Текст книги "Убийственная красота"

– Фу! – рявкнул он на кобелька с такой силой, что того как ветром сдуло.

– Вы на него не сердитесь, это он так знакомится, – извиняющимся тоном проговорила хозяйка, разглядывая высокого, осанистого как гренадер муровца. Лет сорок пять, прикинула его возраст Лисовская. Мы почти ровесники… – Прошу, – произнесла она грудным, бархатным голосом. – Прошу вас в гостиную.

Стены гостиной были увешаны афишами и фотографиями хозяйки дома в разнообразных концертных платьях и в возрасте значительно более юном, нежели сейчас. Ничего была бабенка, оценил Колобов.

– Маргарита Сергеевна, я собираю информацию по факту гибели вашего соседа.

– Да-да, бедный Вадик! – Дама выхватила из выреза платья-халата белоснежный платочек и промокнула аккуратно подкрашенные глаза. По комнате поплыл густой, пряный аромат духов.

«Вообще-то она и сейчас еще ничего, – думал Колобов, задерживаясь взглядом на глубоком вырезе, из которого выпорхнул платочек и прямо-таки выпирала обширная грудь. – Так, нечего пялиться! Ты здесь зачем? Работу работать или где?»

Одернув себя таким образом, Василий Алексеевич достал диктофон, поставил его на стол.

– Я, с вашего разрешения, присяду?

– Конечно, конечно, – засуетилась хозяйка. – Может быть, вы чайку попьете? Или кофе? У Инночки вам, конечно, не предложили, она в таком горе…

– Не надо чайку! – отрезал Василий, чувствуя, что все смотрит на выпирающие округлости. – Давайте по делу. Вы здесь одна проживаете?

– Да-да, совершенно одна! – воскликнула Маргарита Сергеевна, усаживаясь напротив Колобова. Бюст был прямо-таки выложен на стол для наилучшего обозрения. – Мой последний муж, это комик Свирский, вы его, конечно, знаете? Так он, бедняжка, два года тому назад скончался с перепою. И с тех пор я живу здесь одна! – повторила Лисовская.

Василий кашлянул. Никакого Свирского он не знал и знать не желал.

– У вас закурить можно?

– О, пожалуйста! Сама я не курю, но запах табака люблю. Сейчас я принесу пепельницу.

Она поднялась, проплыла мимо Василия, как бы случайно задела его крутым бедром и вышла. Тут же в комнату ворвался мерзопакостный Цент и опять нацелился на брюки Колобова.

– Брысь! – отбивался Василий.

– Это он меня к вам ревнует, – гортанно рассмеялась женщина, возвращаясь в комнату с хрустальной пепельницей. – Цент, а ну-ка на место!

Такса была выдворена из комнаты. Лисовская прошла мимо Василия Алексеевича и опять коснулась его жарким телом. Василий вытряхнул из пачки сигарету, щелкнул зажигалкой.

– Приступим к делу, – кашлянув, произнес он, стараясь не смотреть на вновь выложенные на стол спелые, как узбекские дыни, груди. – Сейчас я включу диктофон. Мои вопросы и ваши ответы будут записаны на пленку. Поэтому сосредоточьтесь, пожалуйста, Маргарита Сергеевна.

«И убери свой бюст! Работать невозможно!» – хотел добавить Колобов.

– Вы готовы? – спросил он вслух и поднял глаза на женщину.

– Да! – словно невеста перед алтарем выдохнула она.

Василий нажал на кнопку диктофона.

– Представьтесь, пожалуйста.

– Лисовская Маргарита Сергеевна.

– Назовите ваш адрес, род занятий.

Лисовская оказалась певицей. Ныне на пенсии.

– Маргарита Сергеевна, расскажите, пожалуйста, что произошло в подъезде вашего дома утром двенадцатого сентября сего года. Что вы делали в то утро? Что вы видели? Ну, я вас слушаю.

– Про взрыв рассказывать? – громким театральным шепотом спросила Маргарита.

Колобов отключил диктофон.

– Вы должны рассказать мне все-все в мельчайших подробностях. Как вы выходили из дома, когда, зачем. Все, что вы видели. Ясно?

Женщина часто закивала, давая понять, что установка режиссера, то есть Василия Алексеевича, ей понятна.

– Начали! – Василий включил диктофон. – Вам понятен вопрос?

– Да. Утром двенадцатого сентября я, как обычно, вышла из дома, чтобы выгулять Цента.

– Собаку?

– Ну да, таксу. Ему три года. – Маргарита сделала какое-то движение, и Василий вдруг увидел перед собой крупный розовый сосок.

Чувствуя, что потеет, Василий уставился на скатерть.

– Не отвлекайтесь, пожалуйста. В какое время вы вышли?

Он поднял глаза. Сосок из поля зрения исчез. Василий поймал себя на том, что шарит глазами в глубине выреза.

– Ну… обычно он будит меня в семь утра.

– Кто? – еще больше разволновался Колобов.

– Цент. Ему три года…

– Дальше! – просипел внезапно охрипнувший опер.

– …И мы выходим примерно в четверть восьмого. Так было и в тот день. Мы спустились вниз на лифте, а возле выхода из подъезда я оступилась, с ноги слетела обувка, я нагнулась, оперлась рукой о дверь и наткнулась пальцами на такую небольшую коробочку…

Она показала, как она наклонилась и оперлась о дверь. Груди заколыхались знаменами сексуальной революции.

«Черт знает что! Невозможно работать!» – в отчаянии думал Колобов.

– Что за коробочка? Опишите ее, – откашлявшись, спросил он.

– Ну… Квадратная, из пластика. В подъезде было темновато, за цвет я не ручаюсь, но светлая. Может быть, светло-серая или белая. А в середине такой кружок выдавлен. Больше я ничего рассмотреть не успела, потому что Цент рвался на улицу, и мы вышли. Дальше все было как всегда. Мы гуляли. А Вадик, то есть Вадим Яковлевич, обычно выходит из дома без четверти восемь. Мы всегда здороваемся. Он к нам подходит, гладит Цента, приносит ему косточку… То есть… подходил… – Женщина громко всхлипнула и выхватила из выреза белый платочек.

Василий остановил запись.

– Маргарита Сергеевна, я вас очень прошу успокоиться!

– Да-а-а, успокоиться… Он так любил Цента… И меня тоже… Он такой был… Я теперь так одинока…

Слезы капали прямо на грудь и стекали в вырез платья. Василий встал.

– Где у вас лекарства? Корвалол? Я принесу…

– Там… Я не помню… Что вы делаете?

К собственному изумлению, Василий Алексеевич обнаружил, что стоит за спиной Лисовской, а рука его хозяйничает в складках спелой, как дыня, груди. В кармане тем временем запиликал мобильник.

– Как в водевиле, – всхлипнула Лисовская, удерживая руку опера в глубинах своего тела.

Василий движением циркового акробата дотянулся другой рукой до кармана, извлек аппарат и услышал жизнерадостный голос помощника:

– Василий Алексеевич! Мы кое-чего надыбали! Тут старушка одна…

– Говорить не могу. Работаю со свидетелем. Запишите показания и езжайте на Петровку. Перезвоню, – голосом Железного Феликса отчеканил Колобов.

Отключив мобильник, Василий стиснул неожиданно упругую грудь, поднял женщину, развернул ее к себе. Он пытался расстегнуть ее халат, мелкие пуговки все выскальзывали из пальцев. Не выдержав, Василий рванул его к чертовой матери. Затрещала легкая ткань, пуговицы разлетелись в разные стороны. Груди вывалились прямо на него, как противотанковые мины. Не зная, что делать с этим богатством, Василий хватал губами то одну, то другую, а Маргарита прижимала к себе его голову и гортанно вскрикивала. На ней ничего не было под этим ее халатом! Крупное тело, крутые бедра, подрагивающий низ живота. Он живо развернул женщину, припечатал ее грудью к столу, расстегивая ширинку. Освободившись от оков, Василий раздвинул полные ноги Маргариты, отыскал рукой то, что само шло ему навстречу, и вонзил крупный, набрякший от желания член в мягкую шелковистую плоть.

– О-о, – застонала Маргарита, усиленно двигаясь навстречу его желанию.

– Вот тебе! – Василий вцепился в ее бока, она ухватилась руками за края стола. – Я те покажу Вадима Яковлевича… – задыхался Василий от яростных движений.

– О-о…

– Я те покажу Цента, три года…

– О-о…

– Ты мне ответишь за срыв задания…

– О-о-о…

…Потом она тихо плакала на его груди и рассказывала о связи с Вадимом, о его болезненной жене Инночке, которой не до плотских утех. О том, что Вадик был нормальный мужик. Не слишком умный, жадноватый, но участливый и не подлый. Он посвящал ее в свои дела. Она была его «мамочкой». Да, вот что! Накануне взрыва, вечером, возле их подъезда стояла чья-то чужая «копейка». И в ней кто-то сидел в пиджаке и кепке. Николай из седьмой квартиры не мог припарковаться. Он начал психовать, но тут подъехал Вадик и утихомирил Николашу. Тем более что «копейка» уехала. Номер? Не помнит. Может быть, запомнил Николай, но он уехал в отпуск. Время? Часов восемь вечера. Были ли у Вадима враги? Нет, выраженных не было. Он вообще был забавный, Вадик… И веселый…

И снова слезы. И Василию приходилось ее утешать. Он утешал ее в постели, зарываясь головой в самые укромные уголки ее богатого тела; утешал в ванной, хлестко шлепая по упругому заду и заставляя повиноваться смелым своим фантазиям…

«И чего хорошего быть следователем? Сидишь весь день с бумажками, а жизнь проходит мимо тебя. То ли дело быть опером!» – думал при этом Василий.

– Ну а еще что-нибудь необычное было в день покушения? Или накануне вечером? – застегивая наконец брюки, спросил Колобов. – К машине этой, «копейке», никто не подходил? Вы, Маргарита, сосредоточьтесь. Любая информация очень важна.

– Разве мы опять на «вы»?

– Ты, моя радость, сосредоточься! Потому что дело превыше всего!

– К машине… нет, никто, – глядя на Василия влажными, преданными глазами, ответила Лисовская. – Машина больше не появлялась. А вот что я еще вспомнила! Накануне вечером…

…После совместно выпитого коньяка разговор с Нестеровым принял более непринужденный характер.

– Анатолий Иванович, но что-то смог сделать Литвинов, чтобы перекрыть вам кислород? Невозможно же закрыть действующее учреждение только по телефонно-денежному праву. Должны быть какие-то основания. Кстати, Литвинов не отрицает, что вы – автор оригинального метода омоложения.

– Фигня! Да, я разработчик методики, которую мы применяем и не только, и не столько для омоложения. Но в первозданном смысле слова… Еще в начале двадцатого века за рубежом было сделано открытие о «бессмертных клетках». Это стволовые клетки эмбриона человека. Это клетки – родоначальницы нескольких сотен различных типов клеток. У них есть потрясающая особенность – они интенсивно делятся, то есть размножаются. Этакий биологический перпетуум-мобиле. Для чего это нужно в эволюционном плане? Это – совершенный механизм восстановления тканей после различного вида повреждений, будь то микробное или вирусное воздействие, травма, старение… Что угодно.

– Ну вот я и услышал это страшное слово – эмбрион человека.

– Да, слово неприятное. Но это как в анекдоте: попа есть, а слова такого нет? Есть эмбрионы, получаемые нами вполне официальным путем. Из акушерско-гинекологических клиник. Это абортивный материал. В дальнейшем, при наличии разрешительных законов, это могут быть клонированные клетки. На сегодня – да, это абортивный материал. Но! Курс омолаживающих процедур – это самое прибыльное и самое прикладное использование данного метода. Благодаря средствам, которые мы получаем от этого направления работы, мы можем совершенно бесплатно передавать наш препарат в различные лечебные учреждения уже для других целей. В ортопедии – это восстановление поврежденных суставов, в неврологии – лечение детей-даунов, излечение последствий инсультов и так далее. Но я отвлекся. Вы говорили, что Литвинов не мог запретить нам работать без весомых на то причин?

– Да. Ведь этот абортивный материал… он ведь может быть не очень… качественным, что ли. Полученным от всяких…

– Никаких «всяких». Не притворяйтесь добрым, глупым следователем – вы для этого достаточно умны, но не слишком информированы, и здесь это не проходит. Давайте по существу. Вы уже встречались с Литвиновым, я это вижу. Он сказал вам, что запрет на производство нашего препарата связан с тем, что невозможно «подстричь под одну гребенку» все эмбрионы, которые мы получаем, так?

– Примерно так.

Александр почему-то не обиделся на «доброго, но не информированного следователя». Собеседник был ему интересен.

– Так вот, это все чушь собачья! Да, эмбрионы все разные. Но мы используем не эмбрионы и даже не эмбриональные ткани. Мы выделяем из этого материала те самые стволовые клетки… А это уже совсем другая песня! Это все равно что предъявлять требования к песку, из которого вымывают крупинки золота. Жила может быть более золотоносной или менее, но конечный продукт – золото, а не песок. Вот и мы, образно говоря, отмываем нашу жилу, то есть эмбриональные ткани, и получаем стволовые клетки. Вот их-то можно и нужно контролировать по всем параметрам, и мы это добросовестно делали. Но в пределах разумного, конечно. А то, что придумал Литвинов, выходит за рамки разумного. На проведение этого метода контроля уйдут годы! Он просто хочет закрыть нас навсегда. Под лозунгом «а вдруг что-нибудь произойдет?».

– А вдруг что-нибудь произойдет?

– Александр Борисович, этот метод применяется за рубежом на протяжении не одного десятка лет. Масса известных людей прошли курс омолаживающей терапии с использованием стволовых клеток. Хотите перечень? Там из этого не делают секрета, и я могу назвать несколько фамилий: Джон Рокфеллер, Томас Манн, Чарли Чаплин, Марлен Дитрих, Френк Синатра, Жаклин Кеннеди, Сильвестр Сталлоне и так далее.

– А у Рейгана, который тоже прошел этот курс…

– Болезнь Альцгеймера? И что? А у тех, кто его не прошел, эта страшная болезнь развиться не может? Все это ерунда. Литвинов лукавил с вами. Есть научные работы зарубежных авторов, которые математически доказывают, что риск появления таких заболеваний в результате курса омолаживающей терапии по этому методу не превышает риска заболеть тем же самым безо всяких стволовых клеток. И даже наоборот: эти клетки можно использовать для компенсации поврежденных функций мозга! Он подтасовывает карты, наш Литвинов. И я дам ему бой!

– Вы ему угрожали, Анатолий Иванович?

– Угрожал? Конечно! Я ему, сопляку, говорил, что в порошок его сотру! Он ведет со мной подковерную войну. Меня, профессора, руководителя учреждения, не приглашают на совещание, где рассматривается проект приказа, касающегося моей работы! Но ничего! У меня хватит знаний и упорства доказать свою правоту!

– И часто вы обещали стереть его в порошок?

– Литвинова? Да пару раз говорил. В его кабинете рабочем.

– А по ночам вы ему не звонили? Бессонной ночью, например.

– Ночью? Я что, больной? То есть ночи у меня действительно часто бессонные, да еще и сердце шалит. Но позвонить ночью я могу только очень близкому другу. И то за час до смерти, как говорится.

– Так все-таки домой вы ему звонили?

– Я же вам сказал: не звонил. Мне хватило разговора в его кабинете. Я пытался его убедить, что этот контроль, который он выдумал, – бред сивой кобылы. Но он меня не хотел услышать. Так зачем же бисер метать? Он знает, чего он хочет. Знает, что мы терпим убытки, и пытается выкручивать мне руки.

– Говорят, ваш курс очень дорого стоит?

– Не дороже денег. А вы представляете себе, сколько стоит наша методика? Чтобы выделить нужные клетки, чтобы обеспечить их жизнь вне организма, нужны питательные растворы и сыворотки высочайшего класса! Это очень дорогие субстанции. Плюс оборудование не на один миллион долларов. Все производство ведется в абсолютно стерильных условиях. Плюс сложнейшие методы контроля каждой серии по многим показателям. И кстати: деньги, которые внесли наши пациенты вперед, в качестве предоплаты, эти деньги возвращаются. Это легко проверить через соответствующий банк. Мы сами сейчас сидим на голодном пайке, но перед нашими будущими пациентами чисты. Нам еще с ними работать.

– Разве вы продолжаете делать свой препарат?

– Продолжаем. Технологический процесс не остановишь на полуслове. Да нам и не запрещали его производить. Я покажу вам эти клетки. Вы увидите, как это красиво выглядит. Да, это дорогой метод. Но он дает человеку другое качество жизни. Дело не во внешней привлекательности. Человек словно сбрасывает десяток лет. Улучшаются все психофизиологические характеристики.

– Говорят, в вашей клинике лечился…

– Кто лечился в нашей клинике – это врачебная тайна. Я ее разглашать не намерен, – отрезал Нестеров.

– Но почему же вам не помогут те, кому вы помогли обрести другое качество жизни?

– Я никого не прошу о помощи. Я мужик и сам справлюсь со своими проблемами, ясно?

– Два года тому назад, когда вы только начинали…

– Да, тогда мне предложили помощь. И она была нужна, даже необходима. Здравоохранение – очень рутинная область. Чтобы пробить что-то новое, да еще с таким шлейфом страшилок, которые придумал Литвинов, нужны были титанические усилия.

– Вам могли бы, наверное, помочь и сейчас?

– Помните, что сказал Воланд Маргарите? Никогда ни о чем не проси тех, кто сильнее тебя. Сами предложат и дадут. За точность цитаты не ручаюсь, но смысл такой. Так что один раз помогли – и довольно. За два года работы мы доказали, что имеем право на жизнь. Мы уже не новорожденное дитя. У нас есть зубы.

– Звучит угрожающе. При желании эти слова можно воспринимать как угрозу чьей-либо жизни.

– При желании черное можно назвать белым и наоборот. Как там у Козьмы Пруткова? «Если на клетке с тигром висит надпись „ягненок“, не верь глазам своим», – как-то так. Это ваше дело – верить своим глазам или нет.

– Мое дело расследовать убийство. Собирать факты и анализировать их.

– Бог в помощь! – неожиданно тихим голосом откликнулся Нестеров.

Рука его опять массировала грудь. Турецкий увидел, что профессор побледнел.

– Позвать секретаря? – испугался Александр.

– Не надо. Позовите, – сдавленным голосом ответил Анатолий Иванович.

Саша бросился к двери. Изабелла Юрьевна кинулась звонить по телефону внутренней связи. Прибежали врачи из клинического отдела. Уколы, запах лекарств.

Но как только Анатолию Ивановичу стало лучше, он повел Турецкого по коридорам своей клиники. Ему очень хотелось, чтобы следователь своими глазами увидел «чудесные клетки».

Турецкий не возражал. Осмотр клиники входил в его программу.

Глава 10
Время собирать камни

Олег Николаевич Левин, «важняк» из Генпрокуратуры, а в прошлом стажер Александра Борисовича, находился в кабинете заместителя председателя Лицензионной палаты Светланы Петровны Кузьминой. Они беседовали уже около получаса, но Левину казалось, что он сидит напротив строгой и неулыбчивой дамы по меньшей мере часа два.

– Светлана Петровна, все-таки давайте еще раз: вы считаете, что мотив убийства не связан с профессиональной деятельностью Вадима Яковлевича Климовича?

– Еще раз: считаю, что нет! Ну поймите, любая лицензия, выдаваемая палатой, является коллективным трудом! Вообще получение лицензии – это очень длительная и многоуровневая процедура. Сначала заявитель собирает пакет разрешительных документов: от пожарников, от службы санэпиднадзора, данные по кадровому составу с указанием квалификации каждого сотрудника, данные об используемом оборудовании с метрологическим контролем…

У Левина уже голова шла кругом от этих бесконечных перечислений. Кроме технических подробностей, ничего добиться от женщины не удавалось.

– Ну хорошо, пакет документов собран. Что дальше?

– Подождите, это еще не все. К пакету документов прилагается устав юридического лица, справка из налоговой инспекции с указанием ИНН…

– Ну хорошо! Пакет собран! Какова дальнейшая процедура?! – начал выходить из себя Левин.

– Потом нужны внутренние распоряжения: должностные обязанности каждого сотрудника, это тоже входит в пакет документов… – словно глухарь на току, пела свою песню Светлана Петровна.

«Я ее тяжело раню и тяжело убью! В школе она была отличницей. А я всегда ненавидел отличниц. И правильно делал!» – думал Левин.

– Светлана Петровна! Я вас очень прошу, давайте двигаться дальше. Вот пакет документов..

– Заявочный пакет, – тут же поправила его Кузьмина.

– Заявочный пакет собран. Дальше?

– Дальше он передается в экспертное управление, – сдвинулась наконец с мертвой точки Кузьмина. – И знаете что? Если уж на то пошло, то покушаться следовало на начальника этого отдела.

– Почему? – оживился Левин.

– Потому что именно эксперты этого управления проверяют, соответствует ли лицензиат…

– Кто, простите?

– Тот, кто хочет получить лицензию. Так вот, председатель этого управления дает заключение, соответствует ли лицензиат требуемым условиям. На основании проверки заявочного пакета документов, которое осуществляют его сотрудники.

Левин чувствовал, что теряет сознание или самосознание. А может быть, и самоконтроль.

– Если я правильно вас понял, руководитель экспертного управления и выдает лицензию?

– Нет, вы поняли неправильно! – с удовольствием выговорила Кузьмина. – Руководитель экспертного управления дает заключение о…

– Ну да, ну да, я помню… – почти взвыл Левин. – А кто выдает саму лицензию? Чье слово решающее?

– Решение о выдачи лицензии принимает председатель Лицензионной палаты. Единолично.

– То есть покойный Климович?

– Да. Но он делает это на основании заключения экспертов. Решение о выдачи лицензии – это, по сути, коллективное решение.

– Но вы же только что сказали, что его принимает председатель палаты единолично!

«Спокойно, держись, – говорил себе Левин. – Раз, два, три…»

– Да, он его принимает единолично. Он ставит свою подпись под документом. А фактически – это решение коллективное, – четко выговаривала слова Кузьмина. – Большую роль в принятии этого решения играют специалисты экспертного управления. И его руководитель, который…

– А кто руководитель этого управления?

– Я! Как видите, я жива и здорова. И вообще, логичнее было бы убрать всю Лицензионную палату. А мы все, слава богу, живы.

Она победно взглянула на зеленого от тоски Левина.

– Хорошо. Еще вот такой вопрос. Лицензионная палата отозвала лицензию на деятельность клиники «Возрождение». Как вы это прокомментируете?

– Это вообще другая история. Во-первых, Нестерову запретили деятельность, связанную с применением его препарата. А производить никто ему не запрещал. Во-вторых, лицензию отозвали уже два месяца тому назад, а Климович погиб третьего дня. В-третьих, в случае с Нестеровым процедура вообще была другой. Мы получили официальное письмо из ведомства Литвинова. Контрольный институт уведомил нас, что отзывает разрешение на использование препарата Нестерова.

– Как по-вашему, может ли это обстоятельство являться мотивом преступления?

– Понятия не имею. Могу только сказать, что в данном случае логичнее было бы убрать Литвинова. Это он «зарубил» препарат Нестерова. А при чем здесь Климович? Были бы документы в порядке, он бы выдал лицензию. Он же не может отступать от буквы закона. Вернее, не мог, – отчеканила Кузьмина.

– А как отнесся Нестеров к тому, что вы отозвали лицензию? Он не звонил Вадиму Яковлевичу по этому поводу?

– Насколько мне известно, нет.

– Вообще, Вадиму Яковлевичу никто не угрожал?

– Он мне ничего такого не говорил. Зачем кому-то ему угрожать? Угрожать следовало бы мне. Но и мне никто не угрожал. Я ведь вам все объяснила, – тоном училки, уставшей от разговора с дебилом учеником, проговорила Кузьмина.

– Благодарю вас, Светлана Петровна. Распишитесь, пожалуйста, под протоколом. Вы нам очень помогли. Если еще что-то понадобится, мы вас еще побеспокоим.

Левин вымученно улыбнулся, собрал бумаги и выкатился из кабинета. «Спаси меня бог быть когда-нибудь этим… как его… лицензиатом!» – подумал он напоследок.

В доме девять по Староконюшенному переулку работал Кирилл Сергеевич Безухов, молодой человек с оттопыренными ушами, за которые коллеги по работе прозвали его Лопушком. Кличка эта как переходящее знамя перешла к нему от бывшего наставника, Олега Николаевича Левина, чьим стажером начинал не так давно Кирилл Сергеевич свой трудовой путь в Генпрокуратуре.

В данный момент Безухову надлежало переговорить с Александром Степановичем Бойко, квартира которого располагалась рядом с квартирой Литвинова.

Дверь четырнадцатой квартиры открыл маленький, кругленький, очень аккуратный старичок в очках с толстыми линзами.

Безухов представился, показал служебное удостоверение.

– Я к вам, Александр Степанович, по поводу взрывного устройства, которое было обнаружено возле двери вашего соседа девятнадцатого августа.

– Так это когда было-то, милый! Уж приходили к нам, опрашивали. Чего снова-то?

– Новые обстоятельства возникли. Так разрешите мне пройти?

– Конечно, проходи, милый. Надо же, такой молодой парнишка, а уже следователь. Да еще в прокуратуре. Дивлюсь я.

– А чего же дивиться? – улыбнулся старинному обороту речи Безухов.

– Так ведь телевизор когда смотришь, кажется, что вся молодежь с ума посходила, – шаркая по коридору и жестом приглашая Безухова следовать за ним, дребезжал тонким голоском старичок. – То раздеваются прямо в камеру, тьфу, срамота одна, то за волосья друг друга дергают и такое непотребство словесное изрыгают, что так и хочется сказать: изыди, сатана!

Старичок перекрестился на икону, висевшую в углу комнаты.

– А в жизни-то все не так уж плохо. И молодые есть, которые делом занимаются. Ну садись, мил-человек, давай спрашивай свои вопросики.

Кирилл сел возле круглого стола, накрытого дешевой, старенькой, но чистой скатертью. Вообще обстановка была небогатой, если не сказать бедной. Но квартира сияла чистотой.

– Уютно у вас как! И чистота такая! Даже удивительно! – начал обработку Безухов.

– А чего же удивительного? Надобно и о чистоте телесной заботиться, и о чистоте жилища. Это все Господом ниспослано, надо ценить и благодарить.

– Но вы, кажется, один живете? Мне в паспортном столе дали сведения обо всех жильцах.

– Один, это так. Уж пять лет как один. Старуха моя меня покинула, не пережила смерти доченьки нашей. Люсенька от рака сгинула, а старуха от тоски по ней. Так одна за другой и померли, царство им небесное, – перекрестился старичок.

– Очень вам сочувствую, – искренне произнес Кирилл. – А кто же вам помогает? Тяжело ведь одному хозяйство вести.

– А чего, много ли надо? Щи да каша – пища наша. Мариночка часто балует.

– Мариночка – это кто?

– Соседка. Литвинова Мариночка. Жена Марата. На которого покушались.

– Расскажите, пожалуйста, что вы об этом помните.

– А что помню? Утро было. Около восьми. Я на кухне уже хлопотал. Звонок в дверь. Открываю: Мариночка с Маратом. Показывают мне на коробку. Гляжу: возле их двери висит коробочка такая, как вон у меня в прихожей. Там электропроводка спрятана. Марат спрашивает, мол, не знаю ли я, что за коробка. Не знаю, говорю. Позвонили Григорьевне из соседней квартиры. Она еще спала, мы ее разбудили. Ну и она ни сном ни духом про эту коробку.

– А что за переполох такой? Ну висела коробка. Почему Литвиновы так всполошились?

– Это я не знаю, это вы у них спросите. Только получается, что правильно всполошились. Кабы не всполошились, так и рвануло бы. Мы бы с вами, может, и не беседовали.

– Это так. А что дальше было?

– А чего дальше? Марат вызвал Митьку.

– Это кто?

– Электрик наш. Он пришел, глянул, потом наклонился к коробке-то да как заорет: мол, тикает там! Это, мол, бомба! Он у нас шумный малый – контуженый, на войне воевал. Но тут среагировал правильно и быстро. Разогнал нас по квартирам, велел в милицию звонить и в ванной запереться. Ну мы и сидели все по своим углам как мыши. Потом уж узнали, что он эту бомбу разминировал. Хоть и алкаш. Во какие у нас тут герои проживают! Милиция приехала, ругали его. А чего ругать? Ему медаль надо на грудь вешать за спасение проживающих.

– А почему же бомба-то висела, как вы думаете? Я вас спрашиваю, потому что это очень важно для следствия – понять мотив преступления. А кто, как не соседи, знает, что за люди рядом, чем дышат. Что за люди Литвиновы?

– Что за люди? За Марата ничего не скажу. Ни плохого, никакого. Мало его знаю. Он уходит рано, приходит поздно. А Мариночку с детства знаю. С родителями ее покойными дружковались семьями. Хорошая девочка. Добрая. Она мне дочку заменила. Продукты приносит, в прачечную белье возит, в поликлинику меня, старого, тоже отвозит. Муж ее, по-моему, даже сердится. Что, мол, Мариша меня возит туда-сюда, бензин ихний расходует, машину повредить может. Но это неправда! У меня своя машина есть, я Марише доверенность выдал. Она меня на моей возит. И по моим делам я ей строго-настрого наказал: только на моей! Зачем ихнюю иномарку тревожить? И мне так спокойнее.

– А больше никого у вас нет из родных?

– Нет, милый, никого. Один я. Все жду, когда меня Бог приберет, чтоб встретиться со своими. Да не заслужил еще, видно…

– Вы меня простите за нескромный вопрос: пенсия у вас небольшая, наверное?

– Почему небольшая? У меня сорок лет трудового стажа. Двадцать лет на одном месте. Я, мил-человек, токарь шестого разряда. Зарабатывал хорошо. И пенсия нормальная. Мне хватает. А что?

– Я смотрю, квартира у вас большая, а вы один. Наверное, содержать ее дорого и порядок поддерживать…

– Вы к тому, не хочу ли ее продать? Нет, не хочу. Здесь память о моей семье. Да и весь дом – знакомые. Выйдешь, посидишь на лавочке, поговоришь о том о сем – все на душе легче. Да и с Мариночкой расставаться никак не хочется.

– А вам никто не предлагал каких-нибудь сделок с недвижимостью? Пожизненное содержание за завещание, например?

– Я завещание на квартиру уже составил. Но кому она завещана, говорить не хотелось бы. Тем более что этот человек о моем завещании ничего не знает. А если узнает, будет очень обижен, потому что корысти никакой не имеет. Придет время, тогда узнает.

Безухов задал еще пару вопросов и распрощался с хозяином квартиры.

Александр опоздал. Он нашел Грязнова в приемной Меркулова, где друг развлекал Клавдию Сергеевну какими-то байками. Клавдия угощала начальника МУРа кофе с печеньем.

– Ну наконец-то! Появился, – обернулся к нему Вячеслав. – Подожди минутку, я Клавдии историю доскажу. И вот эта дама говорит подруге: «Как ты можешь, милочка, часами выслушивать глупые комплименты Н. Н.? Ведь он идиот». А та ей объясняет: «Во-первых, если он влюблен в меня, то уже не идиот. А во-вторых, мне гораздо приятнее влюбленный в меня идиот, чем самый разумный умник, влюбленный в другую дуру».

Клавдия Сергеевна хохотнула, выразительно глянув на Турецкого.

– А кто эта дама? – встрял Турецкий.

– Которая?

– Которая так удачно пошутила.

– А черт ее знает.

– А тебе скажу: это писательница Тэффи. И прочитал ты эту байку у меня дома, на балконе, где старые журналы валяются.

– Ну и что? – надменно вскинула бровь Клавдия. – Очень милая история.

– А что это вы здесь воркуете? Где Меркулов?

– Константин Дмитриевич у генерального, – так же сухо ответила Клавдия.

– А ты чего опаздываешь, товарищ начальник? Я тебя, между прочим, уже час жду! А я, между прочим, тоже начальник! – встрял Грязнов.

– Не сердись, причина уважительная. Ну, идем ко мне?

– Я давно готов. – Грязнов направился вслед за Турецким. В дверях он обернулся и пророкотал: – Клавдия, ты женщина моей мечты! До встречи, дорогая!