по конкретному делу, а когда нет результатов, стоит ли отнимать время у занятого человека. Думал, закончим, тогда и отчитаемся непосредственно вам.

– Да нет, не поэтому избегали вы меня, – усмехнулся губернатор. – Я ведь у вас нахожусь в подозреваемых. Поэтому и чурались. Или я не прав?

Турецкий неопределенно пожал плечами, и Аристарх Васильевич продолжил:

– Что касается окончания дела, то здесь, думаю, мои показания способны сыграть далеко не последнюю роль. Тут меня за язык тянуть не надо, сам расскажу, охотно поделюсь тем, что знаю. Однако, – он многозначительно поднял указательный палец, – с условием.

– С каким?

– Простым и очевидным. Хочу, чтобы вы гарантировали неприкосновенность моей семьи.

– А что… – начал Александр Борисович, однако Сокольский шустро перебил его:

– Нет, нет, нет. Они уголовщиной не занимаются, так сказать, простые обыватели, мирные люди. Только у нас принято, что новая метла метет всех подряд. В первую очередь меня беспокоит дочь и зять. Они видные коммерсанты, владеют рядом предприятий. Зять возглавляет телевизионный канал. При нынешнем расслоении общества каждый общественный человек имеет массу недругов.

– Аристарх Васильевич, я вас прекрасно понимаю. Но и вы тоже должны понять меня. Какие гарантии я могу дать? Ведь я в вашем городе человек пришлый, у меня нет решающего голоса. Только совещательный.

– Вот на совещаниях все и скажете. К вам прислушиваются. Я ведь сам тьму-тьмущую совещаний проводил в своей жизни и точно знаю: когда говорит столичный гость, к его словам обязательно прислушиваются.

– Все-таки я не могу обещать ничего твердо.

– Вот-вот, – просипел Сокольский внезапно ослабевшим голосом, – нет у вас ко мне полного доверия. Считаете, раз номенклатурщик, аппаратчик, значит, человек – барахло, винтик в огромной машине. Окружение его и того позорней, с ними вообще не стоит церемониться. А напрасно – как правило, это люди образованные и трудолюбивые. Нескромно, например, хвалить дочь, а вот о зяте скажу. Человек хорошо владеет тремя языками. Это ведь тоже не с неба свалилось. Можно представить, сколько времени Виталий провел за учебниками и занятиями с преподавателями. Разве это согласуется с образом жизни золотой молодежи, беспрерывно гуляющей в ресторанах на родительские денежки? Он рестораны начал посещать недавно, а до этого ни выходных, ни свободных вечеров, ни походов в гости, ни поездок на дачи. Человек вкалывал – учился, потом трудился, зарабатывал первоначальный капитал. А на него смотрят, как на ворюгу, живущего на неправедные деньги.

– Аристарх Васильевич, я не понимаю, зачем вы мне это все говорите?

Я к тому клоню, что родственники мои, прежде всего, хорошие эрудированные люди, и только в таком качестве вы должны их рассматривать.

– Обязательно учту это ваше желание, – пообещал Турецкий.

Голос его прозвучал настолько убедительно, что губернатор сразу успокоился. Это было заметно по тому, как он, откинувшись в кресле, устало прикрыл глаза – сделал небольшую передышку перед очередным усилием. Было заметно, что слова даются ему с большим трудом.

– Значит, цель вашего следствия – разыскать отравителя Ширинбекова и Самощенко, – произнес он после минутной паузы. – Кажется, я знаю этого человека. Это не сотрудники милиции, не работники ресторана «Стратосфера». Однако прежде, чем назову это имя, хочу поведать вам историю об одном периоде своей жизни. Начался он примерно через год после моего первого вступления в губернаторскую должность. Сейчас я работаю второй срок, он скоро заканчивается. Стало быть, наше знакомство произошло лет семь назад. Был я тогда, что называется, мужчина в соку, и многие женщины поглядывали на меня с вожделением. К тому же моя Анастасия Антоновна делала из меня буквально плейбоя. Она тщательно следила, чтобы я – глава большого региона – был одет в самые модные и дорогие костюмы, был хорошо подстрижен и побрит, пользовался отличным парфюмом. Когда я в шутку спрашивал ее, не боится ли она соперниц, Настя только смеялась. «Ты находишься на виду – говорила, – тебе при всем желании не удастся уединиться с какой-нибудь красоткой. Если не папарацци, то собственные охранники помешают».

Честно говоря, я и сам не помышлял о каких-либо интрижках. С Настей мы уже почти тридцать лет, и все это время жили душа в душу, без серьезных конфликтов. Жена для меня по-прежнему самая красивая и желанная женщина. К тому же у меня не такой характер, чтобы разрываться на два фронта. Таить, юлить, обманывать, постоянно держать себя в напряжении из-за боязни проговориться – это все не для моих нервов. Спокойствие дороже.

Так искренне считал я до тех пор, пока случайно не познакомился на одном из очередных банкетов с молоденькой журналисткой Угловой…

Дальнейшую часть своего монолога Аристарх Васильевич посвятил описанию внешности журналистки. Делал он это достаточно многословно, однако это было следствием не тщательности, а постоянных повторов. Во всяком случае, Турецкому удалось понять, что у Алены Угловой было очаровательное лицо, а ноги слегка полноваты. Это не соответствовало классической красоте, однако делало фигуру очень сексуальной, и Алена сама это прекрасно сознавала. Поэтому она крайне редко носила брюки, предпочитала юбки, причем такие короткие, о которых все ее ровесницы, даже с изящными ногами, и думать забыли.

– Она вела в газете светскую хронику. Я и раньше обращал на нее внимание, так как эта очаровательная женщина выделялась на общем фоне. Именно в толпе я ее и видел. А однажды мы случайно разговорились. То есть тогда мне показалось, что случайно, потом я в этом очень сильно сомневался. Так либо иначе на одном из банкетов, не сначала, а во второй половине, когда все были изрядно навеселе и чувствовали себя раскованно, Алена оказалась за столом рядом со мной. Улыбчивая и говорливая, она ухаживала за мной, я имею в виду, подкладывала мне еду, наливала питье. Я с благодарностью сказал ей, что она ведет себя по-хозяйски. «Ну что вы! – улыбнулась она. – Здесь я всего лишь гостья. Если бы вы увидели, как я хозяйничаю дома…» Мне ничего не оставалось, как высказать желание убедиться в этом собственными глазами. «Я все-таки губернатор, и мне хочется знать, как живут мои подданные», – пошутил я. Она улыбнулась: «Ловлю вас на слове. Если вы не сдержите свое обещание, я как журналистка могу обвинить вас в излишнем популизме».

Алена написала мне свой домашний адрес и назначила время, когда я смог бы ее навестить. Я заехал к ней в воскресенье днем. Дома сказал, что должен присутствовать на открытии нового офисного комплекса. Тут ничего подозрительного не было, подобные мероприятия часто происходили, и я на них, как правило, присутствовал.

Алена на совесть подготовилась к моему визиту. Хорошо сервированный стол ломился от еды и напитков. Я сильно захмелел не столько от выпитого, сколько от близости молодой, очаровательной женщины, и уже не помню, как мы оказались в постели. И там начались такие чудеса, о которых я и мечтать не мог…

Видимо, от приятных воспоминаний у Сокольского началось учащенное сердцебиение. Он даже накапал себе тридцать капель валосердина.

– Все-таки мое поколение, во всяком случае, люди, что называется, моего менталитета были воспитаны в пуританском духе. Нам была присуща скромная жизнь, любое отклонение от нормы считалось неприличным. Например, мы с супругой не позволяли себе никаких эротических фантазий, да нам это и в голову не приходило. Алена принадлежала к другому поколению, не просто пережившему сексуальную революцию, а принимавшему в ней деятельное участие. Невозможно передать, что она вытворяла в постели. Я чувствовал себя на вершине блаженства. И думал с тех пор только об одном – когда же мы встретимся снова?

Конечно, я не настолько угорел от своего увлечения, чтобы потерять контроль над собой. Бросать семью я не собирался, да Алена этого и не требовала. Я объяснил ей, что у меня есть положение в обществе, семья, все это должно остаться незыблемым. Поэтому нам нужно принять все меры предосторожности для того, чтобы о нашей связи не стало известно. Она согласилась. Встречались мы примерно раз в неделю на моей дальней служебной даче.

– А водитель, охранник? – поинтересовался Турецкий. – Они знали об этом?

– Безусловно. Только этим людям я доверял, как самому себе. И не зря – о моей близости с Угловой так никому и не стало известно. А ведь мы встречались не раз и не два – наши отношения продолжались несколько лет, до тех пор, пока на меня не обрушились болезни. За это время я сделал Алену состоятельной женщиной. Механизм ее обогащения у меня был отлажен – через передачу ей части акций подконтрольных мне предприятий. Так что деньги к ней оттуда текли и текут ручьем.

Все это время Алена относилась ко мне безупречно, мягко, буквально как дочь относится к любимому отцу. Мне грех жаловаться. Однако в отношении других людей она бывала неадекватно агрессивной и жестокой. Я не сразу обратил на это внимание. Точнее говоря, вообще ничего не заметил. Однако до меня стали доходить со всех сторон такие слухи, причем от людей, которым вполне можно доверять. Через какое-то время я знал, что у Алены имеются психические отклонения.

Это произошло к тому времени, когда моя страсть к молодой красавице стала ослабевать. Вдобавок я сильно заболел, начал скитаться по больницам. И ни мне, ни ей прежний образ жизни стал уже ни к чему. Как говорится, пришла пора завязывать. Зависел же весь ход дел исключительно от меня. Ни капризами, ни шантажом от меня ничего добиться невозможно – Алена это знала. Как я сказал бы, так она и сделала бы. Иначе в одночасье я мог лишить ее богатства. А я не хотел выпускать Алену из поля зрения, потому что при определенных обстоятельствах она все же могла мне навредить, пускай даже ненароком. Чтобы она не попала в чужие руки, я познакомил ее с Корсариным. Владислав Игоревич человек деловой. Половые услуги ему от Алены не нужны, зато они необходимы многим другим, которые она и оказывала под неусыпным наблюдением полковника. Вскоре Углова стала любовницей Низами Ширинбекова. Это человек из лагеря Самощенко, его правая рука, он был руководителем охранного холдинга «Сибирь-Эскорт». Крупными делами ворочал в крае. У него, правда, была тогда любовница, некто Сперанская, работала в холдинге инженером. Однако Углову это не остановило. Она быстро втерлась к нему в доверие. То ли Низами порвал со Сперанской, то ли работал на два фронта, так либо иначе Алена стала его любовницей. Однако как мужчина Ширинбеков ей совсем не нравился, и через некоторое время она попросила полковника избавить ее от такой обузы.

Тогда Владислав Игоревич решил подсунуть ее моему заму Базилевскому.

– Он же человек из вашего лагеря, – удивился Турецкий.

– Да, но это была инициатива самого Базилевского. Вице-губернатору очень нравилась и нравится Углова. Тут он прямо угорел от любви, из-за нее даже с женой развелся. Так уж эта Алена запала ему в душу. Корсарин же ко всему прочему человек мнительный, всюду ему чудятся заговорщики, все время ему кажется, что другие слишком ловко обходят его по карьерной лестнице и за спиной над ним смеются. Поэтому хотел, чтобы за Григорием Федоровичем тоже следили. Полковник привык все делать чужими руками. Вот и яд раздобыл, чтобы Углова отравила Самощенко и Ширинбекова. Знаю, собирался это ей поручить. Ну да об этом он сам вам расскажет.

«Уже не расскажет», – подумал Александр Борисович. Но говорить губернатору о гибели Корсарина не стал.