Текст книги "Полковнику никто не пишет. Шалая листва. Рассказ человека, оказавшегося за бортом корабля"

– Иной раз кажется, будто он вот-вот заговорит, – сказала жена.

Полковник снова взглянул на петуха.

– Петух первоклассный. – Он что-то подсчитал вполголоса, помешивая кашу. – Обеспечит нас едой года на три.

– Мечтами сыт не будешь, – сказала она.

– Это верно, но они придают сил, – ответил полковник. – Это как чудодейственные таблетки дона Сабаса.

Ночью он плохо спал, пытаясь отогнать мрачные мысли. На следующий день жена опять подала на обед маисовую кашу. Она ела молча, низко опустив голову, и полковник почувствовал, как ему передается ее плохое настроение.

– Что с тобой?

– Ничего, – ответила жена.

Он понял: теперь пришел ее черед обманывать. Попытался успокоить жену, но она его не слушала.

– Я думаю о том, что прошло уже почти два месяца после похорон, а я все никак не соберусь навестить мать покойного.

Она пошла туда в тот же вечер. Полковник проводил жену, а потом свернул к кинотеатру, привлеченный музыкой, что лилась из громкоговорителей. Падре Анхель, сидя на пороге своего дома, следил за публикой: проверял, кто пойдет в кино, несмотря на его двенадцать предупреждающих ударов. Крики ребятишек, пронзительная музыка, потоки света на небольшом пространстве перед входом приобретали физически ощутимую плотность. Кто-то из мальчишек прицелился в полковника из деревянного ружья.

– Как там петух, полковник? – спросил он требовательным голосом.

Полковник поднял руки:

– Петух в порядке.

Весь фасад здания занимала красочная: «Полуночная девственница».

Девственница красовалась в бальном платье, причем одна нога у нее была обнажена почти целиком. Полковник бродил вокруг кинотеатра, пока вдали не засверкали молнии и не загрохотал гром. Тогда он отправился на поиски.

В доме покойника ее не было. И домой она не возвращалась. Часы на стене остановились, но полковник прикинул, что до комендантского часа осталось совсем немного. Он ждал, слушая, как приближается гроза. И уже было собрался продолжить поиски, как жена наконец вернулась. Он отнес петуха в спальню. Жена переоделась и вышла в гостиную, где полковник успел завести часы и теперь ждал сигнала комендантского часа, чтобы пустить их.

– Где ты была? – спросил он.

– Да так… – отмахнулась жена. Не глядя на мужа, она зачерпнула стакан воды из кувшина и вернулась в спальню. – Кто бы мог подумать, что сегодня дождь начнется так рано?

Полковник промолчал. Услышав звуки горна, он пустил часы, закрыл окно и вернул стул на место. Когда он вошел в спальню, жена молилась с четками в руках.

– Ты мне не ответила, – сказал полковник.

– Что?

– Где ты была?

– Да заговорилась, – сказала она. – Я ведь столько времени не выходила из дому.

Полковник подвесил гамак. Запер дверь, распылил средство от насекомых. Затем поставил лампу на пол и лег.

– Не понимаю я тебя, – с грустью произнес он. – Самое плохое в бедности – это то, что она вынуждает говорить неправду.

Жена глубоко вздохнула.

– Я ходила к падре Анхелю. Хотела занять у него под обручальные кольца.

– И что он тебе сказал?

– Сказал, что закладывать святыню – грех. – Она опустила москитную сетку. – А два дня назад я пыталась продать часы. Но их никто не берет. Сейчас и совсем новые часы со светящимися цифрами продаются в рассрочку. По ним можно узнать время даже в темноте.

Полковник понял, что за сорок лет общей жизни, общего голода и общих лишений он так и не узнал как следует свою жену. Наверное, любовь их тоже постарела.

– И картина никому не нужна, почти у всех есть такие же. Я ведь даже в турецкие лавки заходила.

Полковник ощутил горечь во рту.

– И теперь все на свете знают, что мы умираем от голода.

– Я устала, – сказала жена. – Мужчины совершенно не думают о хозяйстве. Сколько раз я ставила на плиту котелок с камнями, чтобы соседи не догадались, что мы давно ничего не варим.

Полковник готов был сгореть со стыда.

– Это унизительно, – сказал он.

Жена откинула москитную сетку и подошла к гамаку.

– Я больше не намерена соблюдать условности и притворяться, – сказала она. – Хватит с меня разговоров о чести и достоинстве. – Ее лицо потемнело от гнева.

Зато на лице полковника не дрогнул ни один мускул.

– Двадцать лет ждать манны небесной, которую тебе обещают после каждых выборов, и в конце концов лишиться сына, – продолжила она. – Вот и все, чего мы добились.

К подобным упрекам полковник уже привык.

– Мы исполняли свой долг, – сказал он.

– А эти, в сенате, двадцать лет исполняли свой, получая по тысяче песо в месяц, – парировала же-на. – Посмотри на кума Сабаса: у него столько денег, что они не помещаются в его двухэтажном доме. А ведь он пришел в город простым бродячим торговцем. Наматывал на шею змею и ходил так, предлагая лекарства.

– Но он умирает от диабета, – сказал полковник.

– А ты умираешь от голода, – сказала жена. – Пойми наконец: достоинством сыт не будешь.

Сверкнула молния. Гром загрохотал над улицей, ворвался в спальню, прокатился под кроватью, словно груда камней. Жена метнулась за четками.

Полковник улыбнулся.

– Это тебе за то, что не умеешь сдерживать свой язык. Я всегда говорил, что Бог – мой союзник по партии.

Но на самом деле полковнику было не до шуток. Уже через минуту он потушил лампу и погрузился в невеселые думы. Темнота то и дело разрывалась вспышками молний. Полковнику вспомнилось Макондо. Десять лет ждал он, когда Неерландия выполнит свои обещания. Однажды во время сиесты он сквозь сон увидел, как к нему приближается желтый пыльный состав, переполненный задыхающимися от жары мужчинами, женщинами, животными, которые теснились даже на крышах вагонов. Начиналась банановая лихорадка. За какие-то сутки городок преобразился. «Уеду, – сказал тогда полковник. – Меня мутит от запаха бананов». И он уехал из Макондо обратным поездом в среду, 24 июня 1906 года, в два часа восемнадцать минут пополудни. Понадобилось полстолетия, прежде чем полковник понял, что не знал ни минуты покоя с тех пор, как была сдана Неер– ландия.

Он открыл глаза.

– Значит, и нечего больше об этом думать.

– О чем?

– Да о петухе, – сказал полковник. – Завтра же продам его куму Сабасу за девятьсот песо.

* * *

Через окно в контору долетали жалобные стоны кастрированных животных и крики дона Сабаса. «Если он через десять минут не появится, я уйду», – решил про себя полковник после двух часов ожидания. Но ждал еще двадцать минут. Когда он наконец совсем собрался уходить, в конторе неожиданно появился дон Сабас в сопровождении работников. Несколько раз он прошел мимо полковника, даже не взглянув на него. И только когда работники ушли, он заметил полковника.

– Вы меня ждете, кум?

– Да, – сказал полковник. – Но если вы очень заняты, я могу прийти позже.

Дон Сабас был уже за дверью и не услышал его.

– Сейчас вернусь! – крикнул он.

Полдень выдался знойным. Контору заливал нестерпимо яркий свет с улицы. Разомлевший полковник прикрыл глаза, и перед его мысленным взором возникло лицо жены. В контору на цыпочках вошла жена дона Сабаса.

– Устраивайтесь поудобнее, кум, – сказала она. – Сейчас задерну шторы, а то здесь настоящее пекло.

Полковник смотрел на нее непонимающим взглядом. А она задвинула шторы и продолжала говорить в полумраке.

– Вы часто видите сны?

– Иногда, – ответил полковник. Ему было стыдно, что он задремал. – И почти всегда мне снится, будто меня окутывает паутина.

– А меня каждую ночь мучают кошмары, – сказала женщина. – И вот я решила узнать, кто эти люди, которых я вижу во сне. – Она включила вентилятор. – На прошлой неделе у моего изголовья появилась незнакомая женщина. Я набралась смелости и спросила, кто она такая. И она ответила: «Я та женщина, что умерла в этой комнате двенадцать лет назад».

– Всего два года минуло, как этот дом построили, – сказал полковник.

– То-то и оно, – сказала жена дона Сабаса. – Это значит, что даже мертвецы ошибаются.

Под жужжание вентилятора сумрак сгущался быстрее. Полковнику было не по себе, его угнетала собственная вялость и болтовня женщины, которая от снов перешла к тайне переселения душ. Он ждал паузы, чтобы распрощаться и уйти, но тут в контору вошел дон Сабас в сопровождении управляющего.

Он открыл сейф, вручил управляющему пачку денег и сделал кое-какие распоряжения. Управляющий раздвинул шторы и начал пересчитывать деньги. Дон Сабас посмотрел на полковника, сидевшего в глубине конторы, однако и не подумал подойти к нему, а продолжал беседовать с управляющим.

– Я уже четыре раза разогревала тебе суп, – сказала женщина.

– Да хоть десять раз, – ответил дон Сабас. – Не действуй мне на нервы.

Когда он снова собрался уходить, полковник поднялся. Дон Сабас, уже взявшийся за ручку двери, остановился.

– Что там у вас, кум?

Полковник заметил, что управляющий смотрит на него.

– Да ничего, кум, – сказал он. – Я хотел бы поговорить с вами.

– Так говорите прямо сейчас. Я тороплюсь.

Дон Сабас нетерпеливо поигрывал ручкой двери. Полковник чувствовал, как уходят секунды – самые долгие пять секунд в его жизни.

– Я по поводу петуха, – стиснув зубы, пробормотал он.

Дон Сабас наконец открыл дверь.

– По поводу петуха, – повторил он с улыбкой и подтолкнул управляющего в сторону коридора. – Пусть весь мир провалится в тартарары, а мой кум все равно не перестанет носиться со своим петухом.

И добавил:

– Хорошо, кум. Я сейчас вернусь.

Полковник неподвижно стоял посреди конторы, пока их шаги не смолкли в конце коридора. Тогда он вышел наружу и зашагал по улице, застывшей в воскресной сиесте. У портных в мастерской никого не было. Консультация врача не работала. Никто не стерег товары в витринах у сирийцев. Река блестела, как стальная лента. Какой-то человек спал в порту на четырех бочках с нефтью, надвинув на лицо шляпу от солнца. Полковник шагал к дому, уверенный, что он единственный в городе, кто осмелился выйти в такое время на улицу.

Жена ждала его с полным обедом.

– Я купила все это в долг и обещала, что заплачу завтра утром, – объяснила она.

За обедом полковник рассказал ей о том, как он провел в конторе дона Сабаса последние три часа. Жена слушала его с раздражением.

– Тебе просто не хватает твердости, – в конце концов сказала она. – Ты ведешь себя так, будто просишь милостыню. Надо было отозвать кума в сторонку и, не тратя лишних слов, объявить ему: «Кум, я решил продать вам петуха».

– Если бы все на свете было так просто, – сказал полковник

Жена хлопотала с самого утра. До его прихода она приводила дом в порядок и потому была одета довольно необычно: старые ботинки мужа, клеенчатый фартук, голова обмотана цветастой тряпкой, завязанной узелками на ушах.

– У тебя совсем нет деловой хватки, – сказала она. – Продавать надо так, будто ты покупаешь.

В своем наряде жена выглядела довольно забавно.

– Оставайся во всем этом, – улыбаясь, прервал он ее. – Ты похожа на человечка, который изображен на коробке с овсянкой.

Она сняла тряпку с головы.

– Я говорю с тобой серьезно. Сейчас я отнесу петуха к куму, и бьюсь об заклад на что хочешь: через полчаса я вернусь и принесу девятьсот песо.

– Вижу, от такой суммы у тебя голова закружилась, – сказал полковник. – Ты уже начинаешь ставить на петуха. – Ему стоило большого труда ее отговорить. С самого утра она подсчитывала в уме их расходы на ближайшие три года, когда им больше не придется каждую пятницу гадать, как бы свести концы с концами. Она приготовилась получить девятьсот песо. Составила список самых необходимых вещей, не забыв о новых ботинках для полковника. Нашла в спальне место для зеркала. Внезапное крушение всех планов вызвало в ней смешанное чувство стыда и досады.

Она прилегла отдохнуть, а когда встала, полковник сидел во дворе.

– Ну и что ты теперь делаешь? – спросила она.

– Думаю, – сказал полковник.

– Ну тогда я спокойна. Лет через пятьдесят мы наверняка получим эти деньги.

Но на самом деле полковник уже сам решил продать петуха сегодня. Он представил себе, как дон Сабас одиноко сидит перед вентилятором в ожидании ежедневного укола. Полковник заранее знал, что ему скажет кум.

– Возьми с собой петуха, – твердила жена. – Товар надо показывать лицом.

Но полковник отказался. Она проводила его до калитки, не теряя последней отчаянной надежды.

– Да пусть его там ждет хоть целое войско, – сказала она. – Возьми его за руку и не отпускай, пока он не заплатит девятьсот песо.

– Люди подумают, что мы готовимся совершить налет.

Жена пропустила его слова мимо ушей.

– Помни, что хозяин петуха – ты, – растолковывала она. – Что не кум тебе, а ты ему делаешь одолжение.

– Хорошо.

Дон Сабас сидел с врачом в спальне.

– Воспользуйтесь случаем и поговорите с ним прямо сейчас, – сказала полковнику жена дона Сабаса. – Он собрался в имение и сейчас консультируется с доктором насчет режима. Раньше четверга не вернется.

Полковником овладели противоречивые чувства. С одной стороны, он твердо решил продать петуха, с другой – жалел, что пришел именно сейчас: через час он мог бы уже и не застать дона Сабаса дома.

– Я могу подождать, – сказал он.

Но женщина и слышать ничего не желала. Она проводила его в спальню, где дон Сабас сидел в одних трусах на огромной пышной постели, уставившись на врача бесцветными глазами. Полковник подождал, пока врач, нагрев пробирку с мочой пациента, понюхал пар и одобрительно кивнул дону Сабасу.

– Лучше бы его сразу расстрелять, – сказал врач полковнику. – Диабет – чересчур долгий способ избавления от богачей.

– У вас уже почти получилось это с помощью ваших проклятых уколов инсулина, – сказал дон Сабас и подпрыгнул на своих дряблых ягодицах. – Ничего, я – крепкий орешек, вам не по зубам. – И обратился к полковнику: – Проходите, кум. Утром я побежал догонять вас, да где там… Даже шляпы вашей не увидел.

– Я не ношу шляпы, чтобы ни перед кем ее не снимать.

Дон Сабас начал одеваться. Врач сунул в карман пиджака пробирку с кровью для анализа, после чего навел порядок в своем саквояже, и полковник решил, что тот собирается уходить.

– На вашем месте, доктор, я прислал бы куму счет на сто тысяч песо. Тогда он не был бы так занят.

– Я уже предлагал ему пари на миллион, – сказал врач. – Лучшее лекарство от диабета – бедность.

– Спасибо за рецепт, – сказал дон Сабас, пытаясь втиснуть свой объемистый живот в брюки для верховой езды. – Но ради вашего же блага я не воспользуюсь им – чтобы избавить вас от несчастья быть богатым.

Врач полюбовался своими зубами, отражавшимися в никелированном замке саквояжа. Потом не торопясь взглянул на часы. Дон Сабас, натягивавший сапоги, вдруг обратился к полковнику:

– Ну, кум, что там у вас с петухом?

Полковник заметил, что врач тоже прислушивается к нему, и, сжав зубы, пробормотал:

– Ничего, кум. Просто я пришел продать его.

Дон Сабас наконец справился с сапогами.

– Ну и прекрасно, кум, – сказал он ровным голосом. – Это самое лучшее, что вы могли придумать.

– Я слишком стар для подобных дел, – оправдывался полковник, глядя в непроницаемые глаза врача. – Будь я лет на двадцать моложе, все было бы по-другому.

– Вы всегда будете на двадцать лет моложе своего возраста, – откликнулся врач.

Полковник перевел дыхание. Он ждал, что дон Сабас скажет еще что-нибудь, но тот молчал. Надел кожаную куртку на молнии и направился к двери.

– Если хотите, потолкуем на следующей неделе, кум, – сказал полковник.

– Именно это я и собирался вам предложить, – ответил дон Сабас. – У меня есть клиент, который, может быть, даст за вашего петуха четыреста песо. Но придется подождать до четверга.

– Сколько? – спросил врач.

– Четыреста песо.

– Я слышал, он стоит гораздо дороже, – заметил врач.

– Вы же мне говорили, девятьсот песо, – напомнил полковник, ободренный поддержкой врача. – Это лучший петух во всем департаменте.

– В другое время за него спокойно дали бы и тысячу, – объяснил дон Сабас врачу. – Но сейчас никто не решится выпустить на арену хорошего петуха. Всегда есть риск получить пулю во время боя. – Он взглянул на полковника с наигранным сочувствием. – Именно это я и хотел вам сказать, кум.

Полковник кивнул головой.

– Понятно.

Он шел по коридору последним. Врача задержала в гостиной жена дона Сабаса. Она попросила лекарства «от этих недомоганий, которые возникают ни с того ни с сего, и ты не можешь понять, что с тобой такое». Полковник ждал врача в конторе. Дон Сабас открыл сейф, рассовал деньги по всем карманам и напоследок вручил четыре бумажки полковнику.

– Тут шестьдесят песо, кум, – сказал он. – Рассчитаемся, когда продадите петуха.

Полковник шагал с врачом мимо портовых магазинов и складов, которые начали оживать с наступлением вечерней прохлады. Груженный сахарным тростником баркас проплыл вниз по течению. Полковник вдруг заметил, что врач сегодня особенно неразговорчив.

– А как вы себя чувствуете, доктор?

Врач пожал плечами.

– Так себе, – ответил он. – Думаю, мне тоже не мешало бы показаться врачу.

– Сезон дождей, – сказал полковник. – Вот и у меня внутри беспорядок.

Врач внимательно посмотрел на него, не так, как смотрят на пациентов. Потом по очереди поздоровался с сирийцами, сидевшими перед своими магазинами. Возле приемной врача полковник снова заговорил о петухе.

– Я не мог поступить иначе, – объяснил он. – Это животное питается человеческим мясом.

– Единственное животное, которое питается человеческим мясом, – это дон Сабас, – сказал врач. – Уверен, что он перепродаст петуха за девятьсот песо.

– Вы думаете?

– Уверен, – повторил врач. – Это такое же выгодное дельце, как его знаменитый патриотический пакт с алькальдом.

Полковник не хотел в это верить.

– Кум пошел на сделку, чтобы спасти свою шкуру, – сказал он. – Для него это была единственная возможность остаться в городе.

– А еще это была возможность скупить за бесценок имущество товарищей по партии, которых алькальд выслал из города, – сказал врач и постучал в дверь, не обнаружив ключей в кармане. А потом снова обратился к полковнику, который стоял с ошарашенным видом: – Не будьте наивным. Деньги интересуют дона Сабаса куда больше, чем собственная шкура.

В этот день жена полковника вышла за покупками. Он проводил ее до магазинов сирийцев, продолжая обдумывать разговор с врачом.

– Пойди разыщи ребят из мастерской и скажи им, что петух продан, – посоветовала жена. – Пусть оставят свои надежды.

– Петух не будет продан, пока не вернется дон Сабас, – ответил полковник.

Он встретил Альваро в бильярдной, где тот играл в рулетку. Был воскресный вечер, и в заведении стоял дым коромыслом. Из-за радио, включенного на полную мощность, жара казалась еще нестерпимее. Полковник с интересом рассматривал яркие цифры на черной клеенке, обтягивающей длинный стол. Посреди стола, на ящике, горела керосиновая лампа. Альваро упорно ставил на двадцать три и каждый раз проигрывал. Следя за игрой из-за его плеча, полковник заметил, что чаще всего выигрывает одиннадцать: этот номер выпал четыре раза из девяти.

– Ставь на одиннадцать, – шепнул он Альваро на ухо. – Чаще всего выпадает. – Альваро напряженно вглядывался в клеенчатое поле. В следующую игру он ничего не поставил. Вместе с пачкой денег он достал из кармана листок бумаги и под столом передал его полковнику.

– Агустин писал, – сказал он.

Полковник спрятал листовку в карман. А Альваро сразу сделал большую ставку на одиннадцать.

– Не торопись, – сказал полковник.

– У меня хорошее предчувствие, – отозвался Альваро.

Как только закрутилось огромное разноцветное колесо, игроки, сидевшие неподалеку, вдруг сняли свои ставки с других номеров и поставили на одиннадцать. У полковника замерло сердце. Он впервые переживал сладость и горечь азарта.

Выпало пять.

– Так я и знал, – сказал полковник, смущенно наблюдая, как деревянные грабельки сгребают деньги Альваро. – Угораздило же меня лезть не в свое дело.

Альваро, не глядя на него, улыбнулся.

– Не огорчайтесь, полковник. Попытайте счастья в любви.

Внезапно музыка смолкла. Игроки, подняв руки, бросились врассыпную. Полковник услышал за спиной сухой, холодный, четкий щелчок ружейного затвора. Он понял, что, вдобавок ко всем несчастьям, нарвался на полицейскую облаву с листовкой в кармане. Не поднимая рук, он постарался как можно незаметнее повернуться. И тут в первый раз увидел человека, который застрелил его сына. Он остановился прямо перед полковником, почти касаясь его живота дулом винтовки. Приземистый, с индейскими чертами и дубленой кожей. Пахло от него, как от младенца. Полковник сжал зубы и осторожно, кончиками пальцев, отвел ствол в сторону.

– Разрешите, – сказал он.

И уперся в маленькие круглые глаза летучей мыши. Эти глаза в одно мгновенье проглотили его, прожевали, переварили и изрыгнули.

– Пожалуйста, полковник. Проходите.

* * *

Не нужно было открывать окно, чтобы убедиться в том, что на дворе декабрь. Полковник учуял его каждой косточкой еще на кухне, пока резал фрукты на завтрак петуху. Потом открыл дверь во двор и понял, что его предчувствие оправдалось. Трава, деревья и даже будка уборной словно парили в чистом прозрачном утреннем воздухе.

Жена не вставала с постели до девяти. К тому времени, как она появилась на кухне, полковник уже убрался в комнатах и разговаривал с детьми, окружившими петуха. Ей пришлось обойти их, чтобы подобраться к плите.

– Вы мне мешаете! – прикрикнула она и бросила на петуха недовольный взгляд. – Когда же наконец мы избавимся от этой злосчастной птицы?

Полковник внимательно посмотрел на петуха, пытаясь догадаться, чем тот мог не угодить его жене. Вид у петуха был довольно жалкий: гребень порван, шея и ноги голые, сизого цвета. Тем не менее к тренировкам он был полностью готов. И в любом случае, не заслуживал упреков.

– Забудь о петухе и выгляни в окно, – сказал полковник, когда дети ушли. – В такое утро хочется сфотографироваться на память.

Жена выглянула в окно, но выражение ее лица не изменилось.

– Мне бы хотелось посадить розы, – сказала она, вернувшись к плите.

Полковник укрепил возле плиты зеркало и начал бриться.

– Хочешь посадить розы – сажай, – сказал он.

Он видел в зеркале отражение жены и старался водить бритвой в такт ее движениям.

– Их сожрут свиньи, – сказала она.

– Ну и пусть, – сказал полковник. – Зато какими вкусными будут свиньи, откормленные розами. – Он поискал жену в зеркале и убедился, что лицо ее по-прежнему нахмурено. В отблесках огня оно казалось вылепленным из той же глины, что и очаг. Не спуская с нее глаз, полковник продолжал бриться на ощупь, как привык за долгие годы.

Жена надолго задумалась, потом произнесла:

– Неохота мне их сажать.

– Ладно, – сказал полковник. – Не сажай.

Он неплохо себя чувствовал. Декабрь изрядно высушил растительность в его кишках. Правда, когда он попытался надеть новые ботинки, выяснилось, что его подкарауливает еще одна неприятность. После нескольких неудачных попыток он сдался и надел лакированные. Это не укрылось от глаз жены.

– Если ты не будешь ходить в новых ботинках, ты никогда их не разносишь, – сказала она.

– Это ботинки для паралитика, – буркнул полковник. – Их можно продавать только после того, как кто-нибудь их разносит.

Полковник вышел на улицу, подгоняемый предчувствием, что сегодня он непременно получит письмо. До прибытия катеров оставалось еще много времени, и он решил заглянуть в контору дона Сабаса. Но там ему подтвердили, что дон Сабас не вернется раньше понедельника. Непредвиденная задержка не поколебала решимости полковника. «Рано или поздно он все равно приедет», – сказал он себе и отправился в порт. То был час необыкновенной, еще ничем не замутненной утренней ясности.

– Хорошо бы декабрь продолжался весь год, – пробормотал он, усевшись в магазине сирийца Моисея. – Чувствуешь себя так, словно сам стал прозрачным.

Сирийцу Моисею пришлось напрячься, чтобы перевести эту мысль на арабский язык, который он почти забыл. Это был тихий восточный человек с гладкой, без единой морщинки, кожей и вялыми движениями утопленника. При взгляде на него действительно казалось, что его только что вытащили из воды.

– Так было раньше, – сказал он. – Будь так сейчас, мне было бы восемьсот девяносто семь лет. А тебе?

– Семьдесят пять, – сказал полковник, не спуская глаз с почтового инспектора. И только тут увидел цирк, узнал его шатер в заплатах на палубе почтового катера, среди пестрых тюков. На минуту он потерял инспектора из виду, пытаясь рассмотреть зверей среди ящиков, громоздившихся на других катерах. Но зверей там не оказалось.

– Цирк, – сказал он. – Первый за десять лет.

Сириец Моисей обсудил новость со своей женой. Они разговаривали на смеси арабского с испанским. Жена отвечала из заднего помещения магазина. То, что она сказала, Моисей сначала обдумал сам, а потом разъяснил полковнику:

– Она ищет, куда бы спрятать кота, полковник. Боится, что мальчишки украдут его и продадут в цирк.

Полковник приготовился следовать за инспектором.

– Это же не цирк зверей, – сказал он.

– Неважно, – ответил сириец. – Канатоходцы едят котов, чтобы не переломать себе кости.

Полковник шел за инспектором мимо портовых лавочек. На площади его внимание привлекли громкие крики, доносившиеся с арены. Прохожий сказал ему что-то невразумительное по поводу петуха. Только тут полковник вспомнил, что на сегодня назначены первые тренировки. И прошел мимо почты. А минуту спустя он уже окунулся в беспокойную обстановку схватки. На арене стоял его петух – одинокий, беззащитный, с укутанными в тряпки шпорами и явно испуганный, судя по тому, как дрожали у него ноги. Противником был грустный петух пепельного цвета.

Полковник бесстрастно смотрел на петухов. Они яростно сцепились друг с другом, превращаясь временами в клубок из перьев, ног и шей, под восторженные крики зрителей. Отброшенный к барьеру пепельный петух кувыркался через голову и снова бросался в бой. Петух полковника не атаковал. Он отбивал все наскоки соперника и вновь оказывался на прежнем месте. Ноги у него больше не дрожали.

Герман перепрыгнул барьер, поднял петуха полковника и показал зрителям на трибунах. Раздались громкие крики, аплодисменты. Полковник подумал, что энтузиазм публики преувеличен. Все происходящее показалось ему фарсом, в котором сознательно, по доброй воле участвуют и петухи.

С немного презрительным любопытством он осмотрел круглую арену. Возбужденная толпа ринулась по уступам трибун вниз. Полковник разглядывал раскрасневшиеся, возбужденные, сияющие радостной надеждой лица. Это были новые люди. Новые люди в их городе. И тут, словно в каком-то озарении, он вспомнил и заново пережил мгновения, давно уже затерявшиеся на окраинах его памяти. Он перепрыгнул барьер, протиснулся сквозь толпу и встретился со спокойным взглядом Германа. Они смотрели друг на друга не мигая.

– Добрый день, полковник.

Полковник взял у него петуха. Тихо произнес: «Добрый день» и больше ничего не добавил, ощутив пальцами горячую дрожь птицы. Он подумал, что никогда еще не чувствовал в руках ничего более живого, чем этот петух.

– Вас не было дома, – виноватым тоном проговорил Герман.

Его прервал новый взрыв оваций. Полковник смутился. Оглушенный грохотом аплодисмен– тов, он снова, ни на кого не глядя, протиснулся сквозь толпу и с петухом под мышкой выбрался на улицу.

Весь город, а вернее, весь простой люд вышел посмотреть, куда это он направляется в окружении школьников. На углу площади гигантского роста негр, обмотав вокруг шеи змею, взобрался на стол и торговал какими-то шарлатанскими снадобьями. Толпа людей, возвращавшихся из порта, остановилась послушать его зазывания. Но при появлении полковника с петухом все повернулись к нему. Никогда еще дорога домой не была для полковника такой долгой.

Но он не жалел. Десять лет город жил в сонной дреме, время для него словно замерло. Но в эту пятницу – еще одну пятницу без письма – все пробудились. Полковник вспомнил другие времена: вот он, его жена и сынишка сидят, укрывшись под зонтом на спектакле, который шел, несмотря на ливень; вот партийные руководители, тщательно причесанные, в такт музыке обмахиваются веерами во дворе его дома. В ушах у полковника до боли явственно прогремела дробь барабана.

Он пересек улицу, параллельную реке и здесь тоже шумную, как во время выборов, о которых все уже давно позабыли. Люди наблюдали за разгрузкой цирка. Какая-то женщина из глубины своей лавки крикнула ему что-то про петуха. Но полковник был целиком погружен в себя и прислушивался к далеким, почти забытым голосам, все еще звучавшим в душе, как отголоски недавней овации на арене.

Дойдя до дома, он обернулся к детям.

– А теперь – все по домам! Не то возьму ремень.

Он запер дверь на засов и сразу прошел на кухню. Жена, тяжело дыша, вышла из спальни.

– Они унесли его без спросу! – закричала она. – Я говорила им, что петух не покинет нашего дома, покуда я жива.

Под ее громкие причитания полковник привязал петуха к столбу рядом с плитой и сменил воду в его миске.

– А они сказали, что перешагнут даже через наши трупы, потому что петух принадлежит не нам, а всему городу.

Только закончив с петухом, полковник вгляделся в расстроенное лицо жены и без удивления заметил, что оно не вызывает у него ни угрызений совести, ни жалости.

– Они поступили правильно, – устало сказал он. Затем, порывшись в карманах, с какой-то бездонной нежностью добавил: – Петух не продается.

Жена проводила его в спальню. Полковник выглядел вроде бы обычно и в то же время каким-то далеким, словно она видела его на экране. Он вынул из шкафа деньги, прибавил к ним те, что лежали у него в карманах, пересчитал и убрал в шкаф.

– Здесь двадцать девять песо, мы вернем их куму Сабасу, – сказал он. – Остальные уплатим, когда получим пенсию.

– А если не получим? – спросила жена.

– Получим.

– А вдруг?

– Тогда, значит, не уплатим.

Он нашел под кроватью новые ботинки. Вернулся к шкафу за картонной коробкой, вытер подметки тряпкой и положил ботинки в коробку – так, как они лежали, когда жена принесла их в воскресенье вечером.

– Ботинки вернем в магазин, – сказал полковник. – Это еще тридцать песо.

– Их не примут, – сказала жена.

– Должны принять, – возразил полковник. – Я надевал их всего два раза.

– Турки этого не понимают, – сказала жена.

– Должны понимать.

– А если они все равно не понимают?

– Им же хуже.

Спать они легли без ужина. Полковник подождал, пока жена кончит молиться, и погасил лампу. Но уснуть не мог. Он услышал колокола киноцензуры и почти сразу после этого – на самом деле три часа спустя – звуки комендантского часа. От холодного ночного воздуха дыхание жены вновь стало хриплым. Глаза у полковника все еще были открыты, когда она заговорила с ним, на этот раз спокойно, примирительно:

– Не спишь?

– Нет.

– Прошу тебя, подумай еще раз. Поговори завтра с кумом Сабасом.