Текст книги "Мост для императора"

Жили дружно. Помнится, баба Лена и отец Петра, Федор Павлович, любили вместе футбол смотреть: включат телевизор, сядут в кресла и… просыпаются на словах «матч окончен». А когда батя ушел из жизни, баба Лена сказала: «Раз Феденька ушел, то и мне пора». Да и преставилась вскоре.

«Да, – подумал Пётр Федорович, – сколько воды утекло… Кто знает, может, даст Бог Ваньке мудрости, образумится он, семьей обзаведется и сам укоренится со временем. Только когда? И дождётся ли его родная деревня?»

Глава 11. Битва двух полководцев

Глеб не сдавался. Он со свойственной ему настойчивостью атаковал Ивана.

– Вань, ты понимаешь, это кладезь.

– Что?

– Время Наполеона. Что тебе эти немцы? А тут французы, двухвековая давность, ты понимаешь? Мы можем найти сокровища императора Великой империи.

– Глеб, спустись на землю. – Ивана стала раздражать тема сокровищ. Майка из-за этих бредней с ним совсем не разговаривала. Он вдруг почувствовал несоразмерность понятий «любовь и деньги»…

– Это же Наполеон! Чувак, ты не понимаешь, столько искателей ищут его клад…

– Ага, а найдешь его именно ты, да?

– Да, а может, мы уже нашли, в той воронке.

– Глеб. Если только твой Наполеон собирался сдавать металлолом, тогда – да…

Иван отказывался наотрез. Он разочарован. Он зол. В конце концов, он болен. Но Глеб не принимал всерьёз ни одного довода.

– Вань. А давай так. Ты – мой стратег. Ты, как историк, просто анализируешь ситуацию. И всё. А копать я один буду, ребят вон найму. А?

– Глеб, мне делать больше нечего, да?

– А я тебя с сестрицей помирю… – Глеб попал в точку.

– Да? – Иван приободрился.

– Да запросто. По рукам? Запомни: никогда не жди подходящего момента! Лови момент и делай его подходящим!

– А если не помиришь?

– Тогда я тебе неустойку выплачу. А? Десять тысяч. Рублей. По рукам?

Иван знал, что коммерсант Глеб деньги на ветер бросать не будет.

– По рукам. – У него появилась надежда. – Когда?

– На следующей неделе. Принимайся за архивы. Я тебе позвоню.

И Иван принялся копать бумаги как каторжный. Он прочитал книгу Евгения Тарле «Наполеон» и по-другому посмотрел на ситуацию. Потом ему встретились мемуары Коленкура, одного из восьми адъютантов Бонапарта, дивизионного генерала, посла Франции в России, даже занимавшего пост министра иностранных дел при Наполеоне. Потом он взялся за биографию императора. Ивану было о чем задуматься, и он задумался.

Как велик гений Наполеона, подумать только, какой человек! Родиться на Корсике, в глухомани, в бедной дворянской семье. Мать, почувствовав приближение родов, едва успела вбежать в дом, и младенец буквально шлепнулся на пол. Вот это шлепок. Всем шлепкам шлепок. Угрюмый, недетский нрав при малом росте, отчужденность от сверстников, сильный акцент. А в результате – властитель Европы, величайший реформатор Франции, гениальный полководец, как феникс, воскресающий после поражений.

Да, настоящий гений, – думал Ваня, все более и более проникаясь симпатией к этому человеку.

И какой же неинтересной показалась ему родная история после головокружительного взлета Наполеона Бонапарта. Даже поход на Россию Иван стал оправдывать по примеру французских историков. А кто противостоял Наполеону? Багратион и Барклай де Толли. Два военачальника, два полководца и такая непримиримая вражда. Вражда, которая чуть не привела к краху всю военную кампанию 1812 года. Если бы не ряд случайностей, да не генерал Мороз.

Багратион был вынужден подчиняться Барклаю как военному министру. Пожалуй, никогда в истории русской армии подчиненный не относился к командующему с таким презрением. «Подлец, мерзавец, тварь Барклай», – так «ласково» называл военного министра любимый ученик Суворова. И ведь было за что обижаться. О Багратионе Европа помнила с 1799 года. Он сражался под командованием Суворова в самой непобедимой русской армии XVIII века. Он был героем 1805 года. «Лечь всем, но задержать Бонапарта.», – такой приказ выполнил Багратион с шеститысячным корпусом храбрецов. Сражаться пришлось против тридцатитысячной армии Мюрата. Но Багратион продержался, а потом прорвал окружение и соединился с Кутузовым. Да не просто соединился, а по-суворовски: привел с собой пленных и трофеи. Блестящий триумф. Багратион олицетворял главное оружие русской армии – прорывную мощь и смелость штыкового удара. Русский штык – вот на что он полагался на поле сражения. Он не мог привыкнуть к поражениям, не желал мириться с тем, что есть в мире сила, опасная для русского воинства. Но фортуна отвернулась от него: император Александр I относился к Багратиону сдержанно и все спорные ситуации трактовал опять-таки не в пользу самого популярного генерала русской армии. «Убеждение заставило меня назначить Барклая командующим 1ой армией на основании репутации, которую он себе составил во время прошлых войн против французов и против шведов… я считал его менее плохим, чем Багратион, в деле стратегии, о которой тот не имеет никакого понятия».

А что же Барклай? Осторожный тактик. Человек, умеющий ждать. Генерал Ермолов писал: «Ума образованного, положительного, терпелив в трудах, заботлив о вверенном ему деле; нетверд в намерениях, робок в ответственности; равнодушен в опасности, недоступен страху».

И дерзкий де Сегюр, мемуары которого стали самыми популярными в Европе, вторит Ермолову: «Барклай, один против всех, поддерживал до последнего момента тот план отступления, который в 1807 году он расхваливал одному из наших генералов как единственное средство спасения России. Каждое его отступление удаляло нас от наших подкреплений и приближало его к своим. Он, следовательно, все делал кстати – и тогда, когда рисковал, и тогда, когда оборонялся или отступал…».

Иван подпрыгнул: ему хотелось с кем-то поделиться прочитанным. Хорошо, что дома был отец.

– Пап, посмотри, какая извечная русская несправедливость: Барклай был истово предан России, а армия его не любила. Он спасал эту самую армию, грамотно отступая от противника, а его окружение за спиной шепталось: «А, предатель! Шкура немецкая.».

– По-моему он был шотландец, – осторожно уточнил отец.

– Да знаю, что шотландец, но обвиняли-то как немца. – Горячился юноша. – Почему? Потому что не любили. Сами французы пишут, что его тактика была гениальной. Он вовлекал врага вглубь страны, заставляя его терять силы. И в историю искусства войны двенадцатого года Барклай де Толли вошел как архитектор стратегии и тактики «выжженной земли».

– Чего? – не понял отец. – Какой земли?

– Выжженной. Так еще скифы действовали. Они сжигали перед врагом свои дома, угоняли скот, засыпали колодцы, и не ввязывались в генеральное сражение, а отступали вглубь страны, нападения на караваны снабжения армии. Так Дарий первый со своим войском чуть живой убежал из Скифии. А наши кричали: «Предатель!». Ну как всегда у нас, сам знаешь.

Не любил эти огульные высказывания Пётр Федорович.

– Ты рыб-то своих кормил? Или за справедливость так радеешь, что сил больше ни на что нет?

– Да, кормил, кормил. – Ванька поднял крышку аквариума и подсыпал корма. – Вот. А теперь посмотри, – не унимался он, листая страницы своих рукописей, – Что пишет господин Сегюр.

– Кто?

– Генерал, адъютант Наполеона.

– А-а-а. Смиренный человек.

– Кто? Сегюр?

– Барклай де Толли. Кстати, один из четырех героев, получивших все четыре Георгиевских креста.

– Да? – Ваня вприпрыжку побежал за ним. – Барклая обвиняли в отступлении, а пришел Кутузов и продолжил тактику Барклая.

– И что? – Отец пошел в свою комнату.

– И ничего. Вновь пошел в отступление.

– Пришел Кутузов бить французов! – невпопад выдал отец и закрыл за собой дверь.

Иван вернулся к себе, но никак не мог успокоиться. И опять его мысли перешли к Наполеону, который все больше и больше ему нравился. Вот Бонапарт, например, старался своих генералов поддерживать и ценил их только за боевые заслуги. И ведь действительно, как он любил говорить: «В ранце каждого солдата лежит маршальский жезл». Сколько его военачальников, а позднее герцогов, князей, королей поднялись из простых вояк. В чем же превосходство Наполеона перед другими полководцами того времени? Наполеон искусно создавал численное превосходство на пунктах атаки. Действовал быстро, обгонял противника. Суворов знал, что залог победы – это три воинских искусства: быстрота, глазомер, натиск. Ни один из учеников Суворова не овладел этими искусствами в такой мере, как… Наполеон. Французы «усыновили» воинское искусство екатерининских полководцев, правда, они никогда в этом не признавались. Ванька засмеялся вслух: и не признаются. Постучал отец.

– Ты здесь? Сидишь, как мышь. Слышишь, кажется я погорячился.

– Насчет Барклая?

– Ну да, ведь Георгиевские кресты давали только солдатам. А офицерам… поищи, пожалуйста, в чем разница. А мне надо идти. Пока, до вечера.

И – ушёл, громко хлопнув входной дверью. Иван опять углубился в материал.

В сражении с Наполеоном любой генерал выглядел неповоротливым ретроградом. Хотя в стойкости, в отваге, в готовности умереть возле своих орудий русские войска и полководцы французам не уступали. Но… Уже в первый месяц войны Наполеону удалось создать численное преимущество по двум направлениям, по которым его войска преследовали две русские армии. Да-да. Именно две отдельные русские армии – Багратиона и Барклая. Армия Багратиона героически отразила атаки корпуса маршала Даву под Салтановкой, где сражался корпус Раевского, и французы потеряли почти вдвое больше, чем русские. У Барклая же отличился арьергард генерала Остермана – Толстого, задержавшего французов в боях при Островно. Это там, в тихом белорусском местечке, граф Остерман – Толстой на вопрос офицеров, попавших под обстрел французской артиллерии – «Что делать? – ответил: «Ничего. Стоять и умирать». И стояли. И не только умирали, но и противника истребляли и брали в плен. В итоге запланированная Наполеоном битва под Витебском не состоялась, а две русские армии объединились под Смоленском. Хотя что это дало? Смоленск все равно сдали.

Ваня смотрел карты, как интереснейшее кино: они раскрывали ему свои секреты, найдя в нем внимательного и понимающего собеседника.

Именно тогда Наполеон, говорят, положил свою шпагу на стол со словами: «Господа. Война окончена».

По логике же Барклая, Смоленск не стал катастрофой: урон французам нанесен, проблемы со снабжением Великой армии гарантированы. Русская армия тоже понесла потери, но она выполнила главную задачу: избежала крупномасштабной битвы и сохранила боеспособность.

Да, – подумал Иван, – неисповедимы пути Господни. Сдача Смоленска произошла 18 августа, а 26 августа случится Бородинская битва, где Багратион получит ранение, единственное за все свои походы, первое и последнее, а 12 сентября он умрет. Случайно ли? Если бы можно было заглянуть в душу, и узнать, о чем думал бравый генерал, смелый воин? Простил ли он своего врага Барклая, такого же воина, как и он, простил ли свою легкомысленную молодую жену, графиню Екатерину Павловну Скавронскую, покинувшую его через пять лет совместной жизни и навсегда уехавшую от него в Европу, в Париж? В тот самый Париж, откуда пришел к нему Наполеон, чтобы лишить его жизни…

Смоленск сдан, – думал Иван. – Наполеон приближается к Можайску. Вот и встретятся сейчас, спустя двести лет, их шаги – Наполеона и Ивана Купцова. Интересно, а был ли в Шаликово Наполеон? Может название это – Шаликово – от шальных пуль произошло?

Глава 12. Чай с Наполеоном

Глеб объявился спустя неделю. Вдруг поутру раздался звонок по телефону:

– Привет, старик, дрыхнешь?

Ваня посмотрел на часы: «8:30».

– Ты с ума съехал? Воскресенье же…

– Поднимай свой тухас и давай ко мне к двенадцати.

– Глеб. Мне до тебя пару домов. Можно же было не трясти меня в такую рань.

– А подарок мне купить?

– Не понял.

– Просыпайся, умывайся и несись за книгой о Наполеоне, там какая-то, говорят, вышла, с иллюстрациями художников времен той войны…

– А-а… Знаю, рисунки с натуры, делал солдат Наполеона… Слушай, а по какому случаю кипеж?

– Ванюха, просыпайся. Иначе сам мне неустойку платить будешь. День рождения у меня.

Ваня встал. Побродил по утренней холодной квартире. Батя ни свет, ни заря умотал в Шаликово, все не угомонится никак со своими кустами и деревьями. Уж скоро снег ляжет. А он все свое… Эх. И Ваня пошел сам себе ставить чайник и жарить яичницу.

Он уже бодро пил кофе, когда вдруг вспомнил, как они с Глебом с разбегу прыгали в песчаный карьер кто дальше, а потом, вымазанные, бежали наперегонки к пруду отмываться. И уже чистыми накрывали поляну, жарили шашлыки, потом подъезжали ребята… Стоп-стоп, это был август и это было… Точно. Ах, Глеб, ах, врунишка. Ванька рванул к трубке:

– Старый. А ты в календарь не пробовал заглядывать, а? У тебя что, днюха два раза в году?

– Значит, проснулся.

– Так что?

– Ничего, я обещал тебя с сестрицей помирить, так и не мешай мне. У меня сценарий. Дуй за подарком и потом ко мне, к двенадцати. Я жду.

Ах, прохвост. Никогда своего не упустит. Дуй за подарком. Но ведь это шанс увидеть Майку. И поговорить. Ванька глотнул остывший кофе и вылетел за дверь.

Он позвонил в домофон Глеба ровно в 12.00. И вошел настоящим красавцем в новом пальто, сшитом словно камзол, с букетом белых роз для Майки, с книгой в подарочной упаковке для Глеба. Не хватало только ботфортов, лосин да треуголки. Зато на шее красовался трехцветный шарф: красно-сине-белый, как флаг Франции. Иван делал на этом акцент: не России, а Франции. В этой цветовой рифме он видел свою историю и достраивал свой сюжет. Необъяснимым образом он рифмовал себя с Наполеоном: старался размеренно ходить, говорить, как тот, кладя руку в пазуху пиджака… И более того, читая дневники Наполеона, Иван вдруг стал понимать, что в их образе мыслей и даже в ощущении жизни было много общего.

И вот он стоял у дверей и его охватывало странное волнение. Он понял, как давно не видел Майку, как соскучился по ней. Ее молчание терзало его сердце. Такое упертое, такое несоответствующее поступку наказание.

Вдруг лифт распахнулся, и он увидел раскрасневшуюся от холодного ветра ЕЁ. Она тоже была с какими-то красочными свертками, алым зонтом и…

Иван даже сначала не понял… и с каким-то красивым пожилым мужчиной. Он сначала решил, что дяденьке в другую квартиру: в лифте вместе ехали. Но потом…

– И где же наш брат? – сказал этот седовласый Дон Жуан, которого Иван сразу же возненавидел. – О, не этот ли молодой человек? – бархатным баритоном спросил он и уже протянул Ване холеную ладонь.

– Нет-нет-нет. – Майка перехватила его руку, словно важную депешу, и окатила Ивана ледяным взглядом. – Это… просто друг, – взвешенно добавила она.

– Ваш друг, милочка? – промурлыкал седовласый и притянул Майкину крохотную ручку к своим губам. Майка резко отдернула руку.

– Нет. Не мой, друг моего брата.

Не успев договорить, она поспешно развернулась и нажала на звонок.

Глеб выскочил, как черт из табакерки, словно бы наблюдал всю мизансцену в глазок. Принял от Майки огромную коробку, чмокнул ее в щеку и демонстративно учтиво раскланялся с ее спутником.

– Глеб, – протянул он руку.

– Александр Павлович, – пробаритонил тот.

– А это мой лучший друг – Иван Купцов, – нимало не смущаясь, произнес Глеб. – А я все время смотрю Ваши передачи, – подобострастно добавил он. – Стильно.

Точно. Вот откуда Ваньке показалось знакомым это приторное лицо: это же политический обозреватель, который не сходит с экрана телевизора. Ай да Майка, не упускает своего шанса. Ай да журналистка, и не смотри, что первокурсница… Хотя новый цикл Романцева «История рядом с нами» ему понравился.

Дальше все было как в угаре. Они сидели за столом. Майка, оказывается, по просьбе расчетливого братца принесла торт домашнего исполнения «Наполеон», Ванька вручил альбом, и вся беседа, естественно, вилась вокруг этой темы.

Именитый историк был неумолкаем.

– А вы знаете, что когда проходили юбилейные торжества, посвященные победе в Отечественной войне 1812 года, во Владимир приезжали руководители Общества потомков участников этой войны…

– А при чем здесь Владимир? – Иван был острой занозой и цеплялся к каждому слову.

– Это всенародный праздник и праздновали его, молодой человек, по всей России, – холодно парировал журналист. – Так вот, гости приехали из Москвы на открытие памятника Багратиону, которое недавно состоялось в селе Сима.

– И Иафета, – сострил Ваня, начитанный в ветхозаветной истории.

– Нет, господин религиозный философ, в данном случае, скорее Хама, – вновь парировал Александр Романцев. – Так вот. Село Сима находится в Юрьев-Польском районе. Самым почетным гостем стала праправнучка Кутузова.

Глеб впечатлился:

– Обалдеть.

– Да, молодые люди. А вы знаете, что только после 1962 года потомки фельдмаршала смогли открыто говорить о своем родстве с Кутузовым? До этого времени они вынуждены были всячески скрывать свое дворянское происхождение.

И журналист метнул взгляд в сторону заносчивого мальчишки. Майка попыталась сгладить ситуацию:

– Это потому, что шли преследования? Да?

– Конечно, милочка.

– Она, конечно же, милочка, несмотря на то, что Маечка.

Выпад Ивана остался без ответа.

– И как же сложилась судьба этой праправнучки? – Майка, как ни в чём не бывало, продолжала интервьюировать своего спутника.

– Удивительно. Во время Великой Отечественной войны семиклассница Кира, так ее зовут, работала на лесозаготовках. А когда война закончилась, долго не могла поступить в институт, дворянские корни мешали. Но получить высшее образование ей все же удалось, причем в МГИМО.

– Ого. – откликнулся Глеб.

– А как Вы хотели, молодой человек? Кутузов был хорошим дипломатом, и внучке захотелось продолжить труды деда. Знаете, наследственность – это такая неистребимая вещь…

– А в Вашей жизни было какие-нибудь встречи, связанные с Наполеоном? – Майка пыталась вести светскую беседу, но напряжение нарастало.

– Была, и довольно-таки необычная.

– Какая? – Глеб тоже работал на снижение напряжения, в этом была его прямая заинтересованность. Его замысел летел под откос, он уже мысленно прощался со своими проспоренными деньгами и подготовленными маршрутами.

– Встреча с потомком Наполеона – Шарлем. Он посетил Москву в 2009 году в ходе реализации одного нашего телевизионного проекта. Шарль сначала отказался знакомиться с праправнучкой Кутузова, а затем все же согласился. Правда, есть торт «Наполеон», который принесли мы он не стал.

– Почему? – спросила Майка, разрезая свой торт и раскладывая его по тарелкам. – Кто еще будет чай?

Иван подставил свою чашку и в упор посмотрел на Майку.

– Если бы Вы мне налили мышьяка с лимоном, – томно произнес он, – я бы выпил из Ваших рук, сударыня. И так три раза на дню…

– Сударь, – в тон ему произнесла Майка, – если бы мне пришлось Вас поить чаем по три раза на дню, я бы сама выпила мышьяк.

– Дети, не ссорьтесь. – важно произнес Глеб.

Журналист засмеялся.

– Мы организовали им поездку на Бородинское поле, – продолжил Александр Павлович, кстати, у меня там неподалёку дача, и там между Шарлем и Кирой Михайловной возник спор о том, кто же все-таки победил в сражении. Одной из сотрудниц музея «Бородино» почти удалось убедить француза в том, что русская армия имела перевес в битве…

– И он прям так сразу и сдался? Потомок Великого Наполеона? – Иван с победным видом поглядел на Майю.

– Но она была очень красивая… – Лукаво улыбнулся Романцев.

Майя засмеялась и отвернулась от Ивана. Тот привстал, не зная, что сказать. Глеб потянул его за руку на место.

– А как она встретилась с Шарлем Наполеоном? Ну, расскажите же в лицах, Александр Павлович. – Майка кокетливо и капризно посмотрела на маститого гостя.

– С Наполеоном они встретились на Большом Каменном мосту у Кремля. Шарль оказался высоким человеком – наверное, два с лишним метра. И знаете, что он перво-наперво спросил у Кутузовой?

– Ну не томите же…

– Шарль спросил: «Этот мост посвящен Наполеону?» «Нет. И даже не Кутузову», – засмеялась Кира Михайловна. – А почему такой вопрос?» Шарль разъяснил, что в самом центре Парижа самый красивый мост назван именем императора Александра.

– Но, насколько мне известно, в Париже нет мостов, посвященных Александру Первому, – Иван опять посмотрел на девушку.

– Вы правы, молодой человек, и всё же в Париже есть мост императора Александра… только Третьего. Причём интересно, что мост начинается от Дома инвалидов, в соборе которого, на пьедестале из красного порфира, стоит саркофаг с прахом самого Наполеона Бонапарта. – По-отечески улыбнулся Романцев, обратившись к Майе.

Майя прыснула. Иван побагровел.

– А порфир-то – из России. – Добавил Александр Павлович.

– Из России?

– Да. А рядом лежит сын Наполеона, которого перевезли в Дом Инвалидов по распоряжению Гитлера в 1940 году.

– А через тридцать пять лет император Николай II был замечен с непокрытой головой у саркофага Наполеона Бонапарта, – продолжал борьбу несломленный Иван.

– А мост Александру III в Париже – это ответ французов на нашу любезность? – Пренебрегая репликой Ивана, предположила Майя.

– Молодец! – Романцев одобрительно похлопал широкой ладонью по руке девушки. Иван дернулся. Александр Павлович продолжил – Очень интересное предположение. Вот и займитесь его проверкой. Это моё Вам задание на курсовую: «Дружба русского и французского народов в эпоху Николая I».

Иван сидел бледный, как мел.

– Да, ирония судьбы. Даже тут французы не смогли обойтись без русских! – С пафосом подытожил Глеб.

– Откуда-то появилась бутылка шампанского, – продолжал спутник Майки. – И он так лихо ее открыл…

– Кто? – Не понял Иван.

– У-у, как далеко Вы улетели, молодой человек, наверно в Париж. Так вот, пока Вы бродите по Александровскому мосту, мы вернемся к Большому каменному у Кремля, к Шарлю Бонапарту и мадам Кутузовой. Итак, откуда-то появилась бутылка шампанского. Шарль ее по-гусарски открыл прямо на мосту. Что с него взять, на то он и француз. Мы достаточно дружелюбно пообщались. Да и чего нам делить – все-таки двести лет уже с той войны прошло. А потом вышел конфуз…

– Поругались?

Майка была прекрасна в своем кукольном горе.

– Нет. – засмеялся мастодонт публицистики. – У организаторов московского визита случилась накладка с рестораном, и Кутузову попросили пригласить гостя к себе. На такой же кухне, – махнул он рукой на белые стены кухни Глеба, – нас угощали домашним тортом «Наполеон» и чаем. Только вот от торта француз отказался, и Кира Михайловна обещала испечь свой фирменный торт – «Кутузов».

– И что это за торт? – Майка вся была в рассказе и, казалось, больше не замечала строптивого Ивана.

– По преданию, когда Михаил Илларионович возвращался из очередной поездки, его всегда ждал торт, испеченный по старинному семейному рецепту. Кира Михайловна приготовила его к отлету гостя в Париж, и Шарль повез нашего «Кутузова» на свою родину.

– Вот бы слова списать… – мечтательно произнесла Майка.

– Я Вам найду. Моя жена изумительно печёт.

Ваня просиял, а Майка стушевалась.

– Я буду Вам очень признательна. А в разговоре с потомком вы затрагивали тему двенадцатого года?

– Конечно. Вообще он спокойный человек, как мне показалось. Но едва мы встретились, он сразу спросил в лоб: «Вы что, считаете, что вы в той войне победили?». Я говорю: «Лично я не побеждал. А вот предок Киры Михайловны, Михаил Илларионович Кутузов – да». Он начал спорить. И с гидом из музея-панорамы, как я уже говорил, тоже схлестнулся.

– И чем он аргументировал? – спросил Глеб.

– Он объяснял это тем, что Москву Наполеон Бонапарт все-таки взял. Но когда мы говорили, что это было стратегическое решение Кутузова, Шарль и слушать ничего не хотел. Мы объясняли ему, что русская армия погнала французов до Парижа. Но он, упрямый, все же продолжал с нами спорить.

– Значит, не убедили вы его? – радостно уточнил Ваня.

– До конца – нет, – сделал многозначительную паузу журналист. – но он задумался. И еще один момент мне не понравился. Когда мы были на Бородинском поле, он по-хулигански перелез через висящую у Шевардинского редута цепь и полез наверх. Как мальчишка себя повел. Словно неуважение хотел показать. А может, от нетерпения… Милочка, а подлейте мне еще чайку. Такой вкусный торт вы с мамой испекли для Вашего братца. Когда еще я смогу попить чай с самим Наполеоном. – засмеялся он.

– Так Вы уже имели такое счастье. – Кокетничала студентка.

– Это счастье – ничто, по сравнению с тем, что я испытываю теперь, – произнес наглый журналюга и поцеловал Майкину руку, как будто кроме них никого здесь не было.

– Всё, это уже слишком! – Иван отодвинул торт и резко встал. – Рад был вам не помешать, молодые люди! – Метнул яростный взгляд на Глеба. – С Днем рождения, старик. Созвонимся!