Текст книги "Крайняя необходимость"

10

Турецкий был бы рад сейчас переключиться на что угодно. Тем более что велика вероятность того, что скоро это придется делать по-любому. В глазах нынешнего генерального и тех, кто стоял за ним, он был, конечно, человеком Меркулова, и уж если Меркулова сняли (или снимут), то и ему ждать долго не придется.

Открывая свой почтовый ящик, Турецкий задумался: является ли он, помощник генерального прокурора Александр Борисович Турецкий, на самом деле человеком Меркулова? В том смысле, который в подобные слова вкладывают профессиональные интриганы и сплетники, любящие порассуждать о том, кто с кем пришел и кто вслед за кем уйдет. Несмотря на то как называлась его должность, непосредственным шефом Турецкого был именно Меркулов. Учитывая, сколько лет они работали вместе, сколько раз прикрывали друг друга (прикрывал-то в основном Костя, чего уж греха таить), то, конечно, да – со стороны Турецкий именно человек Меркулова. Но была ли когда-нибудь у Константина Дмитриевича Меркулова вообще своя команда? Скорее нет. Разумеется, ничто человеческое ему не чуждо, и он всегда с гораздо большим удовольствием работал с людьми талантливыми и честными, но никогда никого не подсиживал и не протаскивал. А вот у нынешнего генерального была несколько иная репутация и другой послужной список. Довольно молодой человек – ему еще не было сорока, – он был плоть от плоти кабинетный работник, очень чутко державший нос по ветру и сделавший стремительную карьеру. Как сказали бы в частной компании, топ-менеджер, которого то и дело бросали затыкать кадровые дыры... Правда, доктор юридических наук. Ну так и что же? Мало ли кто теперь не доктор?

Интересно, какая же все-таки будет формулировка – насчет меркуловской-то отставки? «По состоянию здоровья»? «В связи с переходом на другую работу»? Турецкий даже скрипнул зубами от злости.

Ну ладно, что там Гордеев прислал?

Он наконец заглянул в письмо и прочитал: «Самое главное – было бы желание, а способы всегда найдутся!»

– Хм, – сказал Турецкий, – о чем это он?

«1. Много-много есть, перебивая желание курить...»

– Ах вот оно что, – пробормотал Александр Борисович, машинально нащупывая на столе пачку «Мальборо». – И этот, значит, туда же? Все, черт побери, пекутся о моем здоровье!

«2. Активно заняться спортом».

– Ну вот еще, – сказал Турецкий.

«3. Если вы не можете бросить курить, так как все ваши знакомые курят, попробуйте договориться с ними бросить курить всем вместе...»

– Легко сказать...

«4. Внушить себе, что сигареты – это настолько отвратительно, что один только их вид вызывает у вас рвотный рефлекс.

5. Забить в сигарету сушеные ногти и выкурить.

6. Помочить сигарету в молоке, высушить, выкурить...

7. Попробовать не курить всего лишь неделю, а затем выкурить три-четыре сигареты подряд.

8. Уехать жить в Бруней.

9. Устроиться на работу на бензоколонку.

10. Покончить жизнь самоубийством».

– Не дождетесь, – сказал помощник генерального прокурора и протянул было руку к телефонной трубке, чтобы позвонить Гордееву, но не успел – телефон зазвонил сам. – Да? – слегка нервно сказал Турецкий. Во-первых, это был не его телефон, а Меркулова, а во-вторых, о Меркулове он и ждал новостей.

– Александр Борисович? – несколько удивленно сказала трубка голосом генерального. – А что вы здесь делаете?

– Работаю, – буркнул Турецкий, лихорадочно соображая, как быть – изображать полное неведение по поводу отставки Меркулова или... Нет, к черту, так можно нагромоздить целую гору ненужной лжи.

– А где же Константин Дмитриевич?

– В больнице.

– Вот как? И что он там делает? – иронично поинтересовался генеральный. – Зубы лечит? Анализы сдает?

– Он уже ничего не делает. – Турецкий с удовольствием подержал паузу.

– В каком смысле? – удивился генеральный.

– В буквальном. Это ему делают.

– И что же?

– Живот режут. – И, не давая опомниться, продолжил: – А позвольте и мне теперь задать вопрос.

– Нет, Александр Борисович, подождите, это хорошо, что вы сняли трубку. Приезжайте сегодня к семи часам в Останкино, я буду давать пресс-конференцию, надо, чтобы вы тоже присутствовали.

– А по какому поводу? – спросил Турецкий.

Генеральный умело притворился глухим:

– Я хотел попросить об этом Меркулова, но на нет и суда нет.

И в трубке раздались гудки.

«Вот жук, – подумал Турецкий, – так ведь и не сказал ничего». И еще эта фраза насчет суда. Обычно никто в ее смысл не вдумывается. Но только не работники генеральной прокуратуры с многолетним стажем.

11

Прежде чем ехать в исправительное учреждение, где отбывал срок Сергей Великанов, то есть, попросту говоря, на зону, Гордеев должен был изучить его дело в архиве Мособлсуда и составить примерный вариант жалобы. Но подавать ее по инстанции и тем более соваться на прием к членам областного суда, не познакомившись с самим Великановым, было бессмысленно. Поэтому пока что это был лишь черновик, тем более что досконально изучить многотомное дело за один день не представлялось возможным. Но опыт, тот самый, который сын ошибок трудных, был – Гордеев не зря работал в свое время следователем. У него был наметанный глаз, и он знал, что надо читать по диагонали. Главное было найти ключевые моменты – свидетельские показания, которые стали определяющими при решении суда.

Великанова защищал адвокат Рудольф Сладкий. Гордеев знал этого юриста. Это был ровесник и старый приятель его шефа Розанова. У него была репутация не то чтобы человека трусливого, но уж чрезмерно осторожного – это точно. Так что Юрий Петрович не был удивлен, когда прочитал в стенограмме заседания суда, что Сладкий говорил лишь о смягчающих вину обстоятельствах. Было очевидно, что общего языка со своим подзащитным адвокат не нашел: Великанов виновным себя не признал. Судебная коллегия по уголовным делам Московского областного суда рассмотрела дело молниеносно. Процесс длился пять дней. Великанов был приговорен к десяти годам лишения свободы, и Верховный суд оставил приговор без изменений.

Стенограмма заседаний суда только утвердила Гордеева в первоначальном мнении. Все свидетельствовали против доктора Великанова, и оставшийся в живых Николай Румянцев, и обе девчонки, что было хуже всего. Никаких неожиданностей не произошло, новые факты и улики не всплыли, и процесс был хоть и громким, но скоротечным. Громким он оказался по двум причинам. Первая – общие обстоятельства дела и то, что Великанов был доктором, которого в Химках хорошо знали. Вторая – один из убитых им парней оказался сыном мэра города Терехина.

Гордеев призадумался. Это было как плохо, так и хорошо.

Гордеев позвонил Сладкому.

– Здравствуйте, Юрочка, – обрадовался Сладкий. – Совсем забыли старика! Зашли бы как-нибудь на кофеек...

– Знаю я ваш кофеек, Рудольф Валентинович, вы его из коньяка варите, – отшутился Гордеев. Это было неправдой, у Сладкого были проблемы со здоровьем, и он уже давно не пил. Но это ему явно польстило – Гордеев знал, что делал. В сущности, мужчине гораздо легче угодить, чем женщине.

– Ну вы скажете тоже!

– Рудольф Валентинович, ловлю на слове, давайте я в самом деле заскочу к вам?

– Конечно-конечно! Буду рад. А когда? Давайте, допустим, завтра вечером? Или лучше послезавтра?

– Давайте сегодня, Рудольф Валентинович.

– Сегодня? – Старик немного подумал. – Ну давайте сегодня вечером! Пусть будет экспромт!

– Давайте сейчас, Рудольф Валентинович?

– Сейчас? – Сладкий окончательно смешался. – Вы меня буквально застали врасплох...

Гордеев знал, что это означает. Сладкий был ловелас, каких еще поискать, и на седьмом десятке лет давал изрядную фору своим более молодым коллегам. Он читал лекции на юрфаке МГУ и, по слухам (вероятно, вполне достоверным), не пропускал ни одной хорошенькой студентки. Самое замечательное, что фамилия, так ему подходящая, отнюдь не являлась творческим псевдонимом, он происходил из семьи потомственных юристов, и какой-то его не то дед, не то прадед конфликтовал со знаменитым адвокатом Кони, тем самым, который умудрился вынести оправдательный приговор по делу Засулич – народницы-террористки, покушавшейся на жизнь петербургского градоначальника. Что, впрочем, плохо для пращура Сладкого кончилось: на процессе, в котором они выступали со встречными исками, Кони не оставил от него мокрого места. Рудольф Валентинович этим прецедентом ужасно гордился и рассказывал своим студентам, среди которых некогда был и Гордеев.

– Рудик, милый, – послышался в трубке приглушенный женский голосок, – долго тебя ждать?

– Э-ээ... кгм... – сказал Сладкий, явно не зная, кому отвечать.

– Так я выезжаю, – сказал Гордеев и положил трубку.

По его представлениям, часа Сладкому было достаточно, чтобы отделаться от женщины и подготовиться к приему дорогого гостя. Дорога должна была занять не больше двадцати минут – адвокат жил в сталинском на доме на проспекте Маршала Вершинина, но Гордеев решил: пусть немного подергается...

Через пятьдесят минут они уже дружески здоровались, и Сладкий убеждал Гордеева не снимать обувь. Юрию Петровичу, однако, жутковато было ходить по зеркальному паркету, и он разулся и пошел по длинному коридору, пытаясь вспомнить, когда же он здесь был последний раз. Три, нет, наверное, все-таки четыре года назад. Какая все же огромная квартира!

Они комфортно устроились в кабинете. Гордеев нашел, что хозяин квартиры выглядит превосходно – румяный, бодрый, о чем не преминул ему сообщить.

– А знаете ли, дорогой коллега, что продлевает жизнь таким старым облезлым котам, как я?

– Наверно, преподавательская работа? – смиренно предположил Гордеев.

Сладкий засмеялся, оценив тонкую остроту.

– В самом деле, коньячку? – предложил он. – Я-то компанию не составлю, вы знаете, но у меня есть отличный «Хеннесси» и...

Гордеев покачал головой:

– Увы, я за рулем.

– И наверно, примчались строго по делу? Нет бы просто так навестить старика.

– Грешен – визит корыстный, – покивал Гордеев. – Рудольф Валентинович, помните своего подзащитного Великанова? Доктор, в Химках, застрелил двух человек. Вы его защищали и...

– Конечно, помню. Я еще не в маразме. – Сладкий лукаво погрозил Гордееву пальцем. – Вы должны были продолжить: и его посадили на десять лет.

– Ну если вы сами все прекрасно помните, – развел руками Гордеев.

– Стойте, – сказал Сладкий. – Вы же сейчас в Химках, да? Вот оно что, я сразу не сообразил. А он как раз там работал, был такой весь из себя медицинский Робин Гуд. Зорро. Неуловимый мститель. – В голосе старого адвоката послышались нотки раздражения.

– Почему вы так его называете? – заинтересовался Гордеев.

– А... не обращайте внимания. Так что, вы заинтересовались этим делом? Но ведь столько времени прошло! Зачем это вам? Там все так... однозначно.

– А вы почему за него взялись?

– Ну я! Старый осел – вот почему! Помочь захотел человеку. На свою голову. В результате только лицо потерял. Он меня не слушал, нес всякую чушь. В общем, процесс мы с треском провалили. Вот так-то. А что я мог сделать? – сказал Сладкий, развел руками и улыбнулся. Для него это было уже давно пройденное и прожитое.

«Вот так вот, – подумал Гордеев. – Потомственный адвокат дал посадить потомственного врача. Бывает».

Правда, в то, что адвокат Сладкий просто так за здорово живешь хотел помочь человеку, Гордеев не слишком верил.

– Бедняга доктор, наверно, вывернулся наизнанку, чтобы вас оплатить, а? – фамильярно хохотнул он.

– Ну что вы, Юрочка, у бедняги, как вы говорите, доктора ничего, кроме дыр в кармане, не было. Я защищал его бесплатно.

– Вот как?

– Да, это было дело принципа. Но, увы, все дела выиграть невозможно, Вы, наверно, слышали об этом арифметическом законе? – Сладкий подмигнул. – Точно так же как всех денег не заработать. И всех женщин... – Старик непритворно вздохнул.

– Что-то такое действительно слышал. Рудольф Валентинович, один вопрос.

– Я весь внимание.

– До или во время процесса вы встречались с мэром Химок – господином Терехиным?

– Нет, – не моргнув глазом сказал Сладкий.

– Это все, что я хотел узнать. – Гордеев встал.

Вот тут Сладкий явно забеспокоился:

– Как же так, Юрочка, а кофеек?

– В другой раз, извините великодушно...

На самом деле, когда Сладкий отвечал на этот вопрос, Гордеев еще не знал, говорит ли он правду, но после его следующей реакции – на то, что больше говорить не о чем, – решил, что непременно врет. Есть большая вероятность, что честолюбивый когда-то адвокат, взявшись за это дело и пообещав во всеуслышание защищать Великанова бесплатно, рассчитывал на дивиденды с другой стороны – от родителей застреленных Великановым парней. Гордеев слышал о некоторых подобных ситуациях, когда о защите адвокат и не помышляет, а думает только о том, как заставить побеспокоиться противоположную сторону на предмет уплаты теневого гонорара. В откровенно криминальных отношениях можно и пулю схлопотать, но тут, очевидно, ловушка расставлялась на мэра Терехина – цивильного человека, облеченного властью, который наверняка хотел, чтобы кто-то заплатил за смерть его сына. Доказать это вряд ли возможно, но вполне вероятно, и, самое главное, это похоже на такого типа, как Сладкий.

Гордеев позвонил в Химки домой обеим потерпевшим девушкам, но поговорить удалось только с родителями. Разговоры были похожи до невозможности. Сорвавшись на третьей-четвертой минуте, матери кричали, что не дадут больше третировать ребенка – и так уже натерпелись. Потом трубку брали отцы и, стараясь говорить тяжеловесно и убедительно, советовали забыть этот номер телефона, этот город, ну и еще что-нибудь за компанию.

Складывалось впечатление, что с этими семьями кто-то хорошо поработал.

Все это, конечно, были домыслы без малейших пока что фактов. Пока же Гордееву было ясно только одно: надо ехать в Химки. Оставался ведь еще Николай Румянцев – тоже непосредственный свидетель происшедшего.

По-прежнему сидя в машине, Гордеев позвонил Грязнову:

– Вячеслав Иванович, извини, но вечерние посиделки отменяются.

– Ну вот, – расстроился Грязнов. – А все так хорошо начиналось...

– Точнее, переносятся, – поправился Гордеев.

– Это еще куда ни шло, – воспрял духом Грязнов. – А что стряслось?

– К счастью, ничего. Но я сейчас уеду в Химки на пару дней.

– Знаю твою «пару дней», – проворчал Грязнов. – Неделя, не меньше.

– Все приходит к тому, кто умеет ждать.

– Ишь ты! Это кто сказал? – заинтересовался Грязнов.

– Дизраэли.

– Клиент твой, что ли, какой?

– Если бы.

– Хорошо платил? – заинтересовался Грязнов.

12

Турецкий посмотрел на часы и помчался в больницу. Он приехал в ЦКБ через три часа после операции, звонил туда по дороге и уже знал, что операция прошла благополучно и Меркулов спит.

Еще в Генпрокуратуре Турецкий открыл энциклопедический словарь, нашел статью «Аппендицит» и вырвал весь лист. Пока ехал, периодически в него заглядывал, но строчки с непонятными словами разбегались во все стороны, пока он не ухватил финальную фразу: «Лечение. По установлении диагноза и консультации хирурга рекомендуют оперативное вмешательство в плановом порядке».

– В плановом, твою дивизию, – проворчал Турецкий, подъезжая к КПП Центральной клинической больницы. – Все у нас не как у людей...

Хирург Иванов оказался высоким мужчиной лет тридцати пяти. У него были широкие кисти рук, как у баскетболиста. «Так, наверно, должен выглядеть хирург, – подумал Турецкий, – как спортсмен». Они пожали друг другу руки и вышли на улицу покурить. Турецкий предложил свои сигареты, но Иванов сказал:

– Спасибо, я люблю покрепче. – И закурил классический «Честерфилд».

Турецкий вспомнил Славку Грязнова с его ехидными нотациями. Вот и доктор предпочитает покрепче.

– К нему можно? – спросил Александр Борисович, выпуская сизое облачко.

– Пока не стоит. Он, правда, уже вышел из-под наркоза, но лучше потерпеть, – порекомендовал Иванов. – Пусть отоспится, придет в себя, тогда и положительные эмоции от встречи с близкими будут кстати. Жену я бы тоже не советовал раньше времени пускать.

– Нет проблем, – с чувством огромного облегчения сказал Турецкий. – Она пока и не знает ничего.

– Интересные вы люди, – заметил доктор.

Помолчали, стряхивая пепел.

– Секретарша перепугалась просто зверски, – поделился Турецкий. – Ну и я заодно.

– Бывает.

– Я думал, будет что-нибудь похуже.

– Вполне могло быть.

– Как это? – немного дернулся Турецкий.

– Да так, – пожал широченными плечами Иванов. – Очень даже просто – если бы чуть позже спохватились. Воспаление аппендицита не такая уж безобидная вещь. У вашего Меркулова вполне могло начаться прободение.

– Но не началось?

– Нет.

– Хвала Аллаху! А что такое «прободение»?

Иванов засмеялся:

– Это когда дырка в стенке органа появляется при его заболевании. Или перитонит, например, мог быть. Тоже запросто.

– Ах да, перитонит, – вспомнил Турецкий. – Я столько раз слышал это слово, и всегда оно на меня ужас нагоняло.

– Перитонит – это воспаление брюшины. Развивается преимущественно как осложнение аппендицита и некоторых других острых заболеваний. Бывает общий и местный... Да зачем это вам, Александр Борисович?

– Действительно, – встряхнулся Турецкий. – Вроде совершенно ни к чему даже и для общего развития. Живот у меня не болит.

– Никогда? – прищурился доктор.

– Никогда, – подтвердил Турецкий.

– Серьезно? – округлил глаза доктор.

– Абсолютно.

– Я не верю.

– Ну... – Турецкий почесал затылок, – доказать я это, конечно, никак не могу, так что поверьте уж на слово.

– Все равно не могу, – признался хирург после некоторой паузы.

– Это нехорошо.

– Почему?

– Потому что людям надо верить.

– Да? А я считаю, людям надо верить только в самом крайнем случае.

– А! – сообразил Турецкий, – Мордюкова в «Бриллиантовой руке»?

– Управдом – друг человека, – подтвердил Иванов.

Посмеялись, потом хирург заметил:

– Александр Борисович, на глаз вы в неплохой форме, но чтобы у человека никогда не болел живот – я такого не встречал. Вспомните все же, когда последний раз вас тревожили какие-нибудь неприятные ощущения?

Турецкий честно напрягся и все-таки не смог вспомнить.

– Идеально питаетесь? – не отставал Иванов.

– Да не сказал бы...

– Никогда не переедаете?

– Э, доктор, – засмеялся Турецкий, – я давно уже пищу воспринимаю как закуску. Когда же тут переедать?

Иванов был искренне удивлен.

– Слушайте, – сказал он, – ваш случай как раз для моей диссертации. Хотите послужить науке?

– А что надо делать? – осторожно поинтересовался Турецкий.

– Во-первых, вам придется на недельку лечь ко мне на обследование. Заодно отдохнете от своей служебной суеты. Ну а потом...

– Ну нет, – запротестовал Турецкий. – И даже не просите. Может, когда-нибудь... на пенсии...

– До пенсии еще дожить надо, – расстроился Иванов.

– Ничего, дотянем как-нибудь...

Хирургу явно не хотелось возвращаться в больничный корпус, Турецкий не спешил, и они закурили еще по одной.

– Доктор, а почему бы аппендикс не удалять прямо при рождении? – брякнул вдруг Турецкий несколько неожиданно даже для самого себя. Надо же было, в конце концов, о чем-то говорить.

Хирург посмотрел на него с еще большим удивлением.

– Что? Нет, ну надо же! – хмыкнул Иванов. – Сегодня день сплошных откровений.

– Вы о чем?

– Да все о вас. Нестандартный подход. Сразу видно человека с нешаблонным мышлением. Никогда медициной не интересовались?

– Бог миловал.

– Понятно. Дело в том, – сказал Иванов, – что подобную идею когда-то высказал мой однокурсник Сережа Великанов. Вот мозговитый парень был. Но тут он, правда, прокололся, даром что первокурсник.

– Почему же – прокололся? – спросил Турецкий, мотая произнесенную Ивановым фамилию на воображаемый ус.

– Да просто выяснилось, что такое ноу-хау уже пробовали до нас. Оказалось, что еще в конце шестидесятых годов в Штатах какое-то время аппендикс удаляли у всех новорожденных. Просто на всякий случай.

– Вроде как бомбу замедленного действия?

– Ну да. Правда, потом от этой идеи все-таки отказались.

– И почему же?

– Да всего-навсего изучили статистику. Оказалось, детишки стали много болеть, отставать в умственном и физическом развитии. Аппендикс, этот незатейливый отросток, богат особой тканью, влияющей на иммунитет, кроветворение и многое другое.

– Аппендикс?!

– Именно. Аппендикс, представьте себе, не архитектурное излишество вроде скульптур Церетели, а необходимая организму вещь. Но если, выполнив свою миссию, он начинает мешать нам жить, то его приходится отсекать, и главное здесь – не упустить время. В общем, вот такая непростая загогулина в организме.

Турецкий покивал с умным видом и спросил как бы невзначай:

– Доктор, а как, вы сказали, звали вашего однокашника? Великанов?

– Да, был такой умный парнишка – Серега Великанов.

– Почему – был? Что-то с ним потом случилось?

– Что с ним могло случиться? – пожал плечами Иванов. – Стал врачом. Говорили, весьма неплохим. Догадаться можно было – он из семьи потомственных врачей, и у него, я помню, пациенты в руках просто млели. В хорошем смысле слова. Помню, у него было такое выражение: «Врачу необходимы всего лишь три качества – знание, интуиция и милосердие».

– Неплохо, – оценил Турецкий. – И где он сейчас, ваш потомственный доктор?

– Кажется, уехал из Москвы куда-то.

– Понятно, – протянул Турецкий. – Давно с ним не виделись?

– Да уж года два, не меньше. Встретились как-то случайно на выставке медоборудования... – Иванов спохватился: – А почему такой интерес?

– Сейчас объясню. Расскажите про вашу встречу что хотели.

– Ну что... Как обычно однокашники сталкиваются после большого перерыва? «Привет», «как дела», «пока»... «Ты где сейчас», – спрашивает. «Я в Москве, – говорю, – в ЦКБ, могу тебя устроить». – «Не нужно, спасибо, у меня все в порядке». – «А ты где», – я спрашиваю, интересно же, где у нас сейчас порядок. «А, там», – говорит и машет рукой куда-то. Вот и весь разговор. Но кажется, я слышал, он где-то в Подмосковье. Так почему вы спрашиваете, Александр Борисович?

– Видите ли, тут деликатный момент... – Турецкий помолчал. – Мои друзья сейчас занимаются делом одного доктора, которого зовут точно так же. Сергей Великанов.

– С ним что-то случилось? – нахмурился Иванов.

– Да, у него большие неприятности, но, видите ли, я не убежден, что мы с вами говорим об одном и том же человеке. Вы не знаете, куда именно Великанов уехал из Москвы?

Иванов отрицательно покачал головой.

– Ну что же...

– Постойте! – спохватился хирург. – Есть вариант. У него был роман с одной девушкой с нашего курса. Вот ее легко можно найти. Она всегда появлялась на встречах выпускников.

– Тот Великанов, о котором я говорю, холост, – уточнил Турецкий.

– Ну и правильно, – подтвердил Иванов, – они же расстались, насколько я помню, да и воды много утекло. Может, он уже не раз женился и разводился после института. Но мне кажется, она все про него должна знать, у них совершенно сумасшедший роман был.

– Нет, – вздохнул Турецкий, – как раз наш Великанов не женился ни разу. Но, доктор, я вам действительно буду очень признателен, если вы подскажете, как найти эту барышню. Только не пугайте никого словами типа «Генпрокуратура» и прочее, ладно?

– Я понял, – улыбнулся Иванов. – Считайте, договорились.

Турецкий крепко пожал огромную ладонь, которая совсем недавно оперировала его друга и шефа. Она излучала тепло и силу, такой и должна быть, наверное, рука настоящего доктора.

– Спасибо вам за все, – сказал Александр Борисович.

– Не за что.

– Есть за что, – заверил Турецкий. – За Константина Дмитриевича родина у вас в долгу. Ну и насчет этой девушки, конечно, звоните – буду ждать с нетерпением.

– Знаете, у нас говорят: операция – самый дешевый метод, если все нормально, и... самый дорогой, если есть осложнения.

Турецкий засмеялся и протянул Иванову карточку:

– Вот моя визитка, пожалуйста, обращайтесь, даже если вам в метро на ногу наступят.

– На мою могут наступить! – засмеялся Иванов, и они оба невольно посмотрели на его туфли. Размер был сорок пятый, не меньше.

Докурили уже в молчании и попрощались. Турецкий пошел к машине, у него было удивительно ладно на душе – просто потому, что встретил хорошего, несуетного человека, который занят своей благородной работой, делает ее честно, спокойно и профессионально. Возможно, они еще когда-нибудь пересекутся по поводу этой знакомой Великанова, но, скорее всего, вряд ли будут общаться регулярно – слишком на разных орбитах вращаются. От этого было немного грустно, но и... тоже хорошо.

Турецкий не дошел до машины, передумал и развернулся обратно. Что-то подсказывало ему, что Меркулов пришел в себя, а ему срочно нужно было с ним переговорить. Преодолев сопротивление медсестер и охраны с помощью своей безотказной корочки, он добрался до меркуловской палаты. Тот действительно отошел от наркоза.

– Что ты мне принес? – поинтересовался Меркулов.

– Да я как-то... – растерялся Турецкий.

– Больным положены гостинцы, – вялым, но назидательным голосом сказал Меркулов. – Апельсины там в авоське...

Все-таки он еще не вполне в порядке, сообразил Турецкий. Знает Костя о своей отставке или нет, как бы это выяснить?

– Я тебе, Костя, анекдот принес, вот слушай. Доктор заходит в палату, там лежат три женщины. Доктор спрашивает у первой: «Как звать?» – «Евдокия». – «Отлично. На операцию пойдете первой. На операцию, как известно, идут, а с операции – несут». Обращается ко второй: «А вас как?» – «Прасковья». – «Хорошо. Прасковье мы сегодня будем удалять желчный пузырь». – «Аппендицит, доктор, аппендицит!» – «Хорошо-хорошо, как скажете». Подходит к третьей койке, спрашивает: «Ну а вас как звать, голубушка?» – «Надежда». – «А-а, Надежда! А Надежда у нас сегодня оперироваться не будет». – «Почему, доктор?!» – «Потому что надежда умирает последней».

– Жизнеутверждающе, – пробормотал Меркулов и закрыл глаза.

– Костя, – осторожно потряс его Турецкий, следя за тем, чтобы игла, подсоединенная к капельнице, не выскочила из руки Меркулова.

– М-мм? – Меркулов открыл один глаз.

– Ты хотел сказать мне сегодня утром что-то очень важное. Ты помнишь об этом? Извини, конечно. Ты как вообще?

– Помню, – с усилием разлепил губы Меркулов. – Как раз напротив, ничего важного...

– А мне так не показалось, – настаивал Турецкий.

– Забудь, – вяло посоветовал Меркулов. – Вот выйду отсюда, вернусь на работу, тогда со всем этим дерьмом разберемся.

Он ничего не знает, понял Турецкий. Он не знает о своей отставке! Когда он отсюда выйдет, он будет никто. Как и с кем он будет разбираться? Что же делать? Но говорить ему ничего ни в коем случае нельзя. С кем посоветоваться? С Грязновым? Слава хоть генерал и большой начальник, но в аппаратных играх не самый главный специалист... Но ведь все равно больше не с кем.

И еще на одну вещь обратил внимание Турецкий. Интеллигентнейший Константин Дмитриевич Меркулов обычно не употреблял в разговоре крепких словечек. Конечно, ничто человеческое было ему не чуждо и при особом случае он мог и выматериться, но обычно же речь его была наглядной демонстрацией чистоты родного языка. А здесь вырвалось. Очевидно, помимо его сознания. Что-то такое у Меркулова последнее время происходило. Но что?

– Костя? – снова осторожно потряс друга Турецкий.

– Ты еще здесь? – удивился Меркулов чуть более твердым голосом. – Или это ты уже второй раз приехал?

– Я тут живу, – усмехнулся Турецкий. – Слушай, мне пришло в голову, может, у тебя в прокуратуре есть какие-то срочные дела или какие-то важные планы, которые надо за тебя реализовать? Ведь наверняка же есть? Так ты только скажи – я, как честный пионер, готов.

– Да нет, в порядке все, – улыбнулся Меркулов.

– Ты уверен? – настаивал Турецкий. – Или просто не хочешь меня перед отпуском перегружать?

– Я что-то не пойму, – заинтересовался Меркулов, окончательно взбадриваясь, – ты получил задание от моего лечащего врача? Это такая терапия – больного после операции доставать? Что ты тут отираешься, скажи на милость?

– Да нет, что ты, Костя, – смутился Турецкий. – Просто, поскольку я без апельсинов, пытаюсь вот придумать, как тебе помочь. Лежишь тут такой несчастный – слезы на глаза наворачиваются.

– Что-то незаметно.

– Они с внутренней стороны глазного яблока, – с серьезной миной объяснил Турецкий.

– Ну ты и прохвост, – оценил Меркулов, – тебе в суде надо выступать вместо твоего приятеля Гордеева. Кстати, как он поживает?

– Спасибо зарядке, – осторожно ответил Турецкий. – Нормально поживает, спасает всяких без вины обвиненных. А почему ты спрашиваешь?

– Так просто, к слову пришлось. И разве у нас есть без вины обвиненные? Советский суд – самый гуманный суд в мире.

– Так то советский, – уточнил Турецкий.

– Шел бы ты отсюда по своим делам, гражданин помощник генерального прокурора.

– Значит, ничем больше я тебе помочь не могу, – скорее утвердительно, чем вопросительно пробормотал Турецкий. Как бы про себя, но на самом деле более чем вслух.

– Я же сказал...

Не хочешь говорить – не надо, сам все раскопаю, подумал Турецкий.

– Кстати, забыл тебе сказать, Костя. Ты знаешь, кто тебя оперировал?

– Мне говорили фамилию, но я забыл, такая распространенная, русская.

– Иванов.

– Петров-Сидоров, – машинально добавил Меркулов.

– Да нет, Иванов.

– В самом деле?

– Ну конечно.

– Как-то не отложилось.

– Немудрено, – посочувствовал Турецкий.

– Кажется, хороший хирург. Ты не находишь? – Меркулов кивнул на свой живот.

– Нет, Костя. Должен тебя все-таки огорчить.

– Что – нет? – удивился Меркулов. – Плохой он хирург? Или не Иванов?

– Не Иванов, – горестно вздохнул Турецкий. – Соврал, грешен. Тебя кромсал заезжий филиппинский хирург. Голыми руками. В порядке обмена опытом. Ему разрешили попрактиковаться на удалении аппендикса. Ты как вообще, уже нормально себя чувствуешь? – сочувственно улыбнулся Турецкий.

Меркулов рассмеялся и махнул на него рукой.

Выйдя из палаты, Турецкий позвонил секретарше Меркулова и дал инструкции по поводу жены Меркулова – сообщать обо всем уже можно, навещать тоже. Об отставке он ей ничего не сказал.