Текст книги "Рассказы"
Автор книги: Галина Грановская
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
Фимка красит ресницы, накладывает тени. Приятно чувствовать себя взрослым, что ни говори. После минутного колебания из-под шкафа выуживаются сапоги в фирменной коробке. Мать их не носит, и вряд ли будет носить – каблуки высокие, у нее от них ноги болят, а Фимке и каблук в самый раз. Сапожки австрийские, мягкие. Можно попользоваться, пока мать пошла к Стрючихе, консультироваться насчет своего радикулита. Стрючиха лечит травами и консультации у неё дело долгое. Фимка всё крутится и крутится перед зеркалом, когда тоненько тренькает в прихожей звонок и сразу же в дверь протискивается Алька Ветошкина. Они с Алькой не то, чтобы очень уж закадычные подруги, но с кем ещё пойдешь на дискотеку? Другие девчонки живут далеко, а Ветошкина рядом.
– Ну, скоро ты?
– Сейчас-сейчас! – Фимка последний раз забегает в спальню, ныряет в шкаф.
Последний штрих. Ей нужны любимые материны духи, «Сигнатюр», но их нигде нет. Уже! Упрятала подальше. Ну и ладно, ну и обойдемся, ворчит Фимка, можем и другими попользоваться… Ветошкина, потея в дорогой шубе, злится и поторапливает. Фимка быстренько влезает в свое пальто, натягивает вязаную шапочку, с завистью покосившись на рыжую алькину лисицу. Чудо, а не шапка. Такой второй нет ни у кого из девчонок. И понятно, отец Ветошкиной не какой-то там дорожный инженер, он рыбкоопом заправляет. Но ничего-ничегошеньки не может сейчас испортить Фимке настроение. Пересмеиваясь, они с Ветошкиной бегут по улице. Под фонарями, в ярких конусах света, празднично кружатся снежинки, а вот и музыка уже слышится, доносится издалека от старого деревянного клуба, уже видны его полузамерзшие окна. Есть в посёлке новый Дом культуры, недавно построенный, но стоит он на краю поселка, где пока ещё только строятся две новых пятиэтажки и новый магазин, громко именуемый торговым центром. Говорят, через несколько лет там вырастет целый новый район. Но когда это ещё будет! А пока его нет – нет и котельной для этого района, а старая едва обогревает больницу да те дома с центральным отоплением, что уже построены. Так что в этом новом клубе холод жуткий, зимой – пар изо рта, какие уж там танцы! То ли дело, в старом клубе, привычно топимом печами. Тоже не жарко, но раздеться можно.
И Фимка с Ветошкиной раздеваются, вместе с другими девчонками бросая пальто на стол и стулья в кабинете завклубом. Те, кто принес туфли, тут же переобуваются. Парни уже вынесли из зала последние ряды стульев в крошечное фойе, по-простому – в «предбанник». Другие тут же, в «предбаннике» курили, переговаривались, делились местными новостями. В самом зале в углу сцены колдовал над аппаратурой Васька, что-то там подкручивал и настраивал. Пока же, для затравки, звучала какая-то незамысловатая танцевальная музыка.
– Видала? – насмешливо тянет Ветошкина. – Просто так и не подходи, ва-а-ажный. А вызовет Миранда на ковер…
Фимка не слушает. Она пересекает зал, чтобы быть поближе к сцене, где лучше слышимость, где ярче сияют радужные огни Васькиной цветомузыки. Васька кивнул ей и оглядел зал. Выключил верхний свет, оставив только лампочку у входа и на сцене. Поправил колонку. И сменил музыку. И все парни сразу потянулись из «предбанника» в зал. Танцы начались.
– Тото! – Алька прикрыла глаза, как будто песней наслаждается и ей все равно, пригласят её танцевать или нет.
Даже головой начала покачивать в такт – полное равнодушие к окружающим, – она слушает Тото Кутуньо. А может быть, так оно и есть. Алька любит музыку, дома у неё куча всяких записей и пластинок.
Рядом пёстрая компания девиц тут же организовалась в танцующую группу. Фимка с Ветошкиной оказались задвинутыми в угол. Одна из девиц, Зиночка-официантка, в блестящих розовых штанах кивнула Фимке – давай, мол, к нам! Фимка улыбнулась, но осталась стоять, делая вид, что высматривает кого-то из своих. Танцующих становилось все больше. Мелькнул Макаров, Иванчук из фимкиного класса. Эти всегда неразлучны, как и близняшки, сестры Стрельцовы, танцующие с ними. Стоять было неловко – надо было все-таки пойти, когда звала Зиночка, – не танцевать же с Ветошкиной, которая только и умеет топать как слон.
Неожиданно кто-то взял её за руку. Фимка резко оглянулась, что еще за фамильярность такая? Коротко стриженые волосы, галстук на белой рубашке. Ого-го! Откуда такой взялся? Фимке показалось, что она уже видела это лицо. Хотя нет, парень скорее незнакомый, но разве в такой полутьме с цветным миганьем толком разглядишь? Хорошо, что её пригласили! Вот главное. Значит, не считают уже малявкой. Фимка довольна, почти счастлива. Проходя мимо Васьки, взмахивает приветственно рукой – пусть видит. Но Ваське не до того, смотрит отсутствующим взглядом, ему всё равно, кто там с кем танцует, кто кого пригласил. Он делом занят. Пусть об этом сейчас никто не думает или не помнит, но что бы все эти друзья делали без него? С тех пор, как оркестр ушёл в новый ДК, а Сеньку Арбузова забрали в армию, именно он, Васька, крутит здесь музыку, что бы там ни говорили. Родителей, правда, поначалу таскали в школу. Миранда призывала к порядку, какая, мол, музыка, если Васька пока только десятиклассник и ученик вверенной ей школы? Что-то там о нравственности говорила и режиме дня. О режиме дня! Вроде он первоклассник какой-нибудь! Но потом с ней поговорил завклубом и попросил, – ну, в виде большого исключения, – иногда разрешать Василию бывать вечерами по выходным в клубе. Мол, больше некому сейчас музыкой заниматься. Cлушать пластинки столетней давности и, тем более, танцевать под них никто не будет. Ну, разве что иногда, неохотно согласилась Миранда. С тех пор Василий здесь вполне легально. У него и записи и цветомузыка – всё на высшем уровне. Радиотехника его конёк и единственное увлечение – были бы возможности и детали, он бы здесь такое сделал, что… Ладно, придёт время он и сделает. А пока пора поставить что-нибудь более динамичное.
Ох, это же любимая Фимкина – «Я с тобою»! Фимка чувствует, как замирает сердце, бегут по коже мурашки – как поют! – а партнёр её вдруг исчез, растворился в цветном сумраке, не сказав ни единого слова. Но какая разница, с кем танцевать? Отвлекся на несколько минут от своих кассет Васька, подошёл. Главное, она не стоит у стены, как некоторые расфуфыренные дурочки или слонята вроде Ветошкиной. И Васька парень ничего, но только никак невозможно принимать его всерьёз – заурядный, обычный, они знакомы чуть ли не с детского сада, и сидят за одной партой. Пусть он в своей физике-химии спец, каких нет больше не только в школе, но и во всем посёлке, Фимке он неинтересен.
«C тобою, любимый, всегда я с тобой, и пусть ты не знаешь об этом. Зимою, любимый, холодной зимой и праздничным ярким летом». Музыка уносит Фимку далеко-далеко, и нет уже полутемного зала с деревянным выщербленным полом, исчезли окна с мятыми плюшевыми шторами, тускло мерцающими в свете мигающих фонарей – есть только музыка и два голоса, высокий и низкий – переплетаясь, они зовут, увлекают в мир совсем непохожий, далекий от этой скучной и однообразной жизни…
Ах, как танцует Фимка! Все забывает. Жаль только, что быстро кончается песня и нужно открыть глаза и снова увидеть конопатую Васькину физиономию с рыжими кошачьими глазами, с капельками пота на лбу. А Фимка возвращается к Ветошкиной, уныло подпирающей стену. Но не успевает перекинуться с ней и cловом, как вновь возникает перед нею тот самый парень с немыслимой стрижкой столетней давности и в галстуке, единственном, наверное, на весь зал. Снова звучит мелодия, на этот раз поют на английском, и новая музыкальная волна подхватывает Фимку, снова в груди холодок и мурашки по телу – такая задорная, весёлая мелодия! Чувство ритма у Фимки что надо. И вообще она… Знаменитая актриса, поющая и танцующая так, что в зале поднимается рёв, и стулья ломают от восторга, когда она выходит на сцену! Но ей и на это наплевать, потому что на сцене для неё не существует ничего – ничего, кроме музыки и послушного ей тела…
– И откуда ты такая взялась?
Не понять, насмешка в голосе «галстука» или восхищение. И Фимка не отвечает. Прикрыв глаза, она вся в движении – не два-три заученных перед зеркалом па, а легко, легко, свободно и непринужденно. «Галстук» повторяет вопрос и Фимка досадливо морщится. Откуда – откуда! Какая разница, откуда! От верблюда. Какое это имеет значение здесь и сейчас? Она есть и будьте довольны, как довольна она. Разве она плохо танцует? Или в ней что-то не так?
– Спишь или балдеешь?
Да он зануда, этот «галстук»!
– Не обижайся… здорово это у тебя получается. Ну, буги-вуги эти.
То-то же.
– Зато у тебя не очень, – задирается Фимка в отместку.
«Галстук» смеётся. Или Фимке кажется, что смеётся – блики, мощный шум из усилителей. И ответа почти не расслышала – показалось, он сказал что-то вроде «давно не бывал». Не бывал – так не бывал, ей-то что? С розовыми щеками, слегка запыхавшись, Фимка выбирается из толпы. «Галстук» на этот раз не исчезает, оказывается рядом.
– Я тебя раньше здесь не видел.
А я тебя, хотела сказать Фимка, но что-то её останавливает. Она не может решиться на «ты». Васька дал полный свет и теперь ясно, что «галстук» куда старше, чем казался поначалу. И, наверное, намного, может быть, даже лет на десять. Как для неё – почти старик.
– Школьница, что ли? – догадывается «галстук». – Или приехала недавно?
Фимке нравится последнее предположение, но врать она не умеет. Да и не успевает ничего придумать – натыкается взглядом на Альку. Та делает какие-то знаки. Ну, чего ей? Поговорить не даст с человеком.
– Ефимова! Ленка!
– Ты, что ли, Ефимова? – Похоже, «галстук» удивлен. – Ефимова, значит… Так это твой батя дорогу тянет?
– Мой, а что? – Ну, Ветошкина, погоди!
Детский сад, читает Фимка а глазах «галстука»
– Работал я у твоего отца, вот что. А вы в пятиэтажке живете? – Он еще и уточняет! – В одном подъезде с… с Дороган, точно?
Точно-точно, с Анной Ивановной. Сейчас ещё и этаж назовет и номер квартиры. Всем, всем здесь всё известно! Как можно жить в поселке, где тебя знает каждая собака, где никогда ничего не происходит, где все так пресно и скучно?
– Угадал, – злится Фимка. – Исключительно точные сведения. Действительно, в одном подъезде с Анной Ивановной, могу познакомить!
«Галстук» улыбается, насмешливо и снисходительно.
– Тебя подружка зовет.
Ветошкина уже рядом. Суетливо тянет Фимку за рукав. Выйти? Зачем? Сейчас новый танец начнется. Неужели нельзя сказать здесь? Но от Ветошкиной непросто отвязаться. В «предбаннике», отдыхая от толчеи, заядлые курильщики ожесточенно поглощали никотин. Фимка поморщилась, она не переносила дыма.
– Ну, чего тебе?
Глаза у Ветошкиной как две плошки.
– Ленка, ты хоть знаешь, кто это? Знаешь, перед кем выпендриваешься? Это же Бочаров!
Алька кажется не на шутку встревоженной, а то бы Фимка ей показала, кто выпендривается.
– Какой ещё Бочаров?
– Господи, ну тот самый! Помнишь, следователя наша Лиль Сергеевна приглашала на классный час? Он случаи разные рассказывал. И про этого Бочарова тоже… Книги редкие таскал из райбиблиотеки и штампы выводил. Вспомнила? Два года дали, теперь, значит, вернулся с «химии»…
– С какой «химии»? – ошарашенно спрашивает Фимка.
Эту Ветошкину хлебом не корми, дай человеку настроение испортить.
– Ой, смотрит! Вышел и смотрит! Пошли домой, Ленка! Ещё привяжется.
– К тебе не привяжется, – тихо говорит рассерженная Фимка. – И вообще, Алина, рано тебе ещё на танцы ходить. Дома надо сидеть. И в девять спать ложиться.
Она повернула обратно в зал. Обиженная Ветошкина, пыхтя, топала следом.
– Зря ты, Ефимова, злишься. О тебе же беспокоюсь. Рассказывали, одна связалась с бывшим уго… с таким вот, потом не рада была.
Как хорошо, что в зале много народу и шумно, не слышно Алькиных «случаев из жизни». Мёдом человека не корми, дай другому настроение испортить. Заcуетились девчонки – Васька объявил белый танец. А Фимка почувствовала вдруг, как неудобны высокие каблуки. Зря туфли не взяла. И танцевать расхотелось – жарко, душно.
– Доложили уже? – «Галстук» возник рядом так неожиданно, что Фимка вздрогнула.
– О тебе, что ли? О тебе и так всем в посёлке все известно, – с вызовом ответила Фимка, чувствуя, как неприятно ноет под ложечкой. Сейчас начнет оправдываться. Или, что ещё хуже, скажет что-нибудь такое…
Но Бочаров ничего не сказал, улыбнулся своей снисходительной, полупрезрительной улыбкой и отвернулся. Смотрел в толпу танцующих, будто искал или ждал кого. А Фимка, стоя рядом, чувствовала себя несчастной и обманутой. Ничего-то она из себя не представляла, ничего не значила. Пустое место, малявка, с которой и говорить не о чем.
А народ заторопился, потянулся к выходу – не заметила Фимка, что уже перерыв, Васька дал полный свет и выключил музыку.
3
Урок физики всё тянулся и тянулся, прямо как резиновый. Васька, решивший три варианта, доделывал четвёртый – для Фимки. Фимка рисовала чертиков. Глазеть в окно и даже просто сидеть, положив ручку, было опасно – Миранда, приспустив очки на кончик носа, была настороже, глядела, что называется, в четыре глаза. Вот и приходилось прилежно склоняться к тетради и рисовать, ожидая, пока Васька выдаст решение. Самой ей с такими задачками не справиться. Не по зубам орешки. Да и не нужна ей эта физика. Но получать вторую двойку подряд в начале третьей четверти как-то тоже ни к чему. Миранда обязательно выскажется Лиль Сергеевне, та позвонит матери… Цепная реакция. А чего звонить? Как будто мать сможет научить Фимку решать эти чёртовы задачи!
Васька пододвинул листок. Ну вот, наконец-то! Фимка облегчённо вздохнула и принялась торопливо переписывать. Всё же Васька молодчина и настоящий товарищ – не даст пропасть. И что бы она без него делала. Все эти математики, физики, химии – ну, не для Фимкиных они мозгов. Всякие задачи, теоремы, уравнения… Скорее бы кончился учебный год. Никогда в жизни, никогда больше не будет она заниматься всякими дурацкими формулами! Может в парикмахеры и не пойдет, но и программистом или физиком быть не собирается. Вообще, профессию себе с умом выберет. Мать, вон, сунулась в техникум наобум, выбрала, какой к дому поближе, и что? Корпит теперь целый день над бумагами и всё считает, считает что-то в своей бухгалтерии. А её одноклассница, между тем, стала актрисой и довольно известной. В классе над ней смеялись, когда говорила, что хочет сниматься в кино, – очень уж обыкновенной была, по словам матери. А вот пожалуйста! Обыкновенная – обыкновенная, а знала, куда пойти учиться. Живёт теперь в Ленинграде, часто снимается в разных фильмах и телеспектаклях.
Фимка тоже будет жить в Ленинграде. В конце концов, она там родилась. Хватит с неё северных поселков. Сколько себя помнит, всё кочуют. Закончит отец строительство одной дороги – обязательно где-то рядом, здесь же, на Севере, нужно строить другую. Не-ет, Фимка найдет себе хорошую работу – никаких дорог-переездов, никакой бухгалтерии…
Перед самым носом пролетел бумажный комочек и шлепнулся на па парту. Записка от Ветошкиной. Ага, тоже мается, ничего не решила – Фимка, выручай. У самой снега зимой не выпросишь, а уж списать что-то там и просить бесполезно. Но Фимка великодушно кивает: ладно, сейчас. Немного осталась, спишу – передам. Быстрее, шипит Ветошкина, урок кончается. Вот, всегда так: то время едва-едва тянется, то летит. И будьте уверены, когда каждая минута дорога, у него космическая скорость. Ну, совсем немного осталось.
Звонок прозвенел неожиданно.
– Сдаём тетради! Не задерживайте, а то не возьму! – Миранда нависает как глыба.
Фимка едва успевает спрятать Васькины каракули. Оборачивается к Ветошкиной, разводит руками – не получилось, сама едва успела.
– А ты что, совсем ничего? Ты ж говорила, задачи эти – нечего делать… Ни одной?
Ветошкина с красным сердитым лицом пыталась втолкнуть «Физику» в набитую до отказа сумку.
– Представь, совсем!
– Да не злись ты.
– Ничего не решила, – зло повторила Алька, – у меня же нет таких поклонников, как у тебя – ни математиков, ни… ни воров!
Фимка остолбенела.
– К-каких … воров?
– Таких! Которые с танцев провожают и в подъездах крутятся.
Ну, Ветошкина, ошалела!
– Какие подъезды? С каких танцев? Мы же вместе домой шли, – едва нашлась Фимка.
Ветошкина мстительно щурилась.
– Между прочим, соседи из квартир выходить боятся по вечерам, когда дружок твой дежурит. Бабка Олимпиада вчера без хлеба, между прочим, осталась! Сунулась выйти, а он по лестнице поднимается!
Ветошкина в запале почти кричала. Те, кто еще оставался в классе, заоглядавались. Хорошо, что Миранда ушла, пронеслось у Фимки в голове. А Васька, Васька уставился! Удивленно таращилась Кирюхина.
– Ленка, ты что… с этим встречаешься?
Фимка почувствовала, как качнулся под ногами пол. Красное лицо Ветошкиной покраснело ещё больше, капельки слюны застыли в уголках рта, жирно блестел нос. Видеть это лицо, широкое, плоское, с прыщиками на подбородке, было невыносимо. Чувствуя, что ещё минута и она или разревется на виду у всех, или вцепится в редкие Алькины волосы, Фимка круто развернулась и выбежала из кабинета физики. Без единой мысли, с грубым, жгучим комом в горле, слетела по лестнице со второго этажа, быстро оделась в раздевалке, застегнула кое-как непослушными пальцами пуговицы и оказалась на улице. Ноги сами несли её куда-то вниз по тропинке к заливу.
Шлепнувшись на крутом спуске, Фимка как будто опомнилась, остановилась – портфель оставила, книги. Но тут же заскользила дальше. Ну и пусть. Пусть! Как они пялились на неё! Как слушали, разинув рты, это гнусное вранье! Как будто не знают что такое Ветошкина! Пусть и живут с этой гнусной сплетницей рядом, а она никогда не вернётся в этот класс, в эту школу!
Залив был покрыт плотным бугристым панцирем, прорезанным у берега широкими и глубокими трещинами, полузасыпанными плотным хрустящим снегом. Узкая тропа вела на противоположный берег, где темнел еловый лес, и откуда слышался далекий и слабый рык тракторов. Там строил дорогу отец. Восемьдесят километров, отделяющих поселок от железнодорожной станции. Трасса через болота и густую чащобу. Эх, папка, папка! Мало, что ли, строят по стране дорог? Обязательно надо было забраться сюда, в самую глушь. Зимой самолётом только и выберешься, да и то, если только погода лётная. Бывает, почту разносят раз в десять дней. И одна-единственная школа, даже перевестись некуда. И десятый класс один. Только Фимка туда не вернётся. Так и скажет матери! Пусть что хотят с ней делают – не вернётся.
Но Ветошкина! Откуда в человеке берется столько дряни?
Дневные сумерки сгустились до ночной темени, когда Фимка вернулась домой. Спотыкаясь от усталости, поднялась на второй этаж, ковырнула ключом замок. Наверное, уже не меньше шести – того и гляди явится с работы мать. И если Лиль ей позвонила… впрочем, какая разница. Фимка и сама всё расскажет. И твёрдо будет стоять на своём – в школу она не вернётся.
– Лен…
На площадке между вторым и третьим этажами сидел на подоконнике Васька. Рядом валялся Фимкин портфель. Спасибо, принёс. Фимка подождала, пока портфель оказался рядом, протянула вялую руку: давай.
– Зайти-то можно? – поинтересовался Васька.
– В другой раз.
– Ну, подожди. Мне нужно тебе что-то сказать.
– В другой раз и скажешь, – Фимка зашла в прихожую и попыталась захлопнуть дверь.
Поговорить. Дудки! Хватит разговоров, потом сплетен не оберёшься. Наверное, будет уговаривать простить Ветошкину. Или выспрашивать… Нет, она для себя уже всё решила. И говорить больше не о чем. И совсем нет сил.
– Пусти дверь! – идиот, всунул ногу, не закрыть. Фимка налегла на дверь.
– Фимка, два слова. Ветошкина дура, она не знает ничего… Да открой же, чтобы я не орал на весь подъезд. Фимка!
– Я тебе не Фимка! Взяли моду, а у меня, между прочим, имя есть!
На её счастье кто-то поднимался по лестнице и Васька убрал ногу. Дверь сухо щелкнула замком.
4
С вершины сопки весь поселок как на ладони. Низкое январское солнце насквозь просвечивало заросли маленьких кривых березок, улицу, одним концом упиравшуюся в вытоптанный в снегу пятачок перед бревенчатым магазином. С другой стороны петляла по лесу меж ёлок и сосен дорога, а по ней, взвывая, ехал КаМАЗ с яркой, охряной кабиной. Это была единственная машина, которая способна была добраться с железнодорожной станции своим ходом по недостроенной трассе. Иногда на такой приезжал домой отец. Фимка вспомнила – сегодня же суббота. Вдруг, действительно, отец? Машина, проехав еще поворот, остановилась как раз у пятиэтажки. Фимка напряженно всматривалась, стараясь разглядеть, кто же вышел из кабины. Но с такой высоты разве разглядишь. К тому же деревья мешали, так и не разобрала. Интересно, сколько сейчас времени? Наверное, не больше двенадцати. Ну да ладно. Фимка выбралась к спуску, поправила крепления и понеслась по лыжне вниз. Эх, катить бы вот так и катить на высокой скорости! А потом оторваться от земли и парить над лесом, заливом, домами посёлка, в беспорядке разбросанными по взгоркам и сопкам вдоль залива. Покружить над единственной более-менее прямой улицей с её деревянной мостовой и дощатыми тротуарами и… и конечно, свалиться, влететь с размаху в сугроб, запутавшись в собственных ногах. Нечего витать в облаках!
Выбравшись из сугроба, Фимка кое-как отряхнулась, сняла лыжи и побежала к сараю, где отец хранил свой мотоцикл, рыболовную снасть и всякие железки. Открыв непослушными, застывшими руками замок, бросила в угол лыжи, прихватила спрятанный портфель, заперла дверь. Сегодня уже третий день прогулов. Так и не решилась поговорить с матерью начистоту. Поговори с ней… А сегодня она вообще дома, выходной у неё, с утра уже прицепилась: проспишь да проспишь. Пришлось изобразить уход в школу. В обычные дни мать уходила раньше на работу, и Фимке удавалось незаметно отсидеть время уроков дома. Но суббота есть суббота, потому пришлось взять потихоньку лыжи и катить затемно на тот берег. Хорошо пришлось побегать – стоял морозец. Хоть не без пользы для здоровья, утешала себя Фимка, скользя по проложенной кем-то лыжне. Только бы не встретить никого, только бы…
А если это не отец? Что она скажет матери по поводу такого раннего возвращения из школы? Фимка вошла в подъезд и остановилась. Надо сначала что-нибудь придумать. Но придумать не успела – кто-то летел сверху, перепрыгивая через ступеньки. Это не мать, но… Нос к носу столкнулась с Бочаровым. С «галстуком». Значит, правда, толчётся в подъезде. Сердце у неё замерло от испуга. Если дойдет до матери… Со страху Фимка оцепенела, стояла как истукан посреди прохода, и даже не поняла сразу, что у Бочарова в руках. А когда сообразила, как завороженная уставилась на букет, покрытый хрустким прозрачным целлофаном и страх её как рукой сняло. Цветы. Белые. В такое-то время, в середине января! Их можно было купить только в городе, в областном центре и стоили они, наверное, уйму денег. Неужели это ей?
Увидев Фимку, Бочаров как будто обрадовался.
– О, хорошо, что тебя встретил! – Он протянул ей букет, и Фимка машинально взяла его. – Ты точно здесь живешь?
– Точно…
– Значит, так: передай это Аннушке и скажи: от Славки. Нет её сейчас дома, а я спешу, некогда ждать, на машине я. Так передашь, а?
Вот кто, значит, на КаМАЗе! А Фимка, глупая, радовалась, подумала, что отец. Она хмуро посмотрела на букет, вздохнула и, ничего не ответив, стала подниматься по лестнице.
– Аннушке! Анне Ивановне, с третьего этажа, – крикнул снизу Бочаров. – От Славки скажешь, вернулся, скажешь, из командировки!
Вернулся из командировки! Фимка почувствовала себя глубоко обманутой. Почему, почему так – кому-то цветы, а кому-то, можно сказать, слёзы? И всё из-за него, из-за этого Бочарова, «галстука» несчастного! Из-за него у неё такие неприятности, а он бы, несмотря на то, что танцевал с ней, даже и не заметил бы её и не узнал бы, встретив на улице, не живи она в одном подъезде с его любимой Аннушкой.
Уехать! Будь что будет, она должна поговорить с матерью. И прямо сейчас, не откладывая. Не маленькая, уже способна, между прочим, решать сама, что ей делать и как жить дальше. Фимка нажала кнопку звонка. Никто не открыл. Дома, что ли, матери нет? Вот почему Васька ждал её на площадке. Отперев своим ключом дверь, Фимка влетела в прихожую, швырнула на пол портфель и пнула его ногой. Ладно, она подождёт, но всё равно разговор состоится сегодня же – надоело дрожать и прятаться. А букетом этим лучше всего подмести пол. Но вместо этого, Фимка почему-то достала с полки хрустальную вазу и развернула целлофан. Какие странные цветы – никогда она таких не видела. Как будто искусственные. Толстый стебель с плотным зеленым листом, плотный белый цветок. Надо скорее поставить их в воду. Ишь, ты – «Аннушке»! Она что – бюро добрых услуг, передавать то да сё? Хотя, конечно, Анна Ивановна и не таких цветов заслуживает. Ей розы надо дарить. Таких, как Анна Ивановна, Фимка никогда раньше не встречала. Организовала хор – все у нее поют, даже старые-старые бабки. У них свои, старые песни, свои старинные наряды. Этих бабок даже на телевидение снимали для передачи «Край морошковый». И сама Анна Ивановна поёт здорово. И играет. Когда в ДК ставили спектакль, ей дали главную роль – роль журналистки, в которую влюбляется один молодой врач. Врача играл настоящий врач, Лудов. Говорят, он и влюблён был в неё по-настоящему, да только она дала ему от ворот поворот. То ли потому, что женат он уже два года, то ли потому, что просто не нравился.
Мать Анну Ивановну недолюбливает. Вертихвостка, ворчит, то с одним её видят, то с другим шуры-муры крутит. Но ни с кем Анна Ивановна ничего не «крутит». Просто характер у неё легкий, улыбается каждому. А мать не любит её за красоту, за умение одеваться. Фимка-то всё понимает. Даже отец, которому, кажется, ни до чего, кроме его дороги да рыбалки, дела нет, заметил как-то, что у Аннушки хороший вкус. Ох, мать и взвилась тогда! «Хорошо и недорого одевается? Откуда ты знаешь, сколько стоит то, что она носит? А я, что, по-твоему, одеваюсь дорого и безвкусно?» «Не о тебе же речь, – пытался погасить надвигающуюся ссору отец. – Ты тоже отлично выглядишь, особенно в своей норковой шубе». Он хотел пошутить, но мать шутки не приняла. «Ах, шуба! Да, шуба дорогая. Но я cто лет хожу в этой самой шубе! А она эти свои курточки постоянно меняет. Ещё вопрос, что в итоге дороже выходит… А что такое дорого, ты просто не знаешь. Зайди как-нибудь в нашу бухгалтерию и посмотри, как у нас в бухгалтерии некоторые одеваются. Какие у них серьги и кольца! Мне о таких и мечтать не приходится, хотя я на Севере провела полжизни». Фимка хотела тогда встрясть и сказать, что у матери, возможно, и нет таких колец, как у других, но её сберкнижка наверняка толще всех cберкнижек всей ихней бухгалтерии, но не решилась. Была охота вмешиваться. Шутки с матерью плохи, когда она в таком настроении. А в каком настроении она будет сейчас, когда Фимка ей скажет, что бросает школу, нетрудно представить. А тут ещё эти цветы. Начнёт выпытывать, от кого, кому и зачем… Не отнести ли их прямо сейчас, может быть, Анна Ивановна уже вернулась?
Фимка завернула цветы обратно в целлофан и поднялась на третий этаж.
– Открыто! – крикнули из-за двери.
– Вот, – Фимка протянула букет, не переступая порога.
– Мне? – Серые глаза округлились от удивления.
– Это от Славки, – вспомнила необходимую фразу Фимка. – Просил передать, что он уже вернулся из командировки.
Анна Ивановна слегка покраснела.
– Может, зайдешь? – спросила, беря цветы.
Фимке очень хотелось зайти, чтобы хоть одним глазком посмотреть, как живет Анна Ивановна, но она решительно замотала головой. Ясное дело, из вежливости её приглашали. Да и мать могла вернуться с минуты на минуту, объясняй ей потом, зачем поднималась к соседке и почему дверь бросила незапертой.
5
«Дорогая Лена! Получил твое письмо и очень рад, что у тебя всё нормально. – Фимка только головой покачала: все нормально! Куда уж нормальнее! Вчера, пока она аппетит нагуливала на лыжах, мать, оказывается, была в школе. Лучше и не вспоминать, какая буча поднялась по её возвращению оттуда! – Завидую тебе хорошей завистью – это здорово, зимой побывать на юге. Сам я никогда ни в Крыму, ни на Кавказе не был…».
Несмотря на пакостное настроение, Фимка чуть не расхохоталась. Крым! Минус тридцать сегодня градусник показывает. Кавказ! Здорово она, наверное, «путешествие» свое расписала, если ей поверили. А вообще, жалко этого Володю, ему, видно, ещё круче, чем Фимке приходится, в армии сам себе не принадлежишь.
"…отпуск, но ехать или нет, не решил пока – далеко, а погода такая, что может случится, все десять суток только на дорогу и потратишь".
Постой-ка, что за десять суток? Фимка ещё раз перечитала абзац. «За выполнение одного хитрого задания». Интересно, что за хитрые задания бывают у подводников? «Так что хвастать особенно нечем. Отпуск почти такой, как твои каникулы, а воспользоваться им не придется. Звонил в аэропорт – многие рейсы отменяют из-за нелётной погоды. Остается только надеяться, что полярная ночь и метели с морозами кончаться когда-нибудь. Спрашиваешь, чем в свободное время занимаюсь. Ну, его не так уж много. Читаю, здесь хорошая библиотека, хотя и небольшая, письма твои перечитываю. Интересные у тебя письма – пиши подлиннее». Фимка пробежала конец письма глазами и вернулась к началу.
Кукушка на кухонных часах прокуковала два раза.
– Обедать иди! – тут же позвала мать.
Голос у неё уже не столько сердитый, сколько усталый. Целое утро возилась с пирогами, видно, надеялась ещё, что отец всё же приедет. Вторую неделю нет. А тут ещё Фимка со своими фокусами. Мать просто посерела вчера, когда услышала, что дочь в школу ходить больше не собирается. Просто дара речи лишилась на какой-то момент, ну, а потом выдала, конечно, по первое число. Ещё как пойдешь! Побежишь! Ну и все такое прочее – лучше и не вспоминать.
Мать кладёт Фимке на тарелку две большие котлеты, шлепает несколько ложек пюре, льёт подливку.
– Салат бери.
А сама даже не садится. Стоит у окна. И Фимке жаль её, такую с утра уже наморённую, бегающую к окошку на звук каждой, изредка проезжающей мимо дома машины. М-да, что-то настроение у Фимки сегодня жалостливое. Володя вот. Что за удовольствие сидеть в тесных, наверное, надоевших за время службы, отсеках – или как они там называются: каютах? – подводной лодки, когда есть такой реальный шанс выбраться на твёрдую землю, на лыжах покататься, встретиться с родными, близкими, знакомыми. И себя Фимке жаль. Трудно даже представить, что завтра нужно идти в эту ненавистную школу. Как зайдет она в класс? Ох, и вправду, приехал бы, в самом деле, папка – он-то что-нибудь обязательно бы придумал! Почему у нее все не как у людей, уродилась же такая нескладёха.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?