Текст книги "Брачное агентство"

В общем, в какой-то момент Роберт осознал, что пора нанимать адвоката, иначе и вправду есть все шансы сесть за решетку по совершенно унизительной для него статье. И на зоне пацаны его зачморят за подобное. Илью ему посоветовали знакомые: он не раз их выручал, показал себя человеком честным, профессиональным, дотошным и вполне надежным. Этого набора и полученных рекомендаций Роберту было вполне достаточно для принятия решения.

Находясь рядом, Илья и Роберт являли собой довольно забавный диссонанс: высокий, стройный, с аристократичной внешностью Илья, вылитый древний грек, только лысый, – и невысокий, кряжистый, похожий на сицилийского мафиози Роберт, с головой, по которой Ломброзо плачет. Любому стороннему наблюдателю было издалека видно, где тут положительный герой, а где – отрицательный. Правда, на людях они редко показывались вместе, если только в суде или на допросе у следователя, а так все их встречи проистекали в тиши адвокатского кабинета, в остальное время Робокоп скучал в своем загородном коттедже (у него от столкновения с гражданкой Мухиной случилось что-то вроде депрессии, если ею страдают такие несложно устроенные люди). Правда, последний раз они встречались дома у Роберта, на его подмосковной даче. Робокоп был готов оплачивать выезды Ильи к себе, лишь бы не встречаться лишний раз со злобной истицей.

Илья возвращался на электричке от клиента в Москву и разгадывал кроссворд. «Та-ак, „пространство в центральной части клетки, заполненное клеточным соком“. О, вакуоль, точно! Блин, надо же, знаменательный момент: первый раз за много-много лет с момента окончания школы, когда пригодилось это знание! – он хмыкнул. – Хотя ладно, чего уж, некоторые знания так и вообще не пригодились ни разу, вакуоли еще повезло».

Был понедельник, и днем в электричке, идущей из области в Москву, было мало народу. Везти Илье начало еще с утра, когда час пик наблюдался в электричках, идущих в противоположном выбранному им направлении. Так что он сидел с комфортом, слушал музыку в айфоне, читал там же скачанную книгу, разгадывал кроссворды или смотрел в окно, наблюдал за продавцами магических ручек с исчезающими чернилами, консервных ножей какой-то очень хитрой конструкции и недорогих мужских носков «Вечность» Череповецкой чулочно-носочной фабрики. Носки ему были нужны, но вечно он жить не собирался. Да и вообще, покупки в обстановке электрички несколько претили его внутреннему снобу, который в такие моменты просыпался и поднимал настороженно голову. Купил он у разносчиков только журнал с кроссвордами, но это было еще по дороге туда, в Петуховку (еще один, кстати, пункт насмешек братвы над Робертом, который выводил его из себя, так что он мог и в глаз насмешнику засветить, но что поделать – дом в Петуховке был приданым его жены). По дороге к клиенту он готовился к встрече, просматривал кое-какие бумаги по делу, взятые им с собой, и не очень замечал происходящего вокруг него. А вот по дороге назад уже можно было и расслабиться.

Да бог с ним, с Робокопом. По поводу дела Илья был спокоен: нет у них ничего против Роберта, кроме показаний соседок, из которых, в общем, ничего особенного не следовало. Это ведь не преступление – курить на балконе или ехать к маме на дачу, даже если и с бельем. Хотя сейчас такие гонения на курильщиков, что скоро, наверное, это будет вполне себе преступление. Вон уже в подъездах курить запретили, на улице тоже, еще немного, и будет как в Америке, где насладиться табаком можно только в редких резервациях. Там обитатели самой свободной в мире страны раньше держали индейцев, на смену которым пришли курильщики. Хотя то, что в подъездах курить теперь нельзя, – это хорошо. Илья сам не то чтобы курил – покуривал иногда, так что старался понимать обе стороны: и курильщиков, и борцов с ними.

От размышлений его отвлек аккордеонист.

Вот чем хороша наша отечественная действительность, так это уникальностью, неповторимостью. Например, поди объясни зарубежному какому человеку, откуда в электричке аккордеонист: не филармония, чай. Не играют у них, в зарубежье, в железнодорожном транспорте на музыкальных инструментах. То ли дело у нас! И споют, и сыграют, и носки «Вечность» тебе вдогонку продадут, которые проживут в лучшем случае до первой стирки. А будешь внимательно прислушиваться – так еще и кучу полезной информации почерпнешь из окружающих тебя в вагоне разговоров. О том, например, чем удобрять клубнику, или про лечение геморроя: «Сын в Интернете прочитал, надо лечить только свежеснесенным яйцом, выздоравливаешь на раз! Но только свежеснесенным, тепленьким еще! Где взять? Нет, про это в передаче не показывали. Да если сильно от геморроя мучаешься – можешь и свою курицу завести, правда, Рит? Геморрой вылечишь – курицу в суп, двойная польза, гы-ы-ы-ы…»

Аккордеонист исполнял нон-стоп народные хиты – про дядю Ваню с вишней, самовар с Машей и московского озорного гуляку – до самого Ярославского вокзала. Так и сошел Илья на перрон под выкрики про «задрипанную лошадь» и «галстук кобелю на шею». Мучительно болела голова. «Что же это за обильный животный мир развел Есенин наш, Сергей Александрович, в своих стихах! Как-то раньше не замечалось за ним», – шел и размышлял Илья.

Сойдя на перрон, он снова вспомнил ту ночную историю в электричке, напуганную им нетрезвую пару и приятную девушку, очень похожую на мультяшного олененка Бэмби. Его, конечно, резануло то, что она осталась в вагоне, не сошла за ним – а ведь он, спасая ее, рисковал собой! Пусть, как выяснилось, буйная парочка оказалась не опаснее тараканов, но это же он потом уже понял, когда они вышли из вагона. Она вообще об этом не знала и плюнула на него, не сошла вместе с ним, чтобы поддержать. Правду говорил принц Гамлет, в смысле, Шекспир: «О женщины, вам имя – вероломство!» Идут века, а женская натура не меняется.

Тут Илья, кстати, и про Карину вспомнил. Тоже изрядно вероломная женщина оказалась. Звонила тут недавно, требовала, чтобы он официально от отцовства отказался. Исса ее так проникся Марьяной, что захотел девочку удочерить. Интересно, Карине самой не смешно? Он и так на все ее условия пошел, вполне удовлетворялся нечастыми письмами и фотоотчетами, а она все продолжает давить! Теперь, непонятно почему, решила вообще лишить его дочери. Пусть они и не были знакомы, он видел Марьяну один раз, еще в младенчестве, но все равно ему было неприятно: была у него дочь, а теперь вдруг р-раз – и не будет.

Чашка кофе в правильном месте, с зерном правильной обжарки (Илья ничего не понимал в сортах, но жизни своей без кофе не мыслил), всего лишь чашечка – и боль прошла. Слава богу, а то впереди еще половина рабочего дня, а ощущения в организме – будто сутки отработал. «Все же лучше в следующий раз у отца машину взять и съездить, утомительная штука – электричка, – думал Илья. – А в машине, даже если в пробку попадешь, наушники воткнул и слушай музыку там или роман…» У него для такого случая давно и пара нацбестов была припасена. Хотя, конечно, своя экзотика в железнодорожных путешествиях есть, врать не будем. Носки, опять же, и Есенин… «Буду ездить через раз, раз на авто, другой – на электричке», – решил Илья, допил кофе и отправился к метро: пора было возвращаться в офис. Сегодня ему обязательно нужно было вернуться вовремя: он обещал родителям свозить кота в ветклинику.

* * *

Петр с Резедой жили где-то в районе Битцевского парка. Маша хотела было добраться сама, но Петр предложил ее подвезти, и она не отказалась. Пока ждала его в назначенном месте, пошел дождь, какой-то совсем не летний, скорее осенний: мрачный, нудный и холодный. Настроение испортилось: зря она все-таки не взяла с собой куртку. Погода в столице такая, что расслабляться не стоит, но она вышла с утра из дома с маленькой сумочкой-клатчем, куртка бы туда никак не влезла, а пакет в руках испортил бы образ романтической горожанки. Да еще и пришла она к оговоренному месту раньше времени, сама виновата.

Пока Маша стояла в ожидании и мокла, идея с привлечением Резеды к подмене ее в агентстве уже перестала казаться ей такой удачной. Но не отказываться же теперь от встречи! «Короче, очередной испорченный вечер, вместо того чтобы в обнимку с Пикселью поваляться у телевизора», – подумалось ей.

Наконец машина Петра притормозила у тротуара. В салоне было тепло, Петр был любезен и явно рад встрече, настроение стало понемногу улучшаться. «Может, все и срастется, зря я занудничаю и корю себя за поспешное решение?… Посмотрим, в общем», – решила Маша, отвлеклась от грустных мыслей и тихонечко сняла, потерев нога об ногу, промокшие насквозь туфли: ехать было далеко, пусть ноги хоть немного высохнут и отдохнут от мокрой обуви.

– Петр, пока едем, расскажите, как у вас дела, как Резеда?

– Ох, Маша, не знаю, что вам и ответить. Хорошо, с одной стороны. В самый тяжелый момент, сразу после травмы, прогнозы врачей были очень пессимистичными. Резеда была практически полностью парализована, только глазами вращала туда-сюда. Я старался не думать о худшем, но поневоле мысли всякие были. А теперь уже куда лучше, проблемы только с ногами – так пока она и не может ходить. Но мы боремся, не сдаемся!

– Какой вы молодец!

– Да чего ж я молодец, – улыбнулся Петр, ловко встраиваясь в поток машин на Третьем транспортном кольце. – Можно подумать, у меня был выбор.

– Да выбор-то всегда есть, – удивилась Маша. – Не все такие стойкие, некоторые сдаются, убегают.

– Куда же мне бежать из своего дома и от своей жены? – недоуменно отреагировал Петр. – На кого мне было ее бросать? Доктор сказал, что при таких травмах главное – уход. Можно вытянуть человека с того света, а потом просто угробить отсутствием должной заботы. Тут столько хлопот было, что некогда было задумываться. К тому же Резеда – очень редкий человек. Я и среди мужиков-то таких мало встречал, а тут – женщина. Сила духа у нее – всем на зависть. Не сдается, борется. Нервничает, конечно… Но что поделать, можно ее понять.

«Хороший он все-таки мужик, – думала Маша, – верный, любящий, преданный. Даже странно: Резеда – обычная тетка, не слишком умная, шумная, с закидонами, а такого мужика себе оторвала!»

– Можно сказать, что она из-за меня пострадала: ей же хотелось мне нравиться, за фигуру боролась. Кто же знал, что вот так случится? Да я уж и привык, кажется. Сейчас вот только тяжело, – продолжал тем временем рассказ Петр.

– Плохо она себя чувствует? – поддержала беседу Маша.

– Да нет, с самочувствием-то как раз все более или менее нормально. Просто тяжело ей, срывается то и дело, нервы ни к черту, мнительная стала, ревнивая…

«Ей тяжело, да ведь и ему нелегко», – думала Маша. Она не знала, как поддерживать дальше эту беседу. Задавать вопросы? А вдруг Петр сочтет это неуместным любопытством? Не задавать – тоже нехорошо, может показаться ему равнодушной. Она решила помолчать. Если есть потребность выговориться, он сам все расскажет, без ее помощи.

А Петру особой помощи и не требовалось. Чувствовалось, что накопилось у него, накипело, так что он рассказывал все сам, без наводящих Машиных вопросов. О том, что, несмотря на все предпринимаемые меры – физиотерапию, массаж и массажистов один другого известнее и дороже, лечение в санаториях, прогресса с ногами у Резеды почти не было. Максимум, чего удалось добиться, – в ногах появилась некоторая чувствительность. Но ходить и даже вставать на ноги она по-прежнему не могла. Врачи успокаивали их, говорили, что Резеда не девочка, поэтому регенерационные процессы в организме быстро идти не могут. Надо набраться терпения и работать. Обещать, что она снова пойдет, им никто не обещал, но осторожные оптимистичные прогнозы все-таки делались.

Характер Резеды после болезни очень изменился. Для Петра это оказалось неожиданностью, хотя врачи его об этом неоднократно предупреждали. Несгибаемо оптимистичная женщина, невероятно целеустремленная и решительная, после внезапной травмы она изменилась: частые смены настроения, обиды, немотивированная агрессия. В моменты отчаяния Резеда проклинала болезнь и свою судьбу, придиралась к Петру, совершенно изводя его своими упреками. Появилась и ревность, что отчасти можно было понять: здоровый, полноценный мужик – при ней, почти инвалидке, а он ведь почти на десять лет младше ее. Она пыталась за собой следить, скачивала из Интернета какие-то диеты, упражнения, но, не видя быстрого и заметного результата, срывалась, накидывалась на сладкое, неизменно поправляющее ей настроение, и все начиналось сначала.

Петр тянул выпавший на его долю воз с честью и достоинством тягловой лошади, которая каждое утро впрягается в работу, не задается мучительными экзистенциальными вопросами, а берет и пашет. Он так просто рассказывал об этом Маше, ловко виляя в вечернем густом автомобильном потоке, просто – о сложном, о своем ежедневном тихом подвиге: полный рабочий день небольшого предпринимателя, со всеми обычными трудностями и дерготней, со стремлением не упустить ни одной возможности, которые попадаются на пути, чтобы заработать и приподняться немножко. А вечером – больная капризничающая жена. Именно эта простота, отсутствие в его рассказе жалобных интонаций и рождали у Маши особенно щемящее сочувствие.

Расходы семьи увеличились, а доходы упали. От бизнеса Резеды пришлось отказаться: Петр едва смог спасти свое дело, в метаниях между больницей и офисом с трудом удерживая небольшое туристическое агентство на плаву. За вторым предприятием уследить тогда не было никакой возможности. Когда с Резедой приключилась эта травма, брачное агентство «Вместе!» только-только свело между собой доходы и расходы. Так что наемного менеджера они себе позволить в тот момент не могли, и закрытие компании стало единственным выходом.

Кроме того, Петру пришлось нанять сиделку с медицинским образованием. Резеду выписали из больницы после окончания курса лечения еще довольно беспомощной. Он целыми днями на работе, а жене требовались не только элементарный бытовой уход и забота, но и целый ряд медицинских услуг: массаж конечностей, инъекции, противопролежневая обработка. Так в доме появилась Фатима, приезжая из Ташкента, врач с довольно большим стажем, взявшая на себя сначала помощь Резеде, а потом и большую часть нагрузки по дому. Жила она вместе с ними, благо детей у них не было, а комнат насчитывалось достаточное количество, чтобы предоставить ей одну из них. Милая, тихая женщина оказалась для семьи Петра и Резеды настоящим кладом, именно благодаря ей и ее незаметной, не выставляемой напоказ, но такой необходимой помощи Петр воспрянул духом и поверил в то, что все еще будет у них хорошо, хоть немного смог расправить плечи.

Фатима постепенно стала практически членом семьи, и Петр, и Резеда относились к ней не как к наемному персоналу, а как к родственнице. Тем более что родственники-то как раз и не особенно стремились им помогать. Скорее это относилось к родне Резеды: Петр был с Дальнего Востока, и из близких у него осталась только старшая сестра, немолодая и уже не очень здоровая женщина, которая с мужем – отставным военным жила далеко в Сибири.

Резеда, московская татарка, была членом большого и разветвленного клана, полного всяких теток, двоюродных и троюродных братьев и сестер и прочих деверей и шуринов, степень родства с которыми Петр и не надеялся уловить. В первое время, сразу после случившегося, вся это толпа родни крутилась в больнице вокруг слегшей Резеды. Потом, как это часто бывает, поток визитеров стал редеть, пересыхать, как горная речка в засушливое лето, и постепенно иссяк совсем. У Петра по этому поводу не было претензий: большой город, свои дела и заботы, у каждого своя жизнь – что тут попишешь? Резеда же, может, из-за болезни, а может, и по своей обычной не слишком большой терпимости, усугубила эту ситуацию чередой громких ссор и скандалов с претензиями, иногда совершенно несусветными, в адрес родных. После этого отношения испортились окончательно.

Они пробирались к Битце так долго, что Маша, заслушавшаяся Петра, совсем уже потеряла счет времени. Ее способность к сопереживанию, к умению проникнуться чужими проблемами и болью, к тому, что теперь называется эмпатией, была настолько выраженной, что подчас доставляла ей большие проблемы, надолго эмоционально выбивая ее из колеи. Геля часто говорила, что Маше надо бежать от таких рассказов, а в последний раз, уже после обнаружения у нее злополучной болезни, высказала предположение, что это все оттого, что Маша воспринимает чужие проблемы как свои, проникается ими, пытается как-то помочь и поучаствовать, а так нельзя. Но как тут убережешься? Не вставать же и не убегать, когда собеседник так откровенен и ему необходимо выговориться… Вот и сейчас она пропускала через себя все то, что рассказывал ей Петр, ахала, ужасалась и задавалась вопросом: а смогла бы она, Маша, все это достойно перенести и не сломаться, не смалодушничать.

– Последние недели, кажется, Резеде лучше намного, – говорил Петр, пока они искали парковку во дворе. – Нет, с ногами-то все по-прежнему – как не ходила, так и не ходит. Максимум, что может, – пошевелить пальцами ног, особенно сразу после массажа, не более того. Но скандалит и цепляется ко мне вроде уже меньше. А может, это я желаемое за действительное выдаю?… Уж и не знаю. Я-то, грешным делом, с трудом выдерживаю: срываюсь, кричу на нее, ругаюсь… Потом похожу, успокоюсь – и так стыдно становится, так жалко ее!.. Что поделаешь? Болезнь. Подуюсь, побухчу да и прихожу мириться. Иногда думаю: может, зря? Она, мне кажется, уже привыкла: что ни делает, а я все равно прощу и приду, обниму, поцелую, помиримся… Что тут попишешь? Жалко мне ее. Я иногда во сне вижу, что это не она – я сам обезножел, к постели прикован. Просыпаюсь в холодном поту от ужаса. А она живет в этом каждый день, ежечасно. Такого и врагу не пожелаешь. Ну, пошли, Резеда сейчас очень обрадуется, у нас в последнее время гости – редкость. А она, вы же знаете, общительная очень!

В квартире их уже ждали. На столе стояли еще теплые, прикрытые чистой салфеткой, тарелки с домашней самсой – с мясом и картошкой, пах на всю кухню бергамотом свежезаваренный чай, поблескивали фольгой под яркой кухонной лампой конфеты. Фатима принесла Маше тапочки, налила чаю и ушла к себе, оставив их с Резедой разговаривать. Петр тоже, наскоро перекусив, куда-то ушел.

Дела они обсудили довольно быстро. Маша уже давно и активно работала в Интернете, продвигая агентство и находя там клиентуру. Да и вся клиентская база была компьютеризирована, хранилась таким образом, что Григорий, с которым Маша заранее все обсудила, обещал дать Резеде доступ ко всем материалам онлайн. А после того как Маша пообещала Резеде быть все время на связи и подхватить дела, если что, та совсем успокоилась относительно дальнейшей совместной деятельности.

После всех деловых разговоров в воздухе повисла неловкая пауза. Вроде бы, с одной стороны, говорить было уже не о чем, но, с другой, не уйдешь же вот так, через полчаса после прихода? Неловко…

– Маша, расскажи мне о вас с Гелей, об агентстве, как у вас дела. Какая вообще там сейчас жизнь, на большой земле? – постаралась шуткой смягчить ситуацию Резеда.

Маша робко начала рассказ. Вопросы были такие общие, что непонятно, о чем именно нужно рассказывать, но, подбадриваемая искренним интересом Резеды, увлеклась; шутила, вспоминала разные забавные истории из жизни агентства, показывала их в лицах. Потом, застеснявшись своего монолога, спохватилась и спросила Резеду:

– А ты как? Расскажи о себе.

– Да как?… Тяжело, Маш, ты же видишь. Перспективы встать на ноги непонятные. Слава богу, есть Фатима и возможность оплачивать ее услуги, иначе и мне бы хана, и хозяйству домашнему. Петр держится, молодец! Но я вижу, как ему тяжело. Мы не так с ним много прожили, когда это все случилось. Представь, каково это: долго не жениться, искать себе пару, потом найти и вот так попасть. Он же моложе меня почти на десять лет, совсем молодой мужик. А я – прикованный к кровати инвалид с невнятными перспективами. Он терпит, молчит, возится со мной. Плачу вот, злюсь и не нахожу в себе сил выгнать его.

Маша была несказанно изумлена таким поворотом разговора.

– Выгнать? За что?

– Да не за что, Маш, а почему. Потому что неправильно все это. У него нет детей, а он мечтает о них. Еще до болезни мы говорили, что попробуем ЭКО-процедуру, не получится – возьмем ребенка из детдома, а может, даже и двух. А теперь что? Про ЭКО можно забыть, как и про усыновление. Мне такой детей никто не даст, да и не потяну я детей: сама от Фатимы и Петра завишу целиком и полностью, словно ребенок у них, какие тут еще приемные дети? Ты не представляешь, каково это: жить и знать, что с тобой живут из жалости, что ты заедаешь жизнь другого человека.

– Заедаешь? Что значит «заедаешь»? – Маша продолжала изумляться ходу мыслей Резеды. – Что ты имеешь в виду?

– Да то и значит… У него из-за меня своей жизни нет и скорее всего уже не будет. Не будет нормальной семьи, детей, секса, в конце концов. Я ж не чувствую ничего толком, так, притворяюсь под ним. А он все понимает и деликатно, в свою очередь, притворяется, что все нормально. И так может быть всю оставшуюся жизнь, врачи никаких обещаний не дают. Представь только, что все, что молодому, энергичному, симпатичному и здоровому мужику уготовано, – это жизнь в филиале дома инвалидов и в кровати с инвалидкой же. Я уже и с собой хотела покончить. Но как это сделать? Таблетки все у Фатимы, она мне их выдает по мере надобности, их с Петром сразу врачи предупредили, чтобы были настороже. В окно выброситься? Так у нас четвертый этаж, во-первых, могу не убиться, а просто еще сильнее покалечиться. Во-вторых, для того чтобы что-то с собой сделать, надо элементарно встать на ноги, иначе это физически неисполнимо. А я и этого как следует не могу. Лежу вот тут – колода колодой, ем себя поедом, вот и все.

Не думай, что я с ума сошла на почве этой травмы, я нормальная. Иногда вот думаю: помру, пусть Петя на Фатиме женится, что ли. Она хорошая, добрая, хозяйственная, да и по возрасту подходит. Восточные женщины здоровые, до старости рожают. Может, успела бы ему родить кого. Да и заботливая она, добрая, неглупая, в хорошие бы руки я мужика отдала. Заговорила как-то с ним на эту тему, он аж заорал на меня, руками замахал, заругался… А на утро вижу: рассматривает ее другими глазами, думает, как будто примеривается. Запали ему мои слова в голову.

– Резеда, но он же любит тебя, а ты заставляешь его страдать. Ты извини, но, по-моему, ты не права. Ему и так тяжело, ему поддержка нужна и уж хотя бы покой, а ты ему такую нервотрепку устраиваешь. И получается, что ему ни дома отдохнуть-расслабиться, ни на работе – там пахать надо, а не расслабляться. Не жалко тебе мужика?

– Маш, так я любя и жалея все это говорю. Просто он порядочный очень, меня не бросает именно из-за того, что непорядочно и неблагородно в трудный момент человека в беде оставлять. Лучше бы он подумал, каково это – каждый день жить с мужчиной, садиться с ним за стол, ложиться с ним в постель и понимать, что делает это он из жалости. И ждать, на сколько еще его жалости и терпения хватит. Даже собаке хвост сразу режут, а не частями, а тут… Ох, Маш, извини ради бога, забила тебе голову своими страданиями и переживаниями. Давай сейчас лучше Фатиму позову, пусть тебе чаю свежего поставит.

Машу охватил ужас от рассказа Резеды. От ее мыслей и настроения, от поворота этой истории, который и в голову Маше не приходил. Первым ее порывом было продолжить возражать и доказывать Резеде, что она не права, что надо верить и бороться и все обязательно получится. Но она молчала, понимая, что ее доводы вряд ли встретят понимание. Да и вообще, вдруг фальшиво это прозвучит? Не стоит и начинать… Все, чем она может Резеде помочь, – это дать ей работу, помочь почувствовать себя более полноценной, полезной и необходимой, отвлечь от терзания себя упреками в ненужности. Об остальном лучше молчать. К тому же трудно ей говорить было в этот момент – мысли путались.

Петр хотел отвезти гостью домой, но Маша настояла, чтобы он довез ее только до метро, а дальше она сама доберется. Дождь уже прекратился, вечерний воздух был свежим и влажным, в блестящем асфальте отражались яркие фонари, туфли в тепле квартиры практически высохли. Маша, доехав до своей станции, решила пройтись до дома пешком. Впечатлений за сегодняшний вечер она получила столько, что ей требовалось это как-то переварить, уместить внутри, разложить мысленно по полочкам.

«Интересно, Петр и Резеда – они счастливая пара? – думала она, аккуратно обходя лужи, чтобы снова не вымочить ноги. – Понятное дело, что их самих спрашивать об этом смысла нет. Каждый из них скорее будет говорить о своих ощущениях, причем и ощущения эти будут сильно зависеть от текущего настроения и самочувствия, внешних обстоятельств, короче. А кто знает, как оно на самом-то деле? И как определить это счастье, в чем мерить? И есть ли то чувство, что держит их вместе, настоящая любовь, ну или хотя бы вообще – любовь ли это?» Дом был все ближе, а ответ так и не находился.

Она продолжала думать об этом и дома, на автомате заряжая стиральную машинку, насыпая Пиксели корм в миску и меняя ей лоток, наводя себе чаю с мятой, после которого так легко спалось. Уже засыпая, на грани сна и бодрствования, она подумала о том, как же будет разбираться с этими сложными материями в намеченных ею «поисках смысла жизни» (так она с некоторых пор стала называть свои планы по исследованию созданных их агентством пар), не поспешила ли она с этим решением – с попыткой разобраться в себе и своей жизни с помощью чужих историй. Хотя, может, там все-таки будет полегче? Не у всех же, в конце концов, серьезные травмы, хозяйственная Фатима и Петр, оказавшийся волею судьбы в непростом положении. Она же психолог, разберется как-нибудь.

Перед сном она еще раз заглянула в список дел на сегодняшний день и ругнулась на себя: который раз уже забываю Пиксель в ветклинику сносить, все прививки уже давно просрочены. Сейчас вот придется лечь в больницу, и как долго потом у нее не будет времени на кошку – бог весть! Так что все, срочно надо идти и больше не откладывать!

* * *

Итоги поисков пар для опроса были таковы: среди тех, кто согласился побеседовать с Машей, было две пары из Москвы и одна – из Московской области. Начать решено было, естественно, с тех, кто поближе, в городе. Первая встреча была назначена на вечер, в преддверии ее Маша сидела в офисе с ручкой и листком бумаги, пытаясь спланировать предстоящий разговор.

В конце концов план вырисовался следующий: она опрашивает по очереди мужа и жену, так чтобы они не слышали слов друг друга для чистоты эксперимента. Потом уже сводит все воедино и пытается обобщить. Надо только сразу направить беседу в правильное русло, чтобы опрашиваемый говорил четко по теме, не распылялся. Пока получалось довольно складно, Маше уже прямо не терпелось начать. Для фиксации бесед решено было взять с собой диктофон, который она обычно использовала при психологических консультациях клиентов.

В обед без предупреждения пришла Геля.

– Чего это ты? – удивилась Маша. – Случилось что?

– Да сил нет уже! Утром с Генкой полаялась: думала, он на работу уйдет – меня попустит. А не попускает, я себя еще больше накручиваю. Тут свекровь зашла, я на нее детей скинула, решила, доеду до офиса, поболтаем с тобой, а то разорвет меня от злости.

– Что случилось? – проявила участие Маша. На самом деле ответ был известен заранее: список Генкиных грехов был давно составлен, и мужик был верен себе – держался внутри его, не оригинальничал. В этом списке главной проблемой значилась необоримая лень, которую было не пробить ни просьбами, ни упреками, ни скандалами.

– Да достал – сил нет! Каждый вечер одно и то же! Приходит домой – и шасть за компьютер в стрелялки свои резаться, или у телика ложится. А я как белка в колесе: и убери, и приготовь, и с Максиком уроки, и с Варькой на подготовку сбегай. При этом тоже ведь работаю. Сколько раз уже ругались из-за этого, сколько раз он мне обещал, что все изменится! А толку – с гулькин хрен!

Маша вздохнула: это надолго. Надо набраться терпения, Геле хочется выговориться.

– Ну а сейчас-то чего? Весь набор Генин давно известен, я уж думала, что ты привыкла, столько лет уже.

– Маш, когда-то даже самое большое терпение приходит к концу. Вот у меня, я считаю, беспримерно большое терпение. И сейчас оно подошло к концу. Последний раз неделю назад с ним из-за всего этого скандалили, он клялся-божился, что все изменится. Хватило его на один день. Пришел в понедельник домой, я ему Варьку сунула: «Идите погуляйте, пока мы с Максом уроки сделаем, заодно в магазин сходите, вот список». Скривился весь, но делать нечего, пошли они гулять и по магазинам. Пришел нормальный, веселый даже. Варька – она ж классная: как начнет болтать, так не остановишь, кому хочешь настроение поправит. А во вторник снова-здорово. Ну не скотина ли?!

– Гель, мы с тобой много раз говорили по этому поводу. Я тебе объясняла как психолог: кардинальные изменения во взрослом человеке практически невозможны. Бывают исключения, как правило, вызываемые какими-то серьезными психотравмирующими событиями: страшная болезнь, попадание в авто– или авиакатастрофу и тому подобное. И то многим таких ситуаций ненадолго хватает. А ты хотела Гену на кухне пропесочить, и он оп-па – изменился до неузнаваемости.

Геля сидела на клиентском диване, обхватив круглые коленки, и смотрела на Машу снизу вверх.

– Ну и что ты предлагаешь?

– Да все то же самое, Гель, – вздохнула Маша, призывая на помощь всю свою терпимость и любовь к подруге. – Либо принимай его таким, какой он есть, сама как-то подстраивайся, ищите компромиссы, либо разбегайтесь. Толку ему что-то объяснять и о чем-то с ним договариваться, если он тебя все равно со всем этим кидает, обещает и не делает. Только нервы себе трепать.

– Маш, веришь, сил нету никаких ни на что. Мне кажется, я его убью когда-нибудь! А следом – на себя руки наложу.

– Преувеличиваешь, – не поверила Маша. – Ты очень энергичный человек. Я тут у Резеды была – человек на полтела парализован, и то сил вполне хватает на то, чтобы карабкаться, не сдаваться. А ты устала жить с инфантильным остолопом и разнылась чего-то – вот и все, весь твой диагноз.

– Да ты что?! И как там Резеда? – оживилась Геля, услышав знакомое имя.

Минут пятнадцать подруги провели за тем, что Маша рассказывала Геле о поездке в Битцу. Рассказала практически все, кроме Фатимы и ее возможной связи с Петром. Как-то неловко она себя почувствовала, подойдя к этой теме в своем рассказе. Просто сказала Геле, что есть такая женщина у Резеды, помогает по хозяйству, и все.