Текст книги "Атлантида советского нацмодернизма. Формальный метод в Украине (1920-е – начало 1930-х)"

Ошибку Коряка Гадзинский видит в том, что тот определяет «содержание», а не «произведение искусства», как результат процесса производства. Поэтому критик предлагает переформулировать тезис Коряка: «В процессе производства в данных экономических условиях возникает произведение искусства (как целое)»[655]655
  Там же. С. 177.


[Закрыть], – а не план или «идейное содержание». Также Гадзинский предлагает сформулировать по-другому пункт № 30 платформы «Плуга»:

«Плуг» ставит своей задачей объединять писателей, которые должны организовывать производство литературных произведений в новых экономических и классовых условиях, эти произведения станут памятниками-продуктами данного исторического момента – классовой революции в области крестьянской жизни и быта[656]656
  Там же. С. 177–178.


[Закрыть].

Завершая свою статью, критик уделяет отдельное внимание вопросу «формализма», который он называет «явлением чисто идеалистической философии». Поэтому Гадзинский советует Меженко «быть осторожнее при написании таких статей»[657]657
  Там же. С. 178.


[Закрыть]. Свой критический обзор автор суммирует утверждением, что произведение искусства имеет ценность, когда оно является продуктом революционного производства и создано сознательным пролетариатом: «Я категорически высказываюсь против того, чтобы такие академические статьи, как „На путях к новой теории“, усложняли развитие марксистского мировоззрения среди нашего молодого поколения»[658]658
  Там же. С. 179.


[Закрыть].

В качестве предварительного вывода здесь скажем, что Гадзинский, в отличие от других участников дискуссии, занимает наиболее радикальную позицию в отношении формального метода, который он рассматривает исключительно как проявление «идеализма», свойственного буржуазным наукам. Если другие участники дискуссии (в том числе и критик-марксист Коряк) пытаются предложить свое видение проблемы, то Гадзинский упрощает вопрос, сводя его к безапелляционной марксистской риторике: художественное произведение есть материя, оно определяется производительными силами общества, поэтому проблемы формы и содержания для марксистской науки не существует.

Опубликованная в восьмом номере журнала статья Коряка «Украинская литература перед VII Октябрем» подводит итоги не только дискуссии о форме и содержании в 1922–1923 годах, но и в целом развитию украинской литературы до– и послереволюционного времени. Статья состоит из трех частей – «Модернисты», «Фашисты», «Октябрь». В первой части автор анализирует развитие модернистских течений в украинской литературе на примере деятельности объединения «Молодая Муза» и журнала «Украинская хата». Во второй части Коряк рассматривает идеологическую позицию Дмитрия Донцова и «Литературно-научного вестника», называя последний «органом украинского фашизма». В третьей части критик прослеживает развитие послереволюционной литературы в советской Украине.

Здесь обратимся к отдельным аспектам статьи, в которой автор заново присоединяется к дискуссии. Коряк отмечает, что появление и статьи Меженко, и идеологической платформы «Плуга» было результатом бурных споров, начавшихся с публикации его собственной работы в журнале «Шляхи мистецтва».

Статью Меженко критик называет «интересной попыткой боевого выступления против марксизма в форме „объективного поиска истины“»[659]659
  Коряк В. Українська література перед VII Жовтнем // Червоний шлях. 1923. № 8. С. 200.


[Закрыть]. Коряк обвиняет Меженко в «близорукости и наглости», поскольку использованная автором логика кажется ему парадоксальной: «В самом начале Меженко говорит, что пустой формы не может быть, а в конце – что искусство просто машинка, которая не имеет никакого содержания. ‹…› Формалистская бессодержательность – прежде всего! ‹…› В начале говорит, что подход со стороны формы буржуазный, и тут же признает буржуазный примат формы, а дальше называет это материализмом»[660]660
  Там же.


[Закрыть]. Из этого Коряк иронично вопрошает: «Что это все – непонимание или нэпо-понимание, и Меженко просто пустился во все тяжкие?»[661]661
  Там же. С. 201.


[Закрыть]

Обращаясь к статье Гадзинского и непосредственно к его предложению перефразировать тезис, высказанный им (Коряком) в статье «Форма и содержание», критик подкрепляет свою позицию цитатой из работы Николая Бухарина «Теория исторического материализма»: «Содержание искусства определяется, в конечном счете, основной закономерностью общественного развития: оно (содержание) есть функция общественной экономики и вместе с нею функция производственных сил»[662]662
  Там же.


[Закрыть].

В качестве некоторого вывода Коряк пишет, что для формалиста существует только форма, а для «содержательника» – только содержание (форма есть лишь его часть). В такой оппозиции критик усматривает разные подходы к искусству у разных классов.

Интересную попытку объединить марксизм и формализм, по мнению Коряка, сделал в своей работе «Социологический метод в литературе» «известный исследователь стиля Шевченко» Борис Якубский, которого критик называет «спецом»[663]663
  Слово «спец» было популярным в украинской критике в 1920‐е годы. Это слово применяли преимущественно к историкам литературы и критикам – адептам формального метода, т. е. «специалистам от литературы», тем, кто «специфицирует». Со второй половины 1920‐х слово «спец» приобретает негативную окраску.


[Закрыть] в области морфологии.

В заключение своего критического обзора Коряк положительно оценивает появление Ассоциации панфутуристов[664]664
  См. подробнее об этом главу «Панфутуристическая концепция искусства».


[Закрыть], которую он называет «форпостом Октябрьской революции», а их полезную деятельность видит в деструкции и ликвидации старой традиции. К этому Коряк добавляет, что «пустая, свободная от социально важного содержания» форма нынче признается футуризмом только как «лабораторное дело».

Другая статья Коряка – «Борьба этажей»[665]665
  Коряк В. Боротьба поверхів // Червоний шлях. 1925. № 6/7. С. 238–254.


[Закрыть], опубликованная два года спустя в «Червоном шляхе», – позволяет более точно понять идейные позиции критика в вопросе формального метода. По словам самого автора, его статья призвана раскрыть суть формального метода с тем, чтобы установить, «что пойдет из этого как материал для марксистской науки про литературу, а что нужно решительно осудить»[666]666
  Там же. С. 240.


[Закрыть]. Статью можно условно разделить на две части: в первой автор воспроизводит историю развития русского формализма и «каталогизирует» основные «формальные проблемы», во второй – оспаривает положения формальной школы с точки зрения марксистской критики. Отсюда и название статьи – «Борьба этажей», другими словами, «борьба надстроек»: вслед за Плехановым критик выстраивает систему взаимообусловленности и иерархии разных «этажей» – социально-политического, экономического, психологического, идеологического, литературного (морфологического), где последний служит для «художественного оформления идеологии».

Начинает Коряк с выделения «фракций формалистов»: 1) психологический формализм (потебнианцы); 2) этнографический формализм (школа Веселовского); 3) лингвистический формализм (ОПОЯЗ); 4) эклектичный формализм (Жирмунский), 5) футуристический формализм (разные комфуты). Подобное разделение само по себе свидетельствует о глубоком знакомстве критика с основными работами не только ОПОЯЗа, но и так называемого «околоопоязовского круга» (подтверждением чему является отнесение Жирмунского к «эклектичному формализму»: «таких схоластов, как Жирмунский, формалисты не признают»[667]667
  Там же. С. 244.


[Закрыть]).

Кроме того, особенностью работы Коряка является не только знание основных работ ОПОЯЗа, но и последовательное изложение истории русского формализма и его связи с футуристическими практиками. Так, Коряк отмечает, что «формалисты» восстали против давления старой науки и символизма, стремясь «отвоевать» поэтику, «освободить ее от субъективизма и философских построений символизма (мистики) и стать на путь ‹…› научного исследования фактов. Тут сообщниками им были футуристы-заумники»[668]668
  Там же. С. 241.


[Закрыть].

Критик справедливо определяет «спецификацию» науки о литературе как центральное понятие формальной теории, с чем связывает начало работы опоязовцев: выделение литературного ряда из других рядов (быта, психологии, политики, философии) и разделение поэтического и практического языков. Здесь автор называет работы Л. Якубинского, О. Брика, В. Шкловского, посвященные вопросам изучения поэтического языка. При этом Коряк отмечает, что окончательно принцип спецификации был сформулирован Романом Якобсоном только в 1921 году в его статье «Новейшая русская поэзия», в которой автор определил понятие «литературности».

Центральным местом статьи является «каталог формальных проблем», составленный Коряком: подробный список основных вопросов по методологии и теоретической поэтике, которых в своих работах касались разные «фракции формалистов». Так, список вопросов по методологии насчитывает 58 пунктов: от «поэтики исторической и теоретической» до «выхода в историю»; список по теоретической поэтике содержит 177 позиций, начиная с «метрики» и заканчивая «большими сюжетными жанрами (романом, повестью, песней, драмой)»[669]669
  Коряк В. Боротьба поверхів. С. 246–248.


[Закрыть]. Критик отмечает, что «противоречивость проблем является результатом недостатка единой принципиальной линии в разных фракциях формалистов. Если она есть у ОПОЯЗа, то ее не признают другие». Под «другими» автор подразумевает Жирмунского, Белецкого, а также теоретиков-потебнианцев.

И наконец, Коряк определяет «формализм» как мировоззрение, враждебное марксизму, поскольку последний «отрицает самостоятельность искусственно созданного литературного ряда, отрицает литературный фетишизм»[670]670
  Там же. С. 249.


[Закрыть]:

Искусство не существует само по себе, оно является явлением общественным. То есть для изучения его нужно выйти за границы лабораторного «литературного ряда» – тут и начинается «борьба этажей», борьба «за науку», «против метафизики». ‹…› Морфологический подсчет, формалистическая бухгалтерия еще не наука. Формалистические попы один ряд общественных явлений – искусство – фетишизируют в божественную инстанцию[671]671
  Там же. С. 250.


[Закрыть].

Однако, несмотря на то что формализм Коряк отвергает как метод и мировоззрение, он предлагает использовать основные методологические наработки и понятия «формализма» в построении марксистской науки о литературе. Опираясь на теоретические взгляды Павла Сакулина[672]672
  Павел Сакулин (1868–1930) – российский историк литературы, лингвист. В 1920‐е работал над проектом «эволюционной» поэтики, продолжающей историческую поэтику А. Н. Веселовского. «Эволюционный» метод Сакулина нашел, в частности, продолжение в теоретических работах Д. С. Лихачева. См. работы Сакулина: «Социологический метод в литературоведении» (1925), «Синтетическое построение истории литературы» (1925), «Теория литературных стилей» (1927). Идеи Сакулина были популярны в кругу украинских теоретиков формы. См.: Державин В. Рец.: Сакулин П. Теория литературных стилей. М.: Кооп. изд. «Мир» (1927) // Червоний шлях. 1928. № 3. С. 154. В сборнике «Памяти П. Н. Сакулина» (1930) статью о теории литературных стилей поместил А. И. Белецкий.


[Закрыть], автор статьи обозначает, что анализ литературного произведения должен включать изучение формы (звук, образ, слово, ритм, композиция, жанр) и содержания (поэтическая тематика, художественный стиль в целом). Из этого следует, что отдельные понятия русского формализма (литературный факт, материал, фабула, лейтмотив и др.), по мнению критика, должны изучаться в их тесной связи с социальным устройством общества, историей и психологией отдельных классов, с учетом так называемого «каузального» ряда. Свою статью критик подытоживает: «Научное литературоведение может опираться только на марксистскую социологию стиля, который ‹…› преодолевает анархию ненаучных подходов к литературе»[673]673
  Коряк В. Указ. соч. С. 254.


[Закрыть].

Итак, перед нами интересный пример попытки критика-марксиста «примирить» формальный и социологический методы. В проанализированных выше статьях Коряка можно выделить два типа дискурса. С одной стороны, критик выступает с позиций марксизма, рассматривающего формализм исключительно как «идеалистическое, буржуазное» течение, с другой – Коряк демонстрирует известную тонкость в понимании принципов формального метода. Сам факт его осведомленности о последних достижениях формальной школы говорит о профессиональном интересе к ней и, как мы видим из статьи 1925 года, – о стремлении применить некоторые приемы формального метода в рамках марксистского литературоведения.

В целом интерес к формальному методу не угасает на протяжении 1920‐х, о чем свидетельствует огромное количество работ, статей и рецензий, опубликованных после 1923 года. В каком-то смысле на новый виток обсуждение проблемы формы и содержания выходит в 1925 году, что связано с публикацией отдельных работ как опоязовцев, так и украинских «формалистов». В качестве примера здесь приведем некоторые из них.

Прежде всего это работа Миколы Зерова «Новая украинская словесность» (1924) и подробная статья Агапия Шамрая «На путях к объективной истории украинской словесности»[674]674
  Шамрай А. На шляхах до об’єктивної історії українського письменства // Червоний шлях. 1924. № 6. С. 200–211.


[Закрыть], посвященная выходу этой книги. В следующем, 1925 году проблеме формы и содержания посвятил ряд статей литературный критик и писатель Михаил Могилянский[675]675
  Могилянский Михаил (1873–1942) – публицист, критик и литератор, активный деятель украинского национального движения еще рубежа XIX–XX веков. В 1907–1916 годах преимущественно жил в Петербурге – Петрограде, где вращался в богемно-литературной среде, после 1921 – активный сотрудник Всеукраинской академии наук, руководитель словарно-биографической комиссии. Оставил ряд воспоминаний, лишь частично опубликованных (например: Могилянский М. М. Кабаре «Бродячая собака» // Минувшее. М.; СПб., 1993. Т. 12. С. 168–188). См. его статьи о формальном методе: Могилянський М. До проблеми розуміння літературного твору // Життя й революція. 1925. № 4. С. 29–31. Он же. Література як соціяльний факт і як соціяльний фактор // Життя й революція. 1925. № 12. С. 36–40. См. о нем: Ляшко С. М. Керівничий комісії для складання Біографічного словника діячів України М. М. Могилянський: досвід просопографічного дослідження // Українська біографістика. 2010. № 6. С. 136–179.


[Закрыть], который также опубликовал рецензию на книгу Шкловского «Сентиментальное путешествие. Воспоминания 1918–1923». В рецензии находим следующее любопытное замечание:

Воспоминания Шкловского рассказывают про тревожную и великую эпоху, помогая читателю не только в общих чертах сориентироваться в событиях, более-менее известных, но и отметить ее (эпохи. – Г. Б., А. Д.) особенности, что интересно не только широкому кругу читателей, но и ценно для будущего историка[676]676
  Могилянський М. Рец.: Виктор Шкловский. Сентиментальное путешествие. Воспоминания 1918–1923. Ленинград, 1924. 193 с. // Червоний шлях. 1925. № 1/2. С. 362. См. рецензию в приложении.


[Закрыть].

В том же 1925 году в «Червоном шляхе» была опубликована положительная рецензия Белецкого на другую только что вышедшую работу Шкловского «О теории прозы». Здесь приведем обширную цитату, которая подтверждает некоторые уже высказанные нами предположения и наблюдения:

Говоря о формалистах, у нас, конечно, без разбора мешают в одну кучу имена Жирмунского, Эйхенбаума, Шкловского. Но проф. В. Жирмунский, ученый историк литературы, совсем не отрицает наличие содержания в литературном произведении, не раз выступал с весомой критикой «формального метода» и давно вылечился от своего увлечения формализмом, его связь с Опоязом продолжалась недолго и давно закончилась. Другое дело обстоит с Б. Эйхенбаумом: но и он, конечно, прежде всего, исследователь, и если бы история формального метода начиналась с его работ про Лермонтова или молодого Толстого, вокруг формализма никогда бы не возникло столько шума и споров, которые он (формализм. – Г. Б., А. Д.) вызвал благодаря энергии и темпераменту Виктора Шкловского[677]677
  Білецький О. Рец.: Виктор Шкловский. О теории прозы. М. – Лгр.: Круг, 1925. 189 с. // Червоний шлях. 1925. № 11/12. С. 363. См. рецензию в приложении.


[Закрыть].

Большое внимание проблеме формального метода и освещению работы Бориса Томашевского «Теория литературы» (1925) уделил Борис Навроцкий в своей статье «Формализм или субъективный эстетизм»[678]678
  Навроцький Б. Формалізм чи суб’єктивний естетизм. З приводу книги Томашевского Б. «Теория литературы» (Госиздат. Ленинград 1925 г.) як спроби підсумку досягнень літ. «формалізму» // Червоний шлях. 1925. № 5. С. 205–209. См. перевод рецензии в приложении к настоящей книге.


[Закрыть]. Так, Навроцкий отмечает:

…нужно признать, что «формализм» является одним из самых сильных современных направлений, которое еще не пришло к окончательному «самоопределению». Вот почему появление книги Томашевского неслучайно. Ее нужно рассматривать как первую попытку краткого изложения достижений предыдущих исследователей: бывших и нынешних участников ОПОЯЗа – Шкловского, Жирмунского, Тынянова и других. ‹…› Такая попытка очерка поэтики в духе «формализма» будет влиять и на украинских исследователей, вызывая то или иное отношение к себе, ведь, как мы видели, работы предшественников Томашевского всегда вызывали очень большой интерес в Украине, следствием чего были и соответствующие статьи Меженко, Коряка и других[679]679
  Там же. С. 205.


[Закрыть].

Таким образом, можно утверждать, что приезд Бориса Эйхенбаума в Харьков в 1926 году был «теоретически подготовлен». Эйхенбаум не привез новые идеи, которые шокировали бы слушателей – эти идеи были прекрасно известны украинским литературоведам и критикам: они их обсуждали и в каком-то смысле даже ими жили. Визит Эйхенбаума ознаменовал собой вторую фазу процесса культурного трансфера: первоначальная апроприация идей русских формалистов украинскими критиками и литературоведами произошла; в контексте формирующейся национальной украинской культуры нового типа, элементы формального метода играли иную инструментальную роль, нежели в самом русском формализме. Здесь можно говорить об украинской версии формализма, но не в смысле теории (обогащение методологического арсенала анализа формы, по сути, не произошло), а в смысле применения метода. Эйхенбаум, приехав в Харьков, столкнулся с той самой литературной теорией, одним из отцов которой он был, но только использовали ее для весьма специфических целей.

Глава 3. Борис Эйхенбаум в Украине
Дискуссия вокруг статьи «Теория „Формального метода“» в журналах «Червоный шлях» и «Красное слово»[680]680
  Этот материал был впервые введен в научный оборот в статье: Бабак Г. Борис Эйхенбаум в Украине: дискуссия вокруг статьи «Теория „формального метода“» в журналах «Червоний шлях» и «Красное слово» // Новое литературное обозрение. 2019. № 5. С. 193–212. Данная глава является переработанной и дополненной версией.


[Закрыть]

В августовском номере журнала «Червоный шлях»[681]681
  Редакционную коллегию журнала на тот момент представляли М. Хвылевой, С. Пилипенко, П. Тычина, М. Яловой и др.


[Закрыть] за 1926 год была впервые опубликована статья Бориса Эйхенбаума «Теория „формального метода“» в переводе на украинский язык[682]682
  К сожалению, в статье не указано имя переводчика.


[Закрыть]. Публикация была сделана с пометкой: «Учитывая многочисленные просьбы читателей ответить на страницах нашего журнала на вопрос о „формальном методе“, редакция дает в этом номере как статью Б. Эйхенбаума, так и ее критику…»[683]683
  Ейхенбаум Б. Теорія «формального методу» // Червоний шлях. 1926. № 7/8. С. 182.


[Закрыть]. Вместе со статьей Эйхенбаума были напечатаны полемические статьи двух украинских авторов – Захария Чучмарева «Социологический метод в истории и теории литературы» и Агапия Шамрая «„Формальный“ метод в литературе». Статья следующего участника дискуссии, Василя Бойко, «Формализм и марксизм» вышла в декабрьском номере. И наконец, в мартовском номере журнала «Красное слово» за 1927 год была помещена статья литературоведа и деятеля культуры Анатолия Машкина «Формализм и его пути», которая завершала полемику.

Известно также, что за несколько месяцев до публикации, 18–19 апреля, в харьковском Доме ученых[684]684
  Харьковский Дом ученых был создан по инициативе Всеукраинского комитета содействия ученым при Совнаркоме Украины и открыт осенью 1925 года. При Доме работали секции научных работников, проводившие Дни науки, студии художественного слова, вокала, изобразительного искусства, а также регулярно организовывались встречи с научными и культурными деятелями.


[Закрыть] Эйхенбаум прочел три лекции, посвященные разным аспектам формальной теории: «Что такое формальный метод», «В борьбе за литературу» и лекцию о концепции «литературного быта»[685]685
  В. Бойко и А. Машкин в своих статьях говорят о трех лекциях Б. Эйхенбаума, при этом Бойко указывает даты 16–18 апреля. Однако в местных газетах «Вісті ВУЦВК» и «Коммунист» от 17 и 18 апреля дана заметка о двух лекциях, которые проходили 18 и 19 апреля в Доме ученых. В то же время в газете «Вечернее радио» от 16 апреля сообщалось о двух лекциях Эйхенбаума – 17 и 18 апреля. Подобную путаницу можно объяснить тем, что в последний момент произошли изменения в расписании лекций. См.: Лекції: [лекції проф. Б. Ейхенбаума в Будинку вчених] // Вісті ВУЦВК. 1926. 17 квітня; Лекции и диспуты: В Доме ученых: [лекции Б. Эйхенбаума] // Коммунист. 1926. 18 апреля; В Доме Ученых [Приезд Б. М. Эйхенбаума] // Вечернее радио. 1926. 16 апреля (№ 86). С. 3.


[Закрыть]. О содержании лекций можно узнать из статей В. Бойко и А. Машкина, которые пересказывают и обильно цитируют их[686]686
  К этому можно добавить две рецензии на лекцию Эйхенбаума «В борьбе за литературу», опубликованные в газетах «Вечернее радио» и «Культура і побут»: П. Л. «В борьбе за литературу» (Лекция Б. Эйхенбаума в Доме ученых) // Вечернее радио. 1926. 20 апреля (№ 89). С. 3; Дніпровський І. Гендлярі славою, або Мобілізація мерців (з лекції проф. Ейхенбаума) // Культура і побут. 1926. 25 апреля (№ 17). С. 2–3. С содержанием рецензии А. П. можно ознакомиться в статье Оксаны Пашко. См.: Пашко О. «На шляхах до утворення науки про літературу»: нереалізований видавничий проект 1920‐х років // Наукові записки НаУКМА. Літературознавство. 2019. Т. 2. С. 72–91.


[Закрыть].

Можно предположить, что Эйхенбаума пригласил в Харьков Александр Белецкий, который, напомним, с 1926 года возглавлял секцию теории и методологии литературы при кафедре литературоведения Харьковского института народного образования. Как уже говорилось выше, тематика работы литературоведческого семинара Белецкого свидетельствует о большом интересе харьковских литературоведов к формальной теории. О том, что Белецкий мог выступить инициатором организации публичных лекций Эйхенбаума, есть косвенное свидетельство в его письме к М. Зерову от 1 января 1929 года: «Дом Ученых по предложению моему и М. П. Самарина предполагает просить Вас и П. Филиповича приехать в Харьков для прочтения в ДУ какого-либо доклада-лекции во второй половине января – в первой половине февраля. Мне поручили узнать на этот счет Ваше мнение»[687]687
  Белецкий А. И. Письмо М. К. Зерову от 1 января 1929 года // ІР НБУВ. Ф. 35. Ед. хр. 452. Л. 2.


[Закрыть].

В то же время пригласить Эйхенбаума в Харьков мог Борис Лезин, редактор харьковских сборников «Вопросы теории и психологии творчества» (1907–1923). Известно, что 25 апреля 1925 года Эйхенбаум выступил в ГИИИ с докладом и текст его через два дня отправил Лезину, который планировал возобновить издание сборников[688]688
  Эйхенбаум Б. О литературе. Работы разных лет / Сост. О. Эйхенбаум, Е. Тоддес. М.: Сов. писатель, 1987. С. 510. См. также переписку Лезина с Эйхенбаумом по этому поводу в 1924–1926 гг.: РГАЛИ. Ф. 287. Оп. 1. Ед. хр. 30 (Письма Эйхенбаума Б. М. к Лезину Б. А.); РГАЛИ. Ф. 1527. Оп. 1. Ед. хр. 469 (Письма Лезина Б. А. к Эйхенбауму Б. М.).


[Закрыть]. Однако этого не произошло, и статья была передана в редакцию журнала «Червоный шлях».

Благодаря несостоявшейся попытке Лезина возобновить издание «Вопросов теории…» в журнале «Жизнь и революция» («Життя й революція») в начале 1927 года была опубликована статья Виктора Виноградова «О теории литературных стилей». Статья Виноградова, как и статья Эйхенбаума, была написана специально для планируемого сборника, и впоследствии Лезин передал ее в редакцию журнала[689]689
  Статья Виноградова была напечатана в переводе библиографа и критика Константина Довганя. См. подробнее: Виноградов В. О языке художественной прозы: Избранные труды / Послесл. А. П. Чудакова, коммент. Е. В. Душечкиной и др. М.: Наука, 1980. С. 351–352. Сама статья: Виноградов В. Про теорію літературних стилів // Життя й революція. 1927. № 1. С. 66–74.


[Закрыть]. Из сохранившегося плана переиздания сборника можно узнать, что он должен был называться «Введение в изучение поэтического творчества» и состоять из пяти частей – «Слово», «Словесные произведения», «Процесс поэтического творчества», «Литература и критика», «Наука о литературе». Помимо самих Лезина, Эйхенбаума и Виноградова, к участию в сборнике были приглашены А. Белецкий, Е. Кагаров, А. Машкин, Л. Булаховский, В. Харциев, Т. Райнов, Б. Томашевский, В. Жирмунский, П. Сакулин, А. Горнфельд, Б. Энгельгардт и др.[690]690
  РГАЛИ. Ф. 287. Оп. 1. Ед. хр. 2. 7 лл. (Планы переиздания сборника статей «Вопросы теории и психологии творчества» под редакцией Б. А. Лезина). См. также переписку Лезина с Горнфельдом, Томашевским, Виноградовым: РГАЛИ. Ф. 287. Оп. 1. Ед. хр. 11. 5 лл. (Письма Горнфельда А. Г. к Лезину Б. А., 24 сентября 1922 – 9 ноября 1924); РГАЛИ. Ф. 287. Оп. 1. Ед. хр. 27. 1 лл. (Письмо Томашевского Б. В. к Лезину Б. А., 29 октября 1925); РГАЛИ. Ф. 287. Оп. 1. Ед. хр. 8. 2 лл. (Письма Виноградова В. В. к Лезину Б. А. 12–29 октября 1929).


[Закрыть]

После визита в Харьков Эйхенбаум должен был отправиться читать лекцию в Киев, однако из письма Бориса Якубского Эйхенбауму от 4 августа 1926 года явствует, что лекция не состоялась (см. Приложение). Отметим также, что в июле 1926‐го в Харькове побывали Виктор Жирмунский[691]691
  О приезде Жирмунского см.: Пашко О. «На шляхах до утворення науки про літературу»: нереалізований видавничий проект 1920‐х років // Наукові записки НаУКМА. Літературознавство. 2019. Т. 2. С. 72–91.


[Закрыть] и Виктор Шкловский. В заметке, помещенной в газете «Вечернее радио» от 20 июля, сообщалось, что в Харьков прибыл «известный писатель и теоретик литературы Виктор Шкловский», приезд которого связан с переговорами с ВУФКУ[692]692
  Всеукраинское фотокиноуправление (ВУФКУ) – государственная организация, которая объединяла всю отрасль, включая киностудии, кинопрокат, кинопромышленность, кинообразование и кинопрессу Украины в период с 1922 по 1930 год. Главное управление размещалось в Харькове. Украинское фильмопроизводство до 1926 года было сосредоточено на Одесской и Ялтинской студиях.


[Закрыть] о постановке фильма по его сценарию[693]693
  Виктор Шкловский в Харькове // Вечернее радио. 1926. 20 июля (№ 163). С. 3. См. подробнее о приезде Шкловского комментарий к приложению «Цемент и мандат» В. Шкловского в настоящей книге.


[Закрыть]. Предположительно, именно в эти дни – 20–22 июля Шкловский выступил с открытой лекцией[694]694
  Об этом упоминается в монографии Александра Ушкалова, однако автор не указал источник. См.: Ушкалов О. «Золоті лисенята» повертаються. Юліан Шпол: життя і творчість. Харків: Майдан, 2012. С. 97.


[Закрыть] во Всеукраинском коммунистическом институте журналистики[695]695
  Украинский коммунистический институт журналистики – высшее учебное заведение в Харькове, существовал в 1926–1941 годах. Основан на базе факультета журналистики Коммунистического университета имени Артема. В УКИЖи преподавались такие курсы, как теория и практика советской журналистики, основы полиграфии и издательского дела. См. об этом: Михайлин І. Основи журналiстики. К.: Центр учбової літератури, 2011.


[Закрыть].

Сама же статья Эйхенбаума возникла на волне полемики вокруг теории «формального метода» в русской периодике в 1923–1925 годов, которая в исторической перспективе стала переломным моментом в развитии формализма[696]696
  Среди авторов, принявших участие в дальнейшей дискуссии, спровоцированной появлением статьи Троцкого, назовем Н. Бухарина, В. Полонского, П. Когана, А. Луначарского, А. Цейтлин и др.


[Закрыть]. Как отмечает В. Эрлих, если в начале 1920‐х критики-марксисты предпочитали «игнорировать» резкие заявления формалистов, то с растущей популярностью ОПОЯЗа в кругах литературоведов и писателей эта ситуация меняется – формализм начинает восприниматься как серьезный конкурент «исторического материализма»[697]697
  Эрлих В. Русский формализм: История и теория / Пер. с англ. А. Глебовский. СПб.: Академический проект, 1996. С. 97


[Закрыть]. С критикой формализма выступил сам Лев Троцкий[698]698
  Троцкий Л. Литература и революция // Правда. 1923. 26 июля (№ 166).


[Закрыть]. Его определение формализма как «реакционного мировоззрения» сориентировало последующее рассмотрение формальной теории сквозь призму идеологии и выработало отношение к формализму как к «буржуазной науке», хотя уже через пару лет начались официальные советские гонения, включая идеологические, на самого Троцкого, которые закончились его высылкой. Тем не менее именно Троцкий во многом сформировал официозный советский идеологический контекст, в котором появилась и в котором следует рассматривать авторефлексивную статью Б. Эйхенбаума[699]699
  После эмиграции Шкловского, а затем его возвращения и вынужденного переезда в Москву в 1923 году именно Эйхенбаум нес обязанность излагать взгляды опоязовцев в печатных и устных дискуссиях. См.: Эйхенбаум Б. О литературе: Работы разных лет. С. 509.


[Закрыть].

Ретроспективная цепочка, которую выстраивает Эйхенбаум, тянется от вопроса о звуках стиха и противопоставления поэтического языка практическому к вопросу институционального функционирования литературы – литературному быту. Эйхенбаум достаточно подробно излагает как общий контекст возникновения ОПОЯЗа, так и сам формальный подход к анализу литературного материала[700]700
  Детальнее и полнее об Эйхенбауме в переформулировке главных тезисов формализма писала еще в середине 1980‐х Мариэтта Чудакова: Чудакова М. О. Социальная практика, филологическая рефлексия и литература в научной биографии Эйхенбаума и Тынянова // Тыняновский сборник. Вторые Тыняновские чтения. Рига, 1986. С. 103–131; важным дополнением может быть четвертая глава «Формалист в кризисе» книги: Any C. J. Boris Eikhenbaum: Voices of a Russian Formalist. Stanford, 1994. P. 80–104.


[Закрыть].

Здесь хотелось бы обратить внимание на несколько важных моментов для понимания авторских интенций. Первый вывод будет связан с прагматическим аспектом текста. Если принять во внимание толкование процесса «понимания» Гадамером, то за любым речевым высказыванием стоит предвосхищающий его вопрос, т. е. оно мотивированно («Стоящий за высказыванием вопрос – вот то единственное, что придает ему смысл»[701]701
  Гадамер Г. Г. Актуальность прекрасного. М.: Искусство, 1991. С. 34.


[Закрыть]). Имплицитно в тексте этот вопрос обозначен самим же автором статьи: «Мы окружены эклектиками и эпигонами, превращающими формальный метод в некую неподвижную систему „формализма“, которая служит для выработки терминов, схем и классификаций. ‹…› Никакой такой системы или доктрины у нас не было и нет»[702]702
  Эйхенбаум Б. Теория «формального метода» // Формальный метод: антология русского модернизма: В 3 т. Екатеринбург: Кабинетный ученый, 2016. Т. 2: Материалы / Под ред. С. Ушакина. С. 645 (далее – Эйхенбаум Б.).


[Закрыть].

Таким образом, всю статью следует рассматривать не только как один из многих формалистских автометатекстов[703]703
  К этому типу текстов в первую очередь следует отнести манифест Осипа Брика «Т. н. „формальный метод“» (1923), статью Б. Эйхенбаума «Вокруг вопроса о формалистах» (1924), работу Б. Ярхо «Простейшие основания формального анализа» (1927); публикации «Формальный метод» (1925) и «Новейшая школа истории литературы в России» (1928) Б. Томашевского, цикл лекций Р. Якобсона 1935 года, изданных под названием «Формальная школа и современное русское литературоведение», и др.


[Закрыть], а как попытку объяснить и даже в какой-то степени исторически «оправдать» свою позицию: «Первоначальный период научной борьбы закончен ‹…›. История требовала от нас настоящего революционного пафоса – категорических тезисов, беспощадной иронии, дерзкого отказа от каких бы то ни было соглашательств»[704]704
  Эйхенбаум Б. Указ. соч. С. 646.


[Закрыть].

В этом смысле очевидной становиться авторская интенция подчеркнуть (в первую очередь) «эволюционность» метода в ответ на обвинения оппонентов. Поэтому не случайно Эйхенбаум занимает достаточно тенденциозную позицию, с самого начала стремясь обозначить, что формальный метод образовался «не в результате создания особой „методологической“ системы, а в процессе борьбы (курсив наш. – Г. Б., А. Д.) за самостоятельность и конкретность литературной науки»[705]705
  Там же. С. 645.


[Закрыть].

Здесь мы подходим к другому, не менее важному аспекту, а именно к вопросу «научности» формального метода. Своим вводным пассажем Эйхенбаум стремится определить готовность к дальнейшим дискуссиям. На такую особенность «научности» формалистов (т. е. того, как «делалась наука», самой сути процесса) обращает внимание Оге Ханзен-Лёве, в частности, он указывает на «свободную, игровую атмосферу формалистских кружков, где царил интимный, личный, персональный настрой семинарских занятий»[706]706
  Ханзен-Лёве О. Русский формализм: Методологическая реконструкция развития на основе принципа остранения / Пер. с нем. С. Ромашко. М.: Языки русской культуры, 2001. С. 549.


[Закрыть]. Это, естественно, шло вразрез с монологичной позицией и академизмом предшествующей науки, существовавшей в строго обозначенных рамках научного жанра. Такая атмосфера, по мнению Ханзена-Лёве, подчеркивает настроенность на диалогичность и коммуникативный характер научного поля, в котором обитал формализм, где «всякое понятие определялось не номинативно, оно сопровождалось многообразными полемическими коннотациями»[707]707
  Ханзен-Лёве О. Русский формализм. С. 549.


[Закрыть]. Несомненно, что эту стратегию Эйхенбаум переносит и в свой текст[708]708
  Сергей Зенкин отмечает: «Русский „формальный метод“ отличался парадоксальной неформализованностью своего понятийного аппарата. Вводя в литературоведческую практику новаторские понятия и категории, ведущие теоретики ОПОЯЗа В. Б. Шкловский, Б. М. Эйхенбаум, Ю. Н. Тынянов зачастую не давали им определения». См.: Зенкин С. Работы о теории: Статьи. М.: Новое литературное обозрение, 2012. С. 305.


[Закрыть].

Тем не менее здесь возникает вопрос: почему при всем своем желании «обновить» науку о литературе формалисты занимают «остраненную» позицию по отношению к фигуре ученого, как бы вынося себя за скобки научного мира? Подобная позиция связана с пониманием того, что сам объект изучения – литературный материал – не статичен: «Литературный факт – разносоставен, и в этом смысле литература есть [не]прерывно эволюционирующий ряд»[709]709
  Тынянов Ю. Литературный факт // Формальный метод: антология русского модернизма: В 3 т. Екатеринбург: Кабинетный ученый, 2016. Т. 1: Системы / Под ред. С. Ушакина. С. 680.


[Закрыть]. Именно на эту нерелевантность объекта изучения и метода позже указывает Гадамер, намеренно отказываясь от разработки метода с целью «более истинной интерпретации»: «Сущность научной методологии в том и состоит, что научные высказывания – как бы копилка бесспорных истин»[710]710
  Гадамер Г. Указ. соч. С. 34.


[Закрыть]. В таком ракурсе «свободная» позиция формалистов по отношению к собственному методу и предмету изучения становится более понятной: «Мы достаточно свободны от собственных теорий, как и должна быть свободна наука, поскольку есть разница между теорией и убеждением»[711]711
  Эйхенбаум Б. Указ. соч. С. 646.


[Закрыть].

Такая заложенная методологическая открытость (в смысле конвертируемости системы) формалистов вызвала бурю негодования среди украинских критиков из марксистского лагеря. К примеру, Чучмарев обвинял формалистов в отсутствии «готовой системы и доктрины», называл такую позицию «домашней халатной философией»: «Что же это за наука, если нет системы? Если наука формалистов свободна от теорий – а между теорией и убеждением по Эйхенбауму есть большая разница, – тогда наука формалистов подлежит только убеждению, которое не имеет ни теории, ни системы»[712]712
  Чучмарьов З. Соціологічний метод в історії та теорії літератури // Червоний шлях. 1926. № 7/8. С. 210–211 (далее – Чучмарьов З.).


[Закрыть]. Схожую начальную позицию находим и в статье Бойко: «…без научного метода не может быть и науки. А главным признаком научного метода должна быть объективность»[713]713
  Бойко В. Формалізм і марксизм (з приводу лекції проф. Ейхенбаума) // Червоний шлях. 1926. № 11/12. С. 141. (далее – Бойко В.).


[Закрыть].

Таким образом, обозначенная проблема главенства метода над материалом тянет за собой не менее сложный вопрос – изменчивости и эволюционности самого материала, понимание чего и отразилось в формалистской концепции «литературного быта», которая может быть истолкована как попытка выйти за границы самого метода. Практически все исследователи отмечают, что к 1923 году в кругу ОПОЯЗа наметился кризис методологии, что впоследствии привело к пересмотру, по мнению Эрлиха, позиции в отношении «связи литературы и истории»[714]714
  В. Эрлих также утверждает, что полемика 1924–1925 годов имела плодотворное влияние на «формалистов». Так, Тынянов разработал теорию литературного ряда и изложил в работе «Литература факта» (1924), Эйхенбаум – теорию «литературного быта» и пр.


[Закрыть]. Также здесь следует сказать о другом, более прозаичном аспекте, с которым столкнулись формалисты в 1923 году. Это, безусловно, критика формального метода со стороны марксистского лагеря и, как следствие, понимание «формалистами» того, что без включения социального фактора в эволюционную концепцию литературы «гонка за первенство» будет проиграна[715]715
  См. о дискуссии между формалистами и марксистами в русскоязычной периодике в 1924–1925 годах, а также: Eisen S. D. Whose Lenin is it Anyway? Viktor Shklovsky, Boris Eikhenbaum and the Formalist-Marxist Debate in Soviet Cultural Politics (A view from the Twenties) // The Russian Review. 1996. Vol. 55. № 1. P. 65–79; Kosáková H. Formalismus v polemice s marxismem. K dějinám jednoho zápasu // Formalismus v polemice s marxismem. Antologie textů. Studie / Sest., přeložila z ruštiny Hana Kosáková. Praha: Ústav pro českou literaturu AV ČR, 2017. S. 93–143.


[Закрыть].

В 1927 году в журнале «На литературном посту» (центральном органе РАПП) вышла статья Б. Эйхенбаума «Литературный быт». По мнению Я. Левченко, это было «продуманной вылазкой на „чужую“ территорию»: «Ведь именно пролетарская критика все активнее солидаризуется с „академической“ неприязнью к формалистам»[716]716
  Левченко Я. Борис Эйхенбаум: от устройства текста к строительству быта // Формальный метод: антология русского модернизма: В 3 т. Екатеринбург: Кабинетный ученый, 2016. Т. 2: Материалы / Под ред. С. Ушакина. С. 457.


[Закрыть]. Однако поворот к изучению внелитературных рядов происходит еще раньше: в 1924‐м была опубликована статья Тынянова «Литературный факт», которая засвидетельствовала новый виток в развитии формализма.

В своей статье «Теория „формального“ метода» Эйхенбаум лишь намечает этот вопрос («Теория сама требует выхода в историю»[717]717
  Эйхенбаум Б. Указ. соч. С. 671.


[Закрыть]), однако полемика, которая впоследствии разразилась вокруг статьи в украинской периодике, свидетельствует о том, что такой поворот вызвал большой интерес и бурное обсуждение на открытых лекциях в харьковском Доме ученых. Обращение теоретиков формализма к проблеме социального функционирования литературы во второй половине 1920‐х годах представляется для нас принципиально важным, поскольку вопрос «как быть писателем» не просто обострил полемику среди украинских критиков – представителей разных идеологических лагерей, но, в сущности, остался непонятым.

Здесь мы лишь тезисно отметим следующие принципиально важные аспекты для понимания эйхенбаумовской концепции «литературного быта». В первую очередь, следует сказать о полисемантических коннотациях, связанных с понятием «быта» в советском официальном дискурсе[718]718
  На эту проблему, в частности, одним из первых указывает Зенкин. См.: Зенкин С. Работы о теории: Статьи. С. 305–325.


[Закрыть]: понимание «быта» как внеэстетического материала у формалистов (т. е. «быт» как институциональная форма литературы, поддающаяся структурированию) не тождественно официально-пропагандистскому толкованию «быта» как символа материального потребления, чего-то частного, интимного, личного, а значит, враждебного советской идеологии. Поэтому, «постулируя такое идеологически заряженное понятие как особый предмет изучения, теоретики формализма соотносили свою работу с проблематикой официальной идеологии»[719]719
  Там же. С. 308.


[Закрыть].

Обозначенная терминологическая омонимия отчасти объясняет сведение украинскими критиками вопроса «литературного быта» к биографизму и социальному детерминизму. В качестве примера приведем цитату из статьи В. Бойко «Формализм и марксизм»:

Формалисты уже начали изучать не только саму форму литературного произведения вне времени и пространства (здесь и дальше курсив автора – Г. Б., А. Д.), но начинают исследовать быт писателя, т. е. те жизненные влияния, которые ощутил писатель в период своего поэтического творчества. Объективно формалисты пришли к изучению общественной жизни, но принципиально они все же отрицают причинную связь литературы с этой общественной жизнью и хотят замазать эту связь туманной терминологией, как «соседство», обусловленность и другими словами[720]720
  Бойко В. Указ. соч. С. 161.


[Закрыть].

Следующий важный аспект – «синхронный» характер интереса формалистов к этой проблеме, которая, по мнению Ханзена-Лёве, была продиктована самой эстетической и социокоммуникативной парадигмой современности (отношением писателя с читателями, редакторами, издателями, критиками, представителями власти и т. д.): «…они двигались не историческим интересом к объективной реконструкции фактической стороны, а актуальным, синхронным интересом, стремлением нового истолкования исторических фактов»[721]721
  Ханзен-Лёве О. Указ. соч. С. 387.


[Закрыть]. Другими словами, здесь речь идет о коммуникативном устройстве литературы. Своей известной формулой «как быть писателем» Эйхенбаум не только обозначает вопрос, что предшествует появлению текста и что следует после, но, главное, обращает внимание на диалектическую по своей природе проблему корреляции литературного и «бытового» материала. Концепция «литературного быта» обращена, в первую очередь, к проблеме институционального функционирования литературы как профессиональной сферы деятельности, при этом в таком подходе «профессионализируется» не только сфера литературы, но и быта: «Профессиональный быт – это институциональный контекст литературного творчества, социальные рамки, в которых оно развивается»[722]722
  Зенкин С. Указ соч. С. 312.


[Закрыть].

Позиция Эйхенбаума вызвала непонимание среди младоформалистов[723]723
  К примеру, Л. Гинзбург в своих воспоминаниях пишет: «Разумеется, и мы его оскорбили в самом чувствительном; мы встретили его новую, любимую, вынянченную научную идею единым фронтом недоброжелательства и сухих подозрений». См.: Гинзбург Л. Записные книжки. Воспоминания. Эссе. СПб.: Искусство-СПБ, 2002. С. 396. Обстоятельствам споров старших и младших формалистов (в том числе Гуковского и Бухштаба) посвящены исследования Д. Устинова, К. Осповата, Я. Левченко, С. Савицкого. См. также: Отяковский В. С. Из полемик вокруг формализма: К. Шимкевич о «Литературном факте» Ю. Тынянова // Летняя школа по русской литературе. 2020. Т. 16. № 1/2. С. 130–147.


[Закрыть] и недоверие среди критиков-марксистов[724]724
  В частности, Ханзен-Лёве отмечает: «…им казалось, что подобным образом им удастся добиться признания своей синхронной позиции в качестве теоретиков и практиков искусства и с помощью ссылки на „литературный быт“ интегрировать в него все те инстанции, которые – находясь по ту сторону имманентной „эволюции приемов“ – с позиций власти определяли действия издательств, цензуры, все материальные и экзистенциальные условия, детерминирующие работу писателя (и теоретика)». См.: Ханзен-Лёве О. Указ. соч. С. 387.


[Закрыть]. Однако, как отмечает Эйхенбаум в своей статье «Литературный быт», «обращение к литературно-бытовому материалу вовсе не означает отхода от ‹…› проблемы литературной эволюции. Это означает только включение в эволюционно-теоретическую систему ‹…› фактов генезиса – по крайней мере тех, которые могут и должны быть осмыслены как исторические, связанные с фактами эволюции и истории»[725]725
  Эйхенбаум Б. Указ. соч. С. 615.


[Закрыть].