Текст книги "Рассказы"

И вообще, почему все в жизни так запутано и сложно? Почему, если хочешь сделать что-то действительно разумное, – ну, на твой взгляд, – доставляешь неприятности близким? Выходит, и в жизни, как в армии, сам себе не принадлежишь? Она вспомнила, как в детстве, нашкодив, страстно желала заполучить волшебную палочку, чтобы – раз! – и никаких проблем. И ещё какие-то мысли приходят Фимке в голову, пока она разделывается с котлетами, запивая их консервированным абрикосовым компотом.

Володе она напишет. Надо немедленно. Она, кажется, знает, как ему помочь безо всякой волшебной палочки. Люди, конечно, немало пакостей делают друг другу, сами того не желая. Но ведь можно сделать и доброе дело, правда для этого требуются некоторые усилия… Дурная, наверное, затея – мать ни за что не согласится. Ну да ладно, попробуем.

– Мам, – начинает Фимка, набрав в грудь побольше воздуха для храбрости, – можно к нам Володя приедет?

Мать прекращает мыть кастрюли и поворачивает к Фимке лицо. Глаза у неё в этот момент делаются такие же круглые, как у Анны Ивановны, когда та увидела букет. И вообще, они, – мать и Аннушка, – странное дело, похожи.

– Какой ещё Володя?

Склонив голову, мать обречённо смотрит на Фимку: ну, что, мол, ещё?

– Да знаешь ты, ну, солдат, вернее – моряк. Ну, я тебе рассказывала, который письма мне пишет с Северного Флота, рядом тут служит, в Североморске. Отпуск ему дают, – объясняет Фимка, стараясь говорить как можно непринуждённее, – а его родные живут далеко. А погода, сама видишь, метёт через день, самолёты почти не летают. А у него ещё две пересадки. А к нам – ни одной! Сел на самолётик, вжик, и тут.

Мать насмешливо кивает: домой, значит, нелётная, а к нам – «сел на самолётик»!

Фимка переводит дух.

– Ну, а там-то какие самолёты? Большие. И может, один-два рейса всего в сутки, а пассажиров сколько? А к нам обыкновенные «кукурузники» летают, и летят сейчас они только с почтой, а народу – никого!

Мать опускает вниз мокрые руки, с которых капает на пол вода и громко вздыхает:

– Ну, Ленка, Ленка, с тобой не соскучишься! Каждый день сюрприз. Что ты выдумала, хоть соображаешь? Ой, хлебнёшь ты в жизни со своим характером!

Фимка чувствует, что мать в растерянности и осторожно настаивает:

– Ну, мам! Он же почти рядом с нами служит. Ну, представь, был бы у тебя сын и служил бы, к примеру, на Дальнем Востоке. Дали бы ему отпуск, а…

– Да мне тебя одной хватает! – мать машет рукой. И вдруг, опустившись на табурет, начинает смеяться. – А пусть приезжает, в самом деле. Пирог сделаем с брусникой и… и – замуж тебя отдадим! Но ты же, кажется, уезжать собралась? А гостей зовешь! Или уже передумала школу бросать?

Мать насмешливо и ласково улыбается и Фимка невольно улыбается ей в ответ, хотя, чему радоваться-то, если подумать?

В ГОРАХ

Снег сыпал не переставая. Тропа окончательно исчезла. Чтобы не заплутать, оставалось одно – идти по руслу речки, слабо журчащей в обмёрзлых, снегом присыпанных берегах. Жёсткие кусты местами подступали к самой воде. Идти приходилось то проваливаясь по колено в снег, то едва не черпая воду ботинками. Шаг, ещё шаг. Женька вся сосредоточилась на этих шагах. Мыслей не было. Отчетливо и тупо стучало сердце. Ныли от холода ноги. Надо идти. Шаг, ещё шаг, ещё и ещё. Через три часа, мокрая и промёрзшая до костей, она вышла к лесному кордону.

Ни эсперанто теперь в её жизни не будет, ни походов. Женька поворачивает голову, смотрит в окно. На фоне мутно-белесого неба вразнобой качаются голые ветки. То дождь, то снег – южная февральская несуразица. Врач сказал, на днях выпишут. Отвалялась, выздоровела. Вот только что ей делать с этим здоровьем? Как по улицам ходить? По университетским коридорам? Как войти в аудиторию и посмотреть в глаза тем, кто там сидит? Женька поднимает вверх руку, рассматривает. Конечно, она очень похудела, уже не прежние шестьдесят пять кило. Но даже в нынешнем её состоянии видно, что это крепкая рука. Вся она, Женька, крепкая, основательная, с хрупкой Ритой не сравнить. Женька и мыслила медленно, основательно, знания, в отличие от Риты, хватавшей всё на лету, долго «высиживала». Но и запоминала освоенный материал если не навсегда, то, во всяком случае, надолго. Всё помнила, вплоть до каких-то мелочей. Память у неё отличная. Другие отбарабанят выученное на экзамене, да и забудут тут же. И конспекты у неё самые лучшие в группе, самые подробные, и в библиотеку она ходить не ленилась. А Риту после лекций обычно Серёжа поджидал. Какая там библиотека…

На тумбочке лежат яблоки. Отец привёз. Женька старается на них не смотреть, смотрит в окно, на исчерченное ветками небо, но даже отвернувшись, видит этот «гольден». «Гольден», золотые, значит. Яркие, прямо светятся в серости тусклого дня. Ритины любимые.

– Убери их, подальше от греха, – подает из угла голос Евдокия Семеновна. – Медсестра вот-вот придет, выговаривать будет. Вынеси в холодильник или в тумбочку затолкай.

Сегодня на дежурстве Жанна. Она строгая. И Женька, преодолевая себя, поднимается, складывает яблоки в пакет, несёт. Но не в холодильник.

– Возьмите, тётя Дуся. Живые витамины.

– Ой, сдурела! – пугается соседка по палате. – Куда мне столько-то? У меня зубов раз-два и обчёлся. Сама грызи, раздатчица. Кожа да кости, впору под капельницу. Ни в обед, ни в ужин ничего не ешь. Одно возьму, больно хороши, а остальное назад неси. Сказала, хватит, куда суешь, одно мне, больше не возьму! Поворачивай, поворачивай!

Женька поворачивает. Только не к своей кровати, а к соседней, там спит третья обитательница палаты – семидесятилетняя бабка Глаша. Бабке тоже нужны витамины, а родичи её частыми визитами не балуют. Пусто в тумбочке. И Женька втискивает туда свой объёмистый пакет.

Особенно они и не дружили. Эсперанто – вот что их объединяло. Субботин и Горланов были из медицинского, Женька и Рита – из университета. Приходил через раз поэт Кондаков, работавший в молодёжной газете, и также, через раз, являлось несколько десятиклассников, из которых Женька знала только Танечку. Потом присоединился Сережа. Эсперанто ему до задницы, он для него, как марсианский язык. Сережа технарь до мозга костей, в каждом деле прежде всего вычислял КПД, коэффициент полезного действия. Марсианские языки в его жизнь никак не вписывались, КПД нулевой. Но он ходил. Женьке тоже эсперанто вроде ни к чему, а она вот тоже ходила. Всё потому, что очень уж красиво Рита расписывала несуществующие возможности и плюсы этого языка. Симпозиумы, на которые её, Женьку, приглашают, перспективы интересных знакомств и всяких там встреч. Ритка почему-то на полном серьезе считала, что эсперанто это язык будущего. Утверждала, что он очень популярен в Швеции, в Польше, Франции, Венгрии, говорила, что президенты его изучают и всякие общественные деятели. Что уже литература существует на эсперанто, а потому, им, филологам, стоит к нему интерес проявить. Ну и прочие глупости. Которые почему-то довольно убедительно звучали в исполнении Риты. Вот только Сережу она зря с собой привела. Скромница Танечка тут же на него глаз положила. По каждому пустяку к нему стала обращаться, краснея и хлопая длинными кукольными ресницами. Это не одна Женька заметила. И в поход с ними Танечка увязалась, ясное дело, из-за Серёжи. Конечно, Рита тоже это всё видела и всё понимала. Может быть, именно потому и сказала тогда: с Таней пойдет Серёжа. Так сказала, что ни Серёжа, ни, тем более, Женька, спорить не стали. А Танечка опустила глаза и в очередной раз покраснела. В этот раз, надо думать, непритворно.

Вместе с яблоками отец привез газету. Вот, сказал сердито, на всю область прославились. В селе проходу нету, каждый пристаёт, расскажи да расскажи, что там с твоей дочерью приключилось. В голосе отца неприкрытый упрек. Он скромный человек и всякой, как сказала бы Рита, «публичности» сторонится. Газета лежит на тумбочке. Раз двадцать прочитала Женька заметку, пытаясь проникнуть в её суть. «Удачно завершив сессию, решили провести каникулы в горах…». Неужели это о них? Да, там их имена, их фамилии и – трескучие фразы, которыми излагается чужая какая-то и нелепая, история. Факты вроде бы совпадают, только всё это ложь, не так всё было на самом деле.

Кондаков, тот сразу отпал. Позвонил Рите, сказал, не отпускают с работы. Никто по этому поводу и не переживал, он всегда был человеком ненадежным. Но, когда потеряв час в ожидании медиков, поняли, что и те не явятся, слегка приуныли.

– Зайцы трусливые, – сказала Рита. – Позвонили хотя бы. Что будем делать? Не попадем на восьмичасовой, считай, день пропал. Тогда лучше сразу по домам.

Но возвращаться домой никому не хотелось – настроились уже на поход. Планировали, собирались.

– Пойдём, – Сережа вскинул на плечо рюкзак.

– Конечно, надо идти! – подхватила Танечка. – Они нам потом еще завидовать будут!

Женька посмотрела на Риту. Она тоже возвращаться не хотела, но её настораживало то, что погода неустойчивая, прогноз неопределённый. Настораживало небо в тучах. И ещё с ними Танечка, которая никогда, как оказалось, в походы не ходила, а маршрут довольно тяжелый: Нижнекаменка – Большое Плато. Рита, в свою очередь, вопросительно взглянула в сторону Женьки.

– Как думаешь, cможем?

И Женьку в ответ дернул черт за язык, произнести ту фразу, которая теперь постоянно, день и ночь, вертиться у неё в голове: ладно, рискнём! Почему мы часто, идя на поводу у других, говорим не то, что нужно? Почему говорим – да, хотя внутренний голос внятно подсказывает, что именно сейчас надо сказать нет? Рискнём, сказала она, ещё не осознавая рокового значения этого слова. Потому что не лучшая у неё соображалка. Ей всегда надо подумать, взвесить, прежде чем мнение своё высказывать, а тогда думать некогда было, на автобус опаздывали. И она сказала то, что от неё хотели услышать. Рискнём, сказала она.

«Мне особенно больно писать о случившемся, поскольку я лично знал всех участников этого похода… но в целях предупреждения подобных случаев…» Женька зарылась носом в подушку. Почему, почему они не вернулись тогда с автостанции? Ведь были у неё сомнения, да только она при себе их оставила. А зря. Она, как никто, должна была понимать, на что они напрашиваются, у неё единственной из группы был большой опыт зимних походов.

«Слабо ориентируясь в горах, не обладая достаточными знаниями техники и тактики туристических…».

Пока доехали и вышли на трассе, тучи рассосались, выглянуло солнце. К вечеру они одолели перевал и вышли в уютную лощинку, где решили сделать привал. Под соснами звенел в камнях ручей. Уходящее на покой солнце резко обозначило тени от кустов и деревьев. Привалившись рюкзаком к толстой сосне, Рита подставила лицо последним лучам, с наслаждением вдыхая чистейший, какой бывает только в горах, воздух.

– Пожалеют еще, суслики, что не пошли.

Танечка, без сил рухнувшая на камень, как только сбросила рюкзак, слабо рассмеялась. Через минуту смех просто душил её – она не могла остановиться. Женька, готовившая палатку, в тревоге оглянулась. Всю дорогу Танечка ныла и стонала, её приходилось без конца подталкивать, подавать ей руку, делать из-за неё короткие привалы, а тут – нате вам, – так разобрало.

– А Кондаков, он и правда, вылитый суслик. А когда стихи читает, лапки на животе… и ни слова не разобрать, только усы шевелятся, щеки… Ой-ой!

Танечкин смех перешел в слезы. Этого и следовало ожидать, подумала Женька. Связались с младенцем на свою голову.

– Иди сюда, – приказала она, – поможешь с палаткой.

– Я не… не могу, – заныла Танечка. – Но-ги-и…

Ботинки были одеты на два тонких носка. Когда Женька увидела Танечкины ноги, ей стало страшно. Ботинки были малы.

– Тебя, что, не предупреждали? – от злости Женька заговорила шёпотом. – Ты же завтра в них вообще не влезешь!

– У меня не было своих, одолжила у подруги…

Наверное, Женька здорово на неё наехала, всё кукольное жеманство слетело с Татьяны, как луковая шелуха. Она выглядела перепуганной и несчастной. Таська залезла в свой рюкзак, швырнула ей свои запасные шерстяные носки.

– Одень! Ноги пока в спальник. Утром посмотрим, что с тобой делать.

А что делать? Утром кому-то нужно было вести Танечку обратно. Или возвращаться всем. Женька стояла за последнее. Ей как-то не улыбалось возвращаться с девчонкой в город, оставив ещё двоих в горах. Сережа, конечно, человек осторожный и внимательный, но опыта почти никакого и мест этих он не знает.

– Пусть Сережа её отведёт, – неожиданно предложила Рита. – К завтрашнему обеду он сможет нас догнать, если подъедет к «Горному Озеру» на автобусе. А мы там остановимся на ночёвку.

Это было реально. Турбаза «Горное Озеро» стояла чуть в стороне от выбранного маршрута, но если сделать небольшой крюк…

– Может, я тоже смогу туда дойти, а там уже сяду на автобус? – Чувствуя себя виноватой, Танечка пыталась исправить положение.

– Молчи уж, – сказала Женька. – Тут вниз идти, спуск пологий, тропа есть, а туда на гору надо взбираться.

Утром следующего дня, позавтракав, разошлись. Сережа с Татьяной вниз, по своему старому следу, а Рита с Женькой – вверх, дальше. Оглянувшись у старой вековой сосны, Женька увидела две маленькие фигурки, освещённые утренними лучами солнца. Снег сиял и слепил. В небе ни облачка. Ничего не предвещало той снежной круговерти, которая началась спустя несколько часов.

У Женьки оказалось тяжелейшее воспаление лёгких, и несколько дней к ней даже родственников не допускали. Но вездесущий Кондаков проник. Разомкнув в очередной раз тяжёлые веки, она увидела у кровати его коренастую толстоватую фигуру, маленькие глазки смотрели вопрошающе, губы шевелились. Кондаков что-то спрашивал, что-то говорил, как будто утешал… Женька снова закрыла глаза, она никого – никого не хотела видеть. Когда температура спала, она стала подниматься, и врач разрешил её навещать, к ней приходили девчонки из группы, приходили Алла с Наташкой, с которыми она жила в одной комнате в общаге, но Женька попросила нянечек в палату никого к ней не допускать и сама вниз, в вестибюль ни к кому не спускалась. Она бы и передачи, все эти соки-фрукты-овощи, назад возвращала, но нянечки наотрез отказывались носить их обратно.

Сначала пошёл снег. Он не особенно их встревожил – впереди маячил твердый ориентир Чёрной горы. Но уже через час они вынуждены были остановиться. Идти стало невозможно, склон был покрыт толстым вязким слоем, и снег всё лепил и лепил. А потом поднялся ветер. Ветер в горах бывает ураганным. Они с трудом поставили палатку. Поскольку костер разжечь было невозможно, поужинали всухомятку и забились в спальники.

К утру снег и ветер прекратились, но резко похолодало. Женька, стуча зубами, выползла из палатки и решила-таки разжечь костер. Она просто мечтала в тот момент о кружке горячего чая, который бы их слегка взбодрил и согрел. Собирая сухие ветки, пыталась сообразить, как лучше идти, чтобы выйти на тропу, ведущую к «Горному Озеру». И не могла. В этих местах она больше бывала летом, а сейчас все покрывал снег, до неузнаваемоcти изменивший окрестности. Кое-как позавтракав и обсудив положение, решили подниматься в гору. Если погода улучшится, легче будет ориентироваться. Подъём оказался куда более тяжёлым, чем они ожидали. Крутой, затяжной, он отнял полдня. Стало ясно, что к «Горному» им к вечеру не добраться.

– Придётся ставить палатку где-то здесь, – сказала Рита. – Лучше сейчас, пока совсем не стемнело. У меня, честно говоря, уже никаких сил не осталось. Давай передохнём.

Женька огляделась.

– Нельзя, чувствуешь, мороз усиливается? За ночь в ледышки превратимся. Двигаться надо.

Она вспомнила, что где-то здесь, примерно метрах в двухстах ниже гребня горы должна быть большая пещера. Летом они останавливались около входа в неё на привал. Там еще такая большая пирамида была… Только бы её удалось найти!

Обойдя глубокую балку, продираясь сквозь заросли, они начали медленный спуск. Но ни через двести, ни через триста метров ничего похожего на каменистую поляну с пирамидой из камней в центре, так и не обнаружили. Мороз, тем временем, все усиливался.

– Передохнем, – попросила Рита. – Надо поесть, сил не осталось.

– Давай еще чуть-чуть поищем, – не желала сдаваться Женька. – Здесь она где-то, совсем рядом, я чувствую. Там теплее, а главное, нет ветра.

– А ты уверена, что мы правильно идем? Места здесь какие-то нехоженые. Может, взять влево, там спуск кажется не такой крутой.

– Да нет же, мы здесь тогда спускались! Я помню. Внизу речка была. Остановись… слышишь шум воды?

Пещера однозначно была где-то под ними, где-то рядом, внизу. Думать о том, что они заплутали, было невыносимо.

«Горы жестоко мстят за легкомыслие. Заниматься любимым делом необходимо организованно, под руководством опытных наставников».

Самое страшное в таких случаях – обыденность. Все так же сыпал легкий снег. И уже отчетливо слышался шум воды. Но минута, разорвавшая Женькину жизнь напополам, уже прошла.

– Ну, что я тебе говорила? – почти ликующе обратилась она к Рите. – Речка журчит, слышишь?

Но Рита не слышала. Уже не слышала. Когда Женька оглянулась, она Риты не увидела. Как будто та и не стояла никогда за её спиной на твердом уступе. Только тут в сознание внедрился треск сухого дерева… или это почудилось?

Все ещё не веря глазам своим, Женька осторожно подошла к тому месту, где только что стояла Рита, заглянула за край выступа, за которым внезапно обозначился крутой обрыв, но в сгущающихся сумерках ничего не увидела. Она повернула влево, обогнула уступ, начала спускаться, насколько могла быстро. Продираясь сквозь кусты, падая, съезжая на заднице, неслась вниз, но Риты нигде не было. Никаких следов не просматривалось. Еще один уступ, и еще. И вот – Ритин рюкзак. Это было первое, что она увидела. От удара об острый выступ скалы у него порвался бок, и на снег вывалилось несколько яблок и апельсин. Рюкзак лежал в нескольких метрах от бегущей воды. А Рита выше, в кустах.

«Человек, чья жизнь только начиналась. Человек очень талантливый, энтузиаст, как говорили раньше, зачинатель интересного дела в нашем городе, один из основателей клуба эсперантистов…».

Женька смотрит в окно, на исчерченное ветками небо. Болтун этот Кондаков, выщёлкивает словечки, не вникая в их смысл. Впрочем, что на него обижаться – газетчик. Там не до смысла – массу давай. Интересно, какую заметку он бы написал, окажись тогда в горах на её месте? Какие бы нашел слова, чтобы описать весь ужас той ночи? Ночь. Она упала внезапно и тянулась вечность. Рита слабо стонала. Кое-как установив около Риты палатку, Женька осторожно перетащила её туда. Расстегнув замки спальников, укутала со всех сторон, потом легла рядом, стараясь согреть, осторожно растирала ей руки. Время от времени она звала Риту, но та в сознание так и не пришла.

Больше всего Женька боялась встречи с Сережей. В ту ночь, не дождавшись их в «Горном», он сообщил о случившемся в спасательный отряд и сам вышел им навстречу.

«Как ты могла бросить её там одну? Без сознания? В этом лесу есть волки. Есть одичавшие собаки. Как ты могла уйти, зная, что самое большее, через день-два вас обязательно разыщут спасатели?» Как она могла? У Женьки на этот трудный вопрос есть лишь один ответ – там, в горах, ей казалось, что ещё был шанс спасти Риту. В горах думается и видится всё не так, как на равнинах. Тогда у неё в голове только одна мысль была – скорее, как можно скорее добраться до какого-нибудь населённого пункта, чтобы сообщить о происшедшем. Нужна была срочная помощь, и она не могла ждать, пока придут спасатели. Она не знала, что их уже вызвали. Она знала одно, если она поторопится, Риту спасут.

Только никому её объяснения не нужны. Серёжа не придет. И никто ни о чём её не спросит.

ПРАЗДНИКИ и ПОДАРКИ

Тоня приподняла голову с подушки и, чуть приоткрыв глаза, скользнула взглядом по залитой солнцем бревенчатой стене. Дома. Уезжала ли она вообще? Может, и не было ничего – ни чужого города, ни дома чужого, ни странной бесснежной зимы? Но нет, было всё это, было. Вон, у окна на стене приколото несколько открыток. Она сама слала их крёстной с юга.

Как рвалась она отсюда! Думала, уезжает навсегда. Думала, начинается другая, взрослая жизнь, непохожая на прежнюю – простую, незамысловатую. Она и началась – в начале полярного лета, и полярным же летом, ровно через год, закончилась. Год прошел, а будто вчера, поёживаясь от холодного ветра, стояла она июньским утром на пристани в ожидании почты.

В лодке, плывущей к берегу от бросившего якорь корабля, углядела среди своих незнакомца в не по-здешнему яркой куртке. «Гостя тебе привёз!», – крикнул председатель кооператива, выпрыгивая из лодки и подтягивая её к берегу. Ясное дело, шутил. Какое мог к ней иметь отношение этот парень с рюкзаком? По зеленоватой бледности лица ясно было, что не мореход. С виду крепкий, а едва стоял на ногах, укачало. И кольнула её неожиданная жалость – туго ему, видно, пришлось в такое волнение. Сама она морской болезни знать не знала. С детства в лодке. Помогала отцу на тоне. Да и потом, когда отца не стало, случалось, выходила в море порыбачить. Умела обращаться и с веслами, и с баркасом. И зимнюю рыбалку любила. Как станет лёд, ходили с Колькой за кумжей и щуками на озеро.

Но оказалось, что именно она, Тоня, и вправду была нужна незнакомцу. Он писал серию очерков о старинных селах и промыслах Беломорья и его интересовала библиотека, в которой она работала. Сохранились ли подшивки газет за прошлые годы? Конечно, сохранились, куда им деться-то? А нет ли каких-нибудь старинных книг? Он несколько раз задал этот вопрос. Но откуда им быть-то в библиотеке? Старинные книги были у Стрельцовых, живущих на дальней тоне. И не о поморах они, а церковные, Стрельцовы были из староверов. Все они здесь потомки тех, кто сберегая веру, бежал когда-то от царских «милостей» и новых церковных уставов в северные земли. Но этого она говорить не стала. Незачем. Тем более, что дошли уже до библиотеки. Тут парень, спохватившись внезапно, спросил, у кого можно остановиться на ночь. «Можно и у нас», – неожиданно вырвалось у Тони. А что? Места много. Они вдвоём с крестной жили. Хотя обычно всех приезжих к бабке Глафире посылали. Та скучала по уехавшим в город детям и внукам. Гость для неё хоть какое-то развлечение. И гостю хорошо, бабка не молчунья. А выпьет рюмочку, так и песни старые поморские споёт.

Тоня песен Игорю не пела, но везде водила, всё, что могла, показала. Через три дня, стоя на берегу в ожидании корабля, Игорь посмотрел на неё и сказал, как ей показалось, со значением, что обязательно ещё приедет. Она не поверила. Все так говорят. Туристам тут всё нравилось, всяк хотел бы вернуться. Каково же было её удивление и сколько тайной радости было, когда он и вправду приехал! Через месяц. Опять вроде как в командировку от газеты.

На этот раз целых десять дней жил. Тут уж всем ясно стало, ради чего, а точнее, ради кого он здесь. Песни, заговоры, сказки поморские – это повод, а причина-то, вот она, рядом с ним, Антониной зовут. Никто и не удивился, когда она ближе к осени в город засобиралась.

«А как же Колька? – спросила крестная, вытаскивая из печи пирог с рыбой, который испекла на дорогу. – Мрачнее тучи ходит, не вишь, что ли?» Что Колька? Молчун неповоротливый. Вместе в школу ходили. В детстве дрались даже. А Игорь – это совсем другое. Сердце ныло сладко, стоило подумать, что, вот ведь, издалека приплыл за ней, пусть и не под алыми парусами. Приплыл, чтобы забрать её с собой. Крестной не нравился. «Чужой, он чужой и есть», – сказала, отворачиваясь. Не хотела Тоню от себя отпускать. Отпустить – что потерять. А она знала, что это такое. Муж умер от инфаркта, а сын Май вместе с Тониными родителями сгинул в море; в один из осенних штормов катерок, на котором они плыли, разбило о камни.

Тоне и жаль крёстную, и остаться не может. «Не навсегда ведь еду, – сердилась, – и не за тридевять земель, а всего лишь в областной центр. Вон сколько наших в Мурманске. Работу найду и учиться дальше буду. Сама говоришь, высшее образование ещё никому не повредило… на заочное поступлю». «Отговорки всё это», – вздохнула крестная. Но пошла на почту, звонить в Мурманск троюродной сестре, просить, чтобы та приютила Антонину.

Только Тоня поехала совсем в другой конец города. Чего идти к почти незнакомой тётке, когда у Игоря своё, пусть и съёмное, жилье? Маленькая квартирка и без мебели почти, зато какой вид из окна! Весь залив как на ладони.

Вот с него-то, с залива, и подули в конце лета сырые арктические ветры.

Игорь был южанином, мёрз. Тоня заклеила окна и делала всё, чтобы их маленький дом стал как можно уютнее. Купила новые занавески, скатерть. Покрасила окна и пол. Игорь уходил на работу, а она шла по магазинам. Вернувшись, смотрела в окно. Людей в городе много, а поговорить не с кем, все чужие, все спешат…

Набравшись смелости, зашла как-то в ближайшую школу, узнать, не нужен ли библиотекарь. Завуч покачала головой. И добавила, лишив Тоню всякой надежды: вы здесь нигде работы по специальности не найдете. Это же город моряков и почти у каждого жена. Знаете сколько среди них женщин с библиотечным образованием?

А Игорь и не хотел, чтобы она работала, он не любил возвращаться в пустую квартиру. Она купила толстую книгу с рецептами, каждый день ездила за свежей рыбой в магазин «Океан» и к приходу Игоря готовила что-нибудь вкусненькое. Он смеялся, «От таких ужинов я скоро растолстею!» Но не толстел. Шмыгал носом от постоянного насморка.

Оба они были как растения, высаженные не на том месте. Ему было холодно в этом климате, она тосковала, – хотя ни за какие коврижки в этом не призналась бы, – по своему посёлку. Когда выпал первый снег, Игорь внезапно предложил переехать к его родителям. Они тоже живут у моря, только на юге. Тоня испугалась. Жить с его родителями? «Да они нормальные у меня, – рассмеялся Игорь. – И места там много, дом большой. Два входа, две кухни». «Зачем это?» – удивилась Тоня. Оказалось, чтобы летом сдавать курортникам. Поразмыслив, Тоня решилась.

Юг поразил её.

Тёплая, даже жаркая в середине дня погода, обилие зелени в октябре. Какая же это осень? Лето, настоящее лето! А сколько фруктов и овощей на рынке, а какие яблоки в саду! Да что яблоки – виноград заплёл весь двор, протяни руку, рви и ешь. Рай на земле! И родители Игоря приняли её приветливо. Напрасными оказались её опасения, что она придётся в этой семье не ко двору. В их с Игорем отношения родители вообще не вмешивались, что позволяло большую часть времени жить своей жизнью. Да им и не до того было, оба были очень заняты на своих работах. Уезжали рано утром, возвращались после семи.

Пока Игорь не устроился в местную газету, они часто гуляли по городу. Не забыть, как он впервые привёз её к морю. Вместо грозной стихии серых волн, в октябре уже дышащих глубинной полярной стужей, увидела Тоня совсем другое, почти ласковое, море, под ярким солнцем оно искрилось и играло всеми оттенками синевы и зелени. Ей загорелось искупаться. Купальника не было, да что с того, берег-то пуст. Но Игорь не позволил: ещё простудишься. Вода казалась ему ледяной – это в такую-то жару!

Да, странной была та, минувшая, осень – с синим, высоким-высоким небом, со стрекотом последних цикад в сухой траве у забора из жёлтой ракушки, с яркими звездами, смотревшими по ночам в огромное, в полстены, окно. Ночи казались короткими, дни мелькали как солнечные пятна на морской волне. Взглядывая на календарь, висевший в их комнате над столом, она спрашивала себя иногда, уж не снится ли ей всё это? И вправду ли уже ноябрь?

Но лето и на юге отступало. Зарядили дожди. Но дожди это всё же не метели. Там, дома, на Севере, её поселок все глубже погружался в глубокие снега и в темноту полярной ночи, а здесь до нового года она ходила в туфлях.

Новый год встречали фейерверками. Были на дискотеке. Игорь подарил ей большого белого медведя в целлофановом мешке. Как и ты, с севера мишка, пошутил. Она взглянула на игрушку и ей вдруг остро захотелось домой. Новый год праздник зимний, а тут снегом и не пахло, дождь за окном. Это было неправильно. Это стало тревожить. Но не только погода вызывала беспокойные чувства. Она и здесь не работала – места в библиотеках были заняты. И родители Игоря прописывать её не спешили. Не потому что не хотели – просто некогда было. Она мыла посуду, убирала дом, готовила ужин. Отец Игоря, вернувшись в работы, первым делом заглядывал на кухню, довольно принюхивался и, прежде чем усесться перед телевизором, с довольным выражением уплетал шаньги. «Ну, что ты, зачем это? – восклицала мама Игоря, краем глаза озирая накрытый к их возвращению стол. – Ты бы лучше почитала, фильм какой-нибудь посмотрела». Фильмов было много, разных, были даже на иностранных языках с субтитрами. И книг было много. Но не читалось и не гляделось.

Игоря всё чаще посылали в командировки, иногда его не было по нескольку дней. Тоня никогда не была слишком общительной, но даже ей сидеть в одиночестве становилось невмоготу. Она стала плакать, чего за ней раньше не водилось. Заставший её как-то в слезах Игорь никак не мог взять в толк, с чего она ревёт, а она не могла объяснить. Ей снился дом. То шла к нему через косогор, и никак не могла дойти, то видела его со стороны моря, стоя в баркасе. Снилась тоня, на которой она выросла, река, прозрачная ледяная вода, журча, быстро скользила по каменистому ложу к Белому морю. Библиотека снилась, куда, как писала крестная, так пока и нашли библиотекаря. И не найдут, скорее всего. В самом деле, кто, кроме местных, поедет к ним на Берег?

Ранняя южная весна Тоню уже не радовала. Ощущение было, что пришла она как-то не вовремя, вытолкав из очереди зиму. Не к месту было всё это цветение.

«Я домой… ненадолго», – пряча глаза, объяснила Игорю.

«Хорошо», – торопливо кивнул он в ответ, тоже не глядя на неё.

Как внезапно всё началось, также внезапно и закончилось.

– Эй, лежебока, – заглянула в комнату крёстная. – Хватит спать-то. Тут к тебе гости.

– Кто?

Но крёстной уже не было, только дверь в кухне хлопнула. Тоня взглянула на ходики – семь утра! – и торопливо натянула платье, недоумевая, кто мог явиться в такую рань. Ленка, что ли? Распахнула дверь на крыльцо. В самом низу, на первой ступеньке сидел Колька и держал на руках черненького щенка.

– Здравствуй, – произнес, глядя на неё снизу вверх.

– Здравствуй, – откликнулась она и нахмурилась, скрывая непонятно откуда взявшееся смущение. – Чё не на работе-то?

– Да он тут уж третий день толкётся! – усмехнулась крестная, неся из-за дома охапку дров для утренней топки. – Узнал, что едешь, так места себе и не находит!