Текст книги "Красавчик Роб. Семейно-романтическая драма"

Глава третья

Итак, уважаемые читатели, в предыдущей главе мы вкратце познакомили вас с Раисой Ивановной Ивлевой, а теперь с вашего позволения расскажем о том, чем, собственно, жили и на каком поприще хоть как-то преуспели представители младшего поколения, то бишь её ненаглядные дети.

Начнём со старшего Роберта. Поскольку наш герой с младших классов пописывал всевозможные статейки и, между прочим, разоблачительного характера, так как голова его под влиянием матери с детства была напичкана высокими идеями, то ничего удивительного нет в том, что он поступил в университет на факультет журналистики и с блеском его окончил, имея в кармане красный диплом.

Но, увы, совсем не искушённый в практических вопросах, хотя и, как мы говорили, располагавший вполне приличным дипломом из не менее приличного вуза, амбициозный самолюбивый парень однажды кубарем скатился с первых же ступенек газетной карьеры. И вот как это случилось. В один прекрасный день шеф районной газеты, куда поступил работать Роберт, вызвал его к себе и сухим, несколько дребезжащим голосом, буравя его красными кроличьими глазами из-под вороньего цвета кустистых бровей, строго-настрого приказал выполнить одно весьма ответственное задание. Собственно, дело было проще пареной репы. Надо было, не скатываясь на эмоции и, конечно же, далеко припрятав собственное мнение, написать материал о недавнем происшествии, наделавшем много шума в районе и за его пределами.

В одном микрорайоне машина насмерть сбила семилетнего ребёнка, за рулём был, как выяснилось, сынок высокопоставленного местного чиновника, с которым редактор газеты был, как говорится, на одной ноге. В задачу Роберта Ивлева входило: перевернуть данную трагедию с ног на голову и во всеуслышанье заявить, что водитель, мол, тут ни при чём, а мальчик сам (подумать только), будучи в пьяном состоянии, бросился под колёса автомобиля.

Однако дерзкий журналист, выждав момент, когда шеф ушёл в отпуск, по предварительному сговору с заместителем редактора, ничтоже сумняшеся сделал как раз всё наоборот, а именно: выдал в свет такую разгромную статью, что, наконец-то, как пауки в банке после внезапного толчка, зашевелились местные следователи и даже из Москвы нагрянула важная комиссия.

После этого, нетрудно догадаться, Роберта просто-напросто вышвырнули из редакции, без выходного пособия, впрочем, с оговоркой, «как не оправдавшего доверия».

Сестра Роберта Лиза, как и он после вуза, вооружённая багажом теоретических знаний, с первых же дней на практике столкнулась с чиновничьим произволом, завистью и лютой ненавистью со стороны коллег в школе, куда она пришла, полная радужных надежд. Старая гвардия учителей преклонного возраста, самой старшей, преподавательнице химии перевалило уже за восемьдесят, скорее всего невзлюбила Лизу за её молодость, красоту и доброжелательный характер.

Каждое её остроумное слово воспринималось старшими коллегами чуть ли не в штыки. Многие учителя, отдавшие школе, – шутка ли сказать, – более полувека, главным образом встревожились из-за того, что, во-первых, новенькая вела себя со старшеклассниками более, чем странно, то есть на равных, а, во-вторых, питомцы, изрядно пакостившие другим учителям на каждом шагу, так прикипели к Елизавете Петровне, что едва ли не табуном ходили за ней. Однажды, когда она заболела, домой к ней явился почти весь класс.

В общем, зависть, как снежный ком, исподволь нарастала в кругу коллектива; от молоденькой учительницы, которая бесцеремонно, как вихрь, смела на своём пути все устоявшиеся порядки, надо было во что бы то ни стало освободиться.

И вот однажды после удачно проведённой в классе весьма любопытной дискуссии на тему: как подросткам вырваться из-под излишней назойливой опёки взрослых, Лизу вызвала на ковёр директор школы Антонина Андреевна Базлова.

Жившая по принципу «как бы чего не вышло», Антонина Андреевна, пожилая желчная особа, мужиковатая на вид, с вечно жирными клочьями волос, вперила в Лизу свои бесцветные глаза и жалобным тоном стала ей выговаривать:

– Как вам не стыдно, Ивлева, так поступать с нашим дружным коллективом! От вас, если хотите знать, попахивает гнилым либерализмом! Вы слишком заигрались в демократию! А вам ли не знать, что это самый дешёвый и постыдный способ завоевать авторитет у тех, чей организм ещё не окреп, ещё не готов к суровым жизненным испытаниям.

Тут Антонина Андреевна снизила голос до полушёпота, хотя в кабинете никого больше не было, и вкрадчиво добавила:

– Вы разве не знаете, что случилось в первой школе в прошлом году? Так вот там одна учительница тоже увлеклась демократическими играми с учениками. А потом… потом… она родила от одного оболтуса. В общем вам, уважаемая коллега, пока ещё подобру – поздорову надо уходить, – заключила Базлова, отводя свои невзрачные глаза в сторону.

Справедливости ради, надо сказать, что как Роберт, так и его сестра, лишившись места, не стали бить баклуши, а скрепя сердце пробавлялись кто как мог. Роберт время от времени усердно крапал вредные статейки, рассылая их согласно заказу в разные газетёнки.

Лиза же занималась в основном мелкой репетиторской работой. Однако так или иначе все эти жалкие потуги были просто-напросто вынужденной мерой, и так долго, разумеется, это не могло продолжаться. Кстати, как дальновидная женщина, горячо, как мы уже упоминали, любящая своих детей, Раиса Ивановна прекрасно понимала, что в маленьком Куконе и за его пределами ребятам с их способностями совершенно ничего не светит.

Она уже тысячу раз пожалела, что приехала сюда и тем самым обрекла детей на бесперспективное унылое существование. И с этим нужно было что-то делать, а именно: хочешь не хочешь, а надо в корне менять привычный уклад жизни, даже если сей факт грозит расставанием с детьми.

Вот и близнецов никуда не удалось толком пристроить. А ведь у обоих девятнадцатилетних симпатичных парней есть (и этого никто не отрицает) кое-какие творческие задатки. Это в первую очередь невероятные способности к рисованию: и быть бы им известными художниками, если б не запёрлись они по её, материнской милости, в эту тьму-таракань. Единственно, чего ей удалось, так это записать сыновей в художественный кружок, когда Олег и Игорь ещё учились в школе.

А вообще с младшими мальчишками, пока они росли, да и сейчас тоже, чего греха скрывать, была настоящая морока. Угораздило же её родить их, точь-в-точь как две капли воды, похожими друг на друга. Родная мать их вечно путала, не то, что посторонние люди, а Лиза, та вообще без подсказки не могла толком различить, где Игорь, где Олег.

Когда в школе близнецы учились, мать лиха натерпелась с ними, что и говорить. Видимо, из чувства братской солидарности, озорники то и дело устраивали дурацкие розыгрыши, выкидывали всяческие номера. Например, вызывали к доске Олега, выходил отвечать урок Игорь с невозмутимой улыбочкой, либо наоборот. Дело с близнецами порой доходило до курьёзов. Бывало в школе набедокурит Олег, а вину на себя брал Игорь, или наоборот.

Все эти, мягко говоря, неблаговидные моменты из жизни близняшек, прямо -таки сводили с ума школьное руководство. Однажды директор школы, где мальчики учились, поставил перед их матерью ультиматум: или она принимает какие-то радикальные меры в отношении своих весьма обнаглевших отпрысков, или их в скором времени просто-напросто вышвырнут из школы.

Всегда строптивая, как норовистая лошадь, в данной ситуации бедная женщина, сидевшая напротив директора, просто оплошала и понесла какую-то чепуху, наподобие того, что у её милых мальчиков есть очень хорошая примета для того, чтобы их хоть как-то различить. Например, у Олега внизу живота, на правом месте есть небольшое тёмное родимое пятно, тогда, как у Игоря эта родинка отсутствует.

Тогда доведённый до бешенства директор, с пеной у рта сделал в адрес своей визави довольно нетактичный знак, то бишь он выразительно покрутил пальцем у своего виска.

Делать нечего, пришлось Раисе Ивановне срочно применить тяжёлую артиллерию, то бишь прибегнуть к помощи своего старшего любимого сыночка. Тот, всегда считавший обоих братьев просто-напросто недоумками, не мудрствуя лукаво, сгрёб близняшек в охапку и надавал им таких тумаков, при воспоминании о которых Игорь и Олег ещё долго поёживались.

Таким образом решение отправить детей из далёкой провинции в крупный город возникло у Раисы Ивановны отнюдь не спонтанно. Оно у неё с каждым годом всё более назревало, как назревает чирей на лбу при весьма неблагоприятных условиях.

Конечно, она по понятным причинам одновременно хотела этого и не хотела и долгое время сидела как бы на двух чемоданах.

Между тем к решительным действиям её подтолкнул недавний весьма прискорбный случай. Как-то душной лунной ночью, когда все Ивлевы крепко спали, в их семенном амбаре, находившемся неподалёку от дома, полыхнуло огнём так, что отблески его разнеслись по всему околотку. В итоге амбар, их добрый кормилец, почти полностью выгорел, от него лишь остались жалкие головёшки и трухлявые доски.

Вот тогда-то и призадумалась крепко Раиса Ивановна, слава Богу, неплохо дружившая со своими мозгами. Как минимум два вывода, как ослепительные молнии во время грозы, пронеслись в её голове. Во-первых, если кто-то скорее всего из мести не побоялся покуситься на её кровно нажитое добро, то это означает, что в их Куконе завёлся у неё настоящий враг. И второе, о чём подумала бедная женщина, что этот коварный враг отнюдь не дремлет и что совершенно нет гарантии в том, что он однажды не нанесёт ещё более сокрушительного удара.

Когда после случившегося она, будучи в удручённом состоянии, вместе со своей закадычной приятельницей, о которой мы выше упоминали, Марией Задворкиной, гадала о том, кому же она в Куконе перешла дорогу, её подруга вдруг хлопнула себя по лбу:

– Я вспомнила… я вспомнила… в тот злополучный вечер я как раз проходила мимо твоего амбара. И тут меня словно что-то толкнуло. Обернулась назад, вижу чью-то тень совсем близко от амбара. Чья-то сутулая фигура со втянутыми плечами взад-вперёд ходила, как будто что-то вынюхивала. Я его сразу распознала, это был, думаешь кто? Да Ванька Ерохин. Я ему успела крикнуть: какого рожна ты делаешь, у чужого-то добра, но его уже, как зайца, и след простыл. В милицию бы на него заявить, да ить как докажешь то, что именно он и поджёг.

Раиса Ивановна в ответ протяжно вздохнула и сокрушённо пожала плечами. Вполне возможно, что Ванька Ерохин – и есть главный виновник; у кого-кого, а у него точно была уважительная причина – держать против неё камень за пазухой.

Дело в том, что в этом году он приходил к ней просить взаймы семена, а она первый раз в жизни ему отказала, причём, в грубой форме. Что на неё вдруг нашло, она сама не знает. Просто высказала ему всё, что о нём думала: что он попрошайка и лежебока, на чужое всегда зарится, а долги не отдаёт, и что это ей в конце концов надоело. О, она отлично запомнила, как он, зловеще осклабясь, по-волчьи из-под нависших век сверкнул глазами, когда не солоно-хлебавши возвращался от неё.

Как бы там ни было, но в этой некрасивой истории хозяйку дома главным образом покоробила реакции со стороны некоторых односельчан. Если рассудить, что она им плохого сделала? Почему они не упускали случая позлорадствовать над ней, тыкнуть в неё пальцем лишний раз, заявляя, мол, поделом ей, выскочке. Вдобавок иные (подумать только) даже высказывались на тот счёт, что, Ивлиха, мол, сама себя подожгла ради пресловутой страховки.

Словом, почти никто не пожалел, не поддержал её в трудную минуту.

Вот разве лишь горбатый и неказистый, косноязычный мужичонка, по имени, либо по прозвищу – Михейка, (никто точно не знает), – третий год обитавший в доме у Ивлевых. У нас, в России, в деревнях, как, впрочем, и в городах, не перевелись ещё семьи, где на птичьих правах приживаются немного чудаковатые, а порой и вообще тронутые умом люди, невесть откуда взявшиеся, как правило, потерявшие собственный кров.

Обычно люди, греющиеся у чужого огня, по прихоти хозяев, их приютивших, играют в доме роль шутов, или полушутов.

Ивлевского же Михейку, – есть ли у него своя фамилия, никто не знает, – даром, что он к этой категории людей относится, назвать приживалом как-то не поворачивается язык. Он, между прочим, у Ивлевых свой хлеб отрабатывает довольно честно. Как запряжённый вол, он тащит на себе всю черновую работу в поле и дома.

Собственно, без устали пахать в доме Раисы Ивановны его никто не заставляет. Это исключительно его добровольный образ жизни. Но вот нюанс: несмотря на все его старания, всё же домочадцы смотрят на него словно незрячими глазами. Есть Михейка, нет Михейки – всем, не исключая хозяйки, абсолютно всё равно.

Работящий Михейка, как малое дитя, говорить толком не умеет, мычит только что-то невразумительное, да машет косматой головой. Впрочем, есть слова, которые он выговаривает довольно чётко и над которыми уже давно никто не смеётся, это его любимое выражение: «накось – выкуси». Поди разбери, какой смысл в них заложен и в чей конкретно адрес слова эти направлены.

Кстати, глядя на Михейку, совершенно невозможно было определить его точный возраст. Можно спокойно дать и сорок лет и все шестьдесят, ибо люди с подобной внешностью и положением, возраста, как правило, не имеют, и наш Михейка, конечно же, не исключение.

Зато этот самый безродный Михейка, представьте себе, отлично «наяривает», как говорят в народе, на своей видавшей виды гармошке – это, пожалуй, единственное его имущество, которое сохранилось, когда он поселился у Ивлевых. И на праздничных посиделках в Куконе наш герой, между прочим, вне конкуренции.

Так вот, если б не он, пожалуй, единственный человек, проявивший невероятную расторопность и необыкновенное рвение при тушении пожара, ох, как туго пришлось бы Раисе Ивановне. Гораздо туже, чем если б он не спасал их добро.

Именно этот чудаковатый мужик, почуяв неладное, самый первый подскочил с кровати. Впрочем, что тут удивительного, если он, как верный хозяйский пёс, привык всегда не спать, а лишь дремать. И если кто в ту памятную ночь был обязан ему жизнью, так это молоденький резвый жеребёнок, обитавший в своём сарайчике, что в нескольких метрах от амбара.

Михейка быстро вывел перепуганного насмерть малыша в безопасное место и тотчас же, не дожидаясь пожарных, и не обращая внимания на толпу зевак, принялся тушить огонь всем, что только попадалось под руку. Трудно сказать, сколько горящих досок с риском для своей жизни перетаскал он в ту ночь на своей горбатой спине. Он обливался потом, был весь в крови от непосильного труда, заработал сильные ожоги на руках и ногах, но, кроме его знаменательной фразы, невесть к кому обращённой: «накось – выкуси!», которую он то и дело торжествующе повторял, никто от него больше ничего не услышал.

Глава четвёртая

Как бы там ни было, но всё сводилось к тому, что ребятам надо было во что бы то ни стало насовсем уезжать из этого Кукона, где Ивлевым односельчане то и дело подставляли палки в колёса. И тут впору задаться вопросом: почему выбран именно Санкт-Петербург? Нет, дело не только в его привлекательных размерах и перспективе тамошнего проживания. Так уж получилось, что Раиса Ивановна сама родом из этих мест и знает северную столицу как облупленную, во всяком случае до того, пока после неудачных браков она не перебралась в деревню.

Теперь на её малой Родине из родни остались две сестры, причём, далеко ещё не преклонного возраста. У этих сестёр, благо, что обе они по разным причинам были одинокие, Ивлева намерена была разместить близнецов и Роберта. Последнего – у Настасьи Ивановны, по той простой причине, что парень был просто-напросто её любимчиком; она вообще души в Роберте не чаяла, и нередко в деревню в его адрес от неё летели дорогие подарки.

Итак, за Роберта Раиса Ивановна была совершенно спокойна: под неусыпным оком её любимой старшей сестрицы он всегда будет сыт и иметь крышу над головой, а там, глядишь, и карьеру блестящую построит.

Близнецов, согласно уговору, согласилась опекать её младшая сестра Ольга Ивановна. Правда, в отличие от Настасьи она была, как бы правильно выразиться, несколько меркантильна. Без денег она ни в какую не соглашалась никому помогать, родня это, или не родня, будь это даже мать родная. Когда она на столь щекотливую тему прозрачно выразила своё мнение, Раиса Ивановна поспешила её успокоить, мол, своих детей она отрывает от себя вовсе не с пустыми руками.

Насчёт Лизы вопрос тоже не стоял ребром; она заранее договорилась, что жить дочка будет у своего отца – Петра Семёновича, с которым Ивлева, несмотря на прошлые обиды, сохранила добрые отношения.

Притом, ей было известно, что бывший её муж – сейчас достаточно обеспеченный человек, так что дочь не будет ему в тягость.

Тем более он сам и уже давно совершенно искренним тоном просил Раису Ивановну отпустить Лизу к нему погостить, но вот всё не было нужного момента, и, наконец, он наступил. Однако, хотя бывшие супруги в телефонном разговоре вроде бы и расставили все точки над «и» насчёт проживания Лизы, одна мысль Раисе всё-таки свербила мозг и, как назойливая муха, не давала покоя.

Дело в том, что она прекрасно знала, как несладко живётся её бывшему супругу с его беззлобным характером и мягким, как валенок, сердцем, под каблуком вздорной капризной бабы, которая, по словам самого Петра Семёновича, тотчас же после свадебной церемонии прочно уселась ему на шею и вертела им, как поленом.

Об этом он сколько раз жаловался своей бывшей половине, которая не будучи злопамятной, искренне ему сочувствовала.

Конечно, Раиса Ивановна была в полнейшем недоумении: как мог её Пётр, балагур и весельчак, знающий себе цену и менявший в молодости женщин, как перчатки, остановиться на какой-то странной желчной особе, не отличающейся к тому же ни красотой, ни умом, ни какими-то талантами, вдобавок сумевшей захватить власть над мужиком, причём, не самым последним. «Да за такого, как Петя, – восклицала возмущённо Раиса Ивановна, – пошла бы любая баба, красивая и добрая, не то, что эта змея подколодная!»

Но делать нечего, кроме, как у Петра Семёновича, Лизоньке в Санкт-Петербурге в настоящее время негде было притулиться, да и, зная кроткий, в то же время твёрдый характер дочери, мать лелеяла надежду, что Лиза, если надо, даст отпор любому, кто бесцеремонно залезет в её личное пространство и посягнёт на её свободу.

Наконец, когда окончились последние приготовления к отъезду и семья в полном сборе по русскому обычаю присела на дорожку, мать, стойко державшаяся до последнего, с увлажнившимися глазами перецеловала поочерёдно своих драгоценных отпрысков и, припав к Лизиному плечу, дрогнувшим от волнения голосом дала ей наказ:

– Доченька, на тебя у меня вся надежда, не спускай с них глаз, а вы, мальчишки, держитесь за Лизу… если что-то пойдёт не так, немедленно звони и пиши мне. Я, наверное, не скоро к вам выберусь. А деньжата кончатся, ещё подкину, слава Богу, у меня маленький запасец есть.

Она бессильно опустилась на стул и, не выдержав эмоционального напряжения, дала волю слезам. Роберт, обычно не любивший «телячьи» нежности, в этот раз своими сильными руками нежно обнял мать и с пафосом пообещал ей сделать всё, чтобы она гордилась ими. Растроганно глядя на своего любимца, Раиса Ивановна вытерла слёзы и, напустив на себя строгость, погрозила пальцем в его сторону и в Лизину тоже:

– Не вздумайте, ради бога, с кем-то конфликтовать! И, пожалуйста, ребятки, припрячьте далеко-далеко свой строптивый характер и какие -либо крамольные мысли. А то я вам покажу, где раки зимуют… не забывайте русскую пословицу, что ласковое дитятко сосёт две матки. Что толку я вон всю жизнь на дыбы лезла! Чего хорошего добилась!

Она махнула рукой и опять навзрыд зарыдала.

…В десять часов, ясным солнечным утром на самолёте, державшем путь в Санкт-Петербург, летели Ивлевы; они были похожи на испуганных птенцов, нечаянно выпавших из родного гнезда. Что их ждёт в новой жизни? Бог весть.

Город на Неве встретил наших путешественников хмурым ветром и туманной сыростью. Нудный дождик, как из сита, мелко моросил, однако на эти мелочи они не обращали внимания. Пусть погода здесь не ахти какая, зато, наконец-то, мечта сбылась.

Этот опостылевший Кукон остался позади, и в ближайшее время он, видимо, предстанет перед их взором разве лишь в чудовищном сне.

Повеселевшая Лиза в порыве хотела предложить братьям прогуляться по набережной, но тотчас же спохватилась, вспомнив, что мама давала наказ вначале устроиться, а уж про гулянки думать потом. Она отдала свою поклажу Роберту и попросила братьев её подождать, а сама тем временем зашла в павильон, где продавалось мороженое. Затем раздала всем по две порции, и они с лакомством в руках отправились сначала туда, где проживала Ольга Ивановна. Долго кружили по незнакомым улицам, как зайцы, петляли по переулкам; вызвали такси и, наконец, приехали по нужному адресу.

Ольга Ивановна проживала в старом пятиэтажном доме, сталинских построек. На звонок она долго смотрела в глазок прежде, чем открыть дверь. Увидев на пороге сразу четверых Ивлевых, впечатлительная тётка перепугалась не на шутку, ибо подумала, что семейство в полном составе намеревалось перекантоваться именно у неё. Приземистая и неказистая, с крупными бигудями на – жирных седых волосах, – она, к слову сказать, была полной противоположностью статной, стройной Раисе Ивановне.

В мятом халате, волочившимся по полу, она, не приглашая гостей пройти, прищурила свой колючий, неопределённого цвета глаз, а другим – в упор посмотрела на Лизу. В эту минуту пожилая тётка

чем-то напоминала маленький вопросительный знак.

У неё чуть было не вырвался каверзный вопрос насчёт того, что, мол, куда она денет такую ораву, как догадливая Лиза спокойным голосом пояснила:

– Тёть Оля, да вы не волнуйтесь, у вас пока поживут только Олег и Игорь, как вы и договаривались с мамой.

Нет, такая родственница весьма не понравилась ни Лизе, ни Роберту, ни братьям-близнецам. Вместо того, как это полагается в гостеприимных домах, радушно пригласить уставших с дороги ребят хотя бы присесть, она стояла на пороге, подбоченясь, и всё повторяла одно и то же низким, как иерехонская труба, голосом:

– Так вот оно что, гм… гм… вот оно что.

Лизе от души стало жаль Олега и Игоря: сникшие и подавленные, нахохлившиеся, как воробьи, они стояли, опираясь на дверной косяк, и исподлобья поглядывали на свою неприветливую тётку. Бог ты мой, думала она. И с такой ведьмой, такой мегерой братишкам предстоит жить! Она твёрдо решила, что при первой же возможности определит близняшек в более подходящее место.

Чтобы хоть как-то задобрить суровую родственницу, Лиза отвернулась и вытащила из нагрудного кармана деньги, которыми снабдила её мама. Рассудила так: она добавит половину своих денег Ольге Ивановне, а те, что у братьев, пусть так у них и остаются, бедняжкам они больше пригодятся. Ведь она сама находится в более привилегированном положении, чем они; она будет жить у родного отца, а это наверняка не одно и то же, чем под крышей у злюки-тётки.

При взгляде на пачку денежных купюр с тёткой Олей моментально произошла метаморфоза. На щеках у неё заиграл румянец, маленькие глазки, как помытые пуговицы, заблестели, она уже мягким голосом приговаривала:

– А я как раз ремонт затеяла, теперь эти денежки пригодятся. А ребяткам у меня, думаю, хорошо будет. У меня телевизор новый, большой, только нынче молодёжь больше у телефона торчит, да и свет у нас больно дорогой.

Она ещё что-то бубнила себе под нос, но Роберт и Лиза её уже не слушали. Оставив младших в этой квартире, они с тяжёлым сердцем пошли обратно по обшарканной и заплёванной лестнице.

Совсем другая картина была при встрече с Настасьей Ивановной. Она поочерёдно прижала к своей пышной груди сначала Роберта, потом Лизу, досыта накормила их вкусным наваристым борщом, – точно такой же варит и их мама, – на второе подала сочные куриные котлеты собственного приготовления, а на десерт – изумительный бисквитный торт. Всё это мастерица сделала своими руками.

Про деньги гостеприимная женщина даже и не упомянула. Зачем они ей? Её «свет в окошке» – любимый племянник Роберт был теперь при ней, а больше ей ничего и не надо было в этой жизни. Кстати, собственных детей у Настасьи Ивановны не было по неизвестной причине. Глядя на ладную фигуру тётки, на её воодушевлённое, с гладкой, как у молодой, точно отполированной, белой кожей лицо, Лиза с радостью думала о том, что хоть Роберту, которого, кстати, она любила больше, чем других братьев, и он платил ей тем же, чрезвычайно повезло, теперь он у тётки будет как сыр в масле кататься.

Разговорчивая тётка, с присущей ей тактичностью поинтересовалась у племянников житьём-бытьём в Куконе. Когда речь зашла о недавнем пожаре, она заохала и, сетуя, сказала:

– Я Рае давно говорила: перебирайся и ты с ребятами к нам. Ну что там ей сейчас одной делать! А вдруг из-за зависти подлые люди опять ей какую-нибудь пакость устроят. Что с них станет? И никто искать не будет виновников. Да, ребятки, а вас я хочу предупредить: пожалуйста, будьте осторожны у нас. Какие-нибудь проходимцы и разные хмыри могут вас в два счёта облапошить. А ещё не вздумайте гулять по городу вечерами, а тем более, ночами, да ещё в одиночку. Преступников у нас – тьма. Так и шныряют, так и шныряют. Я, даром, что не старая ещё, а после четырёх на улицу ни ногой… так-то, мои дорогие красавчики, намотайте всё это себе на ус.

Своей сестре Ольге, о которой зашёл разговор, Настасья Ивановна дала весьма нелестную характеристику.

– Скряга она ужасная, и в кого она такая – не знаю, мы с ней давно уже не в ладах. Вряд ли ваши братишки с ней уживутся, да с ней сам ангел не выдержит, у неё, даром, что она мне сестра родная, зимой горсточку снега не выпросишь. Вот посмотрите, выманит она у мальчишек все деньги, да и выгонит их вон.

Лиза лишь вздохнула: какой толк об этом говорить, если и сама она знает, что мама сделала большую ошибку, направляя близнецов к этой странной гонористой тётке.

Она поднялась с кресла, поблагодарила Настасью Ивановну за тёплый приём и уже было направилась к выходу, но хозяйка стала уговаривать её переночевать у них.

– Нет, нет, нет, ни за что тебя не пущу, – приговаривала она, а затем отдёрнула с окна тяжёлую плюшевую портьеру яркого малинового цвета.

– Видишь, на улице темно, ни зги не видно, да и дождь сильно разошёлся, так и хлещет, так и хлещет…

Роберт стал у двери и с улыбкой шутливо закрыл сестре дорогу.

– Не выдумывай, Лизок, а переночуй лучше-ка у нас, – он уже начал привыкать к своему новому месту жительства, – а утром пойду вместе с тобой.

Лиза всю ночь не спала, прислушиваясь к монотонно стучавшему по крыше дождю. Тревога в душе, мешающая заснуть, всё разрасталась, как разрастаются тучи в грозу, а сердце, словно стиснутое со всех сторон прищепками, щемило, наводя тоску. Лишь под утро, когда уже забрезжил рассвет, девушка задремала, и за какое-то короткое мгновение приснился ей довольно странный сон: как будто её отец, которого она видела только в детстве и которого весьма плохо помнила, с виноватым выражением на лице, растопырив руки, старался её поймать, когда она с какой-то высокой скалы хотела сигануть в воду.

В последний момент ему это удалось, и он с радостью заключил её в объятия.