Текст книги "Гейша"

11

Бывает же такое: раз в жизни хочешь кому-то позвонить и поговорить конфиденциально, без посторонних, так пробиться к служебному телефону оказывается невозможно.

Раз в жизни нужно поговорить о том, что касается только двоих, так набивается полная комната слушателей.

При этом в любом коллективе обязательно найдется один (или парочка) сотрудников, которые часами висят на проводе, обсуждая громким голосом самые интимные стороны своей жизни, и ничего, хоть бы хны, никто на них и внимания не обращает. В нашем тесном кругу таким любителем трепаться о личном по телефону был Славин, и речь его при этом журчала так плавно и усыпляюще, что о чем бы он ни распространялся: о грибке на ногтях, о чесотке у любимой кошки, о ценах на нижнее мужское белье или о своих снах, но его голос странным образом выпадал из вашего сознания, словно бы Славина вообще не было в комнате.

Но стоит любому другому человеку (скажем, мне) набрать украдкой номер и тихим голосом произнести:

– Привет, это я. Как дела? Когда увидимся? – как тут же все начинают пялиться в мою сторону и делать далеко идущие выводы.

Скажете, у меня паранойя?

– А ты, Гордеев, я смотрю, цветешь и пахнешь, – зачем-то поправляя на мне галстук, проворковал Славин, как только я повесил трубку.

Черт бы его побрал! Специально бегал звонить из общего телефона в холле, чтобы напороться на главного сплетника.

– Да и ты отлично выглядишь.

– Ну не сравнить, не сравнить… Как твоя подопечная?

– Какая именно?

– Ой, да ладно прикидываться! Кто, кто… Как будто мы не знаем…

Что за манера разговаривать?

– Извини, я спешу.

– Привет передавай своей киске!

В ответ на мой свирепый взгляд Славин засмеялся:

– Ха-ха, шучу, я ничего не слышал, не имею такой привычки. Кстати, у тебя шикарная тачка. Мои поздравления.

…Мы с Аллой договорились, что я заеду за ней на работу.

Фильтры на своей тачке я уже поменял, но возвращать Женьке его «вольво» не торопился. Собственно, он и не подгонял. Настоящий друг.

– Куда отправимся? – бодро спросил я, переступив порог ее кабинета.

Алла подняла голову от журнала и ласково улыбнулась:

– Разве обязательно куда-то ехать? Мне кажется, мы неплохо могли бы провести время и здесь.

– Как хочешь, – постарался я скрыть разочарование.

Кажется, у меня это не слишком получилось, потому что Алла, усмехнувшись, сказала:

– Не расстраивайся, вечер тебя не разочарует.

Продолжая смотреть мне в глаза, она медленно, пуговка за пуговкой расстегнула свой белый халат и сбросила его, демонстрируя великолепное холеное тело в прозрачном кружевном белье и белых чулках. Ну просто сексапильная медсестра из шведского порнографического фильма.

– Позади тебя холодильник. Достань лед и шампанское.

Загадочно поглядывая на меня, она бродила кругами по кабинету, пока я возился с пробкой.

– А бокалы?

– Сегодня мы поиграем в больницу, – ответила она, протягивая мне два стеклянных пузырька аптечного происхождения.

Я видел, что она что-то задумала, и волнительное предвкушение предстоящей любовной игры защекотало нервы. Нехитрый сюжет порнофильма продолжал воплощаться наяву.

Мы выпили шампанского. Алла уперлась ногой в стоматологическое кресло, троном возвышающееся посреди кабинета.

– Залезай, – кивнула она.

– А больно не будет? – с притворным испугом произнес я, усаживаясь на место экзекуции.

– Не бойтесь, я скажу, когда будет больно…

Синяя лампа зажглась у меня над головой. Тихо загудел подъемник. Кресло поползло вниз, его спинка мягко отъехала назад. Алла забралась мне на колени и уселась верхом. Я попытался ее обнять, но она строгим голосом ответила:

– Не хватайте меня за руки! Лежите спокойно, откройте рот.

Я послушно распахнул рот.

– Хороший мальчик, вот умница… Сейчас добрая тетенька-доктор все ему полечит, – воркующим низким грудным голосом прошептала Алла, расстегивая на мне брюки. – Сейчас мы посмотрим, все ли у нас в порядке?.. Лежи, не двигайся.

Ее язык жадно проник в мой рот…

…В полном изнеможении мы оторвались друг от друга и перевели дух. Наша одежда была разбросана по полу в полном беспорядке. На шее Аллы был мой галстук, а на мне… Ладно, не скажу, какая часть своего туалета озорная «медсестра» натянула на меня. Лежа на кушетке в комнате для отдыха, мы допили шампанское. Алла закурила.

– Я забыла захватить твой «паркер».

– Жаль, я по нему соскучился.

Она тихо рассмеялась.

– Богатый мальчик с хорошей работой и дорогой машиной может купить себе новую ручку.

– Это подарок.

Я не врал. Ручку за сто пятьдесят долларов с золотым пером, скинувшись всем миром, мне преподнесли коллеги в мой первый день рождения, празднуемый в рабочем коллективе. Помнится, добравшись домой после той пятничной вечеринки (не помню, как это произошло, моя транспортировка лежала исключительно на совести коллег), мне пришлось обращаться за помощью к соседке-фельдшерице, которая сердобольно уколола мне раствор глюкозы и аскорбиновой кислоты… Брр!

– Раз так, то понятно, – ответила Алла.

В начале одиннадцатого мы прошли мимо сидящего на выходе охранника, с которым Алла привычно простилась, меня разобрал смех оттого, что этот парень даже предположить не мог, почему доктор задержалась на работе во внеурочное время.

Мы отправились ужинать в китайский ресторан. В начале первого я отвез Аллу домой. Остаток вечера она молчала и вообще выглядела рассеянной, но я не обратил на это внимания, думал, что она достаточно изнемогла от наших кульбитов, чтобы теперь оживленно болтать. Но позже, дома, я понял, что был один омрачающий момент, который я поначалу пропустил. В зале ресторана стояла стеклянная витрина, в которой выставлялись для продажи и ради интерьера изящные украшения в традиционном китайском стиле: золотые и серебряные ожерелья, браслеты, серьги и всякие изящные безделушки вроде вееров и шкатулок. Алле очень понравился ажурный золотой браслет с драконами, в глаза которых были вставлены мелкие зеленые камешки. Она попросила достать его из витрины и примерила.

– Тебе нравится?

Я пожал плечами.

– Я в этом абсолютно не разбираюсь.

Алла еще немного повертела браслет в руках, затем вернула его и попросила показать лакированную шкатулку.

– Милая, правда?

– Ага, – подтвердил я достаточно равнодушно, оглядываясь на наш столик, к которому официантка уже подкатывала тележку со всякой снедью.

Я был голоден и в тот момент не оценил Аллино пристрастие к китайскому антиквариату.

Прощаясь с ней у подъезда, поцеловав подставленную щеку, я спросил:

– Завтра увидимся?

– Не получится, завтра у меня много работы. Я сама тебе позвоню, – произнесла она довольно сухо и, не ответив на мой поцелуй, зашла в подъезд.

Стоит обзавестись автоответчиком, чтобы получать моральное удовольствие, отключая его время от времени и со злой радостью представляя, скольких людей ты лишаешь тем самым возможности сообщить тебе (как правило, не вовремя) неприятные неожиданные новости.

Алла ни разу не позвонила, хотя я специально оставлял в автоответчике чистую кассету. И с каждым днем ощущение недостойности собственного поведения в ресторане во время первого свидания росло в геометрической прогрессии. Слабые напоминания внутреннего голоса о том, что скромные финансовые возможности начинающего юриста не позволили бы мне подарить Алле не то что золотой браслет, но и самый завалящий из предложенных для продажи серебряных колокольчиков, отгоняющих, по версии продавца, злых духов от вашего дома, не имели никакого действия.

Я решился первым навести мосты.

Надо признаться, что с самого начала я повел себя с Аллой немного нечестно, пытаясь создать у нее впечатление, будто я – богатенький мальчик, любящий красиво поразвлечься. Согласитесь, в таком случае в ресторане я выглядел просто жмотом. Ну не мог же я пуститься в рассуждения о светлых и темных полосах в жизни?! Поэтому я решил заявиться к Алле на работу в своем нормальном виде: голодный, усталый, помятый, в повседневном костюме и галстуке, на старом папином драндулете с новыми фильтрами. Ну, может, я снова слегка переборщил, разыгрывая из себя деревенского простачка (нельзя же все время быть серьезным!), но, переступая порог священного храма медицины, я нес в руках в дар любимой женщине трехлитровое пластиковое ведерко первой подмосковной клубники, сорванной вчера вечером на даче у Женьки. Вид при этом у меня был еще тот. Проходя по длинному коридору поликлиники, я не без удовольствия замечал на себе удивленные вопросительные взгляды посетителей и персонала.

Хотели получить простого русского парня? Получили!

При виде меня Алла изумленно подняла брови. В кресле перед ней с открытым ртом сидел пузатый мужичонка в мятых льняных брюках, с сотовиком в руке. Зачем ему, интересно, сотовик, если он говорить все равно не может?

– У нас только по записи, – пролепетала медсестра, порываясь встать из-за стола, чтобы «не пущать». – Вы записывались?

– А то как же? – весело возмутился я голосом, в котором помимо моей воли стали проскальзывать какие-то деревенские нотки, то ли в стиле есенинского крестьянского парня, то ли великого нижегородца Алексея Максимовича Горького. – Конечно, с самого утречка и записан.

– Фамилия?

– Анампедистов, Егор Евлампиевич.

Медсестра без улыбки уставилась в свой талмуд.

– Вас тут нет, – произнесла она обиженным голосом.

– Как это нет, когда я здесь?

– Алла Эдуардовна, мне вызвать охрану?

– Не надо, это ко мне, – благородно признала Алла, сдвигая маску на подбородок. – Подождите в коридоре, – повернувшись ко мне, сказала она.

– Ничего, я могу и здесь на стульчике подождать.

– Я сказала, подождите в коридоре, – со льдом в голосе повторила доктор Силамикель.

Пришлось выметаться.

После толстяка с сотовиком в кабинет прошествовала дама с девочкой лет семи. Я ждал. За ними прошла еще одна дама. Я еще не терял надежды, но когда за дамой двинулся вызванный медсестрой верзила с внешностью охранника из частного сыскного бюро, который по ночам, вместо того чтобы заниматься своими прямыми обязанностями, хлещет водку со знакомыми девицами, смотрит по казенному видаку порнуху, а за это получает зарплату вдвое больше моей, я возмутился.

После охранника должна была идти старуха с внешностью престарелой кинозвезды, но я наговорил ей комплиментов, поцеловал ручки, пообещал не задерживаться и прорвался вперед.

– Алла, нам надо поговорить!

Она сняла маску и защитные очки. Вид у нее был усталый.

– Сходи в лабораторию, – попросила она медсестру, цербером смотревшую на меня из своего угла. – Садись, раз пришел. Открой рот.

– Какой, к черту, рот? – Я схватил ее руки, занесшие надо мной сверкающее зеркальце и пинцет. – Когда мы увидимся? То есть я пришел, чтобы извиниться за свое поведение в ресторане и сказать, что я подлец и скотина и, наверное, запудрил тебе мозги, но в душе я хороший… Когда мы увидимся?

По ее губам промелькнула сдерживаемая улыбка. Я понял, что почти прощен, и прижался к ее мягкой, приятно пахнущей груди.

– Аллочка, я по тебе ужасно скучал. Чем я могу искупить свои грехи, а?

– Я не люблю жмотов и тупиц.

– Я не жмот. Но я тупица. Клянусь, я только дома сообразил, как тебе понравился тот браслет.

– И? – полным нетерпения голосом произнесла она, поглаживая меня по голове.

– Что и?.. – не понял я.

Повисла неловкая пауза. Алла явно чего-то ждала, глядя на меня сверху вниз. Улыбка ее постепенно таяла, а взгляд наливался огнем.

Я вдруг совершенно отчетливо осознал, что именно должен был бы на моем месте сделать сейчас настоящий киногерой, мечта всех женщин, Бред Пит какой-нибудь: запустить руку в карман, вытащить изящный бархатный футляр, открыть его и надеть на руку Аллы тот самый браслет…

Черт бы меня побрал, зачем я вообще о нем вспомнил? Идиот!

– И что? – нетерпеливо прервала мой поток сознания Алла. – Надеюсь, ты не рассчитывал отделаться от меня ведром клубники?

– Нет, что ты! Что ты, я это по дороге… по дороге, заехал, вот…

– Понятно, – процедила она, меряя меня с ног до головы изучающим взглядом.

– Может быть, встретимся сегодня? – пробормотал я без особой надежды, но неожиданно она решила сменить гнев на милость.

– Ладно, встретимся, только не сегодня. Давай завтра. Заезжай вечером ко мне домой, часиков в девять.

Ушам своим не верю!

– Ты серьезно? Завтра? Буду как штык! Сходим куда-нибудь или проведем романтический вечер дома? Шампанское, свечи, потом… ну потом мы что-нибудь придумаем…

– Потом – клубничное варенье, – в тон продолжила Алла, глядя на меня сверху вниз с легкой усмешкой. – Я еще не решила, как развлечемся. Приезжай, на месте сообразим.

Сопровождаемый, как совестью, этим укоризненным взглядом, я вылез из кресла и поплелся к выходу.

– Клубнику можешь оставить, – крикнула мне вслед Алла.

Догнав меня, она обхватила меня за плечи, поцеловала, прошептала на ухо:

– Юра, ты прелесть!

Забрала проклятое ведро и, легонько подталкивая в спину, выпроводила меня за дверь так ловко, что я только в машине опомнился и, как тот придурок в рекламе, почесал за ухом с мыслью: «Ой, блин, че ж я сделал-то?»

12

– Ну ты смотри! Как на подбор, а?

Трое пленников сидели рядком, привязанные к стульям. Первым был самый высокий и крупный из них – Бирюков в порванной клетчатой рубашке и брюках. Место посредине занимал пожилой армянин, привезенный в пижаме и шлепанцах. Крайний и самый маленький из пленников был сын покойного Осепьяна, юноша лет восемнадцати, сорванный с постели во время ночного налета и привезенный в одних плавках.

С глаз пленников уже сорвали клейкую ленту, но рты оставили заклеенными, чтобы своими нервными выкриками они не мешали работать.

– Родственники, – любовно заметил Свищ, прохаживаясь по подвалу взад-вперед и глядя то на одного, то на другого.

Бирюков, как только с его глаз сорвали липучую ленту скотча, ошалело таращил глаза и озирался, пытаясь всем своим видом показать, что он тут человек случайный и ни в чем таком не замешан. Но на его отчаянное мычание никто не обращал внимания. Брат покойного Осепьяна, сидящий с ним рядом, вел себя более спокойно. Мальчишка, перепуганный до полусмерти, дрожал мелкой дрожью и тупо смотрел в пол, ни на что не реагируя. Он был в шоке.

Сверху слепил яркий свет от низко подвешенной лампы, так что троица сидела в освещенном кругу, в то время как стены и углы помещения, в котором они находились, скрывала непроглядная темнота. Из этой темноты долетали только голоса бандитов и виднелись красные точки их сигарет.

Свищу подали вертящееся кресло на колесиках. Он бухнулся в кресло со словами: «В ногах правды нет».

– Гена, и попить чего-нибудь принеси, – щелкнув пухлыми пальцами и звякнув золотым браслетом, попросил он.

Из темноты вырисовалась фигура в бело-голубом найковском спортивном костюме. К креслу шефа приставили деревянный ящик из-под апельсинов с яркой оранжевой наклейкой на боку. На ящик выставили запотевшие, соблазнительно-влажные бутылки пива и минеральной воды.

Свищ зубами сорвал пробку с минералки, высосал бутылку до дна и смачно перевел дух. Вытер ладонью вспотевший лоб.

– Духота…

Гена проявил инициативу, принес и поставил с другой стороны от кресла вентилятор на высокой ноге. Мягко зажужжал синий пропеллер, нагоняя прохладу.

– Молодец, сынок, – оценил Генины старания шеф. – Годзилла, ты где?

От темной стены отделился и шагнул на свет «камуфляжник». Боевую раскраску он еще не стер, но автомат уже где-то оставил.

– Не уходи далеко, можешь понадобиться. Мясник здесь?

– Я здесь, – ответил из темноты низкий бас.

– Сейчас будем работать, – предупредил его Свищ.

Бирюков понял, что вступительная часть закончилась, и у него засосало под ложечкой. Ему даже думать не хотелось, что подразумевал главарь под словами «будем работать».

– Значит, так, родственнички, – потирая руки, негромко произнес Свищ, обводя пристальным взглядом своих пленников. – Сейчас вы слушаете меня. Потом я даю каждому минуту на выступление, как в парламенте. А потом, если ответы меня не удовлетворят, с вами поработает Мясник, да так, что вы легкими и печенкой харкать будете. В ногах у меня валяться и собственное говно жрать. Понятно? Теперь слушайте. Твой брат, – Свищ указал пальцем на пожилого армянина в пижаме, – он же твой папашка, – кивнул он на мальчишку в плавках, – и он же твой покойный тесть, – повернулся Свищ к Бирюкову, – перед своей преждевременной и, надеюсь, мучительной кончиной проставил меня на очень большие бабки. Мы с ним заключили договор, я отдал ему деньги, а он должен был достать товар. Вместо этого покойник неожиданно умер. У меня есть предположения, что товар был доставлен и сейчас находится либо в доме, либо в известном покойнику надежном месте. Но я также думаю, что один из вас это место должен знать. Вот вопрос: кому из вас покойник больше доверял?

Свищ замолчал, пытливо глядя то на Бирюкова, то на брата, то на сына Осепьяна.

– Вопрос посильнее «Фауста» Гете, – сам себе ответил Свищ. – Любопытно, с кем же из вас троих покойник вел свои дела? А, Мясник? Как ты думаешь?

Из темноты на свет вышла квадратная туша со сложенными на груди ручищами. Часть лица Мясника была изуродована багровыми следами от швов.

– Сын, брат или любимый тесть?

– Брат, – басом прорычал Мясник.

– Ты на него ставишь? Хорошо, тогда я поставлю… Нет, я не скажу, на кого я поставлю. А ты, Годзилла?

– На тестя, – ответил голос из темноты.

– Гена?

– Может, сынулька? Что-то он сильно забздел.

– Сын, – с улыбкой повторил Свищ. – Хорошо. Теперь вопрос: где покойник держит мой товар? Минуты на размышление давать не буду, думать тут сильно нечего. С кого начнем?

– С него! – кивнул Мясник на сына Осепьяна.

Подручный в «найке» подошел к трясущемуся от страха мальчишке, рывком содрал с его рта клейкую ленту.

– Слушаем, – произнес Свищ.

Мальчишка слегка пошевелил посиневшими губами.

– Смелее, громче, где?

Тот от страха совсем потерял голову и не отвечал.

– Где, тебя спрашивают? – заорал на него Гена, для большей доходчивости подкрепляя свой рев ударом кулака, но мальчишка только сильнее задрожал.

Из разбитого носа на грудь потекла алая струйка крови.

– Я не знаю, – собравшись с силами, едва слышно произнес он.

– Что?

– Я не знаю.

Сын Осепьяна всхлипнул. По лицу его покатились слезы. Он закусил губы и закрыл глаза, низко опустив голову.

– Э-э, сопли распустил, как баба, – улыбаясь, сказал Свищ. – А может, ты и есть баба?

Но тот ничего не отвечал.

– Ладно, не говори, у нас будет время проверить. Зададим-ка лучше вопрос тестю. Кому же еще довериться в этой жизни, как не отцу женщины, с которой спишь, а? Верно? – подмигивая Бирюкову, весело спросил Свищ. – Рот ему освободите. Давай говори.

Сердце Бирюкова бешено заколотилось. Он почему-то решил, что, если Свищу выложить все правду, тот обязательно ему поверит и поймет, что Бирюков ни при чем в этой истории, что покойного он в жизни никогда не видел и понятия не имел о его делах… Может, Свищ его сразу же и отпустит?

Захлебываясь в потоке собственных слов, он принялся подробно и как можно более точно описывать, каким образом попал в столицу, как узнал, что его дочь жила с покойным, и что эта новость огорошила его своей неожиданностью… Рассказал, как безуспешно пытался помочь своей арестованной дочери, как для этого решил связаться с семейством покойного Осепьяна и что это самое семейство самым бессовестным образом его отшило.

– Значит, вещи дочкины приказали отвезти в лес и сжечь, а тебя побили?

– Побили, сучата! Подкараулили под воротами двое таких лбов здоровых, собачища у них, зубы как у акулы, во! Охранники, должно быть… Заволокли в кусты и ногами, ногами меня по почкам, гады, – глядя на Свища широко открытыми честными глазами, рассказывал Бирюков.

Он слышал, как по ходу его рассказа со всех сторон раздавались короткие смешки, и специально старался рассказывать как можно смешнее, чтобы вызвать у бандитов симпатию.

Слушая Бирюкова, главарь тоже усмехался в бороду, вертел головой.

– Нет, ну артист, а? – произнес Свищ. – Вот как надо убеждать! Чтоб огонь в глазах, пар из ноздрей… Слушай, мужик, если честно, ты мне нравишься, – наклоняясь к Бирюкову, доверительным тоном сообщил он. – Ты меня почти убедил. Мне даже хочется тебя отпустить, понимаешь? Я тебе верю, хотя вообще я никому никогда не верю. Но, понимаешь, так будет нечестно. Ребята на тебя ставили? Ставили. Если ты уйдешь, то остальные ставки станут недействительными, так, что ли?

Бирюков вынужденно кивнул, показывая, что согласен с доводами главаря.

– Так что ты уж посиди с нами, послушай, что другие будут говорить, а? – дружески предложил Свищ. – Или тебе не интересно?

Бирюков повел плечами, стесняясь признаться, что ему на самом деле плевать на такой интерес и, будь его воля, он бы бежал от этого интереса так быстро, что только пятки бы мелькали.

– Не интересно? – удивленным тоном переспросил главарь. – Вы слышите? Вот это мужик. Мы тут корячимся, решаем дело на пять лимонов, а ему на это дело насрать, так? Ему бы скорее вернуться к себе в Тверь, к жене, на свои кулацкие шесть соток, носом в навоз зарыться и сидеть… Так, папаша?

Бирюков уловил в голосе Свища металлические нотки и испугался. Он никак не мог понять, что могло главаря так разозлить?

– Вот из-за таких, как ты, навозных жуков, которые уткнутся рылом в землю и дальше своего хомута ничего не видят, ничего не слышат, мы все в таком дерьме и сидим! Вся Россия! Ты понял? – вдруг заорал Свищ, хватая папашу за грудки. – Не думал раньше своей тупой куркульской башкой, как бабки зашибать, чтобы девка твоя, когда вырастет, не блядовала? Дурачком всю жизнь прикидывался? Россия дураков любит, дуракам у нас легко живется, но ты не знаешь, папаша, что я, лично я дураков не люблю, я их ненавижу. Ты понял? А раз понял, то сиди тихо и не рыпайся!

Свищ откинулся на спинку кресла и перевел дух. Все еще грозно поглядывая сверху вниз на сникшего Бирюкова, он зубами сорвал пробку с бутылки пива, выплюнул ее на пол и осушил всю бутылку.

– Падла, ненавижу, – сквозь зубы процедил он, отшвыривая бутылку в угол.

Тоскливо звякнули осколки.

На мгновение в подвале стало тихо, лишь мерное жужжание вентилятора нарушало гробовое молчание.

– Ладно, вернемся к делу.

Свищ ленивым жестом показал, что со рта брата покойного Осепьяна пора снять клейкую ленту.

– Послушаем, что ты нам расскажешь, но желательно покороче и без цирка, – добавил он.

Но брат покойного, судя по серьезному выражению его лица, не думал ни дурачиться, ни тянуть резину.

– Я не вел никаких дел с покойным Суреном, – произнес он, глядя в глаза главарю. – Брат мне не доверял, мы жили двумя отдельными семьями и никогда особо не были близки. Если у брата и были какие-то тайные дела, то я о них не знал, но… Но я думаю, что он вел их с этим человеком, – брат покойного кивком указал на Бирюкова.

– Ах ты морда! – так и взвился оболганный Бирюков, но крепкий удар Гены усадил его на место.

– Тсс! – Свищ приложил палец к губам. – Заткните его.

Бирюкову снова заклеили рот.

– Почему ты так думаешь?

– Судите сами. Зачем он тайно полез ночью в наш дом? Наверное, хотел забрать товар. Знал, где он лежит, и решил забрать себе.

– Что, он не отец той девчонки, что спала с покойником?

– Сомневаюсь. С родителями Лены я сам лично беседовал накануне по телефону. А этот человек несколько дней терся вокруг дома, охранники его один раз турнули, но он вернулся. Я думаю, это он вам нужен.

Армянин говорил с легким акцентом, спокойно и даже с достоинством, хотя и видно было, что он волнуется.

Бирюков возмущенно мычал что-то сквозь кляп, пытался вскочить, но его все время усаживали.

Свищ подманил рукой Мясника:

– Давай, за работу.

Великан одной рукой сгреб за шиворот Бирюкова, сорвал со стула и поволок в дальний угол помещения. Там его за наручники подцепили на крюк, свисающий на цепи с потолка, а к ногам привязали шестнадцатикилограммовые гири. Мясник нажал на кнопку, и лебедка под потолком заработала. Зазвенела, натягиваясь, цепь. Бирюкова вздернуло на этой дыбе сантиметров на двадцать над землей. Если бы кляп не закрывал ему рот, то крик слышен был бы за километр вокруг. Подержав жертву несколько секунд в подвешенном состоянии, Мясник опустил его на пол. Ноги не держали Бирюкова, подкашивались в коленях. Он болтался, как мешок. Мясник с отмашкой ударил его обрезком резинового шланга по пояснице, по почкам. Бирюков, извиваясь, как пойманный на удочку угорь, вертелся из стороны в сторону. Методично сосчитав удары, Мясник снова включил лебедку и подвесил истязаемого на дыбу.

Пытка повторилась раз пять.

В это время Свищ пил холодное пиво, закусывал солеными орешками и говорил по телефону с женой.

– Да, да, дорогая, не забыл. Как малышка? Температуры уже нет? Я тебе говорил, что ей нельзя давать на улице мороженое. Врач приходил? Что говорил? Хорошо, обязательно. Позвони Маше, пусть придет, поможет тебе сегодня ночью сидеть с ребенком. Пошли за ней машину. Ах, так? Тогда дай ей денег на такси. Да, я сегодня вечером задерживаюсь. Не знаю когда… Ну все, целую. Не скучай без меня. Хватит пока, – сказал он, отключив свой сотовый. – Что он теперь скажет?

Бирюкову освободили рот.

Сквозь стоны он повторил все то же самое: что не знает ни про какой товар, что он отец любовницы покойного Осепьяна, приехал из Твери…

– Это он, сука черножопая, все знает! – задыхаясь, твердил он, глядя на брата Осепьяна. – Он меня подставляет, а сам все знает. Я до тебя доберусь, гад!

– Еще раз, – приказал Свищ.

Орущего и пытающегося вырваться Бирюкова снова поволокли на дыбу. На этот раз ему рот не заклеивали, и дикие, звериные вопли и рев разносились под сводами полуподвала, оглушая остальных.

– Не знаю ничего! А-а-а, суки! – выл от боли Бирюков. – Брат… Он знает… Хватит, хватит, я больше не могу. Хватит, ради бога, я ни при чем!

Он уже рыдал в голос.

Свищ внимательно следил за реакцией оставшихся двух пленников.

– Это еще не больно, – доверительно глядя на Осепьяна-брата, сказал он. – Это пока разминка. Вот следующему будет гораздо хуже.

Бирюкова пытали, пока он не потерял сознание. Ничего полезного из его бессвязных стонов и криков Свищ не узнал. Было похоже, что тверской родственник и в самом деле ни при чем.

– В камеру его отнесите, – приказал Свищ.

Гена и еще один бритоголовый парень подхватили Бирюкова под руки и поволокли из подвала.

– Ну что? Может, теперь я услышу что-то интересное? – произнес Свищ.

Оба пленника молчали.

– Бери его, – кивнул Свищ на мальчишку.

Словно выведенный из состояния прострации, сын Осепьяна закричал от ужаса, когда к нему приблизился Мясник.

Мясник схватил мальчишку в охапку и потащил к крюку.

Свищ понимал, что единственным вероятным партнером покойного Осепьяна, знавшим что-нибудь о товаре, мог быть только его брат. Пытая мальчишку, он надеялся таким образом повлиять на дядю.

И действительно, как только загремела цепь и из дальнего конца полуподвала раздался нечеловеческий, надрывный крик, брат Осепьяна зашевелился.

– Постойте, не надо трогать мальчика, – быстро произнес он. – Я уверен, что он ничего не знал о делах отца. Он ведь еще совсем ребенок. Сурен ни за что не втравил бы сына в такие дела. Это, насколько я понимаю, дела для взрослых мужчин. Отпустите мальчика.

– Ты знаешь, где товар?

– Нет, я не знаю, но если вы скажете мне, что это должен быть за товар, какого свойства товар мой брат должен был достать, то я смогу предположить, кто его должен был доставить брату и где брат мог его держать. Такое у меня предложение.

Свищ призадумался.

Брат покойника темнил. Он что-то знал, но тянул время.

– Ты рассуждаешь как деловой человек. Мне это нравится, – неожиданно легко согласился Свищ.

– Может быть, поговорим наедине, раз это касается только нас? – предложил армянин.

– А разве тут есть чужие?

– Армен еще мальчик, зачем ему знать о таких вещах? Я думаю, что дела лучше обсуждать без свидетелей.

Свищ секунду подумал.

– Добро, – кивнул он и махнул рукой на сына Осепьяна. – Этого закройте вместе с первым!

Придя в себя в темном каменном мешке размером метра два на два, Бирюков первым делом принялся ощупывать руки и ноги, проверяя, целы ли кости. Потом попытался приподняться. Все тело болело, словно он в одиночку разгрузил трейлер с кирпичом. Бирюков для начала встал на четвереньки, потом на колени и, держась за стену, смог встать.

«Ничего, я двужильный, – думал он, представляя, как удивился бы Мясник, если бы увидел, что его жертва уже может самостоятельно передвигаться. – Фашист проклятый! – думал о нем Бирюков. – Гестаповец. Устроили тут себе эсэсовский застенок. У главного ихнего рожа бородатая, что у попа, тьфу! Дураков он не любит!.. Вишь, скот, морду отъел и умным себя считает. Из «калашникова» бы вас всех покрошить в мелкий винегрет, посмотрел бы я на тебя тогда, умника… Ничего, от гестаповцев люди убегали, и от вас, шантрапы, смогу уйти…»

Двигаясь в кромешной темноте, держась одной рукой за стену, Бирюков неожиданно наткнулся на чьи-то ноги и даже вздрогнул, испугавшись, что на полу камеры валяется чей-то труп. Перспектива оказаться запертым в тесной камере вместе с трупом его не радовала.

– Кто тут? – тихо спросил Бирюков, боясь ощупать ноги.

Никто не отвечал.

– Эй! Кто живой есть? – снова спросил он.

И снова – тишина.

Бандиты весьма легкомысленно не обыскали карманы своих жертв, так что при себе у Бирюкова остались и зажигалка, и ключи от тверской квартиры со складным ножиком вместо брелка, где кроме самого ножа имелись штопор и открывалка.

Чиркая зажигалкой, Бирюков осветил пол, стены и потолок своей камеры. Сын покойного Осепьяна безвольно сидел на полу, обхватив руками голые колени, и вроде плакал. Это на его ноги наткнулся Бирюков в темноте.

– Чего не отвечаешь, раз спрашивают?

Мальчишка и на этот раз ничего не ответил Бирюкову, только дернулся всем телом.

– Били тебя? – с сочувствием спросил Бирюков, опускаясь на корточки рядом с Осепьяном-младшим. – Кто они такие, ты знаешь? Чего они хотят?

– А ты кто такой? – огрызнулся мальчишка.

– Я Ленин отец.

– Ленин-отец, – передразнил тот.

– А ты сын этого, что в доме ночью застрелили? – шепотом спросил Бирюков. – Скажи, что там ночью на самом деле произошло? А? За что мою Ленку в тюрьме держат?

Мальчишка молчал.

– Сучка твоя Ленка, вот что, – ответил он.

– Ты это, того, помалкивай, – обиделся Бирюков. – Еще от горшка два вершка, чтобы про взрослых болтать. Скажи лучше, что произошло тогда? Кто его убил? Небось эти бандюги?

Мальчишка молчал.

– У твоего папаши с ними дела какие-то были, я понял. А почему тогда на Ленку свалили? Кто на нее все свалил, а?

– Отстань от меня, чего привязался! – взвизгнул мальчишка. – Ты мент, что ли? Не знаю я ничего! Ленка сама убила, меня вообще в ту ночь дома не было!