Текст книги "Факир против мафии"

– Ну и че? – пренебрежительно пожал плечами Дашкевич. – Хрен ли они из этого выжмут?

– Менты умеют носами землю рыть, – тихо и холодно заметил Халимон.

Дашкевич слегка напрягся, и Халимон тут же сменил тон.

– Ладно, Дашко, – с прежней веселостью сказал он, – че теперь-то базарить. Давай тащи коньяковского. Отметим.

Дашкевич еще раз облегченно вздохнул, затем встал со стула и подошел к настенному шкафчику. Раскрыл дверцы и осмотрел содержимое.

– Коньяк кончился, – сказал он, не оборачиваясь. – Есть водяра. «Русский стандарт». Начислить по полтиннику?

– Че полтинник, можно и больше. Давай уже доставай.

Дашкевич взялся за бутылку, и тут за спиной у него раздался сухой щелчок.

– Это че? – не оборачиваясь, упавшим голосом спросил Дашкевич.

– Это смерть твоя, братела, – холодно сказал у него за спиной Халимон. – Босс приказал тебя убрать. Ты уж извини.

– Как это? – сказал Дашкевич дрогнувшим голосом, чувствуя, как все у него внутри холодеет. – Ты же сказал, что перетер.

– Перетер-то перетер, – подтвердил Халимон. – Только терка получилась не в твою пользу.

– Херня какая-то, – тихо прошептал Дашкевич. И затем, чуть громче: – Так, значит, босс приказал тебе меня завалить?

– Угадал, – вновь согласился Халимон. – Ты извини, братела. Как говорится, ничего личного. Ты же знаешь, я не могу не выполнить приказ.

– Но ведь мы сделали все, как нужно. Ты сам сказал, и тот терпила уже ничего никому не расскажет.

– Он-то не расскажет, – уныло согласился Халимон, – зато другие могут. Говорил я тебе: не трепи языком – на беду нарвешься. Вот и нарвался.

Халимон секунду помолчал, потом холодно произнес:

– Если будешь стоять спокойно, умрешь быстро. Ты знаешь, я хорошо стреляю. Обещаю выстрелить тебе прямо в затылок.

Дашкевич нащупал на полке кухонный нож и крепко сжал его в руке. Не медля больше ни секунды, он резко развернулся и, пригнув голову, бросился на Халимона.

Выстрел прозвучал сухо и отрывисто, как лай большого пса. Дашкевич почувствовал, как пуля обожгла ему голову, но не остановился, и в следующее мгновение острый столовый нож до самой рукоятки погрузился в мускулистую и неожиданно мягкую шею Сергея Халимона.

6

Под пристальным взглядом Турецкого помощник Елены Сергеевны Канунниковой Владимир Юдин – худощавый молодой мужчина с чернявой физиономией цыганенка – чувствовал себя неуютно. Турецкий не лез за словами в карман, он говорил жестко, без всяких церемоний, лишь изредка задумчиво растягивая слова и не забывая при этом смотреть на Юдина такими глазами, словно в них были вделаны маленькие рентгеновские аппараты.

– Значит, вы сейчас нигде не работаете?.. – протянул Турецкий, разглядывая Юдина, как зоолог разглядывает маленького зверька, попавшегося в ловушку.

Юдин вежливо улыбнулся и повторил:

– Нигде. Видите ли, Александр Борисович, после смерти Елены Сергеевны я долгое время был сам не свой. – Он потупил глаза и с деланным смущением добавил: – Скажу вам прямо – эта беда сильно подорвала мое здоровье. Я даже вынужден был пройти специальный курс лечения…

Турецкий нетерпеливо качнул рукой:

– Я знаю, что вы пьете. Следователь, с которым вы беседовали, рассказал мне о вашем «способе лечения». У вас что, был запой?

– Ну почему же запой? – обиженно ответил Юдин.

– Что же тогда помешало вам устроиться на работу?

Юдин вздохнул и ответил:

– Нервы. Нервы помешали. В первую неделю после… после той трагедии меня сильно мучили бессонницы. А если всю ночь не спишь, то какой из тебя работник к утру? Вот я и решил сперва подлечиться, попить таблетки, разные успокаивающие травки и так далее…

Турецкий едва заметно усмехнулся.

– Ну и как, помогло? – спросил он.

– Пока не очень. – Юдин слабо улыбнулся: – Но, по крайней мере, сейчас я уже не ворочаюсь всю ночь, мне удается забыться на два-три часа… Иначе бы я давно сошел с ума.

Юдин изобразил на лице нечеловеческое страдание, однако Турецкий, казалось, не обратил на это никакого внимания.

– Где вы были в день смерти Канунниковой и ее мужа? – строго спросил он.

– Дома, – ответил Юдин. – Видите ли, Александр Борисович, до шести утра мы все сидели в штабе, а потом стали разъезжаться по домам. Настроение у всех было отвратительное. Помнится, я даже хотел заехать по пути в какой-нибудь бар и напиться, но передумал.

– Почему?

– Слишком сильно устал и хотел спать. Около семи часов утра я приехал домой, умылся, разделся и лег в постель. Спал я часов до трех, а потом меня разбудил телефонный звонок.

– Кто звонил?

– Председатель правления нашей партии Дубинин. Он рассказал мне о том, что случилось. После этого я… – Юдин поднял руку и мучительно потер пальцами смуглый лоб. – Простите, я плохо помню… – пролепетал он. – У меня в голове все смешалось и… О господи, я не знаю… Я чуть с ума не сошел от горя. Вам, разумеется, трудно в это поверить. Ведь мы не были с Еленой Сергеевной ни родственниками, ни близкими друзьями… Но уверяю вас, что это правда.

Юдин замолчал и опустил взгляд, принявшись с усиленным вниманием разглядывать свои худые, смуглые руки, лежащие на коленях.

Во время беседы со следователем Владимира Юдина мучила одна неотступная мысль: как бы поскорее распрощаться с хозяином кабинета (а беседа проходила в кабинете Турецкого), покинуть эти страшные стены, добраться до машины, открыть бардачок и…

Тут Юдин представлял, как «Баллантайнс», к которому он пристрастился в последние недели, горячей волной прокатывается по пищеводу и как эта горячая спасительная волна, поднявшись к голове, нежно окутывает мозг, заставляя его позабыть о проблемах и страхах – хотя бы на время.

Однако беседа не кончалась. Турецкий с методичностью садиста задавал новые и новые вопросы, и постепенно Юдин все больше приходил в отчаяние. Ничего, что могло бы вызвать у следователя подозрения, Юдин не сказал. Для этого он был слишком трезв и слишком осторожен. Но он чувствовал, что еще немного, и утомленный мозг перестанет контролировать слова, и тогда может случиться беда. И вот это-то ощущение надвигающейся беды больше всего нервировало Юдина.

Наконец Турецкий проявил милосердие, закончил свой дьявольский допрос и сказал:

– В общем, так, гражданин Юдин. – Он особенно подчеркнул это слово – «гражданин». – Я беру с вас подписку о невыезде. Не вздумайте никуда уезжать из Москвы и будьте на связи. Если я узнаю, что вы куда-то уехали, не предупредив меня, – пеняйте на себя. Церемониться не стану.

– Нет-нет, что вы, – заверил следователя Юдин. – Я ведь понимаю. Обещаю вам, что никуда не уеду, пока вы не разрешите.

На этом – к огромному счастью Юдина – допрос был закончен. К своей машине Юдин летел как на крыльях. В долю секунды ворвался он в салон и захлопнул за собой дверцу. И тут случилось нечто такое, что едва не стоило нервному Юдину жизни.

– Сиди смирно и не двигайся, суслик, – услыхал он у себя над самым ухом знакомый, неприветливый голос.

Юдин вздрогнул, да так сильно, что чуть было сам не напоролся на нож. Посмотрел в зеркальце заднего обзора и поежился, как будто ему внезапно стало холодно. И тут же в голове у Юдина пронеслась мысль – вот она! Та самая расплата, о которой он не раз думал долгими зимними ночами, лежа в горячей постели, изнывая от жажды и бессонницы.

– Дашко? – произнес Юдин хриплым, подрагивающим голосом. – Что ты здесь делаешь?

– Мне нужны бабки, – сказал Дашкевич, хищно, как затравленный зверь, оглядываясь. – И ты мне их дашь.

– Но… – Юдин нервно сглотнул слюну. – Но у меня их при себе нет…

– Врешь, суслик. Ты всегда таскаешь с собой лавэ, чтобы пускать пыль в глаза всяким лохам. Даже не думай тихариться.

Острый кадык Юдина вновь дернулся. «Лучше отдать ему все, чем лишиться жизни», – пронеслось у него в голове.

– Хорошо, – выдохнул Юдин. – Я отдам тебе все, что у меня есть. – Он осторожно, стараясь не делать резких движений, сунул руку во внутренний карман пиджака и достал бумажник. Протянул его через плечо Дашкевичу. – Вот, возьми.

Дашкевич убрал от шеи Юдина нож, взял бумажник, раскрыл его и пересчитал наличность.

– Всего пять сотен, – недовольно сказал он. – Есть еще?

Юдин, обливаясь потом (теперь ему вдруг стало жарко), покачал головой:

– Нет, здесь все. Клянусь здоровьем.

Некоторое время Дашкевич молчал, словно раздумывал над тем, верить Юдину или нет. Потом сказал:

– Ну смотри, суслик. Будешь глупить – здоровье тебе больше не понадобится. Усек?

– Усек, – с готовностью кивнул Юдин.

Дашкевич усмехнулся:

– Молодец. Слыхал уже, что обо мне базарят?

– Нет, – покачал тощей головой Юдин. – Знаю только, что ты в бегах.

– От кого телега? – подозрительно спросил Дашкевич.

– От Дубинина. Он звонил мне, сказал, чтобы я был поосторожней и чтобы держал язык за зубами.

Дашкевич усмехнулся:

– Хороший совет. Не был бы я таким дураком, не бегал бы сейчас по Москве, высунув язык, как та жучка.

– А что с тобой случилось? – робко поинтересовался Юдин, решивший проявить участие и тем самым втереться в доверие к бандиту.

– Базарил много, – просто ответил Дашкевич. – Вот и решил мне босс язык подкоротить. Со всех сторон меня обложил. Теперь ни бабла, ни хазы – хоть подыхай. Да еще менты на хвосте висят.

– Менты? – насторожился Юдин. – А про ментов откуда знаешь?

– Сам видел. – Дашкевич цыкнул губой. – Пасли они меня возле дома. Кое-как ушел. Не знаю теперь, кого больше бояться – ментов или босса.

Дашкевич вновь усмехнулся своей неприятной звериной усмешкой.

– Подожди… – тихо, с замирающим от нехороших предчувствий сердцем проговорил Юдин. – Это что же? Выходит, менты обо всем знают?

Дашкевич нахмурил лоб, покачал головой и очень серьезно ответил:

– Вряд ли. Откуда им знать? Догадываются – это да. Но одними догадками клиента не обложишь – не та контора. Тут доказательства нужны. Или чтобы какой-нибудь суслик стуканул. Но суслики-стукачи долго не живут, это любому пионеру известно. Да?

Дашкевич хрипло хохотнул, и Юдин, услышав этот зловещий смешок, чуть не умер от ужаса.

– Да не менжуйся ты, суслик, – «успокоил» его Дашкевич. – Прорвемся как-нибудь. Мне бы только денег с децл раздобыть. Смоюсь из Москвы, залягу где-нибудь в Мухосранске на год-другой. Отлежусь, глядишь, и забудет обо мне босс. – Дашкевич почесал ножом лоб и добавил, чуть повысив голос, с напускной веселостью: – А может, и не будет его к тому времени, босса-то! Работа у него опасная, на такой долго не живут. И будем мы с тобой, суслик, свободны, как в трусах пятьдесят шестого размера.

Однако обещание грядущей свободы не слишком-то обрадовало Юдина. Тем более его насторожило желание Дашкевича «раздобыть денег». Юдин чувствовал, что этим разговор с бандитом не ограничится, и мрачные предчувствия его не обманули.

– Слышь, суслик, – вновь обратился к нему Дашкевич. – У тебя ведь лавандоса, поди, много, а?

– Откуда? – прогнусавил Юдин. – Думаешь, Канунникова много мне платила?

Нож вновь оказался возле горла Юдина.

– Ты мне тут кончай байду сливать, – строго сказал Дашкевич. – Я знаю, что за твою депутатскую суку тебе хороший куш отвалился. Иначе бы ты ее нам не сдал. Сколько тебе заплатил Дубинин?

– Немного, – чуть не плача, проблеял Юдин. – Честное слово, немного.

– Сколько? – сухо повторил свой вопрос Дашкевич.

Юдин прикинул в уме, какую сумму можно назвать, чтобы бандит поверил, и сказал:

– Три тысячи грина.

Дашкевич отрывисто и хрипло рассмеялся.

– Так я тебе и поверил, – сказал он. – Да за такой мизер ты бы и мать родную не сдал. А за депутатшу ты получил десять косарей – не меньше. Угадал я, а?

Мысли проносились в голове Юдина с лихорадочной быстротой. С одной стороны, отпираться было опасно, тем более что бандит был совсем недалек от истины, ибо получил Юдин даже не десять, а двадцать тысяч долларов. С другой – засвечивать большую сумму Юдину не хотелось, он по собственному опыту знал, как заводятся бандюганы от цифр. Если выражаться поэтически – их алчность подобна тлеющему огню, который от произнесенной вслух суммы раздувается в могучее пламя, испепеляющее все вокруг.

И Юдин решил продолжать юлить – на свой страх и риск.

– Откуда, Дашко? – взмолился Юдин. – Я таких денег в глаза-то никогда не видал!

– И не увидишь, если будешь и дальше эту телегу прогонять, – свирепо процедил сквозь зубы Дашкевич. – Нечем будет смотреть, понял? Потому что глаза я тебе вырежу. Мне терять нечего – ты знаешь. Я тебе сейчас башку отрежу и сожру ее сырой, а потом уйду, и ищи-свищи меня. Так что заводи свою колымагу и поехали.

– Куда поехали? – не понял Юдин.

– Туда, где ты прячешь лавэ. Не боись, баклан, много я не возьму. Десять косарей – мне, остальные – тебе. Не нищим же тебя, в натуре, оставлять.

Он вновь засмеялся, и этот гортанный смех отозвался в душе Юдина, подобно тревожному набату, который предвещает скорую погибель. Но деваться было некуда, и Юдин скрепя сердце завел машину.

7

Александр Борисович Турецкий и Вячеслав Иванович Грязнов выглядели уставшими. Однако, несмотря на некоторую бледность, лица их сияли. А после второй рюмки коньяку и бледность прошла.

Полчаса назад закончился следственный эксперимент в квартире Канунниковой с привлечением экспертов-криминалистов. А самому тому акту предшествовал повторный, и на этот раз весьма и весьма тщательный, осмотр места происшествия.

Заключение экспертов еще не было готово, однако кое-какие выводы сделать было можно. И выводы эти отнюдь не подтверждали официальную версию о двойном самоубийстве Канунниковой и Каматозова.

Совершенно очевидно, что стреляли в супругов с разных точек помещения. Более того, выстрел в Канунникову (и эксперты это подтвердили в своем предварительном заключении) был произведен с порядочного расстояния, никак не меньше двух метров. Предположительно от двери комнаты. Это давало Грязнову основание утверждать, что Каматозов – если бы он действительно стрелял в свою жену по ее просьбе – вряд ли стал бы так рисковать. Он бы действовал наверняка.

– Во-первых, он стрелял бы в упор, – излагал свои мысли Вячеслав Иванович. – Чтобы, не дай бог, не промахнуться и не заставить жену мучиться. А во-вторых… – Грязнов тяжело вздохнул и закончил фразу, сильно понизив голос: – Он бы не захотел видеть глаза жены и стрелял бы в затылок. Как тебе такая логика?

– Да вроде срабатывает, – согласился Турецкий. – Добавь к этому слова эксперта о росте человека, который стрелял в Канунникову. Он был не ниже метра восьмидесяти, а Каматозов…

– А Каматозов едва дотягивал до метра семидесяти, – закончил за него Грязнов. – Давай-ка, Саня, пропустим еще по рюмашке, а то у меня от всей этой канители в горле пересохло.

Вячеслав Иванович взял со стола бутылку и разлил коньяк по приземистым, пузатым бокалам. Возле столика, за которым сидели сыщики, нарисовался официант и спросил вежливым до подобострастия голосом:

– Что-нибудь еще?

Грязнов вопросительно посмотрел на Турецкого, тот покачал головой.

– Давайте-ка нам еще один лимончик, – сказал официанту Вячеслав Иванович. – Ну и немного мясной нарезочки.

Официант кивнул и растворился в воздухе. Грязнов взял свой бокал, слегка взболтнул его, внимательно посмотрел на переливающуюся коричневую жидкость, втянул носом ее аромат, улыбнулся и сказал:

– Давай, Саня, за то, чтоб мерзости на свете было поменьше.

– Хорошо бы, – отозвался Турецкий, поднимая свой бокал.

К тому времени, когда официант поставил на стол блюдце с тонкими пластиками лимона и тарелку с мясной нарезкой, друзья успели разлить еще по одной, а также обсудить некоторые процедурные вопросы, касающиеся дела Канунниковой.

– Так на чем я остановился? – спросил Грязнов, взбалтывая по привычке коньяк и наслаждаясь его терпким ароматом.

– На том, что тут налицо умышленное убийство, – напомнил ему Турецкий.

– Вот именно, – сказал Грязнов, отпил коньяк и блаженно улыбнулся. – Статья сто пятая, часть вторая, пункты «а», «б», «ж» и «н», – сказал он, поглядывая на Турецкого из-под полуопущенных ресниц. – Лишение свободы на срок от восьми до двадцати лет либо смертная казнь. Ну или пожизненное лишение свободы. Вот такое дело мы с тобой закрутили, «важняк».

Турецкий сидел с задумчивым видом и вертел в пальцах бокал, держа его перед лицом и поглядывая сквозь коньяк на тусклую лампу.

– Думаю, еще несколько дней, и доказательственная база будет собрана, – раздумчиво ответил Турецкий. – А там и постановления о привлечении составим. Тянуть здесь нельзя. Дело получается громкое, многие замараются.

– Это точно, – кивнул Грязнов. – Сдается мне, что здесь замешаны большие деньги, а большие деньги делают чудеса.

– Думаешь, попытаются подкупить? – усмехнулся Турецкий.

– Может быть. Ты у нас мужик въедливый, любишь доводить дела до конца, и многие об этом знают. Как говорится: слухами земля полнится. А раз так, то твое участие в этом деле ни к чему. Так что купи себе кошелек повместительней или нож поострее. Кстати насчет ножа… Как там Дашкевич? Так и не объявился?

Александр Борисович покачал головой:

– У-у. Исчез. Откуда только прыть взялась?

– А что по этому… как его… Халимону?

– Числился сотрудником департамента безопасности при фонде «Миллениум». Само собой, никто из «коллег» Халимона ничего о его смерти не знает. Все в один голос утверждают, что Дашкевич и Халимон были лучшими друзьями. В общем, обычная бодяга. Скользкие ребята. Прижать их будет трудно.

– Да уж! – Грязнов яростно усмехнулся. – После смерти Штырева многие агенты отказались от сотрудничества. Твердят, как попугаи: «Ничего не видели, ничего не слышали, ничего не знаем».

– Их можно понять, – пожал плечами Александр Борисович. – Кстати, я тут «прощупал» связи Отарова. У него в друзьях ходят очень и очень большие люди.

– Ну так! – хмыкнул Вячеслав Иванович.

– Один из его ближайших коллег – некто Роман Петров, – продолжил Александр Борисович. – Слыхал небось?

Вячеслав Иванович приподнял рыжеватые брови:

– Уж не тот ли это Петров, который замешан в литовском скандале?

Турецкий кивнул:

– Тот самый.

– Гм. – Вячеслав Иванович улыбнулся улыбкой охотника, которому объявили, что в здешних лесах водится крупная дичь. – Птичка высокого полета, – заметил он. – В новостях передавали, что президент Литвы Василяускас пришел к власти благодаря деньгам Романа Петрова. Вроде бы он спонсировал избирательную кампанию Василяускаса. Это так?

– Я тоже об этом слышал, – кивнул Турецкий. – Но правда или нет – не знаю. В любом случае было бы неплохо навести справки об этом Петрове, раз уж он так тесно связан с Юрием Отаровым.

Грязнов прищурился:

– Значит, ты считаешь, что убийство Канунниковой может быть связано с литовскими событиями?

Александр Борисович пожал плечами:

– Слав, я не знаю. У меня даже версий никаких на этот счет нет. Я просто думаю, что мы должны хвататься за любую ниточку. Даже если эта ниточка ведет нас черт-те куда за бугор. Мы должны все проверить.

– Что ж, проверяй, – кивнул Грязнов. – Я разве ж спорю? Только имей в виду: головную боль, которую ты себе наживешь на этом деле, никаким аспирином не вылечить. Влез в политику – готовься к драке и неприятностям. Эти волки не только зубами щелкать умеют, они еще и кусаются. Притом очень больно.

– Нам это не впервой, – спокойно сказал Турецкий и медленно, смакуя тонкий вкус, допил свой коньяк.

8

Александр Борисович ясно представлял, с кем и с чем он имеет дело. Еще за несколько часов до беседы с Меркуловым он сумел-таки встретиться с президентом фонда «Миллениум» господином Отаровым. Именно «сумел», поскольку добиться аудиенции у столь значимой особы, как Юрий Георгиевич Отаров, даже для старшего следователя Генпрокуратуры было делом нелегким. Приближенные Отарова боялись только самого Отарова и в грош не ставили всех прочих двуногих, включая представителей закона.

Юрий Георгиевич Отаров встретил Турецкого у себя в кабинете, в здании фонда. Кабинет был небольшим, но очень уютным. Мебель из карельской березы больше напоминала домашнюю, чем офисную. Большой аквариум с яркими и медлительными экзотическими рыбками, удобные кожаные диванчики и кресла – все располагало не к работе, но к отдыху.

Сам Юрий Георгиевич Отаров полностью соответствовал интерьеру кабинета. Он выглядел как добрый начальник большого и слаженного коллектива. Невысокий, полный, с седоватой и лысоватой головой, голубыми, как июньское небо, глазами и приятной улыбкой, в которой было все – и мягкость, и сердечность, и забота о своих подчиненных, и приветливость по отношению к гостям.

Едва Турецкий переступил порог кабинета, как Отаров поднялся ему навстречу.

– А, здрасте-здрасте!

Он подошел к Турецкому и крепко пожал ему руку своей пухлой, мягкой ладонью. Затем гостеприимным жестом указал на кожаное кресло возле стола:

– Присаживайтесь, пожалуйста! Да-да, вот сюда!

Турецкий сел в кожаное кресло. Оно было таким мягким, словно сделано из облака, и в то же время прекрасно держало форму.

– Вам удобно? – с улыбкой осведомился Отаров.

– Вполне, – ответил Александр Борисович. – Спасибо.

Отаров обошел вокруг большого и очень красивого письменного стола и опустился в свое кресло – поскромнее и поменьше, чем то, на котором сидел Турецкий. Сложил руки в замочек, положил их на стол, посмотрел на Турецкого и сказал:

– Ну-с, дорогой товарищ следователь, что же вас ко мне привело?

– А вы не догадываетесь? – ответил Турецкий вопросом на вопрос.

Отаров прищурил один глаз и сказал:

– Я не люблю играть в отгадки. Это не в моих привычках. Да, и кстати, намеков – даже самых прозрачных – я тоже не люблю. Поэтому уж будьте так любезны: говорите со мной прямо и, по возможности, коротко. Мое время очень дорого стоит.

Закончив эту тираду, Отаров вновь приветливо улыбнулся и ожидающе посмотрел на Александра Борисовича.

– Что ж, – сказал Турецкий, – коротко так коротко. Это и в моих интересах тоже. – Заметив на столе пепельницу, Турецкий спросил: – Курить-то у вас можно?

– Пожалуйста, – ответил Отаров. – Сам я не курю, но другим не запрещаю. Мне нравится запах табака.

Александр Борисович закурил сигарету, Отаров пододвинул к нему пепельницу. Турецкий кивнул, затянулся сигаретой, неспешно выпустил дым и заговорил:

– Вопрос у меня к вам, господин Отаров, такой: какие отношения связывают вас с Эдуардом Васильевичем Дубининым?

Отаров усмехнулся тонкой, почти неуловимой усмешкой.

– Забавно, – сказал он. – Нет, честное слово, очень забавно.

– Что именно вас забавляет? – осведомился Александр Борисович.

– Забавно, как вы, сыщики, любите задавать вопросы, на которые знаете ответ. Ведь вы же наверняка знаете про наши «отношения» с Дубининым все. Так к чему эта риторика?

Турецкий сдержанно усмехнулся:

– Моя работа на пятьдесят процентов состоит из риторических вопросов, на которые я, вопреки всякой логике, желаю услышать ответ. Ничего не поделаешь.

Отаров лукаво прищурился.

– Ну что ж… – сказал он полным непреходящего спокойствия голосом. – Коли так, то я отвечу. С Дубининым нас связывают чисто деловые отношения. Я был инициатором создания фонда «Миллениум», который занимается помощью бывшим спортсменам. В свою очередь, фонд «Миллениум» оказывает финансовую поддержку «Всероссийской славянской партии». Эдуард Васильевич Дубинин – председатель правления «Экологической партии России». Эти две партии объединились на минувших выборах в один блок. Вот и все наши отношения.

– Вы финансируете «Экологическую партию России»?

Отаров откинулся на спинку кресла и внимательно посмотрел на Турецкого. Потом заговорил спокойно и рассудительно. Похоже, этот человек вообще никогда не повышал голоса, даже когда высказывал в лицо собеседнику самые неприятные вещи.

– Вообще-то на вопросы, касающиеся моего участия в финансировании политических партий и организаций, я отвечать не люблю. Журналистов, задающих мне такие вопросы, я гоню в шею. Однако, прослышав о вашей настойчивости, Александр Борисович, я вам отвечу. Во время предвыборной кампании фонд «Миллениум» оказывал финансовую помощь «Экологической партии России», поскольку она шла на выборы в одном блоке со «славянской партией». Но после выборов всякие финансовые контакты прекратились. Я ответил на ваш вопрос?

– Да, ответили.

Отаров приподнял темную бровь:

– Что-нибудь еще?

– Вы были лично знакомы с Еленой Сергеевной Канунниковой?

– Вот! – сказал Отаров и улыбнулся. – Вот вопрос, которого я от вас ждал! Я уже прослышал о том, что версия о самоубийстве Елены Сергеевны и ее мужа вызывает у вас сомнения. Могу я узнать, на чем они основываются?

– Не можете, – сухо ответил Турецкий.

Отаров слегка дернул щекой, словно Турецкий дал ему пощечину, однако лицо его от этого не стало менее приветливым.

– Что ж, – вздохнул он, – понятно. Вам осталось добавить еще одну коронную фразу: «Вопросы здесь задаю я». И тогда я окончательно съежусь в комочек и расплачусь от испуга под вашим строгим взглядом.

Отаров посмотрел на Турецкого, ожидая ответной реплики, однако реплики не последовало. Александр Борисович курил, молча разглядывая Отарова.

Тогда Отаров снова заговорил:

– Что касается нашего знакомства с Канунниковой, то оно было весьма поверхностным. Естественно, мы несколько раз встречались, чтобы обсудить процедурные вопросы. Но не более того. Видите ли, у меня есть подозрение, что Елена Сергеевна недолюбливала меня.

Турецкий прищурился:

– Было за что?

Отаров задумчиво наморщил лоб:

– Да вроде бы нет. Хотя если подумать… Вы ведь знаете, Канунникова была женщиной с тяжелым характером. Ей всегда что-нибудь не нравилось. Это не потому, что она была плохим человеком. Просто… – Отаров вновь поморщился, подыскивая нужное слово. – Просто это такое свойство души, что ли. Есть такие люди, которых ничто не сможет примирить с окружающей действительностью. А если вдруг на земле наступит Царство Божие, то они и тут не смирятся. Они построят ракету и полетят куда-нибудь на Марс или Венеру. Они комфортно себя чувствуют только там, где нечем дышать. Их возбуждают конфликтные ситуации, они для них созданы. Они живут для этих конфликтных ситуаций. Вы понимаете, о чем я?

– Приблизительно, – ответил Турецкий.

– Ну вот, – кивнул Отаров. – А раз понимаете, то вам должно быть понятно и то, почему она испытывала такую неприязнь ко всем, кого можно условно назвать «олигархами».

Турецкий смотрел на Отарова и спрашивал себя: неужели этот ужимистый клоун, мастер словоблудия и есть тот самый Отаров, при упоминании о котором многих людей прошибает холодный пот? Что это – искусная игра или выработанный годами стиль поведения? Но зачем?

– Значит, она считала, что вы олигарх? – спросил Турецкий, глядя на Отарова сквозь сизую пелену табачного дыма.

– Условно, – повторил Отаров. – Смею вас уверить, Александр Борисович, она прекрасно понимала всю условность этого термина. Но… – Отаров пожал покатыми плечами, – ничего не могла с собой поделать. Условности и привычки – это то, из чего, собственно говоря, и состоит наша жизнь.

– Я слышал на этот счет другое мнение. Елена Сергеевна не хотела связываться с вашей партией и с вашим фондом, чтобы не дискредитировать «Экологическую партию». Она считала, что вами движут… э-э… шкурные интересы. В том смысле, что и партия, и фонд нужны вам лишь для того, чтобы отмывать грязные деньги и защитить от правосудия свой грязный бизнес. Повторяю – это было ее личное мнение, – закончил Турецкий, внимательно глядя на Отарова.

Юрий Георгиевич ничуть не изменился в лице. Он лишь вздохнул, как бы удивляясь и сокрушаясь по поводу несовершенства мира, в котором ему приходится жить, и негромко произнес:

– Что ж, если она и вправду так думала, то мне очень жаль. Однако людям свойственно ошибаться. – Отаров пожал плечами и добавил: – Она просто ошиблась.

– Посмотрим, – спокойно произнес Турецкий.

Отаров чуть прищурил свои голубые глазки и глянул на Турецкого быстрым, пронзительным взглядом.

– То есть вы хотите сказать, что примете эту версию к производству? – спросил он.

– Мы рассматриваем все версии, – спокойно ответил Турецкий. – И смею вас уверить, эту версию мы тоже изучим самым тщательным образом.

– Не значит ли это, что вы подозреваете в гибели Канунниковой меня и моих коллег? – уточнил Отаров.

Турецкий стряхнул с сигареты пепел, посмотрел Отарову прямо в глаза и сказал:

– Значит.

Отаров улыбнулся.

– Ну-ну, – негромко сказал он. – Дерзайте, ищите. Замечу только, что ваша версия несостоятельна. Вы взяли неправильный след, Александр Борисович. И мой вам совет: выбросьте эту версию из головы. Поймите меня правильно: если ваше следствие помешает моему бизнесу, если из-за вашей деятельности я понесу финансовые убытки, я применю все свои силы и способности для того, чтобы испортить вам карьеру, а следовательно – и саму жизнь. – На слове «жизнь» Отаров сделал особенный упор. – Как вы, должно быть, догадываетесь, у меня есть для этого все средства. – Отаров глянул на часы. – А теперь извините – у меня дела.

– Н-да, средства у вас действительно есть. – Турецкий спокойно затушил сигарету в пепельнице и посмотрел на Отарова. – Вашу угрозу я расцениваю как косвенное признание в том, что вы имеете отношение к убийству Канунниковой, – спокойно сказал он. – А стало быть, разговор наш не окончен. Я бы попросил вас не уезжать в ближайшее время из Москвы.

– Вы что, собираетесь взять у меня подписку о невыезде? – поднял брови Отаров.

– Именно, – кивнул Турецкий.

– Гм… – Взгляд Отарова стал задумчивым. – А вы смелый человек, Александр Борисович. Ладно. Обещаю вам, что до конца вашего «следствия» я не уеду из Москвы.

«Влез в политику – готовься к драке и неприятностям, – вспомнил Турецкий слова Грязнова, выходя из кабинета Отарова. – Эти волки не только зубами щелкать умеют, они еще и кусают. Притом очень больно».

Турецкий сел в машину, достал из пачки сигарету, усмехнулся и пробормотал:

– Посмотрим.