Текст книги "Лингвистика информационно-психологической войны. Книга 1"

А.А. Бернацкая, И.В. Евсеева , А.В. Колмогорова
Лингвистика информационно-психологической войны Книга I

Предисловие

Российское общество начинает осознавать, что оно живет не просто в ситуации враждебного отношения Запада к русскому государству, Русскому миру и русской цивилизации, а в состоянии ведущейся против нашей страны информационно-психологической войны, авторы которой находятся не только за ее пределами. К людям постепенно приходит понимание большой опасности, получающее отражение во многих публикациях самого разного рода, например: «Сгусток воздействий, направленный сегодня на Россию, гораздо более сильный и изощренный, чем тот, что разрушил Советский Союз. И опасность разрушения России сегодня не меньшая, а может, и большая, чем была в конце восьмидесятых годов. Этот сгусток стремится истребить в сознании российского гражданина положительное представление о Родине, ее истории, ее суверенном пути, ее исторических деятелях, элитах, ее вождях. И как только в сознании российского человека положительный образ Родины будет заменен образом отрицательным, он отшатнется от своей страны. И страна рухнет.

Поэтому сегодня, наряду с военными лабораториями, где ученые, инженеры разрабатывают новые системы ракет и ядерных зарядов, необходимо создание современно оснащенных лабораторий по изготовлению интеллектуального оружия. Оружия, способного отражать интеллектуальные удары противника» (Завтра. 2016. № 20).

Разделяя мысли цитированного текста, мы полагаем, что в дело интеллектуального сопротивления развязанной против России информационной войны должны внести вклад филологи, прежде всего лингвисты. Такой вклад актуален еще и потому, что до сих пор отечественными специалистами разрабатывались главным образом технико-кибернетические аспекты теории и технологии информационной войны, а их психолого-смысловая и собственно языковая стороны оказались недостаточно исследованными. Между тем существует мнение, что, помимо технических форм информационной борьбы, первостепенное значение приобретает «война смыслов», а следовательно, необходима «нейтрализация информационно-психологического воздействия», направленного на разрушение патриотического сознания и национальных традиций нашего народа.

Руководствуясь вышеизложенным, небольшая группа преподавателей Сибирского федерального университета решила предложить вниманию заинтересованных читателей осуществленное на основе обобщения специальной литературы и личных наблюдений над текстами, содержащими признаки информационно-психологической войны, свое понимание лингвистического аспекта теории и технологии этой войны. Это понимание предстает как лингвистика информационно-психологической войны – дисциплина, изучающая и систематизирующая основные терминопонятия, междисциплинарные связи, коммуникативные стратегии и тактики, лингвистический инструментарий этого социально-политического феномена. В книге представлены также наблюдения и обобщения по некоторым частным аспектам информационно-психологической войны, касающимся ряда социально значимых мишеней, технологии их дискредитации, и типологии текстов ее распространения.

Авторы отдают себе отчет в том, что первое приближение к новой для них области функционирования языка не может претендовать на полноту охвата проблематики и глубину ее представленности. Они надеются на то, что апробация их первого опыта даст возможность сделать следующие штудии более совершенными.

Раздел I
Общетеоретические проблемы и научные основания лингвистики информационно-психологической войны (лингвистики ИПВ)

Глава 1. Лингвистика ИПВ: Определение, ключевые понятия и термины

Внимание общества и ученых к информационным войнам в современной геополитической ситуации неслучайно, поскольку войны такого типа не менее опасны, чем вооруженные столкновения: их результатом может быть нанесение непоправимого ущерба объекту воздействия (стране, народу, группе лиц и т.д.) вплоть до его полного уничтожения. В результате применяемых в информационной войне психотехнологий «мы лишаемся возможности принимать взвешенные, логически обоснованные решения, а значит, теряем свободу воли», а «вся наша жизнь, включая поведение, желания, эмоции и даже здоровье, оказывается под чужим контролем» [Ткаченко 2011: 6].

На опасность информационной войны обращают внимание не только специалисты, но и граждане страны, не ведущие научных разработок. Приведем несколько примеров:

▪ «Русский народ, как правило, побеждал своих врагов не превосходством в вооружении, а силой духа. Поэтому важно осознать, что борьба за души людей не менее важна, чем мощные вооруженные силы. <…> Информационная война на сегодняшний день, пожалуй, самое страшное испытание. А во владении ее оружием соперники превосходят нас многократно» (О. Розанов, предприниматель // Завтра. 2013. № 21);

▪ «А тем временем Запад продолжает совершенствование хорошо проверенного и не раз испытанного организационного оружия. Оно характеризуется применением метода дезорганизации государства, нарушения системы управления территориями, вооруженными силами, войсками. Оргоружие известно издревле, но никогда прежде оно не было столь эффективным и не становилось главным рычагом воздействия на обозначенного противника» (Л. Ивашов, генерал-полковник // Завтра. 2012. № 41);

▪ «России объявлена информационная война, пятая колонна тут как тут, а наше изрядно «заболоченное» ТВ к этой войне абсолютно не готово» (А. Кондрашов, журналист // Литературная газета. 2012. № 34).

Информационная война изучается специалистами в разных аспектах (приведем для примера по одному источнику по преобладающей точке зрения их авторов – в силу междисциплинарности объекта исследования): историко-политическом [Беляев 2014], политологическом [Губарев 2005], философском [Расторгуев 2003], социально-экономическом [Цыганов, Бухарин 2007]; военно-стратегическом [Брусницын 2001], журналистском [Волковский 2003], научно-техническом [Коровин 2014], психологическом [Сенявская 1999], методологическом [Бухарин, Цыганов 2007], в аспекте коммуникативистики [Почепцов 2000б, 2015]. Исследователи отмечают недостаточную изученность механизмов и систем управления информационным противоборством, неразработанность проблемы информационной безопасности общества [Бухарин, Цыганов 2007: 9; Брусницын 2001: 10 и др.].

В современной научной литературе широко используются термины «информационное противоборство», «информационное противостояние», «информационная борьба», «информационная война», причем в некоторых работах они синонимизируются. Не рассматривая историю возникновения и проблему соотношения этих терминов, чему посвящена многочисленная литература, мы делаем выбор в пользу термина «информационная война» в силу следующих соображений. В семантической структуре терминопонятия «война» актуализирована сема «нападения с целью победы», в отличие от «противоборства» и «противостояния». Понятие информационной войны отражает современную политическую обстановку, в которой Россия является объектом информационного нападения с целью ее подчинения с возможным последующим уничтожением. Кроме того, оно ассоциируется с опасностью, недостаточность осознания которой – одна из причин того, что Россия уже проигрывала информационные войны.

Отмечается многогранность понятия «информационная война» и предлагаются различные его определения. Вот некоторые из них:

▪ «…открытые и скрытые целенаправленные информационные воздействия систем друг на друга с целью получения определенного выигрыша в материальной сфере» [Операции… 2015: 68];

▪ «…противоборство между двумя или более государствами в информационном пространстве с целью нанесения ущерба информационным системам, процессам и ресурсам, критически важным и другим структурам, подрыва политической, экономической и социальной систем, массированной психологической обработки населения для дестабилизации общества и государства, а также принуждения государства к принятию решений в интересах противоборствующей стороны» [Конвенция… 2011];

▪ «…планомерное информационное воздействие на всю инокоммуникационную систему противника и нейтральные государства с целью формирования благоприятной глобальной информационной среды для проведения любых политических и геополитических операций, обеспечивающих максимальный контроль над пространством» [Василенко 2010: 153];

▪ «…целостная стратегия, направленная на достижение гуманитарного порабощения одних групп людей другими, основанная на неявном манипулировании информацией и сознанием, включающая определенные методы и пользующаяся определенными средствами, среди которых ведущую роль играют электронные СМИ, функционирующие в глобальном безграничном информационном пространстве» [Михальченко 1998];

▪ «…совокупность психологических и информационных воздействий, направленных на изменение общественного сознания, с целью получения материальной или политической выгоды» [Ермакова 2012].

«Одно из определений информационной войны, данное представителем Пентагона, – пишут Л.В. Воронцова и Д.Б. Фролов, – гласит: “Информационная война состоит из действий, предпринимаемых для достижения информационного превосходства в обеспечении национальной военной стратегии путем воздействия на информацию и информационные системы противника с одновременным укреплением и защитой нашей собственной информации и информационных систем”» [Воронцова, Фролов 2006: 60].

В приведенных выше определениях информационной войны используются разные родовые понятия (воздействие, противоборство, стратегия); указываются различные субъекты информационной войны («системы», государства, группы людей) или они вообще не обозначаются; объявляются ее разные цели.

Многие исследователи не приводят дефиниции термина «информационная война», содержащей указание на родовое понятие и видовые отличия (основное требование к логической дефиниции см. [Берков и др. 2000: 97; Горский и др. 1991: 130]), а используют определения, в которых обозначается лишь часть существенных, отличительных свойств дефинируемого понятия, например: «Информационная война – это, прежде всего, нашествие определенных идей, которые разрушают национальное самосознание целого народа» [Ткаченко 2011: 9]; «Информационная война – это прежде всего управление информационными потоками в своих целях, управление явное и тайное, для достижения определенных результатов» [Панарин 2010: 12].

В многообразии определений информационной войны можно выделить следующие инвариантные признаки этого понятия:

▪ наличие противоборства (противостояния);

▪ осуществление сторонами действий с целью нанесения ущерба противнику и – как следствие – получения материальной выгоды и/или идеологического превосходства;

▪ применение сторонами специальных технологий, включающих разные каналы и средства информационного воздействия и информационной защиты (безопасности).

Исходя из этих признаков, определим информационную войну как противоборство сторон, возникающее из-за конфликта интересов и/или идеологий и осуществляемое путем целенаправленного информационного воздействия друг на друга с использованием специальных технологий для получения определенного преимущества в материальной и/или идеологической сфере и защиты собственной безопасности.

Существуют различные типологии информационных войн (см., например [Цыганов, Бухарин 2007: 40–42; Брусницын 2001: 139]). Для наименования типов информационных войн используются термины, не соотнесенные между собой в теории войны: выделяют войны внешние (межгосударственные), внутренние (внутригосударственные), организационные, психоисторические, смысловые, концептуальные, метафизические, идеологические, гибридные, «холодные» и т.д. Их системное осмысление и построение общей типологии войн – задача отдельного междисциплинарного исследования.

В наиболее обобщенном виде выделяются два типа информационной войны (иногда называемой информационным противоборством или информационной борьбой), которые при их совмещении рассматриваются как ее составляющие: информационно-техническая война и война информационно-психологическая.

В информационно-технической войне воздействие осуществляется на системы связи и управления, компьютерные и телекоммуникационные системы, радиоэлектронные средства, средства защиты информации и другие информационно-технические системы; в информационно-психологической войне объектом воздействия является индивидуальное и массовое сознание [Панарин 2012: 57; Соколова 2007: 19; Почепцов 2000 в: 56; Смирнов 2013: 83 и др.].

Иногда информационную войну понимают только как войну техническую, полагая, что «распространенное ныне выражение информационные войны на самом деле – это не терминологическое, а метафорическое (не более!) словосочетание» [Горбаневский 2001: 5], размещение в СМИ компрометирующих материалов выводят за пределы понятия «информационная война» [Там же: 6].

Не останавливаясь на технической составляющей информационной войны, перейдем к ее информационно-психологической стороне. Для обозначения этой стороны противоборства иногда используют термины «психологическая война» или просто «информационная война», например:

▪ «…информационная война представляет собой комплекс информационно-психологических воздействий, основной целью которых является формирование нужного общественного мнения и поведенческих установок населения в целом и его отдельных представителей» [Иванов 2013: 276];

▪ «психологическая война <…> – воздействие на общественное сознание таким образом, чтобы управлять людьми и заставить их действовать против своих интересов» [Лисичкин, Шелепин 2005: 37]; «…психологическая война – это совокупность различных форм, методов и средств воздействия на людей с целью изменения в желаемом направлении их психологических характеристик (взглядов, мнений, ценностных ориентаций, настроений, мотивов, установок, стереотипов поведения), а также групповых норм, массовых настроений, общественного сознания в целом» [Крысько 1999];

▪ в информационной (информационно-психологической) войне информационная борьба ведется враждующими сторонами в форме проведения тайных информационно-психологических операций с применением информационного оружия [Манойло. URL: http://ict. informika.ru/ft/002468/manoylo.pdf].

Информационно-психологическая война в узком понимании (как разновидность психологической войны) осмысливается как психологическое воздействие словом [Крысько 1999]. В определении информационно-психологической войны многими исследователями не актуализируется использование языка как орудия ее ведения:

▪ «Информационно-психологическая война представляет собой комплекс мер, направленных на смену социальных ориентаций представителей определенной целевой группы» [Шевцов 2014: 81];

▪ «ИПсВ можно определить как масштабное применение средств и методов информационно-психологического воздействия в отношении населения страны, отдельных социальных групп или индивидов и защиту от аналогичных действий в свой адрес, осуществляемое государством или иным актором международной политики для обеспечения реализации своих интересов» [Смирнов 2013: 86];

▪ информационно-психологическая война «по своей сути представляет собой определенную методологию изменения картины мира противоположной стороны в заданном направлении» [Матвиенко 2008: 5];

▪ информационно-психологическая война обозначается иногда как «война культур» [Крашенинникова 2007], информационно-культурная война [Лобанова 2010], «смысловая война» [Почепцов 2015].

Не противореча приведенным выше определениям ИПВ, предложим общую формулировку этого понятия, учитывающую роль языка в психологическом воздействии: информационно-психологическая война – это противоборство сторон, которое возникает из-за конфликта интересов и/или идеологий и осуществляется путем намеренного, прежде всего языкового, воздействия на сознание противника (народа, коллектива или отдельной личности) для его когнитивного подавления и/или подчинения, а также посредством использования мер информационно-психологической защиты от такого воздействия.

Релевантными признаками информационно-психологической войны являются:

– наличие конфликта интересов и возникающее на этой почве противоборство;

– информационное воздействие на сознание противника: народа, коллектива или отдельной личности;

– интенция подавления и/или подчинения: «Сегодня очевидно, что овладеть территорией врага легче всего таким путем: достаточно духовно обезоружить элиту, заставить ее отказаться от национальной системы ценностей в пользу политической идеологии противника, и элита превратится в «пятую колонну» в тылу собственного народа – начнет сокрушать национальные святыни, высмеивать национальных кумиров, восхищаясь всем иностранным и высокомерно третируя исконную отсталость. И народ будет духовно сломлен, морально подавлен и сокрушен, дезориентирован» [Мушта 2009: 40–41];

– использование знаков разных семиотических систем, прежде всего, естественного языка: «Информационная война – это прежде всего вербальная война <…>, война языковых знаков как война дискурсов» [Синельникова 2014: 96];

– наличие мер противодействия (противостояния, защиты).

Конфликт интересов и наличие противоборства сторон могут определяться также количественным критерием: «Анализ количественных данных позволяет легко отслеживать начало стратегических информационных операций. Главное, чтобы была правильно организована система слежения за информационной обстановкой», – говорит И. Николайчук, кандидат технических наук, сотрудник Центра оборонных исследований Российского института стратегических исследований. Далее он отмечает: «Журналисты любят кричать об информационной войне, зачастую принимая за неё чисто пиаровские вещи. Если появилось некоторое число критических публикаций, то это ещё не значит, что началась информационная война. Мы чаще оперируем понятием “стратегическая информационная операция”. Она может перерасти в информационную войну. Тогда происходит полная перестройка государственного механизма информационного противоборства.

Если число негативных публикаций за единицу времени превышает в пять раз число нейтральных, то мы начинаем рассматривать ситуацию как информационную войну. О позитивных вообще забудьте. Каждая позитивная публикация в зарубежной прессе в конечном итоге стоит больших денег. С чего это вдруг одна страна начнёт хвалить другую? Если же число негативных публикаций меньше пяти, но больше двух, констатируем обстановку информационной напряжённости по отношению к России. Государства, в которых на одну негативную публикацию приходится одна или больше нейтральных, мы относим к числу нейтральных» (Литературная газета. 2014. № 1).

В ИПВ используются: психологические операции против войска и населения противника в ходе войны или в угрожаемый период; психологические операции, воздействующие на процесс целеполагания и выработку решений политическим и военным руководством страны в мирное и военное время; информационное противоборство в сфере истории; психологические операции в сфере культуры, воздействующие на менталитет, культуру и ценностно-нормативную систему общества; подрывные психологические операции, воздействующие на социальные связи и политическое поведение [Смирнов 2013: 93–94].

ИПВ изучается в разных аспектах (приведем далее в качестве примера по два-три источника на каждый аспект):

– психологическом [Сенявская 1999; Психология господства и подчинения 1998; Зелинский 2008б], – историко-политическом [Эйдук 2008; Беляев 2014; Воронцова, Фролов 2006], – политологическом [Бедрицкий 2007; Лисичкин, Шелепин 2005; Филоненко 2006], – социологическом [Чистяков 2007; Швец 2005], – философском [Керсновский 2010; Расторгуев 2003; Снесарев 2003], – правовом [Лопатин 2000; Изолитов 2008] и некоторых других. Такая множественность подходов в исследованиях ИПВ, объясняющая существование ее различных дефиниций, должна быть дополнена лингвистическим аспектом.

Хотя исследователи отмечают, что «информационная война – это прежде всего вербальная война» [Синельникова 2014: 96], в современном языкознании оказываются исследованными лишь некоторые речевые стратегии и языковые средства политической коммуникации, которые могут использоваться в ИПВ. Между тем комплексная разработка лингвистического аспекта ИПВ чрезвычайно важна для совершенствования государственной политики противодействия информационно-психологической агрессии против России.

Анализ публикаций в СМИ позволяет заключить, что русский язык в наше время является не только средством создания текстов антироссийской информационно-психологической войны, но и мишенью в этой войне. Специально конструируемые на нем тексты применяются агрессорами для провоцирования конфликтов на территории России, искажения ее истории, духовно-нравственных ценностей, влияя на общественное сознание. Используемые речевые технологии, приемы и средства негативного информационно-психологического воздействия и сопротивления ему должны стать объектом специального лингвистического исследования.

Полагаем, что можно говорить о лингвистике информационно-психологической войны как о таком направлении современного языкознания, объектом изучения которого является специфика использования языка как средства ведения информационно-психологических войн. Предметом лингвистики ИПВ являются речевые технологии (речевые стратегии, тактики, приемы и реализующие их языковые средства), мотивированные соответствующими целями ИПВ.

В основе методологии лингвистики ИПВ лежат концептуальные положения философии войны (в том числе философии информационной войны), психологии воздействия (включая теорию манипуляции общественным сознанием), теории коммуникации и таких лингвистических дисциплин, как прагмалингвистика, политическая лингвистика, нейролингвистика, этнолингвистика, медиалингвистика, гендерная лингвистика, когнитивная лингвистика, этнолингвистика, лингвокультурология, лингвоконфликтология. Лингвистика ИПВ использует совокупность традиционно сложившихся методик исследования речи и текста, включающую дискурс-анализ, контекстуальный анализ, интенциональный анализ, стилистический анализ, семантический анализ, дистрибутивный анализ, статистический анализ и некоторые другие методы.

Основной методологической проблемой для лингвистов, изучающих ИПВ, является создание системы критериев, позволяющих квалифицировать речевое произведение как информационно-психологическое оружие. Представляется, что анализ изолированного высказывания, фрагмента текста и даже целого текста часто не дает оснований для его квалификации как текста ИПВ. Например, чтобы приведенные ниже тексты, дающие негативную оценку тому или иному объекту, квалифицировать названным выше образом, необходимо их рассматривать в контексте дискурса автора или издания (а также других информационных каналов) в определенный период времени:

Холод измеряется в градусах, надежность строительства – доверием общества. Сегодня степень доверия такая: если наше правительство скажет, что весной на деревьях появятся зеленые листочки, – ему не поверят! И будут думать-гадать, какую еще каверзу оно замыслило! (Аргументы и факты. 2014. № 6); О. Митволь, безработный, экс-префект Северного округа Москвы: «Меня убрали непонятно за что. Я этим горжусь. Я горжусь тем, что за 6,5 лет моей госслужбы на меня нет компромата, никто ничего мне предъявить не может».

Нашли чем гордиться! В сложившейся системе отсутствие компромата на чиновника не достоинство, а недостаток. Хотите вернуться во власть – срочно что-нибудь соприте! (Аргументы и факты. 2010. № 43).

Для исследования языка ИПВ недостаточно системы понятий, ставших более или менее употребительными в речеведении: речевое воздействие, речевая стратегия, речевая тактика, речевой жанр, речевая агрессия, речевая манипуляция, языковая демагогия и др. В лингвистических работах, посвященных языку ИПВ, используются, например, такие терминопонятия, как информационно-психологическое противостояние; информационно-психологическое противоборство; информационно-психологическое воздействие; информационно-психологическое влияние; глобальные и локальные информационно-психологические войны; объект и субъект информационно-психологической войны; канал информационно-психологического обмена; информационно-психологические операции; информационное оружие; дискурсивное оружие; методы, приемы и инструментарий (языковые средства) информационно-психологического воздействия; актуализация стереотипов, символов; психологический контекст восприятия и некоторые другие [Плотникова 2009, Тагильцева 2010, 2012, 2013; Рыжкина 2013; Фарина 2010 и др.]. Таким образом, происходит формирование специальной терминологии, обслуживающей лингвистику ИПВ как особое направление научных исследований.

Соотношение целого ряда терминов является дискуссионным, например таких: информационно-психологическая война и информационно-психологическое противоборство, средства информационно-психологического воздействия и каналы информационно-психологического воздействия, объект информационно-психологической войны и мишень информационно-психологической войны. Поэтому создание системы базовых понятий лингвистики ИПВ и их терминологическое определение является одной из ее первоочередных задач.

Другая проблема, входящая в круг интересов рассматриваемого направления лингвистических исследований, связана с определением и разграничением субъектов, объектов и мишеней ИПВ. Одни исследователи к субъектам информационно-психологического воздействия относят информационные системы, прежде всего сознание людей [Тагильцева 2013: 133], другие – различные институты и спецслужбы государств [Авцинова 2011: 42], средства массовой информации, органы пропаганды международных организаций, негосударственные структуры (блогеры, хакеры, неструктурированные сетевые сообщества) и т. п. [Смирнов 2013: 87]. Полагаем, что термин «субъект ИПВ» целесообразно использовать как родовое обозначение понятий «инициатор ИПВ» и «актор ИПВ».

Наблюдения показывают, что понятия объекта и мишени ИПВ неравнозначны. Мы полагаем, что объектом такой войны логично считать сознание людей. В таком случае мишенями являются понятия и представления о связанных с объектом сторонах действительности, которые подвергаются негативной оценке для оказания давления на объект. Так, в настоящее время мишенями ИПВ являются: властная вертикаль, Русская православная церковь, внешняя политика руководства страны, русский язык, русская литература и т.д. (см. [Сковородников, Королькова 2015]).

Выделяют три «уровня» (аспекта) ведения информационно-психологического противоборства: стратегический, оперативный и тактический. «В основном на стратегическом уровне информационного геополитического противоборства должны действовать высшие органы государственной власти России, а спецслужбы и крупный национальный капитал – на оперативном и тактическом уровнях» [Панарин 2012]. На каждом из названных уровней используются определенные реализующиеся в речи стратегии и тактики. Их систематизация и описание также входит в проблемное поле лингвистики ИПВ с предварительным уточнением самих понятий речевых стратегий и тактик применительно к информационно-психологической войне.

Иногда используется термин «организационная война» для обозначения проведения разного рода мероприятий, направленных на ослабление или уничтожение противника, разрушение его организационных структур. Следовательно, можно говорить об организационном уровне ведения ИПВ. Примером войны на таком уровне может служить снятие с эфира федерального канала «Россия-24» 38-го выпуска «Бесогона» Никиты Михалкова, которое стратегически объясняется стремлением не допустить в эфир неугодную руководству канала информацию, а тактически оправдывается нарушением корпоративной этики в случае демонстрации фильма: «В эфире каналов холдинга не допускается появление материалов, которые наши коллеги по телевизионному цеху могут расценить как недружественные и тем более – оскорбительные. По опыту 1990-х российское телевидение знает, как возникают и к чему приводят “эфирные войны”» [http://lenta.ru/ news/2015/12/14/besogon/]. Другим примером организационной войны является широкое распространение так называемых «соросовских» учебников истории, суть которых заключалась в искажении истории России, направленном на изменение национального самосознания и в целом картины мира (подробнее об этом см., например, материал под названием «Уничтожение школы» в газете «Завтра» 2004 г., № 32).

Ощущается необходимость разработки методики выявления, анализа и типологизации языковых особенностей текстов ИПВ. Наблюдения над «манипулятивными играми в слова», занимающими важное место в информационной войне, содержатся, например, в книгах некоторых лингвистов: «Кто управляет Россией?» [Миронова 2010], «Игры в слова: манипулятивные операции в текстах СМИ» [Васильев 2013 б]. Однако не меньший интерес для лингвистов представляют публикации, которые, несмотря на то, что их авторы не являются филологами, содержат отдельные наблюдения над языковыми особенностями ИПВ, например над креативными «находками» акторов войны: «Так, создано слово “фашизоидный” как гибрид понятий фашиста и шизофреника и помещено рядом со словом большевистский» [Там же: 154]. И.Н. Панарин пишет, что в конце ХХ века широкое распространение получил «метод семантического манипулирования», который состоит «в тщательном отборе слов, вызывающих либо позитивные, либо негативные ассоциации и таким образом влияющих на восприятие информации (наш человек – разведчик, их – шпион и т. д.)» [Панарин 2012]. Или вот, например, наблюдения над использованием языковых средств реализации стратегии компрометации В.И. Ленина: «Среди интеллигенции стало распространяться ироническое отношение к Ленину. В одном из отраслевых институтов был даже выработан эзопов язык, в котором В.И. Ленин обозначался термином “бородейка”, а партработники – термином “пузанок”, рядовые люди, верящие в Ленина, – термином “совки”. Кстати, последний со временем получил очень широкое распространение» [Лисичкин, Шелепин 2005: 174–175].

Немаловажным считаем выявление возможностей тропеических, фигуральных и иных речевых приемов, используемых в ИПВ. Например, можно отметить широкое употребление приема трансформации прецедентного текста как способа искажения информации, например: Социализм – это советская власть плюс электрификация всей колючей проволоки (Твой Додыр. 2001. № 26). Ср. с высказыванием Ленина: «Коммунизм есть Советская власть плюс электрификация всей страны, ибо без электрификации поднять промышленность невозможно» [Ленин 1970]. Полнота и разнообразие использования речевых приемов в ИПВ должны составить предмет отдельного исследования.