Текст книги "Рассказы"

Ну, кто же о них не знает! Но неужели и его хотят включить в состав этой самой комиссии? Некстати это, очень некстати. Вряд ли Валерии придется по вкусу такой поворот. Она его, конечно, не съест, но капитально обидится, если они останутся без отдыха.

– Возьмете на себя еще один рейс в этом сезоне? Мы тут посоветовались и пришли к выводу, что поручить это больше некому.

У Анатольева перехватило дух. Так вот в чем дело! Вот это предложение!

– Заставить мы, конечно, не можем, – произнес Борисов, постукивая пальцами по поверхности стола. – Ответственность большая, вы только из рейса, и в отпуске уже, предлагаем вопреки правилам… Ответ нужен сейчас. Прямо здесь.

И все снова уперлись взглядами в Анатольева. Смотрели и молчали – ждали его решения. А что тут решать? Решать было нечего. Он так и сказал: отпуск подождет.

Честно говоря, Анатольев в отпуск никогда не торопился в отличие от многих и многих, которые только вернувшись с отдыха, уже ждали следующего вылета на большую землю. Он не любил бестолковости праздного времени. Да и куда было спешить, куда ехать? На юг? Морем сыт, работа у него такая, главным образом, на воде. Семья жила в Москве, но он и туда давно не рвался. Выбраться на пару дней – что он, случалось, и делал, – это одно. Но целый месяц валяться на диване, толкаться по магазинам, это уж, извините. Друзей студенческих лет давно размело по стране и встретиться с ними легче было где-нибудь на Камчатке или на Ямале, чем в Москве. А в квартире, которая досталась им по наследству от родителей жены, он всегда чувствовал себя чужим. В спальне висел портрет покойной тещи, взглядывая на который, Анатольев так и слышал ее недоуменный, недружелюбный голос: что за профессия – геолог? Ничего путного из этого не выйдет. Теща как в воду глядела – ничего и не вышло. Алла, без сомнений, хороший врач, с этим никто и не спорит, но в быту человек нелегкий, с резкими перепадами настроения, от которых он часто просто терялся. Она утверждала, что стала такой нервной из-за него, он не спорил по этому поводу, но и не верил в это. Он был спокойным по натуре, никогда никаких претензий к ней не предъявляя, да и не виделись они, случалось, по полгода. Характер – это, скорее, наследственность.

– В общих чертах, ситуация такая…

Борисов поднял свое грузное тело из кресла и подошел к карте акватории, занимающей полстены за его спиной. Обычно карта эта была закрыта светлой шторой и непосвященным казалось, особенно в зимнюю пору, когда стояла полярная ночь, что там, за ней, прячется еще одно окно. Сейчас штора была отдернута, и карта сияла всеми оттенками голубого и синего – действительно, окно, окно, глядящее в море-океан.

– Подробно с заданием познакомит главный геолог. – Сидящий на углу Овечкин кивнул. – А вкратце, задача такая: отработать Лабычанскую структуру, собрать данные, чтобы в марте-апреле можно было начать разведку бурением. – Окинул собравших внимательным взглядом. – Хотя некоторые из присутствующих и сомневаются, что это возможно. Так вот, ваша задача еще и в том, чтобы их в этом убедить.

– Авантюра чистейшей воды, – проворчал Клугер, начальник отряда буровиков. – Я вам по пальцам перечислю причины, по которым бурение там невозможно…

– Я сам могу их перечислить, все ваши доводы, – не дал ему развернуться Борисов. – Пробное бурение, в любом случае, состоится. Никто не спорит, сложно. И море не летнее и структура не подарок, но где здесь легко? Это Арктика! Бурить будем.

– Но…

–Хочу напомнить, что всем здесь платят немалые деньги, а вам, как кандидату наук – два оклада, – повысил голос начальник, не терпевший когда его перебивали. – Мы должны оправдывать свое здесь присутствие, иначе грош нам цена! Лучше сразу разогнать всю нашу контору к чертовой матери!

Длинный телефонный звонок прервал его речь. Борисов поднял трубку, не ожидая, пока Нина Давыдовна доложит по селектору, кто на проводе, чего обычно не делал. Видимо, ждал этого звонка. И в кабинете снова стало очень тихо.

– Да, Борисов. Здравствуйте. Да, ожидал, предупредили. Как раз решаем… Нет, гарантий никаких. Какие здесь могут быть гарантии? Здесь не Каспий. Многого ждем… многого.

Без объяснений ясно было, что звонили «сверху». Положив трубку, Борисов снова обернулся к Клугеру.

– В министерстве интересуются положением дел. Обещают содействие. А вы тут со своими сомнениями, можно бурить – нельзя бурить… Стране нужны нефть и газ, а не наши с вами сомнения.

И присутствующие сразу как-то расслабились – в таких делах всегда важна поддержка, а поддержка вот она, этот звонок, – и заговорили, загалдели, каждый спешил высказать свое мнение.

– Перерыв, – поднял руку начальник. – На час.

И все повалили в приемную.

– Обедать идешь? – поинтересовался у Анатольева Овечкин, надевая пальто.

Анатольев проголодался, утром, после неожиданного звонка, собираясь в спешке, успел только чая хлебнуть с колбасным бутербродом. Пообедать не мешало, но прежде нужно Лере позвонить, объяснить ситуацию. Она, конечно, не обрадуется такой новости, но должна, в конце концов, понять, что не каждый день делают такие предложения, не каждый день приглашают совершить рейс на судне с новейшим оборудованием…

– Нет, перекушу в буфете, – решил. – Как ты думаешь, надолго еще эта волынка?

Овечкин понимающе улыбнулся.

– Не терпится взглянуть на корабль? Ну, еще с полчаса старик помаринует, а потом и экскурсия. Говорят, есть на что посмотреть, постарались капиталисты. – Перевел взгляд на висевшие на стене часы и вздохнул. – До девяти вряд ли домой попадем, так что давай, пошли со мной за компанию. Тут недалеко новую харчевню открыли, говорят, сносно кормят.

– Обойдусь буфетом, – повторно отказался Анатольев.

– Ну смотри. А мне похлебка нужна, язва проклятая вырисовывается.

3

Анатольев спустился вниз в холл и подошел к висевшему на стене телефону-автомату. Набирая номер, он хмурился и морщился, на душе у него кошки скребли. Лера все утро провела в сборах. Мурлыкала себе под нос какую-то песенку от избытка хорошего настроения, гладила что-то, укладывала чемодан, сортировала продукты в холодильнике, чтобы вымыть его напоследок, проговаривая: это я соседке отнесу, а вот это ты выбросишь по пути… К этому часу она уже давно приготовила обед, но сама не обедает, ждет его, и ждет – с билетами. С билетами, вот именно, с билетами. А он ей сейчас обухом по голове – так, мол и так, отбой. И эта его новость мгновенно перечеркнет все ее планы и надежды на хороший отдых. Как ждала она этого отпуска, этой поездки в Ригу, в Юрмалу и дальше, дальше по Прибалтике! Ну и что из того, что не лето, отвечала, когда он пытался слегка охладить ее слишком радужный настрой, мы же едем туда вдвоем, вместе. Понятно, до чертиков надоели ей эти пересуды, захотелось на время хотя бы вырваться из-под контроля вездесущих глаз и ушей. А главное, языков. Женщин в экспедиции немного, но все, как на подбор, языкатые. Конечно, давно следовало все устаканить, но вплотную заняться разводом руки не доходили. Ехать в Москву, говорить на эту тему с женой, куда-то там идти, чтобы подать заявление – на все это требовалось время, которого и на более важные дела не хватало. К тому же, будучи перед новым годом в двухдневной командировке, он сделал, было, попытку разрулить ситуацию, но после первых же намеков на то, что им нужно расстаться, Алла подняла такой крик, что он струсил, тут же сменил тему. Отступил. Да что там – сбежал. Решил, что лучше напишет ей. Позже, когда она привыкнет к мысли, что в Москву он больше не вернется, а если и вернется когда-нибудь, то уж точно не к ней. Он и написал, но ответа пока не получил. Валерия же с разводом не торопила. Она вообще на эту тему с ним не заговаривала – то ли из деликатности, то ли из гордости. Поди, разберись. И это было хорошо, на данный момент это его устраивало. Он, конечно, решит этот вопрос, но не сейчас, не сейчас, когда столько дел нужно переделать.

С Валерией Анатольев познакомился уже здесь, на Севере, в экспедиции. Она работала техником на обработке материала полевого сезона, на «камералке», в лаборатории грунтов. Когда он взял ее в свою партию – катастрофически не хватало в тот сезон людей, а она все-таки специалист, – сколько это вызвало пересудов! А уж когда они вместе вышли в море, только ленивый о них языки не чесал. Он все это знал отлично, хотя в глаза ему никто ничего такого, осуждающего, не говорил. Но с Валерией так не деликатничали. Как-то, вернувшись из очередной командировки, он не застал ее дома. Оказалось, во время его отсутствия она перебралась назад в общежитие. Он удивился – почему? Страшно оставаться одной? Она хмурила брови и отводила в сторону глаза. И лишь вечером, после кино и долгой прогулки по улицам, оттаяла и призналась, что ее вызывала к себе Баба Яга. Начальник отдела кадров Бабаева. Бросит он тебя, сказала, не церемонясь. Не сейчас, так через год. Он мужик видный и опытный в таких делах, не ты первая, не ты последняя. Ему уже за сорок, семья в Москве, жена красивая, умная, врач, не чета тебе, сын взрослый. Из-за тебя жизнь свою он перестраивать не будет, поверь мне, я их, геологов этих, ой, как хорошо знаю. Много их перевидала, каждый второй, при первой возможности в полевой сезон налево бегает, а сезон закончится, поджав хвост, в семью возвращается.

– И ты позволила ей с тобой так разговаривать? – до глубины души возмутился он. – Выслушивала, как школьница, все эти оскорбления? Кто она такая, чтобы тебя уму-разуму учить? Ну, ладно, я ее завтра сам поучу!

В нем закипало бешенство. Какие-то посторонние люди считали, что имеют полное право воспитывать не по их правилам живущую Валерию, а на деле – беспардонно лезть в его и ее личную жизнь. Его злость испугала Валерию.

– Если ты пойдешь выяснять отношения, я тут же уволюсь, – сказала она. – Она меня не оскорбляла, ничего плохого не говорила. И потом… она ведь права в чем-то? Все это знают… нет, я не о тебе говорю, – торопливо поправилась.

– Я займусь разводом, – пообещал он. – Скоро отпуск, вот и займусь. Только давай вначале съездим куда-нибудь, я уже три года никуда не выезжал.

На деле, меньше всего хотелось заниматься всей этой волокитой, но он знал, что для Валерии это важно. Впрочем, и другое знал – в отличие от нее и от всех этих баб языкатых, – то, что никакая гербовая печать не сохранит семейного очага, не защитит от внезапной любви, если таковая вдруг нагрянет. Если нагрянет, Валерия уйдет, не оглянувшись. Она вполне может уйти – на работе у них всегда полно парней, которые и неженаты, и красивее его и моложе.

Автомат не работал и Анатольев вернулся в приемную.

– Нина Давыдовна, можно позвонить? Телефон внизу не работает.

Секретарша подняла на него усталые глаза.

– А, забыла сказать, вас какая-то женщина по телефону спрашивала.

– Давно?

– Когда вы в кабинете были. Я сказала, что идет совещание, а потом все едут на корабль, так что неизвестно, когда вы освободитесь.

Анатольев почти с благодарностью взглянул на секретаря. Теперь Валерия в курсе. Во всяком случае, если он сейчас сообщит ей о том, что поездка откладывается, это не станет для нее полной неожиданностью. Но трубку никто не брал. Он снова набрал номер домашнего телефона. Длинные гудки. Наверное, Валерия куда-нибудь вышла.

4

– В течение десяти лет наш НИИ не получал спецсудов, так что есть чему радоваться. Этот корабль, оснащенный самым современным оборудованием, можно сказать, по последнему слову техники, построен специально для работы в Арктике. Надеюсь, он не только поможет выполнять стоящие перед нашей отраслью задачи, но и научит нас работать по-новому. В ближайшее время НИИ и, в частности ваша экспедиция, полуат еще несколько таких судов. Дорогостоящих, но совершенно необходимых…

– Слыхал? – Овечкин толкнул Анатольева в бок. – Будут еще суда, это не последнее. Попробуй теперь пожаловаться, что у тебя плана нет потому что пробоотборники некачественные и нечем пробы брать…

– Кто выступает?

– Представитель НИИ, забыл его фамилию, он их новых. Пообедать не дал, все выспрашивал о тебе, что ты за личность. Говорю же, новый человек, потому и тебя не знает. Я ему и объяснил, что другого такого начальника партии мы во всей стране не найдем – ни в Баку, ни у дальневосточников.

– Да уж, – Анатольев усмехнулся.

Овечкин – дипломат. Скажи он этому представителю НИИ другое, могут и переиграть, отдать судно соседней экспедиции. Впрочем, он мог и ошибаться – далек от кругов, где принимают стратегические решения. Он всего лишь исполнитель, и ничуть этим не тяготился.

О новых судах говорили давно. Ждали их еще в прошлом году, но из-за каких-то политических осложнений, заказ западной фирмой был выполнен с опозданием. И вот, первая ласточка. До этого суда арендовали у «Рыбакколхоза», что стоило дорого, а неудобств – масса. Для изыскательских работ они приспособлены не были. Кое-как устраивались, а кончался контракт, снова снимали и вывозили свое оборудование, чтобы через время снова его завозить и монтировать на другом судне. В соседнем тресте были свои, купленные у того же «Рыбакколхоза», суда, переоборудованные из рыболовецких, но и на тех много не наработаешь. Даже они не шли ни в какое сравнение с этим, новым, со спецначинкою, кораблем. Здесь все продумано и учтено до мелочей. И первый рейс его, анатольевский… ага, гложет его таки тайное тщеславие. Но даже и при таком раскладе проблем будет масса. Во-первых, минимальные сроки сборов. Нужно как можно скорее попасть на склад, учитывая, что сегодня пятница, крайний срок – понедельник. Требовалось собрать людей. Он тут же начал прикидывать, кого брать, а кого нет, кого отозвать из отпусков, кого пригласить со стороны. Надо постараться учесть всякую мелочь – осень надвигается, того и гляди, хорошо заштормит, и сорвет непогода все планы. Но опробовать новое оборудование в деле всем хотелось, а уж у него так просто руки чесались. Проснулся обычный рабочий зуд. Любил он, наверное, свою работу. Хотя, если в какой-то компании заходила о ней речь, ругал на чем свет стоит. Тоже было за что. Переезды, командировки, ни одного – за семнадцать лет! – отпуска летом. Не говоря уж о том, в каких условиях приходилось жить и работать. Но ни на какое управление все равно ее бы не поменял. На этой почве у них с Аллой и происходили частые ссоры. Он не мог пропустить ни одного полевого сезона. Эгоист, твердила она. (Эгоист, это было самое мягкое ее ругательство). Все твои однокурсники давно по НИИ сидят, в университетах преподают, кандидатские и докторские позащищали. Ну не все, пытался возразить он. А те, кто не защитился – в производственных управлениях или в Мингазпроме, парировала она. А ты, как вечный студент, носом землю роешь! В приливе злости она выражений не подбирала, и уж тем более, возражений не слушала. «Ушибленным» его называла. Ей не вдолбить было, что каждому свое, что не его это – штаны в конторе протирать с девяти до шести. И большие города он не любил за всякие регламенты и условности, за многолюдность и пустую трату времени на вещи необязательные. Его – это полевые работы. Морские. Семнадцать лет в поле, этим можно гордиться. Десять отдано Дальнему Востоку, остальное – северным морям. И эти семнадцать лет выработали в нем определенные привычки, свой стиль жизни, который он не желал менять, ради чего?

– Ну, что, едем? – подмигнул ему Овечкин. – Вижу, трясешься, уже от нетерпения.

Как будто сам не трясся. Овечкин такой же «ушибленный», похожи они с Анатольевым. Да и начальник экспедиции им подстать. Другие на Севере не задерживаются.

5

Возвращался Анатольев в приподнятом настроении – осмотр, занявший больше двух часов, превзошел самые смелые ожидания. Ох, если бы не сроки… Впрочем, будем надеяться, у него еще будет не одна возможность исследовать досконально возможности этой посудины.

Но чем ближе он подъезжал к дому в переполненном троллейбусе, тем беспокойнее становилось на душе. Анатольев пытался представить, как отреагирует на новость Валерия. И не мог. Как человек, работающий рядом, и имеющий отношение к геологии, она, конечно, должна его понять, должна понять, что это за рейс. Ну, а отпуск – куда он убежит, этот отпуск? Через пару недель они поедут… впрочем, он знал, что пытается обмануть себя – ни в какой отпуск они в этом году уже не поедут. Да и что там такого, в этой Прибалтике в это время года? Ну, чуть теплее, чем здесь. А так – тот же дождик моросит, также в лесах листья желтеют. Зато тут в сопках грибов немеряно, размером со сковородку, а там толпы на улицах, очереди в кафе, пообедать нормально – проблема. Анатольев сглотнул слюну. Порция пельменей в обеденный перерыв давно была переварена. Что там у них сегодня на ужин?

Сзади поднажали: мужчина, выходите? Он вывалился из теплого салона на зябкую улицу и быстро зашагал к дому. Поднимаясь по лестнице, пытался выстроить в уме несколько шутливых фраз, вот, мол, как в том анекдоте, вышел мужик на минутку, а вернулся за полночь… он и в самом деле, не думал, что уходит надолго. Нажав кнопку звонка, прислушался. Но шагов за дверью не услышал, тихо было в квартире. Никто не спешил открывать. Может быть, Валерия прилегла отдохнуть и уснула? Он пошарил в кармане, нащупал ключ. Открыв дверь, насторожился – что-то было не так. В комнате горел свет, но никто не спешил навстречу.

– Лера!

Никто не отозвался. Не раздеваясь, как был, в грязных ботинках, Анатольевпрошагал по длинному коридору в сторону комнаты и замер на пороге. В углу дивана, с нервной усмешкой на лице, сидела его жена, Алла Алексеевна собственной персоной.

– Не ожидал?

– Не ожидал, – угрюмо обронил он в ответ, снова и снова оглядывая комнату, словно хотел удостовериться, что попал туда, куда шел, куда ему нужно было попасть. – Где Лера?

Взгляд его зацепился за вишневый чемодан, стоящий в углу, подарок Валерии.

– Разве ты не знаешь? – деланно удивилась жена. – Она сказала, что позвонит тебе. Значит, не дозвонилась.

В глазах ее мелькнула искорка злорадства.

Впрочем, глупый был вопрос, не стоило его и задавать. Ответ был вот он – в том, что чемодан в углу был один. А их должно было быть два, два новеньких вишневых чемодана, купленных Лерой на днях. Специально для этой поездки. Но куда она ушла?

– Она сказала, что у нее билет на самолет, – словно прочитав его мысли, сказала жена. – Сказала, что сегодня вечером улетает в отпуск. Ты не думай, что я стала выяснять отношения с ней… с ней мы очень даже мило побеседовали. Хотя надо сказать, для меня ее присутствие в твоей служебной квартире было, мягко выражаясь, полной неожиданностью. Я же дура, дура безмозглая, доверчивая! Другая после твоего письма сразу бы поняла, в чем дело…

– Давно она ушла? – Анатольев все еще не верил, не мог поверить, что Валерии в квартире нет, что она могла вот так, не предупредив его, ничего ему не сказав, уйти. Улететь или просто уйти – это не имело значения, – главное, что бросила, оставила его.

– Я на часы не смотрела. Я получаю это твое письмо, бросаю все, лечу в эту тьму таракань, и нахожу здесь эту… – резким голосом ответила жена, но наткнувшись на его взгляд, сбавила тон. – Может быть, час назад, а может быть, и два. Тебе не кажется, что нам надо серьезно поговорить?

– Я тебе все написал, все объяснил, – едва сдерживая нарастающую ярость, тихо произнес он. – Какие еще объяснения нужны? – И вдруг сорвался, заорал несвойственным ему голосом. – Чего ты в меня вцепилась? Что тебе от меня нужно? Зачем ты сюда явилась? Кто тебя звал?

Опешившая от его неожиданного крика Алла растерялась, попыталась что-то сказать, но не смогла.

– Я, – начала было, – я…

В глазах ее блеснули слезы.

И Анатольев сразу опомнился, пришел в себя. В самом деле, чего он разорался как базарная баба? Она и это почувствовала, почувствовала, что он уже раскаивается, что наорал на нее и снова пошла в наступление.

– Как ты можешь так со мной разговаривать? Я одна растила сына, пока ты годами шлялся по стране! Ты даже и сейчас о нем не спросил! Первым делом об этой…

Анатольев сжал зубы. Лучше молчать, иначе разборкам этим не будет конца. Говорить ей сейчас что-то бесполезно – она слышит только себя. Впрочем, каждый из них слышит, наверное, только себя. Так уж люди устроены, каждый всем своим действиям находит оправдание. И он не исключение. Да, он виноват, виноват, но только в том, что у него такая профессия. Но не поэтому совместная жизнь у них не задалась и не клеилась, а потому, что разные они очень. Она этого понять и принять никак не желала. Да, она одна растила сына, но в Москве – в Москве! Сколько раз он предлагал ей забронировать квартиру и перебраться к нему. У него и на Дальнем Востоке было сносное жилье. Когда сюда перевелся, уже через год получил вот эту, служебную квартиру. По площади больше московской, с большими комнатами, просторной кухней, длинным коридором с кладовкой. Но она не захотела даже взглянуть на нее. А сейчас прилетела. Не он ей нужен – ее испугал развод. Развод – это значит, что денег от него она больше не получит. Придется как-то выкручиваться, чтобы жить так, как она привыкла. Это значит, подработки брать. Как-то суетиться. Мехов с севера никто больше слать не будет. И красной рыбы, икры в трехлитровых банках… Что касается сына – так он уже достаточно взрослый, понимает, что семьи у них нет. Так, одна видимость. Так чего за нее, эту видимость, держаться?

Неожиданно Алла замолкла, а потом вдруг заплакала. Это было так непохоже на нее, что Анатольеву на мгновенье стало ее жаль. Он вышел на кухню, набрал воды и отнес назад в комнату. Сунул неловко ей в руки стакан: успокойся.

И сразу же, прихватив с книжной полки телефонный справочник, вернулся на кухню. У них телефон на кухне стоял. Самолет на Ригу улетал в двенадцать ночи. Он и так это знал, но все же позвонил в справочное бюро, захотел еще раз уточнить – вдруг да в расписании что-то изменилось? Жизнь – вещь непредсказуемая.

6

Утро было на редкость – низкое чистое небо, спокойное море. Не стеклянная гладь, конечно, но без значительного волнения. Впрочем, этому судну и шторм не так страшен, как той старой посудине, на которой довелось выходить в море в прошлый раз. Дождались, наконец-то. То ли еще будет, сказал, провожая их, Овечкин. Если найдете то, на что мы рассчитываем, придут после нас буровики и нефтяники и появится среди льдов плавучий железный остров, с трубопроводами, ведущими к берегу. Похлеще будет, чем у англичан и норвежцев в Северном море.

Давно остался позади и пирс с Овечкиным и высокие берега бухты, и сопки, покрытые медью и золотом северного мелкого березняка. После ранней посадки все, включая и Валерию, разбежались по каютам и залегли еще немного вздремнуть перед завтраком, один Анатольев остался на палубе. Подняв воротник своей видавшей виды меховой кожанки, ходил туда-сюда, щуря глаза от сияния воды и лучей низко стоявшего солнца, слушая шум ходовой и плеск воды за бортом. Такую бы погодку – да на пару недель хотя бы. Поработали бы без помех. Еще бы радиогеодезическую привязку поточнее… но нет у них радиогидрографа, к сожалению, переманило соседнее геологоразведочное управление. А в остальном все нормально на сегодняшний день.

От носа корабля вскипала и уходила назад большая тяжелая волна. Холодный ветер трепал шевелюру – опять он забыл постричься перед выходом в море.

ИСКУССТВО КОРОТКОГО РАССКАЗА

Он учил нас писать. Разбирая рассказ или стихотворение, кратко отмечал достоинства, потом переходил к недостаткам. И тут уж никого не щадил – ни новичков, ни старичков, ни чувствительных поэтесс. Зачитывал вслух особо выдающиеся перлы, препарировал неловкие фразы, безжалостно высмеивал ляпы. Некоторым, прежде чем снова садиться рифмовать, советовал проработать учебник русского языка. Он был поборником правильной речи, не терпел вульгаризмов, насмехался над любителями иностранных слов. Ему все прощали. Он был Поэт. Издавший больше десятка книг, он имел на это право. Особо ранимые личности после первой порки исчезали с горизонта литобъединения. Более стойкие продолжали являться на заседания, хотя свои рукописи на обсуждение давали неохотно. Но были, как ни странно, и любители острой критики, в основном, махровые графоманы, которые, несмотря ни на что, продолжали творить свои опусы, и тут же, с пылу, с жару несли их руководителю ЛИТО для разбора. Он принимал, добросовестно читал и также добросовестно анализировал. То есть, разносил их в пух и прах. «Надо знать свои ошибки, иначе никогда не научишься писать», – вздыхала безнадежно влюбленная в мэтра инженерша, носившая ему стихи особенно часто.

Как-то на очередное заседание она пришла не одна, а привела с собой соседку по дому – невысокую и невзрачную, с аккуратным светлым хвостиком. Никто не обратил на нее внимания, случайные гости не редкость. Февраль на севере месяц тяжелый, куда не сунешься в поисках маленького праздника, способного скрасить долгую полярную ночь.

Потом, когда мы уже подружились, Наташа сказала, что на ЛИТО она пришла совсем не случайно, не ради любопытства или развлечения. Она с детства писала стихи, и просто умирала, так хотела увидеть их напечатанными. Пусть даже и в газете. Но на наших заседаниях появлялась нечасто – ее муж стихотворства не одобрял, и тех, кто регулярно ходил по воскресеньям в читальный зал городской библиотеки, называл неудачниками, которые не смогли прибиться к настоящему делу. Лично ему повезло, он нашел себя в этой жизни, стал летчиком морской авиации, чем очень гордился. Послушать Наташку, так он со всех сторон был образцовым. Впрочем, возможно, так оно и было. Как-то он приехал за ней на машине. После чего наши поэтессы – в большинстве своем, одинокие, – увидев его в кожаной куртке, подчеркивающей все достоинства мужской атлетической фигуры, долго гадали, как красавец, с которого только плакаты писать, женился на такой серой мыши.

У Наташки было худое лицо с огромными, опушенными длинными ресницами, голубовато-серыми, как будто испуганными, глазами. Эти глаза становились еще больше и испуганнее, когда она слушала, как мэтр потрошит наши опусы. Она долго не решалась вынести на суд общественности свои стихи. Но однажды в апреле мэтр сам попросил ее прочитать что-нибудь, познакомить, так сказать, со своим творчеством. Она покраснела, читать отказалась, но, уходя, робко положила ему на стол несколько рукописных страниц. К нашему огромному изумлению, вскоре пара ее стихотворений появилась на литературной странице городской газеты, хотя на ЛИТО мы их так и не обсуждали! Впрочем, нам и без того было что обсуждать.

Самый старший из нас, после лирической книги стихов, выпущенной местным издательством тысячным тиражом, вдруг взял, да и наваял роман. Не помню названия, но что-то там было о любви и верности. Или – о верности и любви? Не очень оригинально, согласился автор, но отражает суть. Разумеется, роман, как и большинство первых романов, был, в какой-то степени, автобиографичным. О нелегкой жизни в заполярном городе, о плаваниях в далекие страны, о милой женщине, месяцами ждущей его на берегу. И вот, на майском, последнем перед летними каникулами заседании должен был состояться разбор этой книги. Явились все, даже те, кто посещал ЛИТО от случая к случаю. Роман для нашего литобъединения – это событие. Никто из нас даже в мыслях не замахивался на столь крупную форму. Прозаиков вообще было – раз-два и обчелся, «литовцы» писали, главным образом, стихи. А тут триста страниц – да это просто глыба! Рассевшись по местам, мы благоговейно оглядывались на автора, на «старика» (которому тогда было едва за сорок), который скромно восседал за последним столиком. Все роман прочли, и все, как один, были от него в восторге. Но что скажет мэтр? Затаив дыхание, ждали, как приговора, его веского слова.

Роман – это хорошо, начал он, и замолчал. Поднялся с места и прошелся от стола к окну и назад. Оглядел нас, сидящих, как школьники, попарно за столиками читального зала, и низким, хорошо поставленным голосом часто выступающего на публике поэта, заговорил снова. Но почему-то не о романе про любовь и верность, а о своей любимой поэзии. Избитая истина не перестает быть истиной – настоящий поэт всегда творит на волне любви. Возьмите Петрарку, Шекспира, Пушкина. Состояние влюбленности бесценно для творчества, лишь паря над обыденностью, можно сотворить то, что потом назовут шедевром. Но это чувство, эту драгоценность почти невозможно сохранить в семье. Размеренный быт убивает влюбленность, убивает поэзию. Поэту нужна свобода. Иначе он не поэт.

Тут он сделал паузу и, как мне показалось, с суровой укоризной посмотрел в нашу сторону. Понятно, мы с Натальей были заложницами семейного быта. У меня тогда уже и дочь была. А Наташа вдруг заволновалась. Думаю, не потому, что поняла, что ей не светило стать новой Сафо или Ахматовой, а потому что наш мэтр умел заражать окружающих своими эмоциями. Хотя, наверное, это нетрудно – поэты, даже плохие, очень чувствительны, а наш мэтр, помимо критического дара, обладал еще и даром говорить проникновенно о самых банальных вещах.

Он снова прошелся – от стола к окну и обратно. Остановился. Поднял голову и начал читать свои новые стихи. Мы замерли, внимая каждому его слову. Кто знает, может быть, среди них есть и шедевры? Может быть, мы когда-нибудь еще будем вспоминать, как он нам их читал? Высокая фигура в белом свитере домашней вязки с длинной гривой темных, с легкой проседью волос, падающих на плечи, выглядела очень романтично.

Потом, словно очнувшись, вспомнил о теме заседания. И другим, неуверенным, каким-то даже смиренным голосом сказал, что не может разбирать столь крупные прозаические произведения. «Я пишу иногда короткие рассказы о любви, но это ближе к поэзии… все-таки, в первую очередь, я поэт».

А после минуты молчания, в течение которой мы, оторопевшие от удивительного признания, переваривали его слова, он, совсем уж неожиданно, попросил мичмана помочь ему с переездом на новую, только что полученную от Союза писателей, квартиру. И тут все сразу забыли о романе и бросились его поздравлять. Он так давно ждал эту квартиру! Столько лет снимал с семьей какое-то жилье чуть ли не в двадцати километрах от города, а тут такой подарок! Где? Какая? Оказалось, почти в центре, недалеко от библиотеки.

В следующий раз мы с Наташей увиделись в середине июня. В один из ярких, солнечных дней она приехала ко мне в гости. Северная зелень бурным ростом праздновала разгар лета, и стояла такая, необычно теплая для этих краев погода, что невозможно было усидеть дома. Болтая, мы прошлись по склону сопки, откуда открывался замечательный вид на микрорайон, но лишь под конец прогулки она, глядя на залив позади домов, сообщила, что уезжает. Навсегда. Вот что значит жизнь супруги полярного летчика – себе не принадлежишь, расстроено бормотала я, провожая ее до остановки.