Текст книги "Одержимость"

8

К приходу Гордеева все уже собрались. Брусникина сидела как в воду опущенная. Гордееву даже стало ее жаль. Но любое выражение сочувствия она сейчас точно восприняла бы как утонченное издевательство, потому он не стал и пытаться его выражать. Воскобойников, сидя не на столе, а за столом (хоть фотографируй это аномальное явление), что-то писал, но тут же отложил бумаги.

– Савелий Ильич, – юбилейным голосом возвестил Гордеев, – где там ваша заветная бумажечка с десятью фактами?

– Всегда под рукой, – Заставнюк, не глядя в его сторону, достал из папки и положил перед собой список, содержимое которого еще вчера так чудно вписывалось в версию Брусникиной.

Гордеев поминутно одергивал себя: «не скалься! скромнее! Сдержаннее!» Но проклятое словечко «бенефис» так и вертелось в голове, а в крови просто бушевали гормоны дурацкого, почти беспричинного счастья.

Он налил и глотнул кофе, очень быстро, чтобы не подумали, что это театральная пауза, уселся за стол и на одном дыхании выдал три предложения, которые раз сто пятьдесят повторил про себя по дороге сюда:

– И Болотников, и Мельник покончили жизнь самоубийством. До самоубийства их довел компьютер, который для этого и разрабатывался. Осетров – автор идеи создания программы-убийцы, создал ее на деньги военных, а испытывал на своих основных соперниках, Болотникове – в первую очередь.

Все молчали, никто не возражал, и главное – молчали бессодержательно, как будто и не слышали вовсе, как будто он ляпнул только что какую-то банальность о погоде.

– Савелий Ильич, озвучьте, пожалуйста, наши факты. Посмотрим, насколько подходят они к моей версии.

Заставнюк вооружился карандашом.

– Значит, говорите, Болотников и Мельник покончили жизнь самоубийством. До самоубийства их довел компьютер, разработанный Осетровым совместно с военными? Ну, посмотрим… Факт первый: «некто распускает слухи о вредоносной сущности „Владимира“.

– Слух, скорее всего, распустил программист Органский, который понял, что сделал.

– Второе: обанкротившаяся школа Мельника.

– Никакого отношения к самоубийствам не имеет.

Заставнюк с видимым удовольствием нарисовал жирный минус.

– Норинский был инициатором вложения денег компании, в которой работает, в проект „Владимир“.

– Норинский, очевидно, не сразу понял, кто такие эти Development Comp.Inc. Но он вложил деньги и желает получить свои дивиденды.

– У самоубийства Болотникова нет свидетелей, а у самоубийства Мельника есть, – продолжил Заставнюк.

– Не имеет значения.

Заставнюк нарисовал еще один минус.

– Показания Колпакова противоречивы.

– Замороченный компьютером, Мельник заморочил голову Колпакову.

– Мельник – большой ребенок, а Болотников – ярко выраженный лидер и последовательный авантюрист. Постоянный конфликт между ними.

– Военными столь разные люди выбраны для репрезентативности испытаний. А Осетров целился в первую очередь в Болотникова.

– Некстати отъехавший самосвал.

– Ну, это просто. Болотников категорически кончал с собой и повторил бы это еще раз, когда самосвал бы уехал.

– Восьмое: Ведущий программист разругался с руководителями проекта в самый последний момент.

– Он понял, что сделал, и испугался. Отсюда и слухи.

– Девятое: тренеры Чирков и Гуревич тесно связаны с Осетровым.

– Осетрову тренеры были нужны, чтобы выведать домашние заготовки Болотникова и Мельника и тем вернее настроить компьютер на их уничтожение.

– Тайные сношения Мовсесяна с Норинским.

– Скорее всего, Норинский шантажирует военных. Они могли пообещать ему деньги в обмен на молчание тетки Мельника и Мовсесяна. Возможно, Норинский припомнил Мовсесяну и разорившуюся школу, тогда факт № 2 в моей версии тоже к месту.

– Получается, полтора-два факта ваша версия тоже не учитывает? – подытожил Заставнюк.

– Это, кроме того, что всем вам она кажется просто до жути неправдоподобной, да? – усмехнулся Гордеев.

– Почему же? – сказал Воскобойников. – добротная рабочая версия.

– Вы вчера то же самое говорили, – заметил Гордеев.

– Говорил. Причем и вчера, и сегодня абсолютно искренне. И во вчерашней, Жениной версии были небольшие дыры, и в вашей, сегодняшней они есть.

– Например?

– Например, легко могу себе представить некий единичный импульс, заставивший человека на мгновение забыть обо всем и стать одержимым одной-единственной идеей – покончить с собой. Но представить себе такое давление на психику, которое заставило бы человека захотеть собственной смерти настолько, чтобы заранее ее спланировать, мне лично очень сложно.

– Давайте поставим эксперимент, – предложил Гордеев.

– Эксперимент?

– Вот именно. Давайте уговорим Development Comp.Inc. дать нам возможность самим сыграть с „Владимиром“ и посмотрим, захочется вам покончить с собой или нет?

– Мне?

– Конечно. Кто из нас самый знатный шахматист?

9

Для них освободили приемную, гулко просторную, но, естественно, не идущую ни в какое сравнение с конференц-залом гостиницы „Хилтон“. шахматный стол, доска и фигуры были точь-в-точь такие же, как там. Зрители, если Брусникину с Гордеевым таковыми не считать, отсутствовали. Воскобойников договорился, чтобы представители Development Comp.Inc. до окончания испытаний не тревожили их ни под каким видом. Игра должна засасывать, трудно вообразить, как иначе она может оказать на человека столь пагубное влияние, вообще, хоть какое-то: раз нет груза ответственности, присущего публичным состязаниям, значит, по крайней мере ничто не должно отвлекать подопытного шахматиста от игры.

Соперника во плоти они так и не увидели: компьютер находился где-то в другом помещении. В приемную поставили только дисплей и клавиатуру.

– Это удаленный терминал, – объяснил программист. – На экране отображается позиция, протокол партии и хронометраж. Доска снабжена датчиками, ваши ходы компьютер видит, а когда ходит сам, подает звуковой сигнал. Вот здесь можете подрегулировать громкость. Во время официального матча ходы компьютера на доску переносит секундант…

– Я как-нибудь справлюсь, – кивнул Воскобойников, – поставьте монитор на стол напротив меня. Что делать, если я захочу предложить ничью или сдаться?

– Чтобы начать новую игру, нажмите клавишу „N“.

– Ну, а?..

– Нажмите „N“.

Первую партию Воскобойников уступил легко. За доской он насупился и сделался непривычно молчалив, но по тому, как расслабленно, нехотя он передвигал фигуры, тратя на обдумывание меньше времени, чем куда более сильный соперник, было видно, что Георгий Аркадьевич не собрался, не настроился на борьбу. Когда договаривались устроить тест, все казалось тривиальным: создать условия, максимально приближенные к турнирным, и посмотреть на реакцию испытуемого. Сошлись на том, что Воскобойникову, вероятно, будет противостоять выхолощенная версия „Владимира I“, отличная от „боевой“, погубившей Болотникова и Мельника, и все равно эксперимент может оказаться полезным. Кто сказал, что все ее ядовитые зубы расположены во вставной челюсти? Тогда Воскобойников согласился с Гордеевым, но теперь, похоже, не понимал, что же, собственно, от него требуется.

Когда ситуация на доске приблизилась к очевидной развязке, Гордеев занервничал. Вопреки собственному требованию не нарушать тишину, он начал прохаживаться неровными шагами позади Воскобойникова, напряженно дыша ему в спину. Брусникина не вмешивалась и не издавала ни звука до того момента, когда Воскобойников нажал заветную клавишу „N“, даже журнал, позаимствованный на полке, перелистывала двумя руками.

– Вы давно поняли, что проиграли? – спросил Гордеев.

– Четыре хода назад, – признался Воскобойников.

– Юрий Петрович! – Брусникина хлопнула журналом о колени.

– Что?

– Не можете сидеть – ходите, ради бога, нормально! Равномерно. Сбиваете с ритма полгорода.

– Стоять можно?

– Хоть на голове! Все равно ничего не получается.

Гордеев придвинул кресло к столу и уселся рядом с Воскобойниковым.

– Не получается, Георгий Аркадьевич. – он как будто не слышал реплики коллеги. – мы с вами о чем договаривались? Вы должны победить.

Воскобойников застыл на секунду с ошарашенной улыбкой.

– Победить?! Стоп, стоп, стоп, я чего-то не понимаю. Выносим за скобки чисто технический вопрос: как обыграть эту штуку, которая вздула пару выдающихся шахматистов? Насколько я постиг вашу идею, чтобы почувствовать то же, что Болотников с Мельником, я должен сделать то же, что и они, то есть проиграть?

– Они стремились выиграть, а вы – нет. Пока вы не поставите перед собой сверхзадачи, мы ничего не добьемся, только время потеряем.

Воскобойников озадаченно потер виски.

– Юрий Петрович, черт возьми! – вмешалась Брусникина. – Сколько бы вы Георгия Аркадьевича ни уговаривали, он все равно не выиграет. А и проиграет – не расстроится. Вас же никто не заставляет выйти на ринг против Тайсона и сделать из него котлету?! Хоть вы и умеете боксировать. А время мы уже, так или иначе, потеряли. На что был расчет? Они не смогут спрятать все концы в воду, и мы поймем, что с программой что-то не так. Был шанс? Был! Оправдался? Нет! Уходить нельзя: что о нас подумают?! Нужно посидеть еще полчасика для приличия. А потом найти черную лестницу для прислуги, снять обувь…

Гордеев, ожесточившись лицом, пальнул по ней взглядом:

– Евгения Леонидовна!.. Георгий Аркадьевич, вы читали „Арену“ Шекли? Земляне воюют – ожесточенно, на полное уничтожение – с инопланетной цивилизацией, и тут вмешивается еще одна, значительно более развитая. Разводить враждующие стороны она, видимо, считает бесполезным, выдергивает двух боевых пилотов и устраивает между ними гладиаторский поединок. Без непосредственного контакта, но с применением подручных средств. В итоге человек в последний момент побеждает, и земляне, соответственно, тоже.

– Знаете, чем атеист отличается от верующего, а верующий от религиозного фанатика? – снова вмешалась Брусникина.

– Георгий Аркадьевич, – продолжал гнуть свою линию Гордеев, – это не дурацкая фантастика, вы сами согласились. Мы же не ищем философский камень, или, как теперь модно говорить, магический кристалл. Вспомните, этот компьютер угробил двух человек…

– Атеист, – перебила его Брусникина, – вспоминает о боге в рождество, на пасху, на крестинах и похоронах. Верующий еще во время поста и когда ему чего-нибудь очень нужно. А фанатик думает о боге на работе.

Гордеев махнул на нее рукой:

– Двух человек! Задумайтесь, вдруг это не просто орудие преступления? Топор, даже атомная бомба – объекты. А если эта хреновина – субъект? Только представьте себе, субъект! У нее определенно своя голова на плечах. Пусть ее науськивают люди, как овчарку на зэков, вы что же, не чувствуете ненависти к этой кровожадной твари? Если продолжить аналогию, она явно сорвалась с поводка или с рождения была волком, а не овчаркой.

– Казнить ее на электрическом стуле с жесткой спинкой! – подытожила Брусникина.

Воскобойников только успевал глаза переводить с нее на Гордеева и обратно.

– Георгий Аркадьевич, вы не можете ненавидеть абстрактный образ? Я сяду напротив вас, я буду повторять ходы компьютера на доске, ненавидьте меня! Давайте я вам порву галстук, съезжу по физиономии, только сделайте с собой что-нибудь!

– Видите вопрос на экране? – спросил Воскобойников, – „Сдаетесь? Да/Нет“. Выберите „Да“.

Вторую партию под нервное фырканье Гордеева он проиграл еще быстрее, хотя боролся отчаянно. Гордеев то и дело открывал рот, как будто хотел что-то сказать, но до конца партии так ничего и не сказал, только сопел все громче и неритмичнее.

– Зевнул комбинацию в классической ситуации, – объяснил Воскобойников извиняющимся тоном.

– Не то! – наконец позволил себе высказаться Гордеев. – Чушь. Все чушь, бесполезная возня. Ничего у вас, Георгий Аркадьевич, не выходит. Я просил вас настроиться на борьбу, а вы что делаете? Не нужно напрягаться, нужно жаждать победы. Вы себя уговорили, что вам нечего терять. А вам есть что терять! Мы проваливаем дело, разве вы не чувствуете? Мерзавцы торжествуют. О! Есть! Я придумал. Давайте так, раз они играют по своим правилам, мы тоже будем играть по своим: установим компьютеру лимит времени полчаса, но ему об этом не скажем! Продержитесь тридцать минут – считайте, что выиграли.

Дисплей опять развернули лицом к Воскобойникову. Мораторий на разговоры Гордеев в одностороннем порядке отменил и вернулся к тактике вышагивания у Георгия Аркадьевича за спиной. Дышать, сотрясая всю комнату, Брусникина ему запретила, пригрозив, что немедленно уйдет, и он, чтобы чем-то себя занять, озвучивал хронометраж компьютера: докладывал об истечении у супостата каждой минуты.

– Помолчите, пожалуйста, Юрий Петрович! – вспылил Воскобойников в ответ на заклинание про „еще пять минут!“.

В итоге до условной победы ему не хватило сорока трех секунд.

– Вам мат, гроссмейстер, – констатировала Брусникина. Она давно оставила свои журналы и сидела, прижавшись к Воскобойникову плечом, в надежде, что это поможет прекратить затянувшуюся экзекуцию. с момента, когда они переступили порог офиса Development Comp.Inc. на Звездном бульваре, прошло уже около четырех часов.

– Еще раз, Георгий Аркадьевич! – потребовал Гордеев.

– Хватит! – Брусникина решительно встала. – И так все ясно.

– Нет, еще раз! – повторил Гордеев взбешенно.

Она отшатнулась и поглядела на него с опаской.

– Еще раз, – вынужден был согласиться Воскобойников. Выглядел он изможденным и серым, как будто с утра постарел лет на десять, хотя, возможно, виной всему было искусственное освещение – неживое, с витринным фиолетовым отливом (на улице совсем стемнело и сгустился туман).

– Двадцать минут, – сказал Гордеев.

– А потом пятнадцать, десять, пять? – подала голос Брусникина. – У вас телефон звонит.

– Потом посмотрим! – ответил Гордеев, сцепив зубы. – Слышу, что звонит.

– Юрий Петрович, вы где сейчас? – Звонил Рубинов.

– В районе ВДНХ.

– Вы не могли бы уделить мне несколько минут?

– Ну, примерно через полчаса буду свободен…

И что ему снова нужно? Гонорар, что ли, хочет заплатить…

– Я подъеду?

– Вас уже выписали?

– Да, так я подъеду?

– Хорошо. – Гордеев назвал адрес.

На этот раз компьютеру оказалось достаточно и десяти минут.

– Больше не могу, – сказал Воскобойников, с трудом выбравшись из кресла. – Все равно что удава гипнотизировать. Привязывать меня к кровати не обязательно, но отныне я с „Владимиром I“ не играю. Если без этого никак нельзя, лучше вообще отказаться от расследования.

– То есть вы сдаетесь? – поинтересовался Гордеев.

– Нет. Но такими методами подтверждать ваши версии отказываюсь. Категорически.

10

Через двадцать минут Гордеев сидел в машине неподалеку от трамвайной остановки и высматривал Керубино. К ночи туман совсем сгустился, так что видимость была аховая, и Рубинов появился не пешком, как почему-то предположил адвокат, а на новехоньком „субару – форестере“. Джип резко встал у кромки тротуара, расплескав огромную лужу. Керубино, приоткрыв дверцу, поманил Юрия Петровича:

– Давайте покатаемся на моей.

– Ладно.

Гордеев влез внутрь, стряхнув с плеч и волос тяжелые капли: туман гадкой моросью оседал не только на крышах и стеклах машин, но и на головах несчастных прохожих – пока дошагал от своей машины до джипа, уже намок. Керубино, не дожидаясь, пока Гордеев усядется поудобнее и как следует захлопнет дверцу, газанул и резко вывернул влево, чудом не задев припаркованную впереди „Волгу“. Дверцу пришлось захлопывать уже на ходу.

– Куда едем? – поинтересовался Гордеев, глядя, как Рубинов, выскочив со Звездного бульвара, не ушел к центру, а выехал на Ярославское шоссе.

Керубино ткнул пальцем вперед:

– Туда.

– И что там?

– Все.

На минуту, а может, и больше повисла пауза. Рубинов, такой счастливый еще вчера, был откровенно зол. Он то и дело бросал короткие хмурые взгляды на Гордеева, но тут же отводил глаза, под бледными скулами бегали желваки. Гордеев включил лазерный проигрыватель, но не успел он завестись, как Матвей взвизгнул:

– Выключите!

– Почему?

Из колонок полетели первые аккорды заунывной гитарной композиции.

– Выключите, пожалуйста.

– Ладно, поставим что-то повеселее… – Гордеев потянулся к бардачку, где лежала целая стопка дисков.

– Нет! – Керубино шарахнул по кнопке, выковырял диск и вышвырнул в окно.

– Что-то случилось?

– Нет.

– Ладно.

Проехали „Ярославский тракт“, Бабушкинское кладбище, церковь Андриана и Натальи. Рубинов молчал, Гордеев тоже молчал. Почти у самой Кольцевой адвокат не выдержал и поинтересовался:

– Они вернулись? Снова зеленые… Эй! Осторожно!

Прямо на них неслись, увеличиваясь в размерах, фары встречной машины. Большие, высоко стоящие фары грузовика. Гордеев и не заметил, как Керубино выскочил на встречную полосу. Он и сам этого не заметил и не успел испугаться, но резко вывернул руль, и огромный мерседесовский фургон пронесся буквально в считанных сантиметрах слева, справа другая машина взвизгнула тормозами, впуская их обратно на свою полосу.

Гордеев перевел дыхание:

– Какого черта?!

– Что вы от меня хотите?!

– Это я чего-то хочу?!

– Да.

– Хорошо, я хочу знать, куда и зачем мы едем?

Рубинов даже не взглянул в его сторону.

– В задницу твои знания! – Керубино вдруг перешел на „ты“. – Что изменится оттого, что ты будешь знать?!

– Не знаю.

– Вот!

– Что вот?

– Ты сел в машину по доброй воле?

– И что? Что вы, черт возьми, делаете?!

Рубинов с мрачной ухмылкой медленно, но уверенно, теперь уверенно, сознательно съезжал на встречную полосу. Встречные машины, отчаянно сигналя, сворачивали в сторону.

– Прекратите! – потребовал Гордеев.

– Нет.

Гордеев рванулся к рулю, но было слишком поздно. Джип несся по середине встречной полосы, и его с двух сторон обтекал встречный поток. Перекошенные лица водителей встречных машин, застывшие в немом вопле, проносились справа и слева, на спидометре стрелка тихо подползала к 120, а Керубино, держа руль все время чуть вывернутым, продолжал под очень острым углом пересекать трассу. На обочине мелькнула мигалка гаишников, далеко сзади взвыла сирена.

– Ты хотел знать, что происходит? – убийственно спокойным тоном сказал он.

– Да!

– Мне предложили поставить эксперимент.

– Какой, на фиг, эксперимент?!

– Обыкновенный. Я должен проверить.

– Что?

– Проверить и убедиться.

Колеса зашуршали по гравию обочины. Слева мелькали мокрые деревья. Кажется, это еще Лосиный остров или уже нет, Гордеев не мог видеть указателей, их на этой половине дороги полагалось читать с другой стороны.

– Останови! – адвокат и сам помимо воли начал „тыкать“, тут, черт возьми, уже не до вежливости.

Керубино даже не снизил скорости. Сзади по обочине же за ними летела патрульная машина.

– Останови, я сказал!

Тот упрямо мотнул головой:

– Нет, эксперимент еще не закончен.

– К черту твои эксперименты! – взбесился Гордеев. – И ты тоже иди к черту! Ты меня достал! Понял?!

– Нет. Ты прикасался к рулю, а это неправильно.

– Дебил! Останови или я выпрыгну!

– Прыгай.

Прыгать было некуда. Только под колеса другой машины.

– Нужно повторить. Они мне обещали. – Его слова как бы зависали в воздухе. – Обещали, и я должен проверить.

– Но тогда при чем здесь я?

– Ты сам этого хотел.

– Я?!

– Ты был со мной в коме.

– Останови, Матвей. Прошу по-хорошему. – Гордеев потянул ногу к педали тормоза, но Керубино начал отчаянно лягаться.

Не сбавляя скорость, он направил машину обратно на трассу под таким же острым углом. Гордеев пристегнулся ремнем и вжался в сиденье. Все повторялось, как в дурном сне: свет в глаза, визг тормозов, перекошенные рожи, налетающие с обеих сторон и тут же уносящиеся прочь.

– Ты задумывался о смерти? – ухмыльнулся рубинов.

– Нет.

– Не ври!

– Ладно, да!

– И ты уже готов?

– Нет! Нет, не готов! У меня еще много планов!

– Зря. Нельзя строить планы, они, как правило, не сбываются.

Они добрались-таки до разделительной полосы, до невысокого бордюра, за которым полметра в ширину грязи, и на каждые пятьдесят метров ее длины – один серый фонарный столб. „Субару“, загребая всеми четырьмя колесами, легко вскарабкался на возвышение и так же легко спрыгнул с другой стороны, четко вписавшись между столбами.

– Теперь все? Теперь я тебе не мешал?

– Все, – кивнул Керубино. – Я попробовал. Ты свидетель. – Он выключил дворники и отпустил руль.

– Эй! Может, хватит уже!

– Нет. – Одну руку он положил на колено, другой, согнутой в локте, отгородился от Гордеева, блокируя его попытки прорваться к рулю.

– Пристегнись хоть!

– Нет.

– Пристегнись, дурак!

– Нет.

Асфальт весело зашелестел под колесами, маленькие камешки дробью бились о днище. Рубинов медленно вдавливал газ. 120… 130… 140… стрелка спидометра сползала к максимальной отметке. На выбоинах чуть подбрасывало, и колеса сами собой меняли направление. Руль, как живой, чуть поворачивался туда-сюда.

– Это автопилот, – твердил про себя Гордеев, – это просто автопилот…

Каким-то чудом их все-таки сносило к обочине. Сбили несколько столбиков ограждения. Правее широкая полоса то ли поля, то ли болота, дальше сплошной строй елей. Лобовик мгновенно покрылся капельками мороси, и встречные огни распадались в них на тысячи мелких огоньков, ослепляя, но и сквозь эту мерцающую пленку Гордеев увидел впереди прямо по курсу габариты припаркованной на обочине машины. Керубино повернул голову. Он тоже заметил. Он улыбался. Он был не просто доволен собой, он был счастлив.

Они летели прямо в задницу выраставшего из тумана автомобиля. Уже прорисовалась сверкающая поверхность заднего бампера. Рубинов пожирал его глазами, бормоча что-то себе под нос.

Гордеев в последний момент рванул руль на себя, видя, как проминается от удара багажник черного „опеля“, как взлетает левый бок джипа, взбираясь колесом на этот смятый багажник, как вырываются откуда-то из-под днища искры от соприкосновения металла с металлом, как их начинает заваливать налево, а колеса бешено вращаются в пустоте.

Они пролетели метров двадцать, дважды перевернулись в полете и врезались в мягкие податливые стволы нестарых еще елей. Ввинтились в них, как кабан, продирающийся сквозь подлесок. Обломанные ветки застучали по крыше, скрипнули примятые, придавленные деревья. Джип замер с задранным к небу носом, упершись в землю задними колесами и бампером.

В глазах Гордеева мелькали тысячи огненных мячиков, но зрение медленно возвращалось. Его разобрал истерический хохот. Он смеялся и икал, глядя на окровавленную морду Рубинова.

– Мы живы, Матвей! Мы живы, да?

Керубино был, слава богу, не только жив, но кажется, даже особо не пострадал, если не считать ссадин на руках и на лбу.

– Ты счастливчик, Рубинов! Твою мать! И придурок!..

Гордееву хотелось немедленно выбраться из кабины, он вывалился в подмерзшую грязь, обежал вокруг, с трудом отодрал заклиненную водительскую дверцу, потащил Рубинова на себя:

– Вылезай, не дай бог, рванет.

Рубинов отмахнулся и, завалившись головой на руль, заревел в полный голос:

– Почему?! Ну почему ты так со мной?! Я тебя ненавижу! Я думал, ты не как все! Я думал, ты со мной. Я думал, ты настоящий! А ты такой же жирный, трусливый, как остальные! Я тебя ненавижу, ненавижу, ненавижу!

Он вопил сквозь слезы, повторяя одно и то же. Гордеев услышал нарастающий вой сирены и заметил приближающиеся мигалки. Через минуту к ним уже неслись два гаишника с пистолетами и в унисон орали:

– Стоять! Не двигаться!!!

При попытке вытащить Рубинова из машины он забился в натуральном эпилептическом припадке, глаза закатились, на губах выступила пена. Испугавшись, гаишники оставили его в покое, бросились к Гордееву:

– Пьяные, уроды? – понюхали – не пьяные, сконфуженно спрятали пистолеты, даже козырнули по очереди. – Проблемы с машиной? Тормоза, да?

– Тормоза, – кивнул Гордеев.

Взвизгнула тормозами „скорая“, захлопали дверцы.

– Увезите меня отсюда! – завизжал Керубино. – Увезите!

– Че это с ним? – шепотом спросил гаишник. – Вроде ж не пьяный совсем?

– Больной он, – сказал Гордеев. – Очень.