Текст книги "Красавчик Роб. Семейно-романтическая драма"

Красавчик Роб
Семейно-романтическая драма
Галина Клюс

© Галина Клюс, 2023

ISBN 978-5-0056-4085-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Красавчик Роб

Галина Клюс

Семейно-романтическая драма.

Посвящается моему сыну Ричарду и внучке Диане.

Глава первая

«Я не агнец, хоть трепещу под бременем забот,

но я живу и я дышу, моя звезда ещё взойдёт!» Автор.

Молоденькая, стройная, как горная лань, девушка, с льняными, вьющимися и мягкими, как шёлк, волосами, волнами спускающимися до плеч, с выразительными глянцевитыми, серо-голубыми, с поволокой, глазами, окаймлёнными густыми, длинными ресницами, – безбоязненно и ловко спустилась со знакомого крутого обрыва прямо на речку. Лиза, так зовут нашу героиню, пополоскав свои стройные мраморные ноги в прозрачной, тёплой, как парное молоко, воде, подняла вверх голову, жмурясь от яркого полуденного солнца. Как же, Бог мой, ей всё тут было до боли знакомо: все бугорки, канавы и выбоины, заросли чахлых кустиков и одиноко стоящие деревья; и эта маленькая, когда-то полноводная, а сейчас сильно обмельчавшая сельская речушка, голубой змеевидной лентой вьющаяся меж

высоких берегов, и эти озорные курчавые облака, будто играющие в прятки друг с другом. И с этой дивной первозданной красотой, с этим привычным сельским ландшафтом, с удивительной гармонией небес и земли, как с детскими сказками и грёзами, Лизе и её трём любимым братьям, – страшно подумать, – в скором времени предстоит расстаться и быть может – навсегда.

Тем не менее Лизину прекрасную девичью грудь так и распирало если не от счастья, то скорее всего в предвкушении перемен, сулящих ей чего-то такого необычного, отчего замирала душа, чего-то загадочного, хотя и тревожного, смутного.

Надо сказать, что Лиза Ивлева в силу своей необычной и богатой натуры, едва на горизонте замаячат пусть крохотные, пусть обрывки каких-то ничтожных перемен, тотчас начинает всячески фантазировать, как, впрочем, любой мало-мальски мечтательный человек, а тем более, владелец прекрасной наружности, вдобавок недурно образованный.

Если хотите, Лиза, как художник кистью, рисует в своём воображении картины будущей жизни. А как она её себе представляет? По правде говоря, как незабвенные тургеневские героини. Ни больше ни меньше. Разумеется, это немножко странно и наверняка старомодно в наш-то определённо меркантильный век. В самом деле, не думать о всяческих благах, заморских странах, о роскошных фешенебельных особняках, о яхтах, словом, о приземлённых материальных вещах, а представлять себя, идущей рука об руку со своим спутником, жгучим брюнетом, или голубоглазым блондином, без разницы, ловить его полный любви и неги взгляд из полуопущенных век и вести с ним бесконечные задушевные разговоры.

Гм… это что-то из области фантастики, наверняка скажет, или подумает искушённый читатель. Но я готова с ним поспорить и, положа руку на сердце, заявить, что такие люди, как Лиза Ивлева, мечтательные и запоем глотающие классические произведения в эру гаджетов, как редкие ископаемые, слава Богу, ещё есть.

Однако злые языки в полувымершем селеньице, где в настоящее время волею судьбы обитают Ивлевы, между прочим, с ехидцей поговаривали, что Лиза – девушка, мол, не от мира сего, а с такими сейчас не особо церемонятся, более шустрые и загребущие раздавят их рано или поздно, попадись они им под руку.

Например, Лукерья Догадова, родная сестрица Раисы Ивановны Ивлевой, – Лизиной и её братьев матери, – пышнобёдрая и несколько косноязычная особа, не раз и не два без стеснения выговаривала сестре:

– Избаловала ты своих детишек, Раюха, ох и избаловала, а особенно Лизку. Учительшей работает, а к жизни всё не приспособлена, в облаках до сих пор витает, прынца сказочного, небось, ждёт. Пора бы тебе, дорогуша, выпустить ребят из-под подола-то своего, а ты носишься с ними, как дурень со ступой.

Впрочем, на эту тираду прямая и бескомпромиссная Раиса Ивановна сухо отвечала, поджимая свои ещё пухлые и далеко не бескровные губы:

– Мои дети, в том числе Лиза, может, не очень приспособлены к жизни, зато честные и справедливые, и никогда, я уверена, ничего дурного не отчебучат, как некоторые… которые, между прочим, Бог знает от кого в пятнадцать лет родили и самым бесстыдным образом сбагрили дитятко на бабушкины плечи…

А поскольку камешек был запущен прямо в огород Лукерьи, последняя от злости, как хамелеон, то и дело меняла краску в лице, и губы у неё дрожали, и голова тряслась, как в лихорадке. Но, увы, от правды никуда не денешься. Её непутёвая дочка Маша, широкоскулая и остроносая, с пронырливыми мышиными глазками, действительно после того, как в подростковом возрасте произвела на свет ребёнка, куда-то сгинула, точно в воду канула.

…Лиза, напевая что-то себе под нос, благо никого вокруг не было, уютно устроилась на берегу, под кронами своих любимых молоденьких дубочков, которые всегда её утешали шелестом изумрудных листьев. Вот-вот должна подойти в это условленное место её любимая и, пожалуй, единственная подруга, с которой они с детства почти не разлучались, – Соня Кудрявцева. Последняя не заставила себя долго ждать. Запыхавшись, она села рядом с Лизой, опустив на свои стройные от природы смуглые ноги, тоненькие, сплошь, словно в узорах, в синеватых жилках, руки.

Нетрудно было заметить, что во всём облике всегда жизнерадостной Сони в данный момент сквозили печаль и уныние, будто она была в каком-то трауре. С трудом подбирая слова, немного заикаясь от волнения, девушка дрогнувшим голосом промолвила:

– Лиза, неужели правду люди говорят, что ты вместе с братьями уезжаешь в Санкт —Петербург… а как же… как же я… неужели нашей дружбе – конец… я ведь… я ведь без тебя пропаду, – последние слова она чуть ли не выкрикнула в отчаянии, в голосе её зазвенели слёзы.

От её слов у Лизы, надо сказать, на глаза тоже едва не навернулись слёзы, но она сдержалась, обняла подружку за плечи и, как малого ребёнка, принялась её утешать, гладя по волосам. Соня доверчиво прижалась к ней, последний раз всхлипнула и с просквозившей в голосе надеждой простодушно сказала:

– А может, может ваша мама ещё передумает, разве можно вас так далеко отпускать, вдруг вы там, на чужбине, пропадёте, в таком громадном мега-полисе можно, как пить дать, затеряться.

На что Лиза с полуулыбкой и вполголоса отвечала:

– Увы, Сонечка, мы бы и рады ещё под крылом у нашей доброй мамочки пожить, но сколько можно. Суди сама, дорогая. Мне уже скоро стукнет двадцать два, по прошлым меркам я почти старая дева, а Игорю и Олегу девятнадцать будет. Да и Роберту, думаю, пора определяться, двадцать четыре скоро исполнится, да ты и сама ведь знаешь…

Тут позволю себе сделать маленькое отступленьице. Дело в том, что при имени Лизиного старшего брата, то бишь красавчика Роберта, – кстати, он один из главных героев нашего повествования, – Соня так вся и залилась краской. И ничего тут, право, нет такого особенного, если я раскрою, с позволения читателей, Сонину сердечную тайну, которая, во-первых, ни для проницательной Лизы, ни для самого Роберта, ни для односельчан тем более уже давным-давно не тайна, а, во-вторых, тайна не тайна, но ясно, как божий день, что Роберт – смысл всей Сониной жизни.

Ведь Соня, по правде говоря, и с Лизой дружила главным образом потому, что та внешностью напоминала ей Роберта. Что он, что она, оба редкой, ослепительной красоты: голубоглазы и стройны, золотоволосые и бледнолицые, а у брата вдобавок на подбородке притаилась неглубокая, вполне привлекательная и загадочная ямочка, сводившая Соню прямо-таки с ума. И вот как ей, Соне, сейчас быть прикажете? Её милый друг Роберт будет жить в самом Санкт – Петербурге, тогда, как она, несчастная, будет в тоске и печали снедать себя в этом Богом забытом захолустье, у которого и название какое-то совершенно убогое и дурацкое – Кукон. Значит, всё пропало, значит, всё исчезло, как исчезают мгновенно загадочные силуэты в сизом тумане!

– Всё пропало, всё пропало и назад не вернётся! – грустно, как заводная кукла, повторяла она, покачивая головой, одно и то же.

Честно говоря, в глубине души Соня Кудрявцева отдавала себе отчёт в том, что между Робертом Ивлевым и ней лежит громадная пропасть. Кто она и кто он? Часто задавала она себе этот вопрос. Он красив, что Бог Аполлон! А она? Она обыкновенная сельская простушка, вся смуглая, как цыганочка, худая, как щепка, с прямыми, как палки, волосами. Вот если бы у неё были такие же бездонные голубые, как два озерца, глаза, как у брата с сестрой, или волосы, цвета полуденного солнца…

Да если бы речь только о внешности шла, ещё куда ни шло. Но ведь она, в отличие от Роберта, увы, не вышла ни умом, ни талантом, ничем она не может его сразить наповал. За плечами лишь одиннадцать классов и работает она обыкновенным продавцом, и живёт мало того, что не в собственном доме, так ещё с пьяницей дядей, который по непонятной причине трезв бывает лишь по понедельникам. Дело в том, что родители у неё, когда она была совсем мала, погибли в жуткой автомобильной катастрофе.

Спрашивается, за что её, такую, убогую и невзрачную, будет любить самый замечательный парень на свете! Кроме неотразимой внешности, Роберт ещё необычайно талантлив. Во– первых, он умеет весьма выразительно, не хуже, а быть может, гораздо лучше, чем знаменитые артисты, декламировать стихи, во-вторых, он сам их вполне недурно сочиняет, а, в-третьих, он, словно ходячая энциклопедия, всё на свете знает. Перед ним даже историки могут спасовать, потому что Роберт, не заглядывая ни в какой словарь, уверенно ответит на вопросы, касаемые, скажем, декабристов, или знаменитого философа– вольнодумца, любимца Екатерины– Вольтера. Он знает обо всех наперечёт отпрысках последнего русского царя Николая второго. А уж про Александра Сергеевича Пушкина он знает весьма много из того, о чём учителя благоразумно молчат и, пожалуй, едва ли не более того, о чём знала собственная мать великого поэта.

И подумать только, если надо, он процитирует и даже бесстрашно зачитает отрывки из бессмертных произведений самого великого Гомера.

Так думала, так считала Соня, восхваляя своего друга и занимаясь самобичеванием. Однако мне как автору кажется, нет, я просто уверена, что эта чудесная девушка, восхищаясь якобы всесторонним развитием Роберта, ничего не знает о собственных достоинствах. Не буду все их перечислять, замечу только, что у неё есть одно превосходное качество, что редкость в наше время, – это буквально золотое сердце. Эта девушка, например, способна в лихие дни отдать обездоленным последний кусок хлеба. Пример? Пожалуйста.

Однажды она привела в дом какую-то нищую старуху, которая сидела подле их дома и, шамкая беззубым ртом, не могла и двух слов толком связать. Несмотря на сильное дядино недовольство, Соня тем не менее обогрела её, напоила, накормила. А потом навела справки; оказалось, что старуху вытолкнули из дома не кто иные, как родные дети.

И вот сердобольная девушка терпеливо ухаживала за чужой странницей до тех пор, пока не урегулировался этот вопрос.

Что касается Роберта, то он, скажем откровенно, если не любил Соню, то по крайней мере был к ней сильно привязан, как привязываются люди к старому шкафу, или поношенному платью. Эта худенькая кроткая, весьма симпатичная девушка с красивыми миндалевидными глазами и копной волос, цвета вороньего крыла, подкупала здешнего Ален де Лона прежде всего своим природным талантом слушать и слышать его. Она во всём с ним соглашалась, даже если он нёс порой откровенную околесицу и чепуху насчёт кое-каких философских воззрений.

Соня боготворила Роберта, во всём с ним безропотно соглашалась, и самолюбивый, амбициозный парень прекрасно понимал, что в этом мещанском болоте, где их угораздило проживать, никто иной, как преданная ему подружка, мог по праву его оценить.

И вот за несколько дней до отъезда в Санкт-Петербург Роберт решил навестить Соню отчасти потому, что ему было всё-таки жалко её, как-никак, а почти вся жизнь прошла рядом с ней. С радужными мыслями, вскружившими голову ему, как, впрочем, и всем остальным Ивлевым, о крупном городе, где им вскоре предстоит жить, он летел к Соне как на крыльях. Как-то она отнесётся к разлуке, с лёгким сердцем думал он. Конечно, расплачется, чего доброго, возможно, закатит истерику, но его, несмотря ни на какие коллизии, уже с истинного пути не свернёшь. Гнить в этой мерзкой глуши, где люди, сплошь и рядом деградируются, он вовсе не намерен.

Глава вторая

– Пойми, моя крошка, Санкт-Петербург– это наш единственный шанс, когда мы можем хоть как-то реализоваться, если хочешь что-то сделать в этой жизни, – с апломбом говорил Роберт своим бархатистым голосом, держа маленькую руку Сони в своей и прижимая к себе её хрупкий, как хрустальная ваза, стан.

Они стояли во дворе шаткого, приземистого дома, с низкими окнами, с полуобвалившимся крыльцом и весьма скрипучей калиткой, где она жила со своим беспечным и слабовольным дядей.

Ничего, собственно, не изменилось в их с Робертом отношениях. Больше, как обычно, говорил он, а она слушала, печально повесив голову, как провинившаяся школьница, и только наслаждалась звуками его чарующего голоса. Солнце уже нехотя перевалило за горизонт, оставляя после себя багрово – красные следы; в застоявшемся за день воздухе в результате дикой по здешним меркам тридцати– градусной жары наконец-то вечером почувствовалось лёгкое дуновение ветерка.

Наш сердцеед затем отошел от Сони и возбуждённо стал мерять шаги по просторному двору, кое-где захламленному всякой всячиной.

– Ты даже не представляешь, Соня, какую я мощную силу в себе ощутил! Я такое в этом городе разверну! Столько дел наворочу, я в молниеносный срок сделаю себе карьеру, я, чёрт побери, заставлю всех заговорить о себе! – без устали с пафосом с пылающим от чрезмерного возбуждения лицом и, жестикулируя левой рукой, восклицал он.

– Я буду известным журналистом, я выведу на чистую воду всю зажравшуюся сволочь, всех коррупционеров, а тут я кто такой? Просто-напросто ноль без палочки.

Увлёкшись собственными наполеоновскими планами, Роберт в порыве совсем забыл о Соне, которая с поникшей головой, как сомнамбула, бродила следом за ним по двору.

– Но ты не думай, моя крошка, что я тебя забуду! – он опять прижал её к себе, целуя её побледневшее лицо и руки.

– Я и о тебе, право слово, обязательно подумаю. Хватит тебе уже прозябать с этим пьяницей дядей, ведь ты с ним фактически белого света не видишь. Ведь ты же хорошо поёшь, а горбатишься, чёрт побери, в каком-то ничтожном вонючем магазине. Да с твоей симпатичной мордашкой и с твоим ангельским голосочком можно хоть сейчас на сцену. Вот ей Богу! И мы сделаем из тебя популярную певицу, да ты ещё за пояс заткнёшь всяких безголосых кривляк и прочую шушеру.

Несмотря на то, что Соня не предъявляла своему милому кумиру каких-то претензий, а лишь покорно и как-то благоговейно смотрела на него, он нехотя выдавил из себя обещание, что максимум через полгода он наверняка вызовет её к себе. Правда, с единственной оговоркой на тот счёт, если у него самого всё сложится преотличным образом.

Сразу ожившая девушка, у которой сердце после его сладких речей, точно у воробышка, сильно трепыхнулось, велела ему подождать, а сама между тем зашла в дом и вскоре вышла с каким-то бумажным свёртком, перетянутым алой лентой.

– Это тебе, Робик, сюрприз от меня, – с загадочной улыбкой ласково сказала она и тут же попросила его ни в коем случае не открывать свёрток до приезда в Петербург.

Это их прощальное свидание закончилось тем, что Роберт, кстати говоря, в первый раз остался у неё ночевать, благо дядюшка где-то пропадал со своими собутыльниками, как это частенько бывало.

Не было, наверное, в этот день более счастливого человека, чем наивная Соня Кудрявцева. Во всяком случае она так считала. Она была в нежных объятиях любимого человека, на которого, как мы уже говорили, не могла надышаться. Слова Роберта, пылкие и восторженные, ласкали её слух, будоражили её воображение. Простодушная девушка всё, что так или иначе исходило из его уст, откровенно говоря, принимала за чистую монету. Вообще-то Соня в мыслях уже и сама была в Санкт-Петербурге, который и её, приземлённую, вовсю манил; она грезила этим городом и с замирающим сердцем уже подсчитывала, сколько в лучшем случае продлится их разлука, и мечтательному взору её представлялась весьма отрадная картина: как она к нему приедет, и как он, соскучившись по ней, бросится её встречать.

Между тем утомлённый и перевозбужденный от мыслей о перемене места жительства, Роберт одной рукой перебирал мягкие волосы доверчиво прильнувшей к нему Сони, а другой держал сигарету и, попыхивая ею, вяло думал о том, что Соня, конечно, довольно милая, добрая девушка, но, увы, увы, чего греха таить, всё же она – птица не его полёта. Она чем-то напоминала ему прочитанную книгу, которую вновь перечитывать уже как-то неохота, а лучше всего, как он считал, положить на какую-нибудь заднюю полку: авось когда-нибудь и пригодится.

Но перенесёмся в дом к Ивлевым, чтобы познакомить читателей с его хозяйкой, далеко не старой ещё женщиной Раисой Ивановной.

Это статная ещё ясноокая женщина, с густой копной русых, без единой сединки волос, которой на днях исполнилось сорок семь и которая удивительным образом сохранила по крайней мере отблески былой красоты, даром, что груз забот о детях и разные жизненные перипетия, увы, не покидают её по сию пору. Преследуемая косыми взглядами односельчан, – последним не даёт покоя мысль: как это она одна управляется и в поле, и дома, – Раиса Ивановна старается назло всем недоброжелателям по мере возможности обходиться без посторонней помощи.

Одна из лучших её приятельниц, пятидесятидвухлетняя Мария Задворкина, живущая от неё через два дома, жалеючи её, однажды укоризненно сказала:

– Всё одна, да одна ты, чай, не ломовая лошадь, силёнки-то, поди, убывают. Не надоело понтоваться! Приняла бы к себе мужика, вот тебе и облегчение.

На что Раиса Ивановна только посмеивалась, обнажая чудом сохранившиеся все до одного белые зубы, и скептически отвечала:

– Да на что мне мужики-то, ведь они мастера только водку хлыстать, да, прости Господи, жрать в три глотки.

Мария в ответ возмущённо всплескивала руками, покачивая своей круглой, как тыква, головой, где буквально не было живого места от седых волос, к тому же кое-где предательски поблёскивала плешь.

– И как тебе, Раюха, не совестно так говорить! Так ли уж все мужики только пьют, да бока пролёживают. Возьми Захара Краюхина, что на тебя глаз давно положил. Чем не мужик! И собой хорош, одни чёрные усища его чего стоят, а глаза карие, как вскинет их, так сердце прям замирает. А уж работяга – на все руки мастер. Нет такого дела, чего бы он не умел. Скажу по секрету, если б такой голубь ко мне подкатился, не упустила бы его, вот тебе крест святой, заграбастала б себе.

Однако Раиса Ивановна только отмахивалась и отшучивалась:

– Да на что мне его тараканьи усы! Своё я уже давно отлюбила, да и нет на свете такого мужика, который принял бы моих детей как родных.

– Да ить детишки твои рано, или поздно, как щепки от топора, разлетятся в разные стороны, и будешь ты, бедолага, одна куковать, воды и то некому будет подать, когда старость и немощи нагрянут, – вразумляла соседку своим певучим и протяжным голосом Мария, а затем принималась шпиговать её с другой стороны, мол, почему её сыновья и дочка, такие никчёмные и так избалованы ею, что и за холодную воду совсем не берутся. Никто не видел, чтобы кто-то из них хоть один несчастный раз с тяпкой или лопатой в руках вышел в поле матери подсобить.

И на это у Раисы Ивановны был всегда наготове вполне справедливый ответ, мол, её дети не какие-то там жуки навозные, и не для того она, корчась в неимоверных муках, их рожала, чтобы они свои юные спины гнули на этих треклятых грядках. И вообще дети, справедливости ради, скажем, для Раисы Ивановны всё равно, что свет в окошке, собственно, для них и ради них она и живёт всё это время. Когда они были ещё маленькими и несмышлёными, мать буквально пылинки с них сдувала; она холила и лелеяла ребят, как холят и лелеют люди редкие цветы в горшках, не отходя от них день и ночь.

А когда они выросли, дело доходило вообще до абсурда: не разбираясь толком, кто прав, кто виноват, Раиса Ивановна, как разъяренная тигрица, бросалась на каждого, кто так или иначе критиковал её «голубят».

В официальных браках она побывала трижды и ни с одним своим избранником, увы, а, может, к счастью, не ужилась. Например, последний муж, от которого она произвела на свет двух очаровательных близняшек: Игоря и Олега, свой скверный характер стал показывать уже на следующий день после свадьбы. Во-первых, по всякому даже пустячному поводу, он сравнивал её со своей мамочкой, суровой, вздорной женщиной с колючими маленькими глазками. Мол, мама его борщи варит классные, а у неё вместо щей какие-то дурацкие помои получаются. И так далее и в том же духе. А, во-вторых, можете себе представить, он прятал свои деньги от неё, выдавая какие-то жалкие копейки на жизнь. «Я вовсе не намерен кормить чужих чертенят, которых ты нарожала от прошлых муженьков», – торжественно заявлял он аккурат перед своей зарплатой.

Лизин же отец был совсем другого склада человек. Щедрый и весёлый, он едва не на руках свою женушку носил. Правда, единственный его недостаток заключался в том, что он был патологический бабник, очень уж любил, мягко говоря, приволокнуться чуть ли не за каждой юбкой, так или иначе появляющейся у него на пути. По меньшей мере это было очень и очень странно. Ведь в свои молодые годы Раиса Ивановна, я нисколько не преувеличиваю, была чудо, как хороша и любой сопернице могла дать фору. Ну точь– в -точь, как британская актриса Вивьен Ли, сыгравшая главную роль в знаменитом фильме «Унесённые ветром». Смешно, но такую-то красотку муженёк мог променять без зазрения совести на какую-нибудь сухопарую замухрышку!

Но как бы там ни было, а второй муж Раисы Ивановны, то бишь Лизин отец со всеми его фокусами и выпендрёжами после развода с женой не прятался трусливо, как иные, а сохранил с ней мало-мальские тёплые отношения, напоминая о себе телефонными звонками.

Что касается первого и третьего супруга (о последнем, впрочем, мы уже выше упоминали), то что одного, что другого, к сожалению, в лучшем свете представить совершенно невозможно. Дело в том, что после расставания с Раисой Ивановной они так искусно замели после себя следы, что, наверное, и опытные сыщики, обратись Ивлева к ним за помощью, вряд ли чего бы добились.

Словом, как бы ни было горько на душе у добропорядочной Раисы Ивановны, ей пришлось как следует засучить рукава и в одиночку поднимать на ноги своих ненаглядных деток, не обращая внимания на разные кривотолки, которые, как из рога изобилия, сыпались со всех сторон.

Что касается сердечной привязанности, то Раиса Ивановна, уже будучи трижды разведённой, случись ей по новой замуж выходить, пожалуй, предпочтение отдала бы отцу Роберта, и это, представьте себе, несмотря на все козни с его стороны. Вот уж поистине женская душа – потёмки. Хотя правильно говорят, что сердцу не прикажешь. Статный красавец, любитель порисоваться, фразёр и щёголь, папаша Роберта, точно паук, ловко заманивал жертвы в свою паутину.

А Роберт, что и говорить, вылитый портрет своего отца, хотя и материнская красота в нём как-никак присутствует, а иначе он и сестрёнка Лиза разве были бы так сильно похожи друг на друга. Как мудрая и щепетильная мать Раиса Ивановна, надо сказать, до умопомрачения любила всех детей, но своего первенца – особенно, хотя об этом, слава Богу, никто и никогда не догадывался, а может, это она только так думала.