Текст книги "Зайнаб (сборник)"

На краю лесной поляны, на белой скатерти снега, блестя фосфорическими глазами, замаячила одна, вторая, третья, пятая, пятнадцатая… серые тени. Они короткими пробежками передвигались во все стороны поляны, окружая наши беззащитные головы. Эти серые тени становились все больше и крупнее.

Вдруг над моим ухом завыла волчица – тонким жутким, душераздирающим, как плач женщины, голосом.

– Волки! – завопила одна из голов. – Волкиии!

– Волки! Волки! – завыли остальные головы. – Откуда они взялись?! Бестии!

– Жандармы нас на поляне закопали в землю, а головы оставили торчащими на поверхности! А теперь из вольера, который находился под Харьковом, на нас натравили голодных волков, – выпалила одна из голов рядом.

– Я знаю заведующего этим вольером, это биолог, крупный ученый из Киева, – показала свою осведомленность одна из голов.

– Фашисты в вольере волкам скармливали трупы расстрелянных советских пленных, – добавил он, – они приучены питаться человеческим мясом!

Его слова пронеслись по цепи человеческих голов. Одни из них разом заговорили, другие хором заплакали, третьи стали тех и других успокаивать.

Волки, делая круги вокруг нас, сжимали нас в кольцо. Они становились все увереннее и агрессивнее. Везде, за стволами деревьев, на снегу, как светлячки, сверкали и гасли их фосфорические глаза, голодные, жадные, жаждущие крови.

Одни из них, скаля зияющие огромные пасти, кидались на головы, от них, совместным воем получив отпор, непонимающе отскакивали назад. Другие волки, теряя терпение, смелее кружили перед орущими головами. Они ожесточенно храпели, призывно выли, теряя терпение, между собой устраивали своры, драки. Волки так себя настраивали к всеобщей атаке на человеческие головы, белыми кочанами растущие на снежной поляне в лесу.

Велась непрерывная притирка в иерархии волчьей стаи: доминирующие волки вокруг себя собирали наиболее смелых, сообразительных волков, их подталкивали на разведку. Разведчики, других, менее сообразительных волков, в случае опасности неспособных принимать самостоятельное решение, огрызаясь, отгоняли от себя. Сильные волки становились впереди стаи, по бокам, годовалые ярки, слабые и старые – посредине. Огромная стая волков, став одним мощным, несокрушимым механизмом, перед предстоящим кровавым пиром точила клыки, нетерпеливо ждала сигнала вожака.

С волчьих клыков на снег стекали тонкие зеленые струи слюны. А вожак стаи, тот опытный, матерый волк, инстинктивно ждал того момента, того часа расплаты, когда при первом же всеобщем броске на поляне все будет растоптано, растерзано, превращено в кровавое месиво.

В это время одна из волчиц, потеряв терпение, не дожидаясь условного сигнала вожака, ползком подкрадывалась к обезглавленным трупам моего мужа и сына, которые под ивовым деревом лежали в луже крови. Она жадно набросилась на труп моего мужа. Это стало сигналом для атаки некоторым другим волкам стаи, которые вышли из подчинения доминирующих волков и их соратников. Вдруг доминирующие волки и их помощники, сомкнувшиеся в одну группу, этим наглецам устроили такую трепку, что вся поляна наполнилась их жалобным визгом, плачем. Они, наказанные, искусанные доминирующими волками, вылетели с поляны и скрылись в лесу. Но и этого мгновения было достаточно, чтобы на месте кровавого пира остались только куски разодранной одежды.

Вдруг вожак волчьей стаи подал знак. Волки встали полукругом, разбежались и сомкнули цепь. Замкнутая цепь все сужалась и сужалась. Волки дышали шумно, нетерпеливо, как будто от нетерпения задыхались. Из их зияющих пастей, вооруженных острыми, как бритвы клыками, в мою сторону поплыл противный запах гниющего между их зубами мяса, понесся сногсшибательный запах из их утроб.

По сигналу вожака волчьей стаи один разведчик приблизился к одной из плачущих голов. Голова даже не успела испугаться, волк сходу напал; его острые клыки сомкнулись на ее щеке. Он от головы оторвал кусок мяса и отскочил в сторону. По знаку вожака его примеру последовал второй волк: он набросился на намеченную вожаком голову, откусил кусок и отскочил назад. Волчья стая, почувствовав горячую кровь, рассвирепела.

Вожак дал сигнал всей стае. Она разом, со всех сторон напала на головы. В одном страшном реве смешались ожесточенные хрипы, вой волков, плач, мольба о помощи стонущих голов, шум леса, откуда-то наскочившего на него ветра.

Мои глаза неожиданно встретились с глазами волка, еще издалека нацелившегося на меня. Это был вожак, красивый, сильный, с темной шерстью, мощной рыжей грудью, поджарыми ногами и стальной мускулатурой. Он был так мощен и красив, что я залюбовалась им.

За вожаком в мою сторону последовали другие волки. Ему не понравилась их навязчивость. Он неожиданно остановился, развернулся боком, утробно рыча, низко опустил голову, искривив губы, показал пасть, откуда грозно выглядывали мощные клыки. Вожак стал злобно заглядывать им в глаза, принимая угрожающие позы, словно он над ними насмехается. Те, опустив зады, стали отворачиваться от вызывающего взгляда вожака. Они, словно прося пощады, жалобно заскулили, стали ластиться перед ним, пытаясь облизывать его морду. Вожак, утробно рыча, сверкая желтыми глазами, щелкая острыми клыками, с которых стекала кровавая пена, отгонял волков от себя. Те, пугливо сворачивались клубками, поджав хвосты, не смея заглядывать ему в глаза, боком, боком отползали назад.

Вожак шел на меня. В это время за лесом, на горизонте показалась луна. Она своим матовым светом осветила всю поляну, торчащие из земли бритые головы людей, терзающих их волков. Меня поразили ни огромные размеры вожака, ни его сила, мощь груди, ни окраска, ни длина ног. Меня поразило то, как он на меня шел: бесшумно, скаля огромную пасть с острыми, как бритвы, клыками, сверкая немигающими фосфорическими глазами. За те мгновения, пока волк на меня шел, я пережила всю свою жизнь, жизнь от рождения до сегодняшнего дня. Волк остановился у самых моих глаз. Он немигающими желто-зелеными глазами уставился на мою голову, удивляясь, как эта бритая женская голова могла здесь оказаться. Я в его уставившихся на меня глазах читала: «Я привык видеть человека, смотрящего на меня сверху вниз. А тут человеческая голова на меня, почему-то уставилась снизу вверх». Это противоестественное нахождение одной части человеческого тела, живой головы без туловища, в природе и во времени озадачило вожака. Он сомневался, стоит ли ему напасть на живую голову человека? Разве это не опасно? Чтобы волк не принял мой, устремленный на себя взгляд за вызов, я отвела глаза в сторону.

Волк шумно дыхнул на мое лицо, пытаясь заглянуть мне в глаза, приблизил морду к моей щеке и лизнул по носу языком. Я чихнула, он отскочил в сторону. Я неожиданно заглянула ему в глаза, он зарычал, приняв мой взгляд как вызов на сражение. Волк встал ко мне боком, утробно рыча, в мою сторону развернул голову, оскалил клыки, приближаясь ко мне, стал заглядывать мне в глаза. Он стал передними лапами рыть снег. Я не успела от него отвести глаза, как он, дико рыча, набросился на меня. Молнией метнулся на меня и ухватился за щеку. Я дико закричала. Я почувствовала, как он от щеки с хрустом оторвал увесистый кусок мяса. По щеке потекла горячая кровь. Но я боли не почувствовала. Волк с дымящимся куском мяса отскочил в сторону, уронил его на снег и одним махом проглотил. Все это, как в замедленном кино, происходило перед моими глазами. Я даже подумала, что волк терзает не мою, а чужую голову. Волку, видимо, парное мясо понравилось, он собирался еще раз на меня напасть.

Я вся напряглась, готовясь к очередной атаке волка и встрече со смертью. Вдруг я почувствовала, как в моем теле просыпается какая-то дикая сила. Иначе, как я могла вытащить из ямы правую руку, молниеносно ухватиться за заднюю ногу набросившегося на меня волка? Волк сделал сильный скачок в сторону и вытащил меня из ямы. В это время, как во сне, я услышала автоматные и пулеметные очереди, людские крики, ругань, русский мат. Это партизаны примчались нам на помощь. Я помню, как встала на ноги, дико кричала, звала на людей, размахивая руками, побежала в их сторону. Вдруг в моих глазах померк свет, перед ними закрутились темные круги. Я упала лицом в снег, вокруг меня завертелись лес, поляна… Дальше ничего не помню…

С того дня, который разделил мою жизнь на две части: светлую и темную, – прошло более двадцати лет. И горе, держащее мое сердце в тисках, во мне ушло в глубину, в самые потаенные кармашки живота. Шрамы на обезображенном лице зарубцевались, я тоже до сих пор живу по инерции. Разве эта жизнь?! Она всего лишь временное существование бывшей узницы фашистского концлагеря, – она горько усмехнулась, печально глядя мне в глаза. – За это время я успела людям все простить: и глумливое отношение, и брезгливые взгляды, и противный шепот за спиной, и смешки, и издевательства. Мне тогда было понятно отношение фашистов к гражданам Страны Советов – это поголовное их уничтожение, поголовное унижение. Оскорбления, издевательства, гибель самых дорогих для меня людей – все я перетерпела. Я за это время ко всему привыкла, даже к жажде смерти. Но как привыкнуть к отношению советских людей к человеку, пережившему ад фашистского плена? Как вынести издевательства, недвусмысленные усмешки плебеев, бросаемые в твой адрес, их презрение?!

В застенках жандармерии у меня в сердце жила одна заветная мечта – под руку с мужем и сыном пройтись по улицам любимого города. Если бы Вы видели, какими глазами на улицах моего города я провожаю счастливых родителей с не менее счастливыми детьми! Самое большое счастье в жизни здоровой женщины – это иметь детей! Скажите, кто отнял у меня такое счастье? Кто у меня отнял единственного ребенка, мужа, мою молодость, красоту, уверенность в завтрашнем дне?

Ее глаза были полны слез, губы дрожали, пальцы рук на коленях судорожно сжимали подол платья. Она плеснула остатки коньяка в свой стакан, одним глотком глотнула содержимое в нем, беззвучно заплакала. Извинилась, встала, быстро вышла из купе в коридор.

Я стоял у окна вагона в оцепенении, судорожно думая, как успокоить, как помочь этой женщине, за короткое время ставшей для меня дорогой и близкой.

Когда она долго не возвращалась в купе, я забеспокоился, вышел в коридор. Я поискал ее везде, но ее нигде не было. Оставив свой багаж, она покинула нас. Нашлись пассажиры, которые видели, как она на одной остановке вышла из вагона.

«Где ты, моя самая прекрасная незнакомка, куда ты направилась, в какие края? Отзовись! Я ищу тебя, ищу по всему свету! Заклинаю тебя, отзовись! Где ты, Зарра?»

1995 г.

Шахрузат

Конь неторопливым шагом нес своего хозяина Мямуча в сторону селения. Мямуч был сильно пьян. Он чуть ли не лежал на луке коня, обхватив его шею; одна нога лежала в стремени, другая болталась на боку коня. Ружье было небрежно закинуто за спину. При каждом шаге коня его обритая круглая голова на бычьей шее качалась из стороны в сторону; а мешкообразное тело в седле свисало то в одну, то в другую сторону. Создавалось такое впечатление, что он вот-вот свалится с коня, но в последнее мгновение он неумело хватался за его гриву и удерживался в седле.

Его сердце было переполнено горькими мыслями о несчастной и несостоявшейся жизни, о жене, которая ему изменила, опозорила на весь округ, вдобавок в подоле к нему домой принесла чужого ребенка.

Как только Мямуч принимал два-три стакана горячительного, а выпивать он был мастер, его роем пчел посещали разные мысли, там уже от горя он добавлял еще и еще стакан, пил до умопомрачения, до белой горячки. Так случилось и сегодня. Обида на жену, которая побывала в постели другого мужчины и запятнала его честь, так терзали его душу, что он беззвучно заплакал: «Неблагодарная, спала себе на лебяжьей перине, вкусно ела, сладко пила, жила как ханша; так чего же тебе не хватало?! Так благодарят мужа за заботу, любовь, ласку?! Как ребенка рожать, так от соседа, как кормиться – от мужа! Что за у тебя понятия? Ууу, сука, доберусь до тебя, каждый зуб в отдельности пересчитаю!» – и, начиная от ее прадеда и прабабушки, кончая дядями, тетками, всех покрыл матом.

Крик, образовавшийся на самом дне живота, медленными толчками поднялся в горло и комом застрял там. Он, чтобы этот крик не вырвался наружу, с головы сорвал шапку и заткнул свой, дергающийся в судорогах большой, как пещера, рот.

Мямуч знал, как только доберется домой, чтобы утолить жажду сердца, сначала до умопомрачения, до рези в животе изобьет жену, а потом падчерицу Шахрузат. Даже тогда, когда он на их телах не оставит хоть какое-то живое место, и тогда его растоптанная душа не насытится.

Мямуч с рождения жил на отшибе села, далеко от людских глаз, в небольшом обветшалом доме лесника, который стоял на окраине дремучего леса.

В тридцатых годах двадцатого столетия, когда в горох Дагестана шел процесс раскулачивания, организации кооперативов, колхозов, Мямуч в своем диком лесу сумел остаться незамеченным, глобальное преобразование села, раскулачивание обошли его стороной. Он сельчан поразил тем, что в этих условиях ухитрился еще устроиться на работу лесничим. В те лихие времена многие зажиточные семьи, недовольные коллективизацией сельского хозяйства, против советской власти устраивали бунты, поэтому большевики их беспощадно наказывали, расстреливали на месте, многих раскулачивали, высылали в Сибирь. К тому времени, когда в селе поутихли страсти, связанные с коллективизацией, организацией колхозов, были раскулачены и сосланы в Сибирь все зажиточные селяне, даже середняки. В кооперативах и колхозах остались одни голые бедняки. А Мямуч, нигде не высовываясь, в лесном хозяйстве глубоко запустил свои корни, сколотил огромное хозяйство с множеством дойных коров, бычков, овец, кур. Он каким-то образом нашел общий язык с директором лесного хозяйства района, и с его согласия организовал многофункциональное подсобное хозяйство лесничества. В его хозяйстве работали животноводы, пчеловоды, садоводы, даже рыбаки. Он со временем вошел в доверие районного руководства, председатель районного исполнительного комитета с подчиненными часто приезжали к нему в хозяйство. Мямуч организовывал им щедрый прием: угощал хинкалом из индейки, шашлыками из свежей баранины, жарил рыбу, пойманную в прудах подсобного хозяйства, а перед уходом одаривал их подарками. Таким образом, Мямуч вышел в люди, для многих сельчан он стал недосягаемым.

Мямуч был очень цепким, изворотливым хозяйственником, хитрым, коварным, безжалостным зверем. Он за короткое время в лесничестве открыл молочно-товарную ферму, овцеводческое хозяйство. В подсобном хозяйстве он вместе с крупным и мелким рогатым скотом лесхоза держал много своего скота. Мямуч не боялся огласки, ему все прегрешения сходили с рук от того, что среди крупного и мелкого рогатого скота подсобного хозяйства он держал скот и председателя райисполкома, и прокурора, и начальника милиции.

С Мямучом в отделении лесничества работали самые преданные ему люди, как и он ненавидящие советскую власть, готовые с ним пойти на любой риск. К тому времени, когда его коварные дела, хитрости открылись его врагам, его имя звучало на всех партийных активах, сессиях народного собрания района, он стал недосягаемым для его политических оппонентов.

К нему часто на кордон из районного центра приезжали важные чиновники, именитые люди. Мямуч, мало того что именитых гостей принимал с разными почестями, устраивал им в заповедных местах охоту на дикого зверя, птицу. Гости у Мямуча за столом предпочтение отдавали больше птице, рыбе. Тогда он по указанию председателя лесного хозяйства организовал отдельное птицеводческое хозяйство: завел много кур, индеек, на прудах плавали гуси, утки.

Гости уезжали довольные гостеприимством хозяина, чтобы через некоторое время опять возвращаться к нему на кордон. У Мямуча пока в жизни все складывалось так, как он задумал. О лучшей жизни он даже во сне не захотел бы мечтать.

Как-то раз председатель лесхоза откуда-то раздобыл трактор, плуги, из соседнего хозяйства к себе переманил тракториста. За короткое время Мямуч распахал десятки гектаров залежной земли, посеял зерновые, конские бобы, кукурузу. Лесное хозяйство изо дня в день крепло, расширялось, его скот и птица тучнели. Мямуч построил новое административное здание для отделения лесного хозяйства, недалеко, на берегу реки, построил гостиный двор, а вдалеке от любопытных глаз построил себе хороший двухэтажный дом.

О Мямуче стали писать в районной и республиканской газетах, его ставили в пример на пленумах районного комитета партии, сессиях депутатов районного Совета. К нему за обменом опытом зачастили гости из столицы, других областей, краев, республик.

У него в материальном обеспечении все формировалось удачно, только в семье не было счастья. От жены Нигар он не мог иметь детей. Именно тогда, когда о нем заговорил весь район, когда перед ним многие стали заискивать, искать с ним дружбу, неожиданно на его голову, как гром средь бела дня, обрушилась беда. В селении прошел слух, что его жена с кем-то спуталась, как только муж уходил на обход закрепленного за ним лесного массива, она у себя принимает любовника.

Правда, до Мямуча иногда доходили слухи, что в селении за его спиной смеются, на него указывают пальцем. Он первоначально этим слухам не придавал особого значения, думал, что завидуют. Но видно было, как у жены зримо увеличился живот, сама она тоже заметно округлилась. Жена мужа успокаивала тем, что у нее давно болит живот, от того у нее там собираются газы.

В тот вечер, когда жена в чулане родила ребенка, Мямуч ее вместе с ребенком выгнал из своего дома. У жены родители давно умерли. Она с ребенком отправилась к дальней родственнице, но там ее не приняли. Тогда она приняла решение с ребенком броситься с горы. Об этом сообщили Мямучу, и он удержал ее от этого шага в последнюю минуту. Он привел жену с ребенком к себе домой.

Мямуч не знал, как жить с такой женой и с таким позором, как людям смотреть в глаза. Ее не выгонишь, не накажешь. Если он в отношении жены с ребенком предпримет необдуманные шаги, тогда он попадет в поле зрения правоохранительных органов района, они поинтересуется его прошлым. А там под горячую руку и в тюрьму угодишь. А это не входит в его планы. Лучше остаться кривым и косым, но живым, чем целым, но мертвым. Но Мямуч на жену с ее ребенком затаил страшную обиду. При любом удобном случае он не упускал возможности вымещать на них свое зло.

* * *

Мямуч не помнил, как конь привез его домой. Его во дворе, как он учил встречать важного человека, никто не встретил. Он пьяно огляделся, нет ли где жены, падчерицы. На свою беду, в это время мать с дочерью в огороде окучивали картошку. Грубо окликнул жену по имени. Нигар испуганно отозвалась из огорода. Жена, не мешкая, побежала встречать мужа, за ней и падчерица. Мямучу захотелось на нее накричать, но он передумал. На процедуры промывки мозгов он вызовет их к себе попозже, когда поднимется в зал, сядет на любимое место, рядом с холодильником, где его поджидает покрытая инеем бутылка водки.

– Чего стоишь, дура?! Не видишь, твоему господину надо слезть с коня?

Мать с дочерью из-под навеса двора спешно вынесли небольшой столик, его водрузили у левого бока коня, а жена рядом опустилась на четвереньки. Мямуч, держась за луку седла, кряхтя, отдуваясь, грузно соскользнул на стол. Но не удержался на ногах, скатился на спину жены, плечом больно ударился о бетонированный двор. От боли он вскрикнул, выругался матом, от бульдожьего лица отхлынула кровь, наливающиеся кровью глаза уставились в перепуганные насмерть лица жены и падчерицы. Мать с дочерью по глазам увидели, что Мямуч виновниками своего падения считает их.

Жена, помогая мужу подняться, запричитала:

– Мой господин, прости, пожалуйста! Всему виной являюсь я. Бей меня, неуклюжую, только умоляю, дочку не трогай!

Мямуч наступал, а мать с дочерью, пугливо оглядываясь, отступали назад. В его сердце кипела ярость, в глазах бушевал огонь; на дрожащих и растянутых в ниточку губах выступила пена. Мать с дочкой прилипли к стенке дома, дальше отступать некуда. Он с поднятым кулаком навис над ними, они под ним съежились. В это время из хурджин, висящих на луку седла, раздался щенячий писк; удары кулаков не последовали. Мямуч, многозначительно улыбнулся, у него к своим жертвам пропал интерес; по-утиному переваливаясь с ноги на ногу, подошел к коню. Развязал верх одной половины хурджины, оттуда за шкирку вытащил месячного черно-бурого волчонка. Волчонок пищал, царапался, пытаясь высвободиться из цепких рук.

Волчонок взбесился, стал огрызаться, клыками нацеливаться на его руку. Мямуч был поражен дерзостью волчонка; он был весьма обрадован своей находкой; относительно него он вынашивал какие-то планы. У собачьей конуры волчонка посадил на цепь; налил в миску немного воды, перед ним из хурджин бросил кусок сырого мяса и на непослушных заплетающихся ногах пустился в дом. За ним поплелась жена Нигар и падчерица Шахрузат. Не успели они подняться на второй этаж, как оттуда раздались дикие крики женщины, глухие удары, шлепки ладошек; звон падающей со стола и разбивающейся об пол посуды.

Он ударил Нигар ногой с такой силой, что она кувырком покатилась к стене. Она об стенку больно ударилась головой, растянулась на полу и заплакала. Она не сопротивлялась мужу, это было бесполезно, наоборот, этим еще сильнее распалила бы его.

– Где водка, дура, говори? – выходил он из себя, – кого ты ею угостила, говори?!

– Клянусь, Мямуч, я твою водку нигде не видела! – заголосила жена, – кроме тебя, мне ей некого угощать!

– Некого говоришь? – вскипел Мямуч. – Если ты завела одного любовника, могла завести и другого!

– Мой господин! Когда это было? Тогда меня бес попутал, я тогда думала о нашем счастье. Раз ты не можешь иметь детей, думала зачать от другого… сделать тебя счастливым… – Нигар зарыдала в голос.

– Я не способен иметь детей? Кто, чужая подстилка, тебе это наплел?

На ее голову упал удар оглушительной силы. На полу она, инстинктивно защищаясь, свернулась калачиком. Муж повернулся с другого бока и носком ноги заехал по лицу. Шахрузат упала к ногам приемного отца, умоляла, просила не бить мать. Он в своей слепой ярости то ли ее не видел, то ли делал вид, что ее не замечает. Он правой рукой за шкирку приподнял жену, на ее плечи накинул хурджины, висящие на вешалке в коридоре:

– Во дворе стоит мой конь еще оседланный, мигом скачи в соседнее селение, к моему другу в магазин, и принеси хурджины вина! Предупреждаю, – к ее разбитому носу он приставил увесистый кулак, – чтобы один шаг был здесь, другой – там. Но если опоздаешь!.. – заскрипел зубами, – раскрошу тебя на зубах! Теперь марш! – он вытолкнул жену за порог комнаты; сильно хлопнув створками дверей, обернулся к падчерице.

Взгляды их встретились: сверлящий приемного отца и смертельно напуганный падчерицы. Она задрожала, беспомощно села на пол, прикрывая голову маленькими ладошками. Блеснула на него огромными немигающими в страхе глазами и прошептала:

– Бей, я тебя не боюсь.

Мямуч огромной глыбой навис над беззащитной девочкой. На мгновение у него в сердце вспыхнуло и угасло что-то такое, похожее на жалость. Но когда он вспомнил, чья она кровинка, как она к нему попала в дом, на его скулах заиграли желваки, жалость переросла в лютую ярость.

– Ты чужая кость, застрявшая в моем горле, – заревел он. – Ее надо или выплюнуть, или проглотить! Проглотишь, еще ей подавишься, поэтому я ее выплюну! Почему ты не моя? – он ее за шкирку, ни живую, ни мертвую, приподнял одной рукой. – Ты мне, даже умирающему от жажды, не поднесешь глотка воды! Откуда ты взялась на мою голову? Мне нужен свой ребенок, желаю нянчить свою кровиночку! О, Аллах, как ты жесток ко мне! Ты каким-то босякам даешь целую кучу детей, меня, властелина этих мест, оставляешь ни с чем! Что, я слабее других? Разве я кривой, косой, без рук, без ног? Лицо, нос, глаза, рот, этот самый, что делает детей… – все находится на месте… Хвала тебе, ты помог мне устроиться на уважаемую людьми работу. Я обжился добротным домом, его обставил дорогой мебелью, во дворе стоит дорогая машина. Я материально обеспечен лучше любого чиновника в районе. Все кругом: леса, горы, дикие животные в них, река, пруды принадлежат мне. Когда в семье нет счастья, материальные блага не радуют меня, – Мямуч тяжело вздохнул. – Кто будет наследовать все эти богатства? Кому я передам свой жизненный опыт? Что делать, если все это не растапливает лед в моей душе?.. Кто я такой, без наследника? Червь ползучий! Дневной свет мне не свет, он не освещает мое сердце, а вызывает грусть. Кровь стынет в жилах, мозг перестает меня слушаться!

От этих слов приемного отца Шахрузат становилось все страшней. Лучше бы он бил, чем измываться над ее душой. Шахрузат увидела, как у приемного отца задрожали крутые плечи, свисающий на колени живот; горе, которое не умещалось в сердце, жгучими слезами выскочило наружу. Шахрузат не выдержала этого испытания, она мышью из своего угла выскользнула в коридор…

Вдруг с дальней дороги до ушей Шахрузат донесся конский топот. Она не успела выскользнуть из дома, как мама на взмыленном коне прискакала во двор. Хурджины, свисающие по бокам коня, были полны глиняными кувшинами, полными вина домашнего розлива.

Мать с дочерью все кувшины спешно занесли в коридор второго этажа и поставили на столе, в два ряда перед Мямучем. При виде хмельного напитка он сразу же преобразился, даже повеселел. Он трясущимися руками раскупорил один кувшин, приподнял, приложился к нему губами и жадными глотками на одном дыхании осушил его. Таким же образом осушил второй и третий кувшин. По мере того, как он заливал хмельную жидкость в бездонный живот, его рябое лицо становилось кроваво-красным; огромные ноздри безобразно большого носа раздувались, как меха горна, наполняясь вдыхаемым и выдыхаемым из легких воздухом. Белки его глаз навыкате стали наливаться кровью. Алая жидкость гноящимися каплями заблестела на ресницах. Его настроение теперь стало меняться в худшую сторону; губы злобно искривились, в сердце клокотал вулкан. Он заиграл желваками, заскрипел щербатыми обкуренными зубами.

Нигар сидела на полу, у ног мужа, обслуживая его, беспрекословно выполняя любые его прихоти. Он, широко расставив ноги, развалился на кресле-качалке за столом, в свою бездонную утробу заливал один кувшин вина за другим. Муж пил и пилил жену. Сколько не ругал ее муж, все его нечеловеческие выходки она воспринимала как необходимый ритуал застолья ее хозяина, дающий ему дополнительную энергетику. И каждое такое застолье мужа от ее истерзанного сердца отнимало по крупинке; оно медленно умирало, его капелька за капелькой покидали жизненные силы. Так каждый раз, принимая с улицы пьяного мужа, она терялась в догадках, что сегодня он с ней будет делать: бить или бить и ругать.

Муж сейчас пил молча. Ожидание наказания Нигар воспринимала хуже наказания. Она не выдержала нервного напряжения и всхлипнула. Ему сейчас не до страданий жены, не до ее душевных переживаний. Он был занят важным делом: истреблением врагов советской власти. Так он называл кувшины с белым вином.

Хотя жизнь матери с дочкой в доме Мямуча была горше яда, и она была похожа на нескончаемый сон, они не собирались от него уходить, потому что некуда было податься. Нигар была круглой сиротой, без родных и близких людей, а куда она пойдет с дочкой-подростком, кто их примет? Кто им протянет руку помощи? В каждой сельской семье в это тяжелое время хватало и своих хлопот.

Шахрузат порою поражала выдержка, терпение матери. «Почему мама этому ненасытному бугаю дает над собой измываться? Почему она ставит ему столько пить, сколько он не потребует? Она что, не понимает, как только он наполняет свою ненасытную утробу вином, он кидается на них с кулаками? Почему она не обращается в милицию и не сажает его в тюрьму?» – сколько бы Шахрузат себе таких вопросов не задавала, она на них не находила ответы…

* * *

Нигар не знала, как ей быть, как вырваться из этого плена, как спасти дочку от мужа-изувера. Ей не к кому было обращаться за советом, не у кого попросить поддержки. В селении все боялись Мямуча, все шарахались от него. Главное, Нигар не привыкла выносить «сор из избы», сколь бы он там не собрался. Она все выходки мужа, его издевательства пыталась воспринимать как волю судьбы, как божье наказание за совершенные ею грехи. «На спине жены, изменившей своему мужу, всегда должна свистеть плетка!» – любил повторять муж. Она не могла не противиться этому испытанию, року.

Нигар сегодня во время исполнения вечерней молитвы старалась успокаивать себя.

«Благодари Аллаха за то, что муж терпит тебя, что до сих пор вместе с дочкой не выгнал из своего дома. Как ты могла спутаться с этим алхимиком Шахбаном? Как ты, без зазрения совести, с ним могла кувыркаться в своей супружеской постели? Чего же ты в подарок от этого служителя сатаны получила? Незаконно рожденного ребенка! Когда Мямуч застал тебя с ним в своей постели, он на правах мужа должен был заколоть тебя кинжалом! Тогда бы ты, узколобая, сполна получила за свои грехи! Сейчас сиди и терпи или уходи с дочкой. Куда, к кому со своим потерянным лицом? К этому шайтану Шахбану?»

Мир не без добрых людей. Да, иногда ей в жизни встречались люди, способные к состраданию, готовые делиться с ней последним куском хлеба. Она стеснялась таких людей, боялась, пряталась, отказывалась от их помощи, уходила в глухой лес и там часами плакала.

* * *

В стране происходили экономические, политические реформы, процессы демократизации; к власти в центре, на местах стали приходить новые управленцы, «акулы реформ». На этой демократической волне, прикрываясь лозунгами «рыночных реформ», многие «реформаторы» на селе обанкротили колхозы, совхозы, агропромышленные комплексы. Их продавали, скупали за копейки. За считанные месяцы из крупных хозяйств села куда-то исчезла вся техника, скот. Село шло ко дну.

Мямуч надеялся, что ветер перемен обойдет его подсобное хозяйство стороной, поднятое на ноги многолетним кабальным трудом. Но стихия перемен не миновала его. Неожиданно обанкротилось лесное хозяйство района. Из райцентра в его отделение нагрянули налоговые инспекторы вместе с судебными приставами. В первый день опечатали все движимое и недвижимое имущество. На второй день на тяжелые грузовики погрузили всю технику, станки, крупный, мелкий рогатый скот и отправили в неизвестном направлении. Сказали, надо возместить какие-то долги, числящиеся за лесным хозяйством. Он их толком не понял. Через неделю привели рабочих, разобрали животноводческие и птицеводческие фермы. Хорошо, что он от налоговых органов успел спрятать кое-какую технику, определенное количество скота в животноводческих базах, расположенных далеко от головного хозяйства.